Часть I. Крестьянская дочь 1 страница
Дики Церинг
Мой сын Далай-Лама. Рассказ матери
«Мой сын Далай-Лама. Рассказ матери»
Аннотация
«Бабушка Тибета» рассказывает потрясающую историю своей жизни – жизни матери Его Святейшества четырнадцатого Далай-Ламы.
Рассказ этой замечательной женщины богат историческими и культурными деталями, полон чарующих образов, воспоминаний и событий, о которых не смог бы поведать миру никто другой, кроме нее, матери Далай-Ламы.
Дики Церинг
Мой сын Далай-Лама. Рассказ матери
Введение. Воспоминания о мoeй бабушке.
Мои первые воспоминания о бабушке относятся к семилетнему возрасту. Это было в 1959 году, когда я ходил в колледж Св. Иосифа, иезуитскую школу в Дарджилинге, Индия. Однажды директор школы отец Стэнфорд вызвал меня в свой кабинет. «Молодой человек, – сказал он, – сегодня вершится история. Ваши родители просят вас приехать домой, ибо вам предстоит отправиться на железнодорожную станцию в Силигури и встретить Его Святейшество Далай-Ламу, который будет проезжать через эту часть страны». Это было первым намеком на особый статус моей семьи.
Прибыв на станцию, мы были вынуждены пробираться через толпы народа, собравшегося там, чтобы отдать дань уважения и хотя бы взглянуть на Его Святейшество, которому только что удалось бежать из Тибета и найти пристанище в Индии. Только тогда я понял, что принимаю участие в каком-то действительно важном событии. Моего дядю, с которым я еще не виделся, принимали как живого Будду. Люди называли мою бабушку Гьяюм Ченмо – Великой Матерью, – и она держалась с достоинством и теплотой, подобающими такому титулу.
Приехав в Индию, Мола, как мы называли ее, поселилась сначала с Его Святейшеством в Муссури. (Момо значит «бабушка», ала – частица, выражающая почтение.) Позже она переехала к нам в Дарджилинг. Она адаптировалась к индийской жизни со спокойствием и терпением, которые помогали ей во всех многочисленных потрясениях. Ей всегда была ясна цель ее жизни: забота и воспитание своих детей и внуков.
Во время войны, вопреки всем трудностям, болезням, смерти, политическим проблемам и государственным границам, она была опорой своей семьи, подобно тихой гавани, где всегда можно было найти тепло и защиту.
Бабушка была спокойной и доброй, но весьма требовательной в том, что касалось воспитания внуков. Она настаивала на том, чтобы мы правильно питались, то есть употребляли в пищу продукты, характерные для области Амдо , где она училась стряпать еще у своей матери. А мы все учились этому у нее. Она часто готовила для Его Святейшества и пекла ему хлебцы, она и его слугам, уроженцам Центрального Тибета, передала секреты кухни Амдо.
Далай-Лама четырнадцатый до сих пор ест те самые блюда, которыми мать кормила его в детстве.
Бабушка соблюдала религиозные традиции и праздники. Обычно на Новый год мы надевали свои лучшие одежды. В молодости я любил носить парчовые чуба , которые Мола присылала нам из Тибета. Но после 1959 года, когда в Индию устремились толпы нищих беженцев, она из уважения к неимущим велела нам не надевать на Новый год красивые наряды. Нам приходилось, согласно традиции, надевать какую-нибудь одну новую вещь, не демонстрируя своих пышных облачений целиком.
После смерти деда главой семьи стал мой отец, Гьяло Тхондуп. Он играл главную роль в бегстве Его Святейшества из Тибета. Бабушка говорила, что после отца принять на себя руководство семьей должен я, и внушала мне чувство ответственности за эту роль. Теперь я передаю эту традицию своей дочери. Все это может показаться не слишком важным, но я считаю, что подобные ценности формируют сильный характер.
Бабушкина забота и внимание к членам семьи естественным образом распространялись на всех прочих – друзей, правительственных чиновников и простых людей. Если она видела из окна бедных тибетцев на улице, то приглашала их войти в дом. Она смотрела им в лицо и говорила: «Вы выглядите грустными. В чем дело?» Обычно они жаловались на отсутствие денег, и она тут же давала им какую-нибудь сумму.
Каждое утро множество народа выстраивалось у черного входа в наш дом, чтобы попросить пищи. У нас были огромные ящики риса и пшеницы, и мы выдавали каждому по совку в день. Те первые дни в Индии были нелегкими, и Мола делала все возможное, чтобы помочь людям.
В то время нашим ближайшим соседом был американский правительственный чиновник. Мне довелось встретиться с ним в Штатах в 1979 году, и он заговорил о моей бабушке. Он вспоминал, что, когда его жена родила первенца, Мола приготовила куриный суп и послала его молодой матери. Забота о хорошем здоровье в течение первого месяца после родов считается очень важным делом. Этот человек никогда не забывал бабушкиной заботы по отношению к едва знакомому ей человеку.
Все относились к бабушке с уважением, потому что она никогда не ставила себя выше или ниже других. Она уважительно обращалась с каждым, кого встречала. Даже те, кто работал у нее по хозяйству, любили ее. Вместо того чтобы сидеть и давать указания, она участвовала в повседневной работе и на собственном примере показывала слугам, как ее следует исполнять.
Бабушка была набожной женщиной. Каждое утро она первым делом читала молитвы и делала подношения семейному божеству. Именно она научила нас основам религии. У меня были аквариумы, и я кормил рыбок живыми червями. Застав меня за этим занятием, бабушка пришла в ужас и заявила, что скармливать одно живое существо другому – большой грех. На меня это произвело огромное впечатление, и мы перешли на сухой корм для рыбок, чтобы не принимать участия в убийстве.
Она любила рыбок. Мы вместе смотрели на них и давали им разные имена. Она обратила мое внимание на то, что у всех рыбок разный характер: одни были жадными, другие – благородными. Она научила нас ценить жизнь.
С марта по ноябрь мы жили в школе-интернате. Затем все семейство отправлялось на зимние каникулы в Калькутту. Моле было за шестьдесят, но она оставалась открытой всему новому и любила шутки и веселье. Бабушка брала нас на пикники и позволяла пробовать продававшуюся на улице индийскую пищу. Она любила кино и часто брала нас с собой. Ей особенно нравились индийские фильмы, в которых слезы лились рекой и было много песен и танцев. Разумеется, они были на хинди, поэтому она не понимала диалогов, но мы помогали ей как-то сориентироваться в развитии сюжета. Она сама была великолепной рассказчицей. Любила пугать нас историями о кошке-призраке, которая крала хлеб у богатой семьи и отдавала его бедной. Ее сын Норбу уехал в Штаты преподавать в университете штата Индиана. Во время визита к нему она глубокой ночью с удовольствием смотрела по телевизору фильмы ужасов.
Каждый раз, когда мы с братом дрались, Мола разнимала нас и решала, кто прав, кто виноват. Мы уважали ее решения, ведь она всегда была справедливой. Она никогда ничего не навязывала нам и не просила сделать что-нибудь для нее. Ее любовь и сердечность дарили нам чувство безопасности.
У нее были огромные серванты, в которых она держала свои вещи – в чистоте и порядке, все на своем месте. В глубине некоторых ящиков и полок этих громадных сокровищниц всегда были спрятаны сладости или какие-нибудь другие угощения для нас, ее внуков. Когда нам чего-нибудь хотелось, мы просили ее, и она неизменно была готова отдать нам все, что у нее было.
Я восхищался бабушкиной силой, как физической, так и душевной. На ферме мы строили новый дом с лестницей, спускавшейся во двор. Однажды она поскользнулась и пролетела целый лестничный марш из восьми или десяти ступенек. Все мы сразу же бросились к ней. Бабушка лежала на земле. Она была уже весьма пожилой женщиной и сильно ушибла спину, но мгновенно поднялась и сказала: «Не волнуйтесь, со мной все хорошо». Бабушка никогда не показывала вида, что ей больно, она редко болела и отличалась крепким здоровьем. Многие из ее детей умерли в младенчестве, но она всегда переносила эти потери мужественно и с полным самообладанием.
Большую часть жизни бабушка много работала и не любила безделье. Когда она, беременная, жила в Лхасе, то имела обыкновение в качестве физического упражнения подниматься по лестнице на крышу дома и таскать камни туда и обратно. Как в наши дни люди занимаются тяжелой атлетикой, так и она носила эти камни. Она говорила нам: «Вы совершенно испорченные люди. Вы не знаете, что такое тяжелая работа».
В начале 1960-х годов мы организовали тибетское представительство в Женеве, и брат Его Святейшества Лобсанг Самтен переехал туда в качестве нашего представителя. Бабушка тоже поехала с ним и некоторое время провела в его семье. Затем она отправилась в Блумингтон, штат Индиана, чтобы немного пожить в семье Норбу. Она по очереди навещала всех своих детей, включая Его Святейшество в Дхармасале и нас в Дарджилинге. Мы всегда были рады ее видеть. Ее общество доставляло нам ни с чем не сравнимое удовольствие. Она никогда никого не бранила и не критиковала. Ее естественный авторитет вызывал уважение у всех, кто имел честь знать ее.
Мой отец переехал из Тибета в Китай, когда ему было всего шестнадцать лет. Он хотел получить образование и изучить административное дело. Там он женился на китаянке, а так как среди тибетцев господствовали сильные антикитайские настроения, бабушка посоветовала ему не приезжать в Лхасу с женой. И тогда мои отец с матерью переехали в Индию. Там в 1950 году родилась моя сестра, в 1951 – я, а в 1954 – мой брат.
Бабушка относилась к моей матери доброжелательно и чутко. Несмотря на существовавшие веками подозрительность и соперничество между тибетцами и китайцами, обе женщины жили очень дружно. Мола послала свою младшую дочь и внуков в индийскую школу, и моя мать присматривала за ними. Хотя у моей матери, современной, образованной женщины, были свои, непривычные для бабушки методы ведения хозяйства и воспитания детей, Мола признавала их и всегда поддерживала сноху. Она видела, что мама оказалась способной ухаживать за шестью детьми, относиться к ним как к своим собственным и учить их думать прогрессивно. Я никогда не слышал, чтобы они ссорились или критиковали друг друга, и никогда не чувствовал ни малейшей враждебности с той или другой стороны.
Моя мать была важной дамой из известной китайской семьи. Ее отец служил генералом у Чан Кайши. Она окончила колледж и собиралась продолжать образование в США, когда познакомилась с моим отцом и вышла за него замуж. Она оказалась не только хорошей женой и матерью, но и преданным слугой общества.
Когда в 1959 году начался приток беженцев в Индию, моя мать решила, что для них крайне важно стать материально независимыми. Ей удалось на выручку от благотворительного футбольного матча купить у иезуитов участок земли и построить центр взаимопомощи. Каждый день мама активно работала в центре, и к моменту ее смерти в 1986 году в нем жили и трудились почти шестьсот человек.
Окончив колледж, моя сестра Янзом Дома уехала в Англию, в Лондонский институт востоковедения и африканистики, где написала диплом по кафедре изучения китайской и тибетской культуры. По ее возвращении в Индию отец предложил ей пойти работать в аппарат тибетского правительства в изгнании. Он всегда поощрял нас к исполнению долга перед нашим народом и нашей страной. Сестра устроилась на работу в библиотеку тибетских архивов, где стала редактором тибетского журнала.
Живя в Дхармасале, Янзом Дома часто навещала Молу, которая всегда готовила ее любимые блюда.
В 1979 году сестре пришла идея записать историю бабушкиной жизни. Когда она высказала ее, Мола пришла в замешательство. Никто никогда не спрашивал ее, что она чувствовала и думала о событиях своей жизни. Однако она согласилась рассказать то, что помнила, и в течение последующего года или около того они часто беседовали, а Янзом Дома записывала.
Начав вспоминать, Мола не нуждалась в особых подсказках. Она принялась за дело с энтузиазмом. Сестра сказала мне, что ее рассказы отличались необычайной живостью даже спустя десятилетия после описываемых событий.
В 1983 году моя сестра трагически погибла в автомобильной катастрофе в Тунисе. Я первым узнал о ее смерти и сообщил матери. Она погрузилась в тоску и по-настоящему так никогда и не смогла оправиться от утраты единственной дочери. Заболев раком, она скончалась в 1986 году. Тысячи тибетцев собрались на заупокойную молитву. Хотя она была китаянкой, люди относились к ней с огромным уважением.
Я женился в 1983 году, и вскоре моя жена забеременела. Однажды в нью-йоркском отеле мне приснилась сестра. Она сказала мне, что у моей жены должна родиться дочь и что она, сестра, будет ею. Я никому не сказал об этом, так как не знал, верить этому или нет. Рождение внучки очень обрадовало мою мать. Оно внесло немного радости в ее жизнь, омраченную смертью дочери.
Я развелся, когда дочке было всего пять, и последующие одиннадцать лет воспитывал ее один. Надо сказать, она во многом напоминает мою сестру. Например, у нее точно такой же почерк. Я хранил одежду и личные вещи сестры в ящиках на чердаке, и дочка всегда любила копаться в них. Она говорила: «Как странно, что у Янзом Дома были все вещи, которые мне особенно нравятся». Она до сих пор любит носить одежду моей сестры. Так что теперь я убежден, что сестра заново воплотилась в нашей семье, и меня это очень радует.
Я пообещал дочери, что, пока она не вырастет, я не женюсь, а буду заниматься только ее воспитанием. Мы стали хорошими друзьями. В прошлом году я сказал ей: «Теперь у тебя своя жизнь. Мне сорок восемь лет, и нужно, чтобы кто-нибудь сопровождал меня в старости. Я собираюсь жениться». Она согласилась. Недавно я снова женился, и в июне у нас с женой появилась дочурка. Мы назвали ее именем моей матери. Поэтому я полагаю, что и мать тоже воплотилась в нашей семье еще раз.
Когда умерла моя мать, люди в центре беженцев встретились с Его Святейшеством и попросили его назначить меня руководителем Центра. Я согласился при условии, что мой брат, врач, будет мне помогать.
Именно там мы и работаем с 1986 года по сей день. Сейчас управление Центром отнимает почти все мое время.
Этот Центр – самый прогрессивный в Индии, поскольку он не зависит от благотворительных средств. Мы изготовляем ковры, у нас великолепный печатный станок, оборудованная рентгеном клиника, гематологическая лаборатория, больница и школа. Мы обслуживаем 750 человек. Чтобы содержать семью, я часто езжу на уик-энд на свою ферму в Калимпонге, где у меня макаронная фабрика. Моя лапша пользуется спросом в нашей местности. Я избран членом тибетского парламента. Я много путешествию и выступаю в защиту Тибета, особенно в Нью-Йорке, Вашингтоне и Японии.
Поскольку моя сестра умерла прежде, чем смогла закончить эту книгу, на мою долю выпало завершение этой важной задачи. Бабушка говорила только по-тибетски, поэтому моя сестра переводила ее рассказы на английский. Я собрал эти записи для публикации. Хотя рассказанная в них история не завершена, это яркое отражение жизни Дики Церинг и ее эпохи, ныне почти ушедшей. Я рад, что теперь более широкая аудитория сможет познакомиться с моей бабушкой. Хотя этого рассказа недостаточно, чтобы воздать должное ее памяти.
Часть I. Крестьянская дочь
Oглядываясь назад
Сейчас, когда я пытаюсь вспоминать, жизнь моя представляется мне странной, почти нереальной. Тебе придется простить мне некоторые провалы в памяти. Все это было так давно, а до сих пор мое детство никогда не было предметом обсуждения. Я не знаю, как сделать, чтобы рассказ получился интересным. Странно, что ты спрашиваешь о моем дне рождения. Если бы я когда-нибудь решилась задать этот вопрос своей бабушке, она бы непременно сурово выговорила мне за такое проявление неуважения. Как меняются времена!
Честно говоря, я не знаю точной даты своего рождения. Какое это имело для нас значение? Мы рождались, взрослели, выходили замуж, рожали детей и умирали без всякой помпы. Мы проживали свою жизнь просто, считая, что люди просто живут и что жизнь – явление естественное.
Я родилась примерно в первом месяце года Быка (1901). Меня назвали Сонам Цомо. Имя, данное мне при рождении, относится к другой жизни. Большинство людей знают меня как Дики Церинг, но это не то имя, с которым я родилась. С тех пор как я переехала в Лхасу, я всегда пыталась быть Дики Церинг – со всеми общественными условностями и пользой, которые этому имени сопутствовали. Из-за ответственности, которую возлагало на меня мое новое положение, я постепенно перестала быть Сонам Цомо – простой девушкой с простой жизнью, единственной целью которой было стать хорошей хозяйкой дома и матерью. Я до сих пор испытываю огромную нежность к той юной девушке, которую заставила себя забыть.
Судьба и вера вели меня к моей невероятной миссии – стать матерью Далай-Ламы. Когда это произошло, я словно разом потеряла всю храбрость и уверенность в себе; я испугалась, как дитя. Стоявшая передо мной задача казалась величественной и грозной. Но когда я стала называть себя Дики Церинг – именем, которое я получила в день свадьбы и которое означало «Океан Удачи», – мужество и воля вернулись ко мне. Я больше не боялась и сознательно бросила вызов судьбе, полная решимости противостоять несущему меня потоку.
Сейчас я – усталая старая женщина, страдающая от ревматизма. Но сколь бы ни были вы слабы физически, помните: дух юности жив и никогда вас не покинет – даже перед лицом величайших страданий. Единственными моими спутниками теперь стали мечты и воспоминания. Все чаще я возвращаюсь мыслями в годы детства, в мой родной город, к родителям, бабушке и дедушке. Я вижу луга, холмы и реку, деревенский дом, в котором я выросла. Никогда еще я не чувствовала великий цикл возвращения столь ясно, как сейчас, на последнем этапе моего пути.
Традиции очень легко нарушить и забыть. Сегодня, когда я вижу, как ведут себя молодые люди, мне кажется, что это их способ выразить свой протест против традиций. Они хотят таким образом продемонстрировать, насколько они современны.
Несмотря на свою гибкость и способность меняться, я горжусь тем, что я очень традиционный человек. Разве я из-за этого становлюсь живым анахронизмом? Я всегда была гордой и обладала сильной волей. Я выиграла множество битв, и каждая победа делала меня только сильнее. Источником силы для меня были мои традиции, мои тибетские корни. Традиции нельзя забывать или выбрасывать за ненадобностью. Это живые творцы нашего духа, нашей гордости и способности к состраданию. Они делают нас теми, кто мы есть, и определяют то, кем мы хотим быть.
Ранние годы
Зa несколько дней до моего рождения дедушка посетил местного ламу. Он был уверен, что ребенок, которому предстоит родиться, будет девочкой. Он говорил: «Я костями чувствую, что это будет необычное дитя. Пожалуйста, придумайте подходящее имя для особенной девочки, которая станет совершенно замечательной женщиной». После нескольких дней молитв и продолжительных астрологических расчетов было решено назвать меня Сонам Цомо. Сонам означает «плодовитость», а Цомо – имя великой богини долголетия.
В нашем традиционном крестьянском обществе религия была единственным оправданием существования. Она давала нам чистоту, спокойствие ума и сердечное удовлетворение. Религия – я называю ее верой – была неотъемлемой частью нашей повседневной жизни. Священника, представителя Бога на земле, приглашали для участия во всех таких значительных событиях жизни, как роды, бракосочетание, дальние поездки, болезнь, умирание и загробная жизнь.
Мои самые ранние воспоминания – о стране, которую природа превратила в райский сад изобилия. Там было много лесов, озер, холмов, гор и плодородной земли. Такой мне запомнилась моя родная деревня Чурха в районе Цонка. Чурха находилась под юрисдикцией монастыря Кумбум. Цонка была родиной великого ламы Цонкапы, который в XIV веке основал буддийскую секту Гелугпа. Я была вторым ребенком в семье, но старшей среди дочерей. Возможно, родители считали мое рождение несчастьем, так как оно предвещало появление в семье долгой цепочки девочек.
Я никогда не забывала о свободе, которая сопровождала мои детские годы в Амдо (одной из двух восточных провинций Тибета). Я росла с семью сестрами и тремя братьями в атмосфере любви и дружбы. Мои родители были скромными, но зажиточными крестьянами, и мои знания о мире ограничивались историями о жизни предков-земледельцев. Мы жили за счет земли. Когда по воле судьбы в моей жизни произошли внезапные и резкие перемены, я была всего лишь обычной крестьянской девчонкой.
Детство мое прошло в большой, постоянно растущей семье. У отца было шесть братьев, и все они жили в одном доме вместе со своими женами и детьми. Этот обычай был характерен именно для провинции Амдо. Сыновья приводили жен в свои родные семьи, а дочери после замужества оставляли родительский дом и уходили в семью мужа. Иногда, если у родителей были только дочери, они «приобретали» жениха, который становился членом семьи, чтобы продолжить ее имя, но такое случалось редко.
Дома в Амдо отличались от жилищ Центрального Тибета: они были квадратные, одно- или двухэтажные. У нас был двухэтажный дом и одноэтажный, в котором жили слуги. Для строительства домов использовались тхала – две стены, между которыми набивался песок. Деревенские дома окружала каменная стена, а сами они располагались вокруг внутреннего дворика. Большие семьи нередко жили в усадьбах, состоящих из нескольких таких домов. В каждом доме была большая комната для хранения цампы (поджаренной ячменной муки, основного продукта питания в Тибете), муки, вяленого мяса, растительного и сливочного масла. Отдельно располагались стойла, в которых мы держали овец, коров и лошадей, дри (самок яков), ишаков, свиней и дзомо (так называется потомство женского пола от яков и коров. Мужское потомство именуется «дзо»).
В нашей местности водились самые свирепые на вид мастифы, которых я когда-либо видела, – ужаснее их не было даже в Лхасе. Их использовали в качестве ценных сторожевых собак. Известно, что их нередко обменивают даже на лошадей. В ходе торговых процедур им часто приходится преодолевать большие расстояния, и у них образуются ссадины на лапах. Мы обвязывали их раненые лапы ячьей шерстью.
Моего отца звали Таши Дондуп, а мать – Дома Янзом. Они тоже жили с нами. В Амдо всех взрослых женщин называли амала , т. е. «мать». Чтобы отличить одну «мать» от другой, мы использовали такие термины, как тама или гама – старшая мать или младшая мать, в зависимости от старшинства. Согласно традиции и в качестве выражения преданности родителям представители старшего поколения, которые вырастили детей, освобождались от работы. Считалось, что они уже отработали свое в этой жизни.
Дед и бабушка любили меня с момента моего появления на свет не потому, что я была старшей, – у меня уже был старший брат, – а потому, что предвидели, что я буду необычным ребенком и еще более необычной женщиной, когда вырасту. Они изливали на меня целое море любви и нежности. Все свое детство я знала, что меня холят и лелеют. В результате чувство радости жизни никогда не покидало меня. Я очень им благодарна за то, что они обогатили мою жизнь и скрыли от меня, пусть всего лишь на время, что жизнь женщины может быть тяжелой, жестокой и полной испытаний и горя.
Дед с бабушкой были центром всего моего мира. С ними я спала и ела, они утешали меня и баловали. Казалось, они заполняют собой все мое маленькое существо. Возможно, причиной тому были теплые, непринужденные отношения между дедом с бабушкой и их внуками и внучками, которые не были ограничены строгими правилами поведения.
Мой дед был сильным, властным, даже слегка надменным человеком. В то время он был хозяином в Амдо и правил железной рукой. Когда я появилась на свет, этот буйный властелин взял меня на руки, как в люльку, и заявил: «Это моя Сонам Цомо!» После такого исчерпывающего заявления я стала его подопечной. Даже если его властность и злоупотребление авторитетом раздражали моих родителей, им не оставалось ничего иного, как только смириться с этим.
Тем более странным казалось мне то, что мои родители, подчинявшиеся деду и бабушке во всех важных вопросах, уступали каждому моему капризу и каждой причуде. Только намного позже я стала осознавать взаимное уважение, которое стояло за нашими родственными узами, и то, как оно окрашивало все грани нашего поведения в семье. Все члены семьи относились к деду и бабушке с любовью, благоговейным уважением и даже с некоторым страхом. Тем не менее отношения между ними и их внуками были отмечены лишенной всяких формальностей близостью. Отношения же между родителями и детьми были сдержанными, отчужденными и очень строгими. Такими же были отношения между моими отцом и матерью, с одной стороны, и дедом и бабушкой – с другой.
Я замечала – часто не без тайного ликования, – в какой трепет моих родителей ввергали дед с бабушкой. Например, если дед восседал на канге (подогреваемом возвышении для сидения и сна), социальные условности запрещали моему отцу сидеть рядом с ним. Почтение к старшему требовало, чтобы он либо стоял, либо усаживался на пол. Я же могла забраться на канг рядом с дедом и наслаждаться ощущением безопасности в его объятиях. Я нарочно провоцировала отца подобным образом, демонстрируя, что в присутствии деда я была маленькой хозяйкой и могла поступать, как мне заблагорассудится.
Когда дед пил чай, свой любимый напиток, традиция запрещала отцу делать то же, если только дед не приказывал ему: «Таши Дондуп, сядь и выпей чашку чая». Но даже в этом случае отец никогда не усаживался на стул, а должен был удовлетвориться сидением на корточках на полу. Стулья предназначались только для равных, встречавшихся с глазу на глаз.
Каждый вечер после заката, когда семья собиралась на ужин, я пристраивалась рядом с дедом – наш тайный условный знак, что после ужина мы собирались хорошо провести время вдвоем. Я завороженно слушала его бесконечные сказки и истории. Больше всего я любила рассказ о том, как он выбирал мне имя и боролся за него с остальными родственниками.
В детские годы дед оказал на меня огромное влияние. Он умел наслаждаться жизнью и ценил каждый опыт, встречавшийся на его пути.
Уже в раннем детстве меня очень удручал тот факт, что я родилась девочкой. С самого юного возраста мы уже отдавали себе отчет в разнице между ролью и задачами мужчин и женщин и в том, что во всех семьях родители больше радовались сыновьям. Рождение дочери иногда даже считалось проклятием. Я слышала об одной бедной семье, утопившей новорожденного ребенка-девочку. В нашем земледельческом обществе на дочерей смотрели как на обузу. Маленькая девочка только ела и требовала заботы и внимания, не принося семье никакой пользы. Позже, когда она подрастала, ей нужно было обеспечить приданое, после чего она выходила замуж, покидала свою семью и уходила в другую. Сыновья же, напротив, своим трудом приносили пользу семье. Они оставались дома, и их дети еще более укрепляли семейное благосостояние.
Я много раз спрашивала деда, не хотел ли он, чтобы я родилась мальчиком. Я не вынесла бы разочарования, если бы он подтвердил мои опасения, Он дергал меня за уши и отвечал:
– Разве в таком случае я сказал бы, что ты девочка, еще до твоего рождения?
Его слова наполняли меня восторгом. Для меня очень много значило, чтобы меня любили ради меня самой, независимо от того, девочка я или мальчик.
Те ранние годы моей жизни были полны радости. Они никогда не изгладятся из моей памяти. Я могла смеяться, словно только что услышала самую смешную шутку в мире, наслаждаться красотой деревьев и цветов, гладить лошадей и коров и мечтать обо всем, что только мог вообразить мой детский ум.
Беззаботное детство
Неожиданно пришла разлука с дедом и бабушкой. В 1905 году дед купил ферму в Гуяху (другое название – Танантван), примерно в семидесяти пяти километрах от Цонки. Сначала это была территория, населенная мусульманами, но когда они начали войну с китайцами, те их изгнали. Тогда-то дед и приобрел эту усадьбу. Вернувшись в Цонку, он сообщил сыновьям о своей покупке и поинтересовался, не хотел ли кто-нибудь из них уехать и поселиться на новом месте. Оба брата моего отца отказались на том основании, что предпочитают не селиться в мусульманском районе. Мои же родители пожелали переехать.
Я не помню переезда семьи, ведь тогда мне было всего пять лет. Гуяху было очаровательным местом, оно не слишком отличалось от Чурхи. Расстояние между ними было невелико, так что нам требовалось от трех до пяти часов, чтобы доехать на лошадях от одной деревни до другой. В те дни передвигаться можно было на повозке, запряженной дри, дзо или лошадьми, или верхом. Мы переехали в Гуяху с восемью или девятью слугами, стадом овец и несколькими людьми, занимавшимися уходом за животными, прихватив с собой только одежду, еду и самое необходимое.
Разлука с дедом и бабушкой разрывала мое сердце. Но дед часто навещал нас. Он любил лошадей и отлично ездил верхом, пользуясь любой возможностью навестить родственников и друзей. Уезжая, он всегда говорил моей матери: «Дома Янзом, не позволяй детям выходить, пусть они будут на террасе или в саду, чтобы их не съели волки». Поговаривали, что волки уносили детей. Однако нас, девочек, вообще редко выпускали из дому, а если выпускали, то только на террасу. Родители были очень строги с нами.