Генерал-майор С. А. Ковпак 9 страница

— А потери?

— У фашистов, как мы потом узнали, было чело­век сорок убитых и почти столько же оказалось ра­неных. А у нас было двое раненых. Обоих пришлось нести на руках. Пете Кольцову пуля попала в живот, и он на второй день скончался. В лесу и похоронили. Сплели венок из дубовых веток и положили ему на могилу. Второму перебило ногу разрывной. Его при­шлось оставить у лесника на хуторе. Поручили местным людям присматривать за раненым, достать медика­ментов.

— Кто эти местные люди и можно ли им доверять?

Шлыков немного замялся, потом ответил с застен­чивой улыбкой, словно извиняясь:

— Я все покороче стараюсь рассказывать, товарищ командир, и не все договариваю. Мы тогда узнали, что за организованный нами взрыв на шоссе гитле­ровцы произвели расправу с местными жителями. В двух ближайших деревнях они расстреляли семь че­ловек и около тридцати увели с собой, Много колхоз­ников ушло прятаться в лес.

К нам не пошли, видимо свой отряд организовать замышляют. Двое из них встречались со мной и Библовым, просили дать им боевое поручение. Я предло­жил им подорвать там мост один — небольшой, но важный.

— Это хорошо, что вы связались с местным насе­лением, — сказал я. — Ну, а как вы расправились с предателем?

— С предателем мужики сами разделались. А было дело так... Мы остановились у озера Селява. Леса там тоже знаменитые, и мы простояли там трое суток. Я послал группу бойцов в деревню на развед­ку. Заодно поручил раздобыть продукты для отряда. Хлопцы доставили продукты и рассказали, что жите­ли деревни просили убрать старосту, поставленного немцами. Служакой таким оказался, что никому житья не давал. Подобрал себе трех полицаев из бывших уголовников и давай хозяйничать. Троих сельских коммунистов по его доносу гитлеровцы расстре­ляли, и он, по слухам, готовил черные списки еще на большую группу активистов. Колхозники просили по­мочь... Я долго думал, как мне удобнее взять ста­росту вместе с полицаями. Дело было для меня новое. Вечером взял с собой десяток бойцов и направился в деревню. Нам повезло. Едва мои разведчики появи­лись в деревне, как им сообщили, что староста по ка­кому-то случаю с утра пьянствует с полицаями. Тут уж я, не раздумывая больше, прямо направился к не­му «в гости». Тихо пробрались во двор. Только суну­лись в сени, навстречу полицейский. Скрутили без шу­ма. Трое со мной ворвались в комнату. Одного из по­лицейских, схватившегося за кобуру, Яша Кулинич застрелил на месте. Старосту и другого полицейского связали и всех троих увели, а дом подожгли. В ту ночь из деревни с нами ушло в лес двенадцать человек, пять из них и теперь находятся в нашем отряде. Один здоровенный, усатый дядя, в колхозе бригадиром ра­ботал, как увидел старосту, взял его за шиворот и поднял, как котенка. «Ну, — говорит, — Иуда, расска­зывай, за сколько фашистам родину продал?!» С моего разрешения сами колхозники предателя и допрашивали, в протокол все записали. А потом бывшего кол­хозного бригадира судьей выбрали, заседателей на­значили. Этот суд и вынес приговор: повесить преда­теля советской родины на осине. И повесили.

Шлыков замолчал. Свет догоравшего костра начи­нал бледнеть. Наступило утро — тихое, ясное. Слегка подмораживало. Бойцы, в разных позах сидевшие во­круг костра, поеживались от утреннего холодка. Заха­ров поднялся, — очевидно, снова наступило время менять караулы.

— Ну, на сегодня хватит, — сказал я. — Отбой! Соснем немного, а потом. . .

— А потом, товарищ командир, первым делом на­до бы навестить здешних партизан. Отряд Щербины тут совсем рядом стоит. Мы с ним вчера познакомились: он даже мне рассказывал, что его люди где-то вас, товарищ командир, встречали.

— Рассказывал? — засмеялся я и подумал: «Инте­ресно, как встретит меня сам Щербина?»

* * *

В лесном лагере партизан нас приняли, как своих. Щербина, молодой широкоплечий чернобородый офи­цер, был весьма любезен, но было заметно, что ему очень и очень передо мной неловко. Он немедленно вернул мне оружие и часы и извинился за «ошибку» своих бойцов. А те ребята, что обобрали меня в тот злополучный вечер, убежали в лес, не будучи в силах смотреть мне в глаза. Трое из них и вовсе назад не вернулись, да и не место им было в отряде.

Первый удар по врагу

В конце октября наступило похолодание. Вязкие болота покрылись твердой коркой, и открытые лужи­цы заблестели чистым, прозрачным льдом. Там, где стояла вода, грязь, стало возможно проходить в ва­ленках, двигаться на лыжах. Легче стало совершать переходы на большие расстояния. Но теперь и про­тивнику ничто не мешало организовать на нас облаву с танкетками, легкими танками и автобронемашина­ми. Но так только казалось. Оккупанты не представ­ляли себе особенностей белорусских лесов и болот и не имели понятия о стойкости и упорстве нашего со­ветского человека. Русский человек в этой войне по­казал не только храбрость, находчивость и беззавет­ную преданность своей партии и великому Сталину. Вместе с этим он показал и невиданную в мире выносливость. Оккупантов больше, чем нас, пугало наступление суровой зимы.

Уже выпал первый снег. А у нас еще не было ни запаса продовольствия, ни теплой одежды, ни земля­нок в лесу. Базироваться же в деревнях нельзя: люди мало обстреляны. Сражаться с противником в откры­том бою с такими средствами мы не могли.

Вечером 25 октября я со всем отрядом вошел в хутор Нешково, к которому когда-то подходил с такой опаской и где едва не попал в руки кара­телей.

Представьте себе огромную низменность, прости­рающуюся перед вами на десятки квадратных кило­метров, поросшую чахлыми сосенками, березняком, лозой. Кое-где на этой низине вкраплены песчаные островки, и на них бугрится лес. Растут там мачто­вые сосны, ели, огромные дубы и клены, встречаются рябины в несколько обхватов. У основания этих ги­гантов — кустарники крушины, ольшаника, лозняка.

Помнится, в сорок втором году, ранней весной, у нас на одном из таких островков были лошади. Ко­гда еще не протаял окончательно грунт подо мхом, мы решили переправить наших коней на соседний боль­шой остров. По чистому моховому болоту хлопцы еха­ли на них верхами, а у самого острова на солнечном припеке грунт местами уже протаял. Одна из лоша­дей провалилась, и пока бойцы снимали с нее седло, у нее снаружи осталась только голова, а когда были срублены и поднесены слеги, то лошадь вся ушла в трясину. Только дикие кабаны и лоси проскакивают с одного острова на другой в любое время года без за­держки, по своим собственным тропам.

В березинские болота «материк» врезался бесчис­ленными клиньями, полуостровками и возвышенностя­ми. На одном -из таких клиньев и размещался хутор Нешково. Три деревенские бревенчатые избы средних размеров и два сарая, обнесенные плотным забором,— вот и все постройки хутора. До прихода гитлеровцев здесь помещалось отделение правления Верезинского государственного заповедника и проживало четыре семьи сторожей. Во дворе ходило несколько приру­ченных лосей. Они привыкли к людям настолько, что кормились с рук, как коровы. Когда я подходил к это­му хутору с Васькой, то из леска с поленницы дров мы наблюдали, как эсэсовцы из карательного отряда в этом дворе развлекались с молодым лосем (два старых были уже вывезены ими на станцию железной дороги). Неподалеку от построек на песчаном островке хранились бурты картошки, предназначенной для подкормки диких свиней.

Единственная узенькая грунтовая дорога связывала этот кордон с деревнями Терешки и Великая Река.

Хотя мы заняли этот пункт без боя, «многочис­ленное» население не вышло к нам навстречу с хле­бом и солью, но гордость наших бойцов и команди­ров была не меньше, чем при занятии крупного стра­тегического пункта противника.

В хуторе Нешково мы разместились для продол­жительного отдыха. Молва о нас шла впереди, и к нам со всех сторон прибывали люди с просьбой зачис­лить в отряд.

Разведчики сообщили мне, что под самым хутором в лесу расположились бежавшие от немецкой распра­вы евреи и кое-кто из местных жителей. Прослышав о появлении сильного партизанского отряда, они, видимо, решили держаться к нам поближе. Было яс­но, что о нас в ближайшее время станет известно в гестапо и противник не замедлит выслать каратель­ную экспедицию. Меня это беспокоило. Большинство бойцов в отряде были необстрелянные люди, недо­статочно дисциплинированные. Оружие имелось, но плохо обстояло с боеприпасами. Пулеметы — а их у нас уже было пятнадцать ручных и один станковый— часто отказывали из-за негодных патронов.

Мы начали усиленную подготовку к боевым дей­ствиям, Я решил прежде всего тщательно обследовать окрестности и с этой целью выехал с разведкой из Нешкова. Углубившись в лес, мы сразу же наткнулись на большой еврейский лагерь. Люди ютились в наспех оборудованных шалашах и землянках, оборванные, го­лодные: были здесь и беременные женщины, были старухи, старики и детишки. Все высыпали нам на­встречу. Они не знали, что мы не сможем их спасти, и ждали какого-то чуда. Хоть и тяжело было, но я сказал людям правду: у нас лишь небольшой подвиж­ной отряд, и семьям следовать за нами нельзя. Обе­щал прислать голодающему лагерю хлеба и мяса и посоветовал всем уходить на зиму дальше, в глубь ле­са. Со мною могли пойти только люди, способные но- бить оружие и готовые отдать жизнь на борьбу с вра­гом. Несколько мужчин присоединились к нашему от­ряду.

— А знаете, товарищ начальник, — обратилась ко мне молодая женщина, до сих пор молча слушавшая наши разговоры, — здесь есть целый отряд, человек тридцать. У них командиром старший лейтенант Басманов, они бы вам наверняка пригодились. Хорошие ребята, боевые.

Как я мечтал о встрече с Басмановым во время своих одиноких блужданий!

— Что же, — ответил я, — скажите ему, коли встретите, что я хотел бы с ним повидаться.

— Як нему схожу, нарочно схожу, — сказала женщина, — только вы потом меня с собой возьмите воевать. У меня с фашистами особые счеты есть. Возь­мете?

— Возьму, — пообещал я и вспомнил свой разго­вор с Садовским: не все бежали в лес только спасать­ся, некоторые были готовы бить врага.

Наутро Басманов был уже у меня. Мы договори­лись с ним, что он со своими людьми присоединится ко мне. Ближайшая наша задача — устройство зим­него лагеря. Решили, что основную базу мой отряд бу­дет строить в дремучем бору между Нешковом и Терешками, а Басманов со своими людьми близ озера Палик достроит свой зимний лагерь, и он будет слу­жить нам запасной базой. Стоял этот лагерь на островке, и добираться к нему можно было только на лодках. Там раненые и больные находились бы в большей безопасности. Там же в случае разгрома основной базы мог укрыться и весь отряд.

Рассчитав с возможной точностью все сроки строи­тельных работ, мы расстались с Басмановым, усло­вившись о встрече через неделю.

* * *

Место для постройки базы мы выбрали по мед­вежьим следам, потому что медведь всегда роет бер­логу в самой глухой чащобе, подальше от человече­ского глаза. Бор был темный, густой, места высокие, для копки землянок удобные. В окрестных деревнях ребята добыли пилы и топоры, и работа закипела. В течение пяти дней были построены четыре землян­ки, баня и кухня, поставлены железные печки, засте­клены окна. Радисты установили на прием одну из трех уцелевших радиостанций, и мы начали слушать сводки Совинформбюро.

Сводки не радовали. Они говорили о продвижении фашистов. Болью отдавалась в сердце знакомая фра­за: «После упорных боев наши войска оставили...» Гитлеровская пропаганда старалась вовсю. О взятии Москвы они сообщали три раза. Оккупанты расписы­вали будущие парады на Красной площади, торжества и награды «победителям». «Так как Москва сильно минирована, — вещал роскошный бархатный баритон на чистейшем русском языке, — то, но мнению Бер­лина, работы по окончательному занятию азиатской столицы следует развернуть по завершении полного окружения Москвы. Этот час недалек...» Я с досадой выключал приемник: не было сил слушать дальше наглое бахвальство врага.

Зима в том году установилась рано. Снег лежал плотно. Морозы крепчали. Но теперь жильем мы бы­ли обеспечены, и наступление зимы нас больше не пугало. Надо было быстрее закалить людей в боевых схватках.

Шоссе, соединявшее города Лепель и Борисов, проходило поблизости от нашей базы. Немецкие авто­колонны двигались по нему днем и ночью. Остано­вить движение по этой магистрали имело большое значение и для действий нашего отряда. Было реше­но подорвать мост через реку Эссу в деревне Годив- ля, в двенадцати километрах от города Лепеля. Мост этот был небольшой, всего тридцать восемь метров длины. Но глубокая и быстрая река Эсса с торфяни­стыми, заболоченными берегами исключала возмож­ность переправы вброд, а постройка нового моста представляла большие трудности.

Положение с охраной моста нам было хорошо из­вестно. Девять человек гитлеровской охраны жили в отдельном домике, недалеко от моста, и вели настоль­ко беспечный образ жизни, что зачастую ложились спать, не выставляя часового на ночь.

Такое поведение фашистских солдат объяснялось тем, что мост находился в самой деревне, а деревня охранялась местным предателем по фамилии Мисник.

Завербованный гестапо, Мисник был назначен ста­ростой деревни. Он добился назначения в деревню небольшой команды немецких солдат. Но беспокоился он при этом не столько об охране моста, сколько о защите собственной персоны. Назначенному старшим команды ефрейтору он говорил: «Вы, господин офи­цер, можете спать спокойно. Об охране моста я сам побеспокоюсь, мне все равно деревню-то охранять на­до». Ефрейтор сначала слушал такие заверения бело­руса с недоверием и нес службу по всем правилам. Однако скоро убедился, что деревня ночью патрули­руется мужиками, и стал относиться к охране моста халатно.

Выполняя задание коменданта по очистке района от неблагонадежных людей, Мисник старался вовсю: выдавал советских активистов не только своей, но и окружающих деревень. Бойцы-окруженцы, пробирав­шиеся на восток, огибали Годивлю на добрый деся­ток километров. Попасть на глаза этому негодяю бы­ло все равно, что попасть в руки гестапо. Одних он немедленно сдавал в комендатуру со своей характе­ристикой, других убивал сам в пути «при попытке к бегству».

Мисника боялись. Еще больше боялся сам Мисник. Часть местных активистов гитлеровцы расстреляли, некоторых угнали на каторжные работы в Герма­нию, кое-кому удалось скрыться в лес. Оставшиеся мужчины подчинились Миснику, и он организовал с ними надежную охрану деревни. Выставляемые патру­ли он проверял сам и, боже упаси, если кто «прохло­пает» появление постороннего человека.

В самогоне и продуктах для немецкой команды недостатка не было, а на всякий случай староста по­беспокоился и о телефонной связи с лепельским гар­низоном.

Убедившись в своем благополучии, оккупанты перешли на санаторный режим.

Поэтому вся сложность операции по уничтожению моста заключалась в том, чтобы незаметно подойти к дому Мисника и захватить его. Только после этого можно было прервать телефонную связь с Лепелем и приступить к ликвидации фашистской охраны и моста.

Все эти данные нашей разведки и сообщения двух жителей деревни Годивля, находящихся в нашем от­ряде, были учтены, и план операции был продуман во всех деталях.

Выполнение операции я поручил Александру Шлыкову. В состав группы были включены неизмен­ный спутник Шлыкова — Валентин Телегин, как луч­ший из минеров, житель деревни Годивля Степан Азаронок в качестве проводника и пятнадцать боевых ребят из десантников и окруженцев.

Темной ночью Шлыков со своими людьми пере­брался через реку ниже деревни и подошел к ней со стороны Лепеля. Отряд разбился на три группы. Сте­пан Азаронок и с ним три бойца направились к дому старосты. Другая группа из трех бойцов во главе с Десантником Серпионовым пошла уничтожать теле­фонную связь с Лепелем. Она же должна была сле­дить за выходами из деревни и никого не пропускать в сторону города. Выждав немного, Шлыков с осталь­ными бойцами незаметно подошел к хате, в которой размещалась охрана моста.

Пять гранат почти одновременно разорвались в помещении, где спали гитлеровцы. В ответ не разда­лось ни одного выстрела. Два бойца через проемы в окнах прыгнули в дымящуюся хату, осветили ее фо­нариком. Фашисты оказались в большинстве переби­тыми. Троих, очумевших от взрывов, пришлось при­стрелить из пистолетов.

Покончив с охраной, Шлыков повел свою группу на мост. В это время подошли трое посланных к до­му старосты и доложили, что Миснику удалось бе­жать. Злая собака подняла такой свирепый лай, что всегда настороженный предатель, очевидно, почувствовал приблйжение опасности и поспешил скрыться. Это значительно осложняло операцию. Надо было торопиться.

Телегин приступил к минированию свай, но сразу же обнаружилось, что толу на весь мост нехватит. Тогда бойцы бросились к расположенной поблизости смолокурне, и через каких-нибудь полчаса десяток бочек со смолой и скипидаром, приготовленных для отправки в Лепель, были расставлены на мосту. Те­легин, закончив минирование, начал подводить к боч­кам конец бикфордова шнура.

Наконец все было закончено. Оставалось только чиркнуть спичку, и середина моста взлетит на воздух, а остальное докончит огонь. Но надо было дожидать­ся товарищей, выделенных для уничтожения телефон­ной связи. Если мост подорвать — им придется пере­бираться через реку вплавь. А они почему-то задер­живались.

Шлыков нервничал. Больше Шлыкова был рас­строен своей неудачей Степан Азаронок. Предатель Мисник его перехитрил и успел скрыться. Это пред­вещало большие неприятности для многих из боль­шой семьи Азаронков, остававшихся в деревне. Сте­пан стоял в стороне, охладев ко всему, что происхо­дило вокруг него, мрачно посматривая через перила моста в черную воду реки.

На дороге показались четыре человека.

— Стой! Кто идет? — окрикнул их постовой.

— Свои, — послышался знакомый голос.

Шлыков бросился навстречу.

— В чем дело? Почему вы так задержались? — спросил он у Серпионова.

— Да вот, какой-то гражданин бежал обочиной дороги по направлению к Лепелю. Мы его задержали, как было приказано, а когда повели сюда, он пытался улизнуть. Еле поймали. Назвался Гредюшкой Игна­том. Говорит, что местный. Сбежал будто из немец­кого лагеря и обходил деревню, чтобы не напороть­ся на патрулей старосты...

Бойцы обступили задержанного.

- Степан! — окликнул Шлыков Азаронка, по-прежнему смявшем у перил на мосту. — Иди-ка сю­да. Ты вот этого гражданина Гредюшко не знаешь?

— Кого? — нехотя отозвался Степан и, точно пьяный, покачиваясь, медленно зашагал к неизвест­ному. Бойцы, державшие за руки приведенного чело­века, почувствовали, как он вздрогнул, услышав голос Степана, и рванулся, чтобы вырваться, но они удер­жали его.

Азаронок остановился, не доходя несколько шагов до задержанного, и на мгновение оцепенел. Винтовка выпала у него из рук, но в следующую секунду он прыгнул вперед, перескочив через винтовку, и судо­рожно вцепился в глотку опасному противнику.

— А-а!.. Ми-ис-ни-ик!! — гортанным голосом про­хрипел он и, свалив свою жертву на землю, начал душить.

Он был страшен в этот момент, этот простой и обычно нерасторопный пожилой колхозник. Когда четыре крепких бойца оторвали его от Мисника и оттащили в сторону, он не сразу пришел в себя от ярости.

По просьбе всех бойцов Шлыков разрешил Сте­пану собственноручно убить предателя. Азаронок это выполнил прямо здесь же, на середине заминирован­ного моста.

Когда семнадцать человек перешли мост и удали­лись метров на семьдесят, восемнадцатый чиркнул спичку. Бочки со скипидаром, расставленные на мо­сту, вспыхнули, зашипел бикфордов шнур. Убедив­шись, что все в порядке, Телегин побежал за товари­щами.

Через минуту под охваченным пламенем мостом раздался взрыв. Труп предателя вместе с обломками свай темным силуэтом метнулся в воздухе.

— Задание выполнено! Пошли! — сказал Шлыков и зашагал к лесу.

Группа была уже за деревней Веленщина, когда от горящего моста послышалась стрельба из винтовок и автоматов. Это гитлеровцы, подъезжая к месту взрыва, открыли стрельбу по местам, в которых могли быть партизанские засады.

Весь обратный путь Степан Азаронок шел в при­поднятом настроении и даже пытался насвистывать мотивы песен белорусской колхозной молодежи.

Ребятам тоже было весело.

— Ну как, доволен, дядя Степан, что с Мисником покончил? — спросил Телегин.

— Знамо, доволен, милый! А то как же ты, сы­нок, думал? Ведь это пес бешеный, а не человек был. Он моего младшего брата выдал гестапо? Вы­дал! — задавал сам себе вопросы и сам же отвечал на них Азаронок. — Отца моего, древнего старика, избил? Избил! А ну-ка, если бы Мисник жив остался да узнал, что я на подрыве моста был? Да он бы тогда весь наш род истребил! А теперь что же? Теперь другое дело. Пока фашисты сами до всего до­знаются, глядь, и конец им придет.

Когда группа вернулась в лагерь, я перед строем объявил благодарность Александру Шлыкову за ус­пешное выполнение боевого задания, поблагодарил Телегина за изобретательность и находчивость, пожал руку и поздравил с успехом и Степана Азаронка. Колхозник хотел, видимо, что-то сказать, но только махнул рукой и отошел на свое место. Отряд был в возбужденном, радостном настроении. На несколько недель мы прервали движение неприятельских войск между двумя городами, и это вызывало у людей чув­ство удовлетворения и гордости.

Зарево над Годивлей полыхало всю ночь и было видно издалека. Теперь уже не приходилось сомне­ваться, что гестапо пришлет к нам «гостей». И хоть место у нас было дальнее и глухое, но «семейка» так разрослась, что ее ни в какой трущобе спрятать уже было нельзя. Каждый день для питания требовался хлеб и скот, каждый день шли к нам беглецы, окруженцы, крестьяне.

Каждый день к десантникам прибывали все новые пополнения из лесов и деревень и просили зачислить их в отряд, и, как мы ни маскировались, на снегу оставались тропы, указывающие путь к лагерю.

Здесь стоит рассказать о встрече с колхозным бригадиром Саннинского района, Витебской области, коммунистом Иваном Трофимовичем Рыжиком, с кото­рым мы потом очень подружились.

— Иван Рыжик... Скрываюсь в лесу от немцев, — представился нам с Дубовым крестьянин лет сорока, среднего роста, улыбаясь одними умными серыми глазами. Широкие плечи, мускулистые руки, короткая развитая шея — говорили о большой физической си­ле, а резкие черты лица и острый, сосредоточенный взгляд — о волевом характере этого человека.

— Что же вам немцы не дают жить в деревне? — спросил новичка Дубов.

— Да как вам сказать? Они, может, и дадут жить тем, кто подчинится ихним фашистовским правилам, а только это такая же смерть, еще хуже... Они вот нашего предколхоза оставили на своем месте и под­писку от него взяли, чтобы, значит, работать на них. Но этот тоже им не пособник. Ему пока податься некуда, и о народе он беспокоится, чтобы деревня не пострадала... Посовещались наши коммунисты с ва­шими ребятами и решили — остаться ему пока. Дру­гое дело у меня. Два моих сына в армии, а старуха перед войной в Тамбов к дочке уехала. Один я, зна­чит, остался. Председатель-то сначала не пускал, а потом говорит: «Ну, иди, а то еще не выдержишь, задушишь у себя в хате фрица, спалят деревню, проклятые, и людей погубят... А народ пока еще не подготовлен». Ну, вот так и отбыл я из деревни. От ваших-то ребят я тогда отбился и все в оди­ночку промышлял, пока к вам дороги не нащупал... Вот и партийный билет у меня с собой, — добавил Рыжик.

Дубов взял красную книжечку и начал вниматель­но перелистывать.

Мы и раньше слышали о нем и после встречи за­числили его в «нестроевую». Так у нас называлась группа в полтора десятка людей, умудренных жизнен­ным опытом. Командиром группы был сержант Хари­тонов, а политруком — Дубов.

Об этих людях следует рассказать.

Самым старшим в этой группе был семидесятилет­ний дед Пахом, партизанский снайпер. Это был очень крепкий и выносливый старик, хитрый и ловкий воин, мастер на всякие «фокусы».

Пахом Митрич вступил в кандидаты партии на второй день Великой Отечественной войны. Старый и опытный охотник, он в лес явился со своим дробовиком.

Вначале над Пахомом многие смеялись:

— Что же ты таскаешь свою «стрельбу»? Чай, фашисты-то не куропатки.

Но дед терпеливо переносил насмешки и упорно не желал расставаться со своим дробовиком.

— Винтовка-то хороша на поле, а не в лесу, да когда пуль сколько хочешь... А из моей больше как два раза не выпалишь, и промашки из нее быть не может. Ежели бекасу на лету сбиваешь, так как же в человека не попасть? — заспорил один раз Пахом Митрич с молодым бойцом в землянке.

В словах старика много правды. Я слушал мол­ча. Но парень горячился. Он за свою трехлинейку го­тов был с дедом хоть на кулаки. А когда старый партизан загнал парня в тупик, то против Пахома вы­ступили другие.

— Дробовик, Пахом Митрич, хорош, слов нет, — начал один с хитринкой, издалека. — Вот ежели, к примеру, застать гитлеровцев в бане... и выпугнуть их оттуда голышом... А ежели немец попадется в шубе да в очках, так и стрелять незачем — мех спортишь.

Хлопцы дружно расхохотались.

Пахом Митрич рассердился и вышел.

На второй день он отпросился у своего командира на хутор, проведать земляка. А через два дня привел в лагерь двух пленных фашистов. На следующее ут­ро он с бойцом-шофером пригнал добытый в бою мо­тоцикл с прицепом. Дня через три он повел на дорогу пять автоматчиков и посадил их в засаду, сам сел поудобнее в сторонке.

На этот раз попалась грузовая автомашина. Два гитлеровца ехали в кабине, третий сидел на ящиках в кузове. Шофер гнал машину с большой скоростью. Автоматчики не успели сделать и одного выстрела, как после дуплета, сделанного Митричем, машина по­летела в канаву. Первый выстрел картечью Пахом

Митрич сделал по стеклу, осколками стекла и кар­течью вывело из строя шофера и сидевшего рядом ефрейтора, вторым выстрелом был смертельно ранен автоматчик, сидевший поверх груза.

Так дед Пахом доказал, что наш советский патриот способен бить фашистских оккупантов даже дробови­ком. Пахома Митрича прозвали снайпером и никогда больше не предлагали ему сменить свою «стрельбу» на другое оружие.

Самым молодым в группе «отцов» был командир этого подразделения, сержант Харитонов. Ему было тридцать лет. В подразделении насчитывалось восем­надцать человек, три подрывных пятерки и, как гово­рили, три человека на расход. Одну пятерку возглав­лял Рыжик, другую — сибиряк Ермил Боровиков, «волосатый», как его звали за пренебрежение к брит­ве, третью — дед Пахом.

В отличие от других, эти группы вели общий счет сброшенных под откос гитлеровских эшелонов и за­хваченных трофеев. Подразделение использовалось на охране штаба и в целом составе никогда на боевые операции не отпускалось, но взаимная дружба и спло­ченность среди стариков была изумительно крепкой.

Бой

Через два дня после взрыва моста наш начпрод отправился в деревню Веленщина, собрал там не­сколько буханок хлеба и организовал выпечку на сле­дующий день. Об этом узнал старший полицейский Булай, проживавший в соседнем поселке Острова, и вызвал карателей из Лепеля. В деревню прибыли шестьдесят четыре до зубов вооруженных гестаповца, и наш парень едва успел унести ноги.

Я решил не допускать эсэсовцев до базы, а окру­жить деревню и дать карателям бой на дорогах. От­ряд был разделен на три группы, которые и должны были занять три дороги, ведущие из Веленщины. С первой группой в двадцать два человека, вооружен­ной тремя пулеметами, выступил я сам.

Чуть брезжил рассвет, когда мы вышли на доро­гу Веленщина — Годивля и заняли удобную позицию в густом мелком ельнике, клином выступавшем из непролазного болотистого леса к самой дороге. До восхода солнца оставалось минут пятьдесят. Я отдал команду. Дружно заработали лопаты, и, когда солнце отделилось от горизонта, мы уже лежали в тщатель­но отрытых и хорошо замаскированных окопах с пу­леметами в центре и на флангах. Мой старый това­рищ по лесным скитаниям, ленивый конь, прозван­ный бойцами «Немцем», стоял тут же на опушке, привязанный к дереву и укрытый частым кустар­ником.

Было звонкое, морозное утро. Каждый звук разно­сился далеко в пространстве, и мы ясно различали да­же отдельные слова немцев, гомонивших в деревне. Возбужденные дружной работой и ожиданием, наши бойцы шопотом переговаривались в окопах.

Однако время шло, а гитлеровцы на дороге не показывались; даже шум их голосов стал утихать. Мои люди начали мерзнуть и группками отползать в кусты — там они грелись, барахтаясь и толкая друг друга. Я Тоже начал сомневаться в успехе нашего предприятия. «Почему, — думал я, — каратели долж­ны поехать обязательно по этой дороге, а не по какой- либо другой? Да и вообще, есть ли им надобность выезжать из деревни?»

— Товарищ командир, — словно угадывая мои мысли, прошептал в это время у меня за спиной Перевышко, — разрешите нам с Кривошеиным пойти и вызвать сюда карателей.

— А как вы это сделаете?

— А очень просто. Мы подойдем к концу деревни так, чтобы они нас заметили. Каратели безусловно пошлют за нами погоню, а мы станем удирать от них по этой дороге и наведем их прямо на засаду.

— Хорошо, — согласился я, — только смотрите, поаккуратнее... А то они с вами расправятся, прежде чем вы сюда успеете добежать.

— Ничего, товарищ командир, все будет сделано, как полагается...

До конца деревни Велонщина от засады было меньше километра. На горке виднелись крайние хаты. От них было не более ста метров до опушки леса, вдоль которой проходила дорога. Перевышко и Кривошеии сняли с плеч автоматы, чтобы легче было убе­гать от преследователей, и направились в деревню. Все мы, притаившись в окопах, с напряженным вни­манием наблюдали за смельчаками.