Генерал-майор С. А. Ковпак 6 страница

— А может быть, есть другая дорога и наши вернулись по ней? — нерешительно высказал свое пред­положение Кулинич. Ему так не хотелось терять надежду.

— Дойдем — проверим, — сказал Шлыков, ста­раясь не показать охватившего его беспокойства. — Осталось не больше четырех километров, — добавил он после паузы.

Поправив на плече автомат, он зашагал дальше. Бойцы молча последовали за ним. Уверенность в успехе дела оставила их у этого песчаного участка дороги.

Впереди показались жилые постройки хутора Красная Лука, Где-то там, километра два за этим хутором, и был один из намеченных еще в Москве пунктов сбора парашютистов, к которому стремились путники.

Шлыков остановил группу и послал двух человек на хутор в разведку.

Бойцы скоро вернулись и привели с собой одного из жителей.

Хуторянин спокойным взглядом окинул пришель­цев, стараясь определить, что это еще за люди появи­лись в его лесных кордонах.

«Венгерка специального покроя, как и у тех, такие же шапки-ушанки. И по возрасту подходят... Свои», — подумал он. Но в голове мелькнуло сомнение: «А вдруг немцы сняли все это с убитых или взятых в плен?»

— Вы житель этого хутора? — спросил Шлыков, указывая на видневшиеся постройки. — Как вас зовут-то?

— Да, вот уже более десятка лет живу тут. Зовут Андреем, а по фамилии Кулундук, — охотно ответил пришедший.

— Отойдемте-ка вот сюда, — предложил Шлыков, направляясь к молодой ветвистой ели.

Когда оба уселись на пни, командир группы за­говорил, стараясь держаться как можно спокойнее:

— Скажите, гражданин Кулундук, вам не встре­чались здесь люди вот в такой же одежде, какая на мне?

Эти слова и выражение лица юного командира с улыбающимися глазами, резко ударявшего в раз­говоре на «о», убедили Кулундука в том, что перед ним один из десантников нашего отряда.

— В такой одежде были и ушли, — сказал Андрей Кулундук и улыбнулся. — Вы что же собираетесь так недружно?

Он еще раз пытливо взглянул в глаза молодому десантнику. У того радость сверкнула в глазах, но тут же он потупился и глухо переспросил:

— Ушли?..

Кулундук заговорил уже совершенно спокойно и уверенно:

— Да, видать, не везет вам со встречей, товарищ. Ваш командир, товарищ Батя, два раза побывал у меня и никого здесь из ваших не встретил. Прихо­дил и начальник вашего штаба с пятью товарищами, но про них узнали немцы. Три дня стояли у меня потом каратели. Они ушли отсюда вот по этой же дороге. В тот же день ваш командир снова побывал у меня и тоже ушел.

Шлыков слушал хуторянина и поражался его осве­домленности и откровенности в разговоре с незнако­мым человеком. Раздумчиво, словно ища ответа на свои мысли, он проговорил:

— А может быть, все же... кто-нибудь здесь остался?

— Нет, никого не оставили, — твердо сказал Ку­лундук и, помолчав немного, посоветовал: — А лучше всего проверьте сами. Ребята ведь только наведы­вались ко мне, а стояли они на хуторе Ольховый, за два километра отсюда. Вон за той сосной идет туда дорожка, — он указал на высокую сосну с ветвистой кроной.

— Большое вам спасибо! — горячо поблагодарил Шлыков, вставая и пожимая руку Андрею Кулундуку. — Мы этот хутор сами найдем, а вы можете итти домой, — сказал Шлыков.

— Подождите немного. Я пришлю вам чего-нибудь подкрепиться, — предложил Кулундук и зашагал к хутору.

Шлыков молча кивнул ему головой и отвернулся.

Он хотел еще раз поблагодарить Кулундука, но не мог произнести ни слова. Слезы внезапно выступили у него на глазах, и спазма сдавила горло.

Молодой командир и сам не мог понять, что по­служило причиной этого неуместного и несвоевремен­ного душевного потрясения: то ли неудача встречи с командиром, на которую возлагалось столько на­дежд, то ли проявление искренней заботы человека о совершенно посторонних людях. Но ему не хотелось, чтобы его слабость видели подчиненные. С минуту он стоял, стараясь подавить волнение, и только вынул платок, чтобы утереть слезы, как почувствовал при­косновение чьей-то руки к своему плечу.

Шлыков быстро обернулся. Перед ним стоял Яша Кулинич, вытирая мокрые от слез глаза грязным платком. Несколько секунд они стояли молча.

— Пойдем, Саша, там этот человек с хутора обе­щал прислать поесть чего-нибудь, — сказал Кулинич и, взглянув в лицо товарища, добавил:—Да ты не расстраивайся. Раз наши были здесь, мы их найдем! Далеко уйти отсюда они не могли, следы-то на песке еще совсем свежие...

Шлыков пристально посмотрел в лицо товарища, хотел поделиться полученными вестями, но вместо этого принял суровый вид и по-командирски сказал:

— Ну, ну, может, не скоро найдем, а нюни распу­скать тоже нечего!

Сынишка Андрея принес буханку хлеба, кувшин молока и кусок сала.

Проголодавшиеся бойцы молча поели и, поблаго­дарив мальчика, направились на хутор Ольховый.

Вокруг старых сараев заброшенного хутора они увидели остатки давно погашенных костров. Побли­зости валялись пустые консервные банки со знакомы­ми наклейками и обертки от галет. Сомнений не оста­валось: здесь были свои люди, но они ушли и никого не оставили.

Посовещавшись, десантники решили обследовать окрестности. Они разделились на две группы и напра­вились в глубь леса давно заброшенными тропинками, расходившимися от хутора в разные стороны.

Огромный смешанный лес местами перемежался ярко-зелеными полянками, на них частой россыпью краснела брусника. По обочинам тропинки, извивав­шейся между толстыми стволами деревьев и кустар­никами, попадалось много белых грибов. Следом за Шлыковым шли Яша Кулинич и Валентин Телегин. У всех нервы были напряжены до крайности. Каж­дый из них ожидал, что вот-вот за тем или иным по­воротом они увидят партизанскую землянку или встретят кого-либо из разыскиваемых товарищей. Но ландшафт не менялся, и нигде никаких признаков присутствия человека не замечалось. Они пробовали сигналить, по очереди и все разом дуя в свои манки. Но лес отвечал им только треском сухих сучьев под ногами разбегавшихся зверей да шумом в ветвях от вспугнутых птиц.

Подошли к стволу огромного, сваленного бурело­мом дерева с высохшей, изъеденной насекомыми ко­рой. Дальше итти было некуда. Впереди, в просветах между деревьями, виднелись поблескивавшие зелено­ватой влагой топи, усеянные кочкарником и остров­ками, — там начинались труднопроходимые берзинские болота.

— Давайте посидим здесь немного, — предложил Шлыков и, сев на ствол дерева, вытянул одну ногу. — Чортов сапог, — морщась, проговорил он, — столько километров исходил, а все жмет.

— А ты сменился бы с Иваном Библовым, — посо­ветовал Телегин, присаживаясь рядом, — вы с ним, кажется, одного росту.

— Примеряли, да у него ступня с таким лошадиным подъемом, что совсем в мой сапог не лезет. Нет уж, сам как-нибудь разношу.

— Какие замечательные места, — мечтательно сказал Яша Кулинич. — Сколько ягод, грибов, а дичи, наверно, тут на болотах, — всем нашим отрядом не перестреляешь.

— Да, места здесь хорошие, — задумчиво прого­ворил Шлыков и, вдруг оживившись, обратился к своим товарищам:—А что, если перебазировать сюда наш отряд? Как думаете, ребята? Будем пока зем­лянки строить, продукты заготовлять на зиму, а там, глядишь, и наши начнут сюда подтягиваться.

— А если наши вообше сюда не придут? —спро­сил всегда пессимистически оценивавший обстановку в лесу Телегин.

— Не придут? — повторил Шлыков и вздохнул. — Тогда... тогда будем действовать одни, самостоятель­но. В трех—четырех километрах отсюда проходит шоссе Лепель—Бегомль. На несколько вылазок у нас взрывчатки и боеприпасов хватит, а там...

— А там у немцев добудем! — поддержал коман­дира легко увлекающийся Яша Кулинич.

Но Шлыков замолчал и нахмурился. Он прекрасно понимал, что он сам и ядро его отряда, десантники, были слишком неопытны, чтобы обеспечить себя всем необходимым и наметить перспективы борьбы на бу­дущее.

Возвращаясь с хутора, Шлыков всю дорогу мол­чал. Более тридцати дней бесплодных скитаний по лесам и болотам измотали нервы, но к цели не при­близили. За это время к семерке десантников присо­единилось до трех десятков окруженцев, и молодой их командир, до последнего дня не терявший надежды найти командира отряда, теперь уже и сам не знал, что делать дальше, куда вести своих людей, какие

ставить в порядок дня задачи.

* * *

Я представлял, как тяжело было моим бойцам и командирам групп, по большей части комсомольцам, горевшим священной ненавистью к врагу, но не имев­шим необходимого опыта общения с людьми в той исключительно сложной обстановке.

Продолжая бродить по деревням, в которых при­таились агенты гестапо, все это я видел и испытывал на себе. Высказанное мне дедом Кондратом из Кажар подтверждалось все более отчетливо.

Помню случай с одним провокатором. Это было уже весной сорок второго года. Мы совершали ше­стисоткилометровый переход из Витебской области в Пинскую. В районе Вилейки на минах, подкладываемых нашими подрывными пятерками, каждую ночь взлетали вражеские эшелоны. Гитлеровцы, не подго­товленные к борьбе с крушениями поездов (охрана на железных дорогах у них тогда еще не была организо­вана), настолько растерялись, что стали бросать це­лые батальоны для «прочесывания» лесов. Но и это не помогало. Тогда на наиболее угрожающих участ­ках они начали пускать впереди железнодорожных составов группы пеших патрулей. Поезда при таком порядке двигались «черепашьим шагом».

В деревни, расположенные в треугольнике Вилейка — Молодечно — Красное, фашисты бросили боль­шую группу агентов гестапо.

Однажды, в весенний день, на закате солнца мы двигались по нехоженой тропинке в мокром, почти необитаемом лесу. За нами гнались тучи комаров. Янтарно-желтые стволы сосен освещались горизонталь­ными лучами. Большой черный дятел, мелькнув крас­ной феской, проскакал по стволу сухой ольхи. Где-то пискнула белка. Из зарослей лоз донеслась согреваю­щая душу трель соловья, и мы, вдруг услышали, как цветут и благоухают ландыши, хорошо в такую пору развести в лесу костер, сварить уху или напечь кар­тошки. Но вот дорожка, заросшая нетоптанной травой, круто свернула за стройную группу сосен, и за ними мелькнула чья-то тень. Мы рванулись вперед с авто­матами наперевес и увидели, как, перескакивая через валежник в гуще леса, удалялся человек с сеткой от комаров на голове. При нашем оклике он остано­вился, — бежать было бесполезно. Хлопцы его бы­стро обыскали. Оружия и документов при нем не оказалось. Он назвался Сидоровым Иваном Ивано­вичем.

— Я сапожник, работал в Латыглино,— сказал он, — теперь иду искать работу в другую деревню.

Это был явно подозрительный тип, тщедушный человечишка с редкой растительностью и с густой сетью мелких морщин на лице.

Нам уже рассказывал лесник-объездчик, как в од­ной деревне каратели расстреляли почти всех жите­лей только за то, что в ней побывали партизаны. Перед приходом карательной экспедиции в этой де­ревне находился «портной», выдававший себя за бе­жавшего из немецкого плена бойца Красной Армии. Этого «портного» жители вскоре опознали среди солдат-карателей: он был уже в немецкой форме со знаками ефрейтора.

Задержав «неизвестного», мы сразу же вспомнили рассказ лесника про «портного». Но этот выдавал себя за сапожника.

Когда мы начали более основательный допрос, «сапожник» быстро запутался в своих показаниях.

Затем, при помощи уцелевших от расстрела лю­дей, нам удалось установить, что задержанный — тот же «портной». По старому русскому обычаю, мы заби­ли осиновый кол на его могиле.

Но этот случай был весной сорок второго года. Осенью сорок первого мы еще учились в первом классе и многое представляли примитивно. Разгово­ров в деревнях о москвичах-десантниках было много. Многим казалось, что нас несколько тысяч. Впрочем, народ умел создавать легенды и знал, для чего это нужно.

Стоило однажды ночью через деревню проехать пяти верховым из группы Кеймаха, как по трем рай­онам, точно по радио, разнесся слух, что в таком-то месте проследовало пять эскадронов советской кава­лерии. Такие разговоры были нам на руку: полиция и небольшие группы немцев в деревню не поедут, а для того, чтобы послать против «такой силы» крупную карательную экспедицию, враг сначала должен был провести надлежащую подготовку.

Последние поиски

Иван Библов, замещавший командира в отряде, по серьезным, молчаливым лицам вернувшихся из оче­редного похода товарищей видел, что расспрашивать не о чем. Все же, когда он остался у шалаша наеди­не с командиром, спросил:

— Что, Саша, опять неудача?

— Неудача — одно, Иван Андреич, беспокоит другое, — ответил Шлыков, устало опускаясь на широкий пень, — Боюсь, попадет Батя в лапы ка­рателей.

— Ну, это ты напрасно...— медлительно и спокой­но заговорил несколько флегматичный по характеру Библов.— Сам же рассказывал, что его в гражданку лосем прозвали. Нет, такой им в руки не дастся, — убежденно заключил он.

— Лесовика мы там одного встретили,— продол­жал Шлыков, упирая носок сапога в задник и стяги­вая другой, тесный сапог.— Кулундук по фамилии, добрый такой, хорошей души человек... Говорил, каратели у него три дня стояли. А Батя был у него на хуторе... до и после гитлеровцев. Причем, второй раз появился там чуть ли не через час после их ухода.

— Так чего же расстраиваться, раз был и после карателей... Он своих ищет и к другим отрядам, ви­дать, не желает выходить. Понимаешь? Иначе обяза­тельно где-нибудь объявился бы.

— Это я понимаю, друг, а вот ты понимаешь, что это такое — один? Нарвался на засаду — конец.

— Нет,— помолчав немного, с той же убежден­ностью произнес Библов,— по всем слухам выходит, что жив-здоров наш командир. Вчера тут из отряда, что неподалеку от нас стоит,— Щербина, что ли, у них командир? — несколько человек к нам заявилось. Так вот, говорили эти ребята,— там тоже кто-то Батю встречал.

— Эх, тюлень! Так чего же ты молчал?! — Шлы­ков вскочил на ноги и быстро натянул сапог.— Давно видали-то? Кто? Где? В каком месте?

— Вот этого я тебе не могу сказать,— развел ру­ками Библов.— Ты сам с ребятами поговори.

Шлыков бросился к бойцам из отряда Щербины, но они толком ничего не могли рассказать. Тогда он, расспросив, как пробраться на их базу, прихватив пять человек десантников, сам отправился туда, но и там не смог получить точных сведений, Капитан

Щербина подтвердил, что кто-то из его бойцов дей­ствительно встретил однажды в лесу человека, вы­дававшего себя за командира парашютистов, но сам капитан, видимо, не придавал этому серьезного зна­чения. Мало ли всякого народу бродило в эти дни по лесным просторам?! Бойцов, встретивших парашюти­ста, в отряде не оказалось, и Шлыков ушел ни с чем, взяв с капитана слово, что он подробно расспросит своих людей о приметах человека, называвшего себя Батей.

* * *

Четыре дня я провел в лесу под Кушнеревкой в томительном ожидании. Никто из моих ребят не по­являлся. Васьки тоже все еще не было. Очевидно, он, не зная дороги, блуждал где-нибудь в лесах, но Васькины друзья, окруженцы, уже начинали подозревать меня в предательстве. Они переставали верить, что я жду каких-то^- своих людей, и готовы были распра­виться со мной при первом удобном случае. Мои то­варищи должны были прийти вечером девятого октяб­ря. Они не пришли и десятого и одиннадцатого. Зна­чит, ушли на озеро Домжарицкое. Значит, и мне нуж­но снова итти туда, без карты и компаса, полуразде­тым и безоружным,

Вырезав хорошую дубовую палку и сунув в карма­ны по булыжнику, я в третий раз направился в район заветного озера.

Ночь была светлая, слегка морозило. Шел боль­шей частью напрямую, в обход деревень, направление определял по луне и звездам.

Но Белоруссия не Казахстан, где по сухой песча­ной степи можно проехать без дороги сотню километ­ров на автомашине. В Белоруссии ручеек — курице напиться, а грязи целое озеро, то непролазная заросль крапивы, то топкий вязкий луг. Вот так и в эту ночь. Одно селение я обходил часа два, болотам нет конца и края. Бреду по самым огородам, а деревня явно незнакома. Вдоль улицы кто-то бродит с колотушкой, подозрительного не слыхать. Собаки тоже спят, или их постреляли полицейские по приказу оккупантов.

Решил пройти около крайней хаты. Удары колотушки тоже подвигались к этому концу. Тихонько подобрал­ся к уголку крайнего дома, остановился. Высунулся из-за хаты — передо мной, метрах в десяти, стоит че­ловек, он явно слышал, как я шел. Теперь он первым увидал меня. Кто он? Сторож или полицейский? Пря­таться бесполезно. Бежать — завязнешь. Минуты две мы стояли молча, я опирался на дубину, у него в ру­ках было что-то короткое — не рассмотришь: хотя и светлая, а все же ночь.

«Может, в деревне партизаны? — полезла мне в голову мысль.— Может, передо мной партизанский часовой? Уж не мои ли здесь остановились? Очень по­чему-то смел этот неизвестный страж».

Я потихоньку кашлянул, достал из кармана кусок газеты и начал отрывать на закрутку. Стоявший про­тив меня тоже подкашлянул и медленно стал подхо­дить ко мне. Теперь я рассмотрел его лицо в отра­женном свете луны. Это был пожилой белорус, с ко­лотушкой в руках. Не доходя шага три, он снова остановился и стал рассматривать меня с ног до головы.

— Здравствуйте! — сказал я первым.

— Здравствуй,— ответил сторож.

— Немцы в деревне есть?

— Вечор выехали в Лепель.

— А полицаи?

— Полицаи, мабудь, остались.

Я инстинктивно попятился в тень к хате.

— Да ты ж не бойся, у нас их нету.

«Вот болтун старый»,— чуть было не сорвалось у меня с языка. Но я сдержался и, подавив раздраже­ние, спросил:

— А где же, вы говорите, остались полицейские?

— Вот в Лукомле, — сторож, подойдя вплотную, указал мне рукой на темневшие метрах в трехстах по­стройки.

Мы оба сели в тень за хатой и, затягиваясь само­садом, долго говорили о Лукомле и о полицейских, об оккупантах, старостах и сторожах, которых немцы обязали охранять деревни от партизан, о том, как пройти мне безопасней напрямую к Ковалевическому лесу.

В какой-то раз я дал себе слово — напрямую не ходить, тем более с таким «оружием», которое было у меня на этот раз. Общение со своим человеком под­крепило силы, и я уверенней пошел дальше.

12 декабря утром я вышел к хутору Кулундука. Лошади наши паслись в лесу на острове; теперь им было не выбраться отсюда без помощи человека, по­ка не замерзнут болота.

Я снова обошел условленные пункты встречи. Ве­тер гудел в пустых проемах окон заброшенных до­мов Ольхового, — нигде ни души. Вечером встретился с Кулундуком.

— Никак я не пойму, что у вас происходит,— за­явил Андрей, пожимая мне крепко руку и пристально вглядываясь в лицо.

Мне ничего не оставалось, как только пожать пле­чами.

— Вы разве не знаете, что еще были ваши лю­ди? — спросил Кулундук.

«Кто же это? Неужели комиссар или снова успел побывать капитан со своими людьми?..» — подумал я и откровенно признался:

— К сожалению, не знаю. А вы можете сказать, кто это был?

— Какие-то новые семь человек — все молодые ребята. За командира у них был тоже молодой высо­кий блондин. Слышал — они называли его Сашей.

— Ну и что же?..

— Спрашивали, не видел ли я людей в такой одежде, как у них. Ну, я понял, что это ваши люди,— рассказал им, что здесь были и вы и ваш начальник штаба... Они направились на Ольховый, пробыли там несколько часов и ушли.

В голову снова полезли тягостные мысли: «Я по­терял своих людей и больше их не найду. Не лучше ли перейти фронт, с новым отрядом выброситься вто­рично, начать все сначала?» Но я отогнал эти мысли, и в сознании прошло другое: «Да, я много пережил тут, и, может быть, там, на родине, поймут мои стра­дания и даже пожалеют меня. Но ведь не для пере­живаний и приключений, а для боевых дел послала меня партия в тыл врага, и я должен или выполнить задание, или погибнуть».

Даже Андрею я не сказал, что из-под полы у меня торчала пустая колодка от маузера, что единствен­ным моим оружием оставалась дубовая палка да па­ра гладких камней болталась в кармане вместо гра­нат, оттягивая полы телогрейки.

Я отказался зайти в хату к Кулундуку и, побла­годарив за вынесенный кусок хлеба, отправился сно­ва на Ольховый.

К вечеру повалил мокрый снег. Сырость и холод пронизали меня до костей. Я поймал в лесу одну из оставленных нами лошадей и сел на нее верхом. Ехать было еще холодней, чем итти, но какое-то тре­вожное чувство заставляло меня торопиться. Возле Стайска конь провалился в болото. Я с трудом вы­брался сам и около часу бился, вытаскивая лошадь. Здесь ехать верхом было уже невозможно, и я повел коня в поводу.

После снега ударил крепкий мороз, а я был по пояс мокрый. Выбравшись на сухое, я опять сел на коня и начал нахлестывать его. Но грузный, хорошо, упитанный конь и не думал бежать рысью. Упорство этой немецкой лошади я испытал две недели назад, когда ехал на ней с бойцом Васькой. Теперь я обломал об ее бока полдюжины березовых палок, но ни­чего не помогало. Ленивое, как мне казалось, живот­ное продолжало итти спокойным мерным шагом. В легких облаках плыл большой круглый диск луны, и этот мерный стук копыт о подмерзшую землю был похож на условную сигнализацию...

Около тридцати километров я ехал почти всю ночь. Уже начинало светлеть на востоке, а мне еще нужно было проехать около пятнадцати километров, чтобы добраться на дневку в Кажары, к Зайцеву, как я наметил. На моем пути было еще четыре деревни, в их числе Амосовка, где, как сообщил мне Попков, карателями недавно были расстреляны какие-то пять человек. Что это были мои десантники, я тогда и не подумал: в группе Архипова было шестеро, у Шлыко­ва — семь. «Эта пятерка, видимо, к ним не относи­лась», — думал я. Да у меня еще было сомнение и в достоверности этого сообщения.

«Что делать? — раздумывал я. — Не оставаться же на дневку в поле — безоружному, голодному, про­мерзшему до костей».

Я не верил, что эта немецкая лошадь не в состоя­нии была бежать хотя бы небольшой рысью. В голове мелькнула мысль: «Может быть, тренировка на ма­нежном кругу?» Я вырезал два сухих дубовых сука наподобие шпор и привязал их к сапогам. Результаты были изумительны. Когда я пришпорил коня острыми дубовыми сучьями, он легким прыжком метнулся вперед и помчался галопом. От быстрой езды я начал согреваться. Настроение поднялось. На такой ско­рости я мог проскочить любую засаду.

На рассвете я уже привязывал коня у кажарских сараев.

Встреча

— А вас Кулешов ищет! — крикнул мне, выбегая навстречу, хозяин. — Вместе с Васькой по деревням разъезжает, кое-кого о вас спрашивал. Видно, ваши объявились!

Никогда еще не видел я Зайцева в таком веселом и возбужденном состоянии.

— Вот соединитесь теперь со своими, — радостно говорил он, — и такие дела у нас начнутся! Мы тоже в стороне не останемся. Не дадим немецким гадам жизни на нашей земле! Сколько времени я этого до­жидался. Ну, теперь и я в драку полезу...

Я смотрел на его порозовевшее от волнения лицо, слушал его слова и думал: «Пока жив Зайцев, не быть гитлеровскому «новому порядку» на советской земле, а Зайцев бессмертен, ибо имя ему — народ».

На дневку я забрался в клуню, заполненную немо­лоченой пшеницей и овсом. На пост, охранять меня, был выставлен надежный человек — Кондрат Алексеич. Даже и он теперь относился ко мне с большим почетом, чем прежде. «Неужели кончились мои оди­ночные блуждания!» — подумал я, засыпая.

Хорошо отдохнув у Зайцевых за день, вечером я помчался в Кушнеревку. Впервые за время нашего знакомства Кулешов искренне обрадовался моему приходу. Видно, крепко припугнули его мои ребята. Он суетливо усадил меня за стол и сам сел со мной рядом, словно боялся, что я встану, выйду и исчезну опять.

— Жена! Ужинать нам собери, дай винца по сто­почке, — распорядился он и обратился ко мне: — Так вот, хочу я вам сообщить...

В это время дверь распахнулась, и на пороге пока­зался мой комиссар Давид Кеймах, а за ним — высо­кий белокурый юноша, боец Захаров. Мы бросились друг к другу и обнялись все трое разом.

— Теперь не пропадем, теперь не пропадем!— плача твердил Захаров.

И по моим щекам текли слезы... свои или чужие — кто знает.

* * *

Часов в девять вечера мы были в лесу, в лагере отряда.

В густой и сырой тьме вокруг нас собралась небольшая группа людей, одетых кто во что. Боль­шинство лиц было мне незнакомо, но люди, видимо, знали, кто я, и обступили меня с приветствиями и вопросами. Я понял, что они верят в меня, ждут от меня помощи и руководства.

— Но где же остальные москвичи? — обратился я к стоявшему рядом со мной десантнику Саше Вол­кову — лучшему песеннику в отряде.

Кто-то бросился разыскивать десантников, кто-то сказал, что в лагере больше никого нет, и добавил, что остальные разошлись ночевать по деревням. Я спросил, выставлены ли часовые. Несколько голо­сов наперебой ответили: сейчас, мол, выставим. С дисциплиной, видимо, дело обстояло в отряде неважно.

Но это для меня, пережившего столько невзгод,

не было страшным. Главное — кончилось одиночество, у меня теперь было на кого опереться.

Велика была наша радость, когда через двадцать девять дней, после блужданий и поисков друг друга, состоялась встреча части уцелевших москвичей- десантников.

Медсестра Оля Голощекина ушла искать меня под Борисов и не вернулась. Нехватало и многих других.

Узнав, что среди десантников, собравшихся во­круг комиссара, оказался и Павел Семенович Дубов, я особенно обрадовался. Он за это время постарел и осунулся. Но глаза его попрежнему сверкали молодым блеском.

— Вот видите, — сказал он мне, оставшись со мной наедине, — что получается, когда военным де­лом руководит невоенный. И дисциплина за месяц по­слабела, и ошибок немало наделали...

— А что же вы не помогали командиру?

Дубов вскинул свои умные глаза и в раздумье проговорил:

— Чтобы помочь командиру, надо знать, какой у него план и какое приказание последует за первым... В бою приказание командира часто видно лишь с одной стороны. Другое дело, если боевая операция разрабатывается заранее. Тут все можно продумать и учесть. Да и в этом случае все же должен быть чело­век, который лучше других взвесит все за и против и скажет: «вот так». А когда командира начинает каждый поправлять, то вместо одной ошибки может быть внесено десяток. Ошибаться-то присуще всем,

только каждый из нас может ошибаться по-разному... Вот и нельзя допускать, чтобы в приказ командира вмешивались бойцы.

Мы долго говорили.

Дубов ни слова не сказал о себе. Но другие рас­сказали, что он совсем неплохо организовал засаду на гитлеровцев. Дорога между озером и болотом была вымощена бревнами. Гитлеровцы в этом месте ездили на автомашинах с пониженной скоростью. Мина, поставленная на гряде бревен, взорвалась под автобусом, переполненным вражескими солдатами.

Следовавшие за автобусом две машины с живой си­лой остановились. Ни объехать, ни развернуться. Двух бойцов с пулеметом Дубов расположил за озерком, на расстоянии ста — ста двадцати метров от дороги, и бойцы по его приказанию сразу же после взрыва открыли фланговый огонь по фаши­стам. Самже он замаскировался с пулеметчиком у дороги.

И когда уцелевшие гитлеровцы, спасаясь от губи­тельного флангового огня, бросились назад, Дубов из своего укрытия, с дистанции сорока — пятидесяти метров, открыл по ним огонь. Враг, оставив десятки трупов и раненых, вынужден был отойти, укрываясь от пулеметного огня. Только вторая, следовавшая позади, немецкая автоколонна заставила смельчаков отступить и удалиться.

Дубов умолчал и о том, как он расправился с предателем старостой. «Дело само себя показы­вает», — говорил он.

Почти целая ночь ушла на организационные дела. С трудом собрали людей, разбредшихся по де­ревням, с трудом построили пестрый народ: москви­чей-десантников всего шесть человек, остальные пар­тизаны из окруженцев и местных крестьян, — среди них была одна женщина и два мальчугана. Всего в этом отряде числилось сорок пять человек, собрать же удалось только тридцать семь.

Я вспомнил, как однажды наблюдал гитлеровцев, гнавших на ремонт дороги мобилизованное ими мест­ное население. Я лежал в густом кустарнике около шоссе, мимо меня шли пешком и ехали на подводах белорусские крестьяне с лопатами и топорами. Сопро­вождало их с десяток гитлеровцев-велосипедистов. Приотставшего пожилого крестьянина фашист, ехав­ший позади, ударил со всего размаха палкой. Кре­стьянин, подхватив полы сюртучишка, догнал впереди идущих.

Было бы тогда человек пять автоматчиков, и я бы, не задумываясь, приказал перестрелять фашистских конвоиров и заставил бы возвратиться по домам этих невольников.

Я, конечно, понимал, что гитлеровцы выслали бы карательный отряд в эти деревни, приписали бы этим гражданам связь с партизанами и жестоко расправи­лись с мирным населением. Но я также понимал, что население, выгоняемое на ремонт вражеских дорог, вольно или невольно на какой-то отрезок времени ото­двигает час победы. А кто может подсчитать, сколько стоит минута военных действий? Ведь за минуту мож­но сделать не один выстрел из дальнобойного орудия, сбросить на цель смертоносный груз с нескольких эскадрилий, а автоматчик может расстрелять пару дисков по пехотной колонне, пулеметчик разрядить целую ленту, снайпер может произвести два-три вы­стрела в цель.

Партия послала меня в тыл срывать мероприятия врага, всячески подрывать его коммуникации. Могу ли я допустить, чтобы коммуникации восстанавливали эти невольники?

Но, рассуждая так, я был один, озлобленный, бес­сильный, и ничего не мог поделать со своим «маузе­ром» против десятка автоматчиков. Теперь передо мной тридцать пять человек, смелых и энергичных. Они исполнят все, что будет им приказано. Двадцать де­вять дней я чувствовал себя со связанными руками, теперь я мог начать действовать.