Именем французского народа

В.Гюго Наполеон малый

Книга первая ЧЕЛОВЕК

I 20 декабря, 1848 года

В четверг 20 декабря 1848 года в здании Учредительного собрания, окруженном в этот момент внушительными колоннами войск, шло заседание. После доклада депутата Вальдек-Руссо, выступившего от имени комиссии, уполномоченной подсчитать голоса по выборам президента республики, — в докладе обратила на себя внимание следующая фраза, выражавшая основной его смысл: «Это печать нерушимой власти народа, которую он, поистине великолепно осуществляя основной закон, сам, собственной рукой, накладывает на конституцию, дабы сохранить ее священной и неприкосновенной», — среди глубокого безмолвия девятисот членов Учредительного собрания, присутствовавших почти в полном составе, председатель Национального Учредительного собрания Арман Марраст поднялся со своего места и произнес:

— Именем французского народа.

Ввиду того, что гражданин Шарль-Луи-Наполеон Бонапарт, уроженец Парижа, удовлетворяет условиям избираемости, предписываемым 44-й статьей конституции,

Ввиду того, что на выборах президента, проведенных по всей территории республики, он получил абсолютное большинство голосов,

Согласно 47-й и 48-й статьям конституции, Национальное собрание провозглашает его президентом республики на срок, начиная с сегодняшнего дня и вплоть до второго воскресенья мая месяца 1852 года.

На скамьях депутатов и на трибунах, полных народа, произошло движение; председатель Учредительного собрания добавил:

— Согласно требованию закона, я прошу гражданина президента республики подняться на трибуну для принесения присяги.

Депутаты, толпившиеся в правом кулуаре, вернулись на свои места, и проход остался свободным. Время близилось к четырем часам, смеркалось, громадный зал Собрания тонул в полумраке; опустили люстры, на трибуну принесли лампы. Председатель подал знак, и дверь справа распахнулась.

И тут в зал вошел и быстро поднялся на трибуну еще молодой человек в черном сюртуке с крестом Почетного Легиона и с орденской лентой через плечо.

Все головы повернулись к этому человеку. В матовом свете ламп выступило бледное костлявое лицо с угловатыми чертами; большой, длинный нос, усы, завиток волос, падающий на низкий лоб; глаза маленькие, тусклые, манера держаться робкая, неуверенная, — никакого сходства с императором. Это был гражданин Шарль-Луи-Наполеон Бонапарт.

При его появлении по залу пронесся гул; заложив руку за борт своего наглухо застегнутого сюртука, он несколько секунд неподвижно стоял на трибуне, на которой были начертаны даты: «22, 23, 24 февраля»; а над ними выступали три слова: «Свобода, Равенство, Братство».

До избрания в президенты Шарль-Луи-Наполеон Бонапарт был депутатом и уже несколько месяцев заседал в Учредительном собрании; он почти никогда не высиживал до конца заседания, но его довольно часто видели на одной из верхних скамей у пятого прохода слева — эти места обычно назывались Горой; он всегда сидел позади своего старого наставника депутата Вьейяра. Итак, хотя этот человек был достаточно известен Собранию, его появление на этот раз произвело сильное впечатление в зале. Ибо для всех, как для его друзей, так и для противников, в его лице вошло будущее — неведомое будущее. Все сразу заговорили, и в неясном гуле, поднявшемся в зале, слышалось его имя, сопровождаемое самыми противоречивыми замечаниями. Его противники припоминали его похождения, его «подвиги» в Страсбурге, в Булони, прирученного орла и кусок сырого мяса в треуголке. Его сторонники говорили о его изгнании, о преследованиях, которым он подвергался, о том, что он сидел в тюрьме, что он написал прекрасную книгу по артиллерии, что его произведения, написанные в Гамской тюрьме, все же до известной степени проникнуты либеральным, демократическим и социалистическим духом и что теперь он стал зрелее, серьезнее; тем, кто вспоминал о его сумасбродствах, они напоминали о его бедствиях.

Генерал Кавеньяк, не избранный на пост президента, только что сложил свои полномочия перед Собранием со спокойным лаконизмом, приличествующим республиканцу, и сидел теперь на своем обычном месте, слева от трибуны, на министерской скамье, рядом с министром юстиции Мари. Молчаливо, скрестив руки, смотрел он на эту церемонию, утверждавшую власть нового главы государства.

Наконец водворилось спокойствие, председатель постучал своим деревянным ножом по столу. Наступила полная тишина, и председатель произнес:

— Я прочту текст присяги.

Все почувствовали, что наступает поистине священная минута. Собрание было уже не просто собранием — это был храм. Огромное значение этой присяги усиливалось еще и тем, что это была единственная присяга, которая приносилась на территории республики. Февраль отменил, как и следовало, всякие политические присяги, и конституция из тех же соображений сохранила только присягу президента. Эта присяга была вдвойне знаменательна — как своей подлинной необходимостью, так и своим величием: здесь власть исполнительная, власть подчиненная присягала высшей власти, власти законодательной, и даже более того: в противоположность принятой в монархиях условности, когда целый народ присягает в верности одному человеку, облеченному властью, здесь человек, облеченный властью, присягал в верности народу. Президент, сановник и слуга, присягал в верности державному народу. Склонившись перед величием нации, представленной этим всемогущим Собранием, он принимал от Собрания конституцию и давал клятву повиноваться ей. Представители народа были неприкосновенны, но он не был неприкосновенен. Повторяем: гражданин, ответственный перед всеми гражданами, он был единственным человеком в государстве, который был связан присягой. Вот почему эта единственная присяга — высшего лица в государстве — отличалась такой торжественностью и производила такое впечатление. Пишущий эти строки сидел на своем месте в Собрании в тот день, когда была принесена эта присяга. Он был одним из тех, кто перед лицом всего цивилизованного мира, призванного в свидетели, принял эту присягу от имени народа и доныне держит ее в своих руках. Вот она:

«Перед богом и перед французским народом, представленным Национальным собранием, клянусь быть верным демократической республике, единой и неделимой, и выполнять все обязанности, каковые налагает на меня конституция».

Председатель Собрания стоя прочел эти торжественные слова; среди полного безмолвия и напряженной тишины гражданин Шарль-Луи-Наполеон Бонапарт поднял правую руку и сказал твердым и громким голосом:

— Клянусь!

Депутат Буле (от департамента Мерты), впоследствии вице-президент республики, знавший Шарля-Луи-Наполеона Бонапарта с детства, воскликнул:

— Это честный человек; он сдержит свою клятву!

Председатель Собрания, все еще стоя, продолжал речь, и мы приводим здесь лишь то, что затем было напечатано в «Монитере»:

— Мы призываем бога и людей в свидетели произнесенной здесь присяги. Национальное собрание, приняв и засвидетельствовав присягу, постановляет занести ее в протокол, опубликовать в «Монитере», отпечатать и распространить как законодательный акт.

Казалось, церемония окончилась, и все ждали, что гражданин Шарль-Луи-Наполеон Бонапарт, отныне президент республики вплоть до второго воскресенья мая 1852 года, покинет трибуну. Но он не покинул ее, он испытывал благородную потребность связать себя как можно крепче и добавить еще несколько слов к этой обязательной для него присяге, дабы показать, что он приносит ее добровольно и чистосердечно; он попросил слова.

— Слово принадлежит вам, — сказал председатель Собрания.

В зале воцарилась еще более напряженная тишина.

Гражданин Луи-Наполеон Бонапарт развернул сложенный лист бумаги и прочел речь. В этой речи он объявлял и утверждал избранный им состав кабинета министров и говорил:

— Я хочу, подобно вам, граждане депутаты, восстановить общественный порядок, укрепить демократические учреждения и изыскать все возможные средства, дабы облегчить бедствия нашего великодушного и просвещенного народа, который только что дал мне такое высокое доказательство своего доверия. ^[1]

Он благодарил своего предшественника, главу исполнительной власти, — того самого, который впоследствии имел возможность произнести прекрасные слова: «Я не упал с высоты власти, я с нее сошел», и превозносил его в следующих словах:

— Новое правительство, вступая в свои обязанности, должно поблагодарить своего предшественника за усилия, которые были им сделаны, дабы передать власть непоколебленной, дабы сохранить общественное спокойствие. ^[2]

Поведение высокочтимого генерала Кавеньяка было достойно его благородной натуры и того чувства долга, которое является важнейшим качеством главы государства. ^[3]

Собрание приветствовало эти слова дружным рукоплесканием, но что особенно взволновало всех и глубоко запечатлелось в памяти, что нашло отклик в сознании каждого гражданина, это было, повторяем, то совершенно добровольное заявление, с которого он начал:

— Доверие народа и присяга, которую я только что принес, определяют все мое поведение в будущем.

Мой долг предначертан. Я выполню его, как подобает честному человеку.

Я буду считать врагами отечества всех, кто сделает попытку изменить каким-либо противозаконным путем то, что установила единодушно вся Франция.

Когда он кончил говорить, Учредительное собрание все до единого человека поднялось со своих мест и дружно, в один голос, воскликнуло: «Да здравствует республика!»

Луи-Наполеон-Бонапарт сошел с трибуны, направился к генералу Кавеньяку и протянул ему руку. Генерал поколебался несколько мгновений, прежде чем принять это рукопожатие. Все, кто только что слышал слова Луи Бонапарта, произнесенные с таким чистосердечием, осудили генерала.

Конституция, которой Луи-Наполеон Бонапарт присягнул 20 декабря 1848 года «перед богом и перед людьми», заключала в себе, среди прочих статей, следующие:

«Статья 36. Избранники народа неприкосновенны.

Статья 37. Они не могут быть арестованы по какому бы то ни было обвинению, исключая случая, когда они будут застигнуты на месте преступления, и не могут быть привлечены к суду, прежде чем Национальное собрание не даст разрешения на судебное преследование.

Статья 68. Всякое мероприятие, посредством которого президент республики распускает Национальное собрание, отсрочивает его заседания или препятствует осуществлению его полномочий, является тягчайшим государственным преступлением.

Совершив такого рода действие, президент тем самым оказывается отрешенным от своей должности, гражданам вменяется в обязанность отказывать ему в повиновении; исполнительная власть по праву переходит к Национальному собранию. Члены Верховного суда немедленно собираются в полном составе, всякий уклонившийся считается преступником; они созывают в назначенное ими место присяжных, чтобы судить президента и его сообщников; они сами назначают членов коллегии, на коих возлагаются обязанности прокурорского надзора».

Не прошло трех лет с этого памятного дня — и 2 декабря 1851 года, ранним утром, на всех улицах Парижа, на каждом углу можно было прочесть следующее объявление:

ИМЕНЕМ ФРАНЦУЗСКОГО НАРОДА

ПРЕЗИДЕНТ РЕСПУБЛИКИ

Постановляет:

Статья 1. Национальное собрание считать распущенным.

Статья 2. Восстановить всеобщее избирательное право. Закон от 31 мая считать недействительным.

Статья 3. Французский народ призывается на свои избирательные пункты.

Статья 4. В пределах всего I военного округа объявляется осадное положение.

Статья 5. Государственный совет считается распущенным.

Статья 6. Выполнение настоящего приказа возлагается на министра внутренних дел.

Елисейский дворец, 2 декабря 1851 года.

Луи-Наполеон Бонапарт.

В то же самое время Париж узнает, что в эту ночь пятнадцать народных депутатов, пользующихся правом неприкосновенности, арестованы на дому по приказанию Луи-Наполеона Бонапарта.

II Полномочия представителей народа

Те, кто 20 декабря 1848 года в качестве депутатов народа приняли присягу, данную народу, а еще более те, кто, дважды облеченные доверием народа, принимали эту присягу как члены Учредительного собрания и присутствовали при нарушении ее как члены собрания Законодательного, взяли на себя вместе с депутатским мандатом два обязательства.

Первое — в день, когда присяга эта будет нарушена, подняться и, не щадя себя, не считаясь ни с численностью, ни с силами врага, грудью защищать суверенитет народа, пуская в ход любое средство, дабы одолеть и сокрушить узурпатора, любое оружие, начиная с закона, внесенного в кодекс, и вплоть до булыжника, вывороченного из мостовой.

Второе — вступая в эту борьбу со всеми ее превратностями, быть готовым и к изгнанию со всеми его бедствиями; призывать к ответу предателя, всякий раз напоминая ему о его присяге; забыть свои личные несчастья, свои личные горести, гонимую, разрушенную семью, разоренное имущество, прежние привязанности, собственное свое сердце, обливающееся кровью, и самих себя — и чувствовать отныне одну только рану, рану Франции; призывать правосудие; не знать ни отдыха, ни покоя, не уступать, быть беспощадным; схватить гнусного коронованного клятвопреступника если не рукою закона, так клещами истины, раскалить докрасна в огне истории каждую букву его присяги и выжечь ее у него на лбу!

Пишущий эти строки принадлежит к числу тех, кто 2 декабря сделал все, чтобы выполнить первое из этих двух великих обязательств; выпуская в свет эту книгу, он выполняет второе.