Берлин, nw 40, альт-моабит 10 страница

- Этого разве мало?

- В обычном процессе, фрау Тельман, в обычном... В данном случае, как я уже сказал, даже полная пассивность защиты не дает возможности ужесточить вероятный приговор в пятнадцать лет.

- Вы ищете себе оправдания? - она резко встала, но он мягким прикосновением к руке усадил ее обратно на табуретку.

- Вы опять неправильно меня понимаете. Прошу вас повременить с поспешными выводами. Моя цель - дать вам полное понимание сложившейся ситуации. Выводы давайте сделаем потом... Могу я продолжать?

- Я слушаю вас, доктор Рёттер.

Вышедшее из-за облаков солнце ударило прямо в окно. В кухне сразу же сделалось жарко и душно. Роза прищурилась и чуть отклонилась в сторону.

- Позвольте, я задерну занавеску, - сказал адвокат, осторожно обходя ее сбоку. - Мне хочется, чтобы вы уяснили себе положение. Ни от меня, ни от моих коллег практически ничего не зависит. Если прокурор потребует смертной казни, суд не посчитается с мнением адвокатов. Понимаете?

- Но вы же сказали, что больше пятнадцати лет...

- Да. Но при условии хоть сколько-нибудь нормального судопроизводства. Если же, закусив удила, они пойдут на открытый произвол и беззаконие, то их уже никто не остановит.

- Это я понимаю.

- Тогда вам легко будет понять и остальное. Я жду, что они потребуют от меня прямого соучастия в готовящемся преступлении. Соучастия в юридическом убийстве. Но самое страшное, что, невзирая ни на какие отказы или протесты, своего они добьются... Это я и имел в виду, когда сказал вам, что приговор предрешен. Простите за тяжелое известие.

- Известие страшное, доктор Рёттер, - она крепко сцепила пальцы и вся подалась вперед.

- Понимаю. Поэтому я и не скрываю от вас ничего. Я не разделяю политических воззрений вашего мужа, фрау Тельман. Более того, я считаю себя истинным патриотом Германии. Все национально мыслящие немцы готовы были на жертвы, лишь бы сбросить оковы Версальского договора. Эти жертвы во имя национального возрождения велики, но велика и цель. Правительство много сделало, чтобы смыть со страны позор... И мы должны понимать правительство, если оно руководствуется политикой общего блага вопреки интересам отдельной личности. Но как юрист я не могу не видеть всю неосновательность выдвинутых против вашего мужа обвинений. Вот и получается, что я понимаю генеральную идею правительства, которое хочет развязать себе руки, но не могу способствовать ей, поскольку она выливается в прямое убийство. - Резким движением он снял очки и зашагал по кухне.

- И как вы решили эту мудреную дилемму?

- Я становлюсь на сторону личности, - решительно и несколько раздраженно сказал он. - Не в малой степени этому способствовало общение с вашим мужем. На меня произвели неизгладимое впечатление его мужество, искренность убеждений, прямота и твердость характера. Ваш муж - крупный политический деятель. Недаром он баллотировался в президенты страны. Но несмотря на это, он остался простым, отважным, полным собственного достоинства рабочим, и больше всего он озабочен улучшением положения своих товарищей по классу. Как видите, фрау Тельман, ваш муж меня распропагандировал, я повторяю его любимое выражение: "товарищи по классу".

- Он обычно говорит "братья по классу".

- Хорошо, пусть будет "братья"... Я поражен, фрау Тельман, выдержкой вашего мужа. Он не позволяет сломить себя. Даже политические противники должны его уважать.

- Спасибо, доктор Рёттер, за лестные слова о моем муже... Спасибо вам за все. По-моему, вы сделали верный выбор.

- Да, фрау Тельман, хотя это и не легко. Коммунистическая идеология мне столь же чужда, как и национал-социалистская, но я не могу - как человек и как христианин - помогать тем, кто собирается отправить под топор невиновного. Я знаю, чем мне грозит отказ от сотрудничества с обвинением, но не могу пойти против своей совести... Они даже не попытались замаскировать, что руководящая политическая линия процесса целиком продиктована гестапо. При чем же здесь, спрашивается, следователь? И тем более, адвокат? Одним словом, мне нужен ваш совет. Что я могу сделать в этой ситуации для облегчения участи вашего мужа? - Он остановился, надел очки и несколько театрально повернулся к Розе.

- Теперь я вас, кажется, окончательно поняла, доктор Рёттер. Простите, если была к вам несправедлива... Вы правы. Если приговор, смертный приговор, предрешен, то защитник мало чем может помочь обвиняемому. Но каждый должен выполнить свой долг до конца. Это ясно. Нацисты не могут все время нагло пренебрегать общественным мнением. Чем очевиднее будет их произвол, тем труднее им будет противостоять возмущению всех честных людей. Вы говорите, что обвинительное заключение не смогло доказать виновность моего мужа?

- Да. И я готов подтвердить это где угодно.

- Не так-то это просто.

- Еще бы! Придется пожертвовать практикой, положением, имуществом... Порвать с привычной средой, налаженным бытом. Возможно, придется даже пойти на большой риск. - Он снял очки и тщательно протер их кусочком замши.

- Я не о том... Все, что вы сказали, конечно, верно, но я не о том.

- О чем же? - он удивленно посмотрел на нее.

- Вы сказали, что готовы подтвердить невиновность Тельмана перед всеми?

- Конечно.

- Так вот, этого мало. Нужно, чтобы обвинительное заключение стало известно миру, а это-то и нелегко.

- Нелегко? Это просто невозможно!

- Почему?

- Экземпляр обвиняемого находится в тюремном сейфе. Тельман получает его на два-три часа в день... Можно попытаться снять копию, но для мировой общественности нужен аутентичный экземпляр. Нацистам ведь ничего не стоит отказаться и заменить один обвинительный акт другим, что лишь отсрочит процесс, не более...

- Вы не можете поподробнее рассказать об этом акте?

- Пожалуйста. Я сделал кое-какие выписки, и, хотя это запрещено, они у меня в портфеле... Простите, я оставлю вас на минуту.

Он принес большой, крокодиловой кожи портфель с серебряной монограммой - типичный портфель преуспевающего адвоката с солидной практикой.

- Вот, - он быстро нашел нужные листки. - Ваш муж обвиняется по статье восемьдесят второй уголовного кодекса в измене и подготовке вооруженного восстания, в устных и письменных призывах к насильственной отмене веймарской конституции.

- Веймарской?

- Да. Такова ирония положения... На первых страницах дается общая характеристика обвиняемого. С третьей по восьмую страницу говорится - вам это, конечно, хорошо известно, - что Тельман принимал активное участие в профсоюзной и политической деятельности. Здесь написано, что с семнадцати лет. Это верно?

- Верно.

- Далее сказано, что он в течение многих лет был социал-демократом, потом стал коммунистом, руководил восстанием в Гамбурге и так далее... С 1925 года - председатель КПГ... Между прочим, любопытный момент. На пятой странице ему инкриминируется, что уже во время войны, цитирую: "...он не только никогда не забывал и не пренебрегал своими обязанностями революционера, но, напротив, вел неутомимую пропаганду против войны". Это, на мой взгляд, не очень патриотично, более того, преступно для немецкого солдата - я сам фронтовик, фрау Тельман, и имею право так говорить, - но речь-то ведь идет о событиях двадцатилетней давности! Таким образом, все сроки погашения давным-давно прошли... С 1918 по 1920 годы он участвовал в революционных боях. С 1924 года и вплоть до ареста был депутатом рейхстага и видным коммунистическим функционером. Далее я отметил примечательный абзац, в котором следователь, по-моему, изрядно напутал. Ваш муж обвиняется здесь в измене отечеству, которая выражалась в том, что он в октябре 1932 года приехал в Париж и там выступил против Версальского договора, вооружений, немецкого милитаризма и его захватнических устремлений. Версальский договор здесь явно неуместен... Но пойдем дальше. Страницы тринадцатая и четырнадцатая содержат убийственное для следствия признание. Там говорится, что судебный следователь обратился с просьбой к тайной полиции предоставить ему обвинительный материал вместе с директивными - так и сказано "директивными" - указаниями. Это ни в какие ворота не лезет! Шито белыми нитками! И таких мест в акте предостаточно. Вот хотя бы страница девятнадцатая: "Большая часть документов обнаружена 15 ноября 1933 года в бывшем Доме Карла Либкнехта... Причина, по которой документы не были представлены раньше, состоит в том, что они хранились в потаенных местах, лишь случайно открытых..." Да что они - на детей рассчитывают?

- Вы все дело переписали?

- Нет. К сожалению, только первые пятьдесят страниц. Да и то это лишь беглый конспект.

- Но уже ясно, что мировая общественность должна получить этот акт. Для нацистов это станет тяжелым ударом. Им труднее будет устроить судебную комедию и приговорить мужа к смерти.

- Но как это сделать? Я же говорю вам, что ему дают дело лишь на короткое время...

- А ваш экземпляр?

- Мой?.. Но ведь и я могу пользоваться им лишь в служебном порядке. Выносить материалы из здания не полагается...

- Вас обыскивают?

- Нет... Но даже если я и вынесу, предположим, обвинительный акт в портфеле, то как мне оправдаться потом в его исчезновении? Нет, это совершенно невозможно! За такое должностное преступление меня могут казнить.

- Понимаю, - она кивнула и поднялась с табуретки. - Надо что-то придумать... Я кое с кем посоветуюсь и приду к вам завтра, доктор Рёттер, или послезавтра. Я позвоню.

- Пожалуйста, фрау Тельман. Располагайте мной. Я всегда вам рад. Мы обязательно должны что-то придумать и спасти его от эшафота... Но похитить обвинительный акт - решительно нельзя. Немыслимо.

- До свидания, доктор Рёттер.

- Всего хорошего, фрау Тельман. Позвольте, я открою вам дверь.

Обитая черным дерматином дверь бесшумно закрылась. Роза постояла немного, сосредоточенно глядя под ноги на желтые и красные плитки, рассеянно скользнула взглядом по черным готическим буквам, глубоко врезанным в позеленевшую бронзу: "Д-р Фридрих Рёттер", и стала медленно спускаться.

Срочно нужно было повидаться с Гербертом. Но в условленный день он не явился, а телефон молчал.

Глава 34

БЕЛЬГИЙСКАЯ ГРАНИЦА

При переходе бельгийской границы Герберта задержала французская полиция. Его допрашивали низенький толстощекий инспектор сюрте женераль и какой-то тип в штатском, судя по выправке, офицер. Герберт решил, что он контрразведчик. Очевидно, французы принимали его за крупную международную птицу, если даже военная разведка проявила к нему интерес. Впрочем, все это были только догадки. Он мог, конечно, сказать им всю правду, точнее некоторую ее часть, но что это даст? Задание будет провалено, а его, подозрительного немецкого эмигранта, все равно вышлют из страны. Кроме того, он не был уверен, что обо всем этом не станет известно в гестапо. Правда, таким образом, исключалась. Поэтому Герберт назвался швейцарским гражданином Эрихом Шенауэром, благо у него были такие документы.

- Хорошо, - сказал инспектор с румяными щечками. - Мы передадим вас швейцарским пограничникам.

- Воля ваша, - пожал плечами Герберт. - Только зачем высылать в Швейцарию человека, которому надо в Бельгию? Это не слишком логично.

- Вот как? - удивился штатский из Второго бюро. - Не потому ли, мосье, что ваши документы - великолепная липа?

- Нет, мосье, совсем по другой причине.

- Он еще позволяет себе острить, - с некоторым даже одобрением заметил штатский.

- Стреляный, - уважительно отозвался инспектор. - Только мы и не таких раскалывали. На кого работаете?

- Преимущественно на себя, мосье, и на Швейцарскую конфедерацию, которая отбирает большой процент моих доходов. Налоги, знаете ли...

- Нам известно, что вы агент гестапо, - покусывая серебряный карандашик, сказал штатский. - Советую вам во всем сознаться. С каким заданием вы были посланы во Францию?

- Любой ценой перейти франко-бельгийскую границу.

- Пошути у меня, пошути! - радостно осклабился инспектор, потирая красные волосатые руки. - Мы тоже сейчас пошутим с тобой. - Он недвусмысленно сжал кулаки.

- Что у него в портфеле? - спросил штатский.

- Доллары, франки, рейхсмарки. Всего на сумму десять тысяч франков.

- Фальшивые?

- Я бы не сказал, - ухмыльнулся инспектор.

- Это становится смешно, мосье, - Герберт махнул рукой, изобразив при этом крайнюю усталость. - Если вы хотите остаться при своем мнении, к чему тогда утомительный допрос? Если же вам интересна моя скромная особа, то, ради бога, поверьте мне. Я же готов вам все рассказать. Спрашивайте, мосье!

- У вас немецкий акцент, - констатировал штатский.

- Без сомнения, - с готовностью ответил Герберт. - Я швейцарец.

- Из Цюриха? - ехидно спросил инспектор.

- Из Цюриха.

- Но акцент у вас явно берлинский, - не отставал штатский. - Вы бывали в Берлине? - он отложил карандашик и, раскрыв какую-то папку, уткнулся в нее.

- Неоднократно! - ответил Герберт и подивился тому, насколько все же однообразны полицейские штучки.

- И были бы, наверное, не прочь попасть опять? Как вы посмотрите, если мы передадим вас немецким пограничникам? - коротышка инспектор явно не терял жизнерадостности.

- Я уже сказал вам, мосье, что предпочитаю все же бельгийских. У меня в Брюсселе дела.

- Не волнуйтесь, - подмигнул ему инспектор. - Немцам мы вас не передадим. Нам не желательно, чтобы вы ржали у себя в Берлине над дуростью французской полиции.

- Что вы, комиссар, у меня самое высокое мнение о сюрте женераль!

- Откуда вы прибыли во Францию?

- Из Швейцарии. В моем паспорте есть пометка.

- Где получали визу?

- У французского консула в Люцерне.

- Его фамилия? - включился в допрос штатский, медленно поднимая глаза от папки.

- Понятия не имею.

- Кого вы знаете во Франции?

- Очень многих.

- Фамилии?

- Все?

- Не валяй дурака. Все! - перебил его инспектор. - Кто может подтвердить, что ты действительно тот, за кого себя выдаешь?

- Мосье Виктор Леблен, нотариус. Его адрес: Париж, улица Клиши, 29.

Герберт был готов к подобному вопросу. Мосье Леблен и существовал именно на такой крайний случай. Однако теперь, когда вопрос был задан и оба полицейских буквально впились в Герберта глазами, он помедлил и сделал вид, что раздумывает. - Я бы мог назвать вам и других столь же уважаемых лиц, но боюсь, что это может повредить моей репутации. Все-таки я солидный коммерсант. - Он улыбнулся и довольно нахально подмигнул инспектору.

- А вы, часом, не контрабандист? - спросил тот, схватывая все на лету.

- Эх, мосье. Все это, как сказал бессмертный Шекспир, слова, слова, слова... С чем вы меня взяли? С жалкой пачкой франков в портфеле? И уже - фальшивомонетчик, контрабандист! Нет, я слишком люблю прекрасную Францию, чтобы поверить в вашу искренность. Ведь вы шутите надо мной, мосье? Не так ли?

- Птицу видно по полету! - вновь восхитился инспектор. - Стреляный!

- Доллары. Рейхсмарки, - уточнил штатский.

- Подлинные доллары и подлинные марки, - возразил Герберт.

- Предположим, - уступил штатский и вдруг зевнул.

- Это свободно конвертируемая валюта, - как бы вскользь заметил Герберт.

- Для чего вам столько наличных денег?

- Мелкие дорожные расходы, - пренебрежительно махнул рукой Герберт. - Терпеть не могу аккредитивов.

- На вашем пиджаке ярлыки брюссельского портного. Вы уже бывали в Бельгии? - штатский совсем раззевался. Он даже рот рукой прикрыл.

На этом-то я и погорю, похолодел Герберт, лихорадочно придумывая подходящий ответ. Старая система дала течь.

Старая система действительно дала течь. Готовясь к переходу границы, Герберт, как правило, надевал одежду, изготовленную в той стране, куда стремился попасть. Если, конечно, у него были там сменные комплекты. Вот и теперь он собирался по приезде в Брюссель забрать в камере хранения портфель с потрепанным барахлом голландского моряка, чтобы переодеться уже в порту. Но сейчас у системы вскрылись ускользнувшие от него, но тем не менее смертельные слабости. Сейчас опережение событий, весьма уместное при успешном переходе границы, грозило ему провалом.

- Что же вы не отвечаете? - штатский, наконец, перестал зевать.

- Стараюсь не мешать вам скучать, - учтиво и чуть-чуть нагло улыбнулся Герберт. - Если Французской Республике будет угодно послать запрос по поводу Эриха Шенауэра в Брюссель, то, возможно, в ответе на него будет сказано, что оный Шенауэр больше бельгиец, чем швейцарец. Что вам от меня нужно, наконец? - он проявил явное раздражение. - Я дал вам адрес для справок в Париже, могу дать аналогичные адреса в Лионе, Марселе, Бордо или Перпиньяне. - Он остановился, потому что явно хватил через край. - Если же вас больше интересуют ярлыки на моем пиджаке или метки на кальсонах, то к вашим услугам самые именитые граждане Брюсселя и Льежа. Можете справиться обо мне в Швейцарии. Чего вы хотите, наконец?

- Швейцарское посольство о вас знает?

- Не думаю. Я не обращался в посольство. Не ожидал, простите, что мне это может понадобиться. Но как швейцарский гражданин я даже настаиваю теперь на встрече с консулом. Могу ли я сказать ему, в чем меня обвиняют?

- Благородное негодование разыгрывает, - инспектор сморщил нос и, хитро поблескивая черными маслянистыми глазками, спросил: - Немцы тоже могут дать вам блестящие аттестации?

- Не ручаюсь, - покачал головой Герберт. - Там, знаете ли, все с ума посходили. Нормальному человеку, вольнолюбивому европейцу стало трудненько... Но, я вижу, у вас начинается та же болезнь.

- Вы про что это? - брезгливо осведомился штатский.

- Про наше с вами приятное времяпрепровождение. Никогда, знаете ли, не встречал затруднений со стороны полиции.

- Глядя на вас, я бы этого не сказал, - усмехнулся инспектор. - У вас все задатки международного афериста.

- В самом деле? - Герберт выказал преувеличенное удивление. - Вот уж не думал. Ну и глаз у вас, инспектор: что ни выстрел, то наповал! Сначала шпион, теперь - аферист. - Он уже успокоился по поводу этих проклятых брюссельских меток. Допрос шел теперь по нужной колее. На их запрос из Парижа ответят, что мосье Шенауэр, хотя и замешан в биржевых спекуляциях и хорошо известен в игорных домах, является личностью вполне благонадежной. И этим он будет обязан королю рулетки!

Какой неожиданный поворот, подумал Герберт. Как нельзя зарекаться и с тупым видом твердить избитые истины, годные только для благонравных буржуйских сынков.

- Ладно, Шенауэр! - комиссар раскурил остывший с краю пепельницы огрызок сигары. - Будь спокоен, мы все проверим. И плохо тебе будет, если ты соврал. Ой, плохо...

Тип в штатском только шмыгнул носом и молча вышел из комнаты.

- Скажите, комиссар, - осведомился Герберт. - У вас обычно кормят арестованных?

- Вам принесут обед, я распоряжусь. Если хотите, можете заказать что-нибудь в ресторане, разумеется за свой счет.

- Могу я рассчитывать на мои деньги?

- Разумеется. Мы оплатим ваши расходы из конфискованной суммы.

- Конфискованной?

- Подпавшей под арест, - поправился комиссар. - Играете на нашем демократизме? В Германии, небось, с вами так бы не церемонились.

- Конечно. Именно по этой причине я и порвал всякие связи с Германией. Этот их фюрер мне не очень-то симпатичен, комиссар... А что за кухня в вашем ресторане?

- Вполне приличная. Сегодня у них заяц с краснокочанной капустой и матлот из угрей.

- А вина?

- Рекомендую взять божоле.

- Обязательно спрошу полбутылки. Не согласитесь ли отобедать вместе?

- Нет. Благодарю вас.

- А после окончательного выяснения моей личности и полного восстановления невиновности?

- Там видно будет, - и он вызвал двух жандармов - отвести Герберта обратно в караулку.

- Закуривайте, мосье Шенауэр, - предложил на прощание комиссар и протянул Герберту золотистую полированную сигаретницу.

- А, отпечатки пальцев! - лениво потянулся Герберт. - Это можно. - И добросовестно прижал пятерню к металлическому зеркалу.

"Вот я и засветился!" - подумал он.

Глава 35