Глава 3.Благотворительность. €

В Регенсбурге (доминиканская церковь) хранится кубок, "скорлупа кокосового ореха на позолоченной медной ножке, из которого пили только в холодный Иванов день". Это было древней формой освященного вина для причастия (которое подавалось Церковью еще в XIII веке в обоих видах 27 декабря на празднике зимнего солнцестояния). Это "питье за любовь" и счастье в день святого Иоанна Баптиста, за святого Мартина и святого Стефана - все это древние обряды. Благочестивый католик Иоанн Непомук Зепп говорит: "Кубок Христа Рим отобрал у мирянина, древний языческий кубок отнять у себя народ не позволил".

Вместе с обычаями менялись песни и изображения. В священной книге от 1488 года мы видим изображение святого Освальда. Он сидит на троне в королевском платье и короне. А вокруг него летают оба ворона Вотана. Только пальма и пастуший посох являются христианскими атрибутами. Под именем Освальда Один почитается и сегодня, и имеет, например, церковь в Траунштейне, а также святые места на Нижнем Рейне, в Голландии, Бельгии. Даже легенда о святой печали восходит к образу Одина, как его представляет нам Эдда, так как Один, раненный копьем, провисел девять ночей на "качающемся на ветру дереве". Образ бородатого распятого мужчины (Один, Донар), который тому, кто обращается к нему с мольбой, бросает золотой башмак, возвращается на многих старинных картинах и в качестве мотива во многих песнях. От этого образа возникла, не совсем понятно как, женская святая печаль Церкви.

И Церковь должна была соблаговолить посадить своих святых на горячих коней, послать их, размахивающих копьями и мечами, на борьбу с драконами и другими врагами, чтобы завоевывать честь и славу или вызволять плененных дев из когтей злодея. Колонны Рональда и святого Георгия являются примерами этого типа, и только постепенно они были заменены колоннами девы Марии: место символа чести занял символ "любви".

Нордические боги были образами света с копьем и сиянием вокруг головы, крест и свастика - это символы солнца и плодородной возрождающейся жизни. Намного ранее 3000 года до Р. X. Нордические народы, и это можно доказать, несли эти знаки в Грецию, Рим, Трою, Индию. Еще Минутиус Феликс выступает против языческого креста; пока, наконец, римская (Т-образная) виселица, к которой был прибит Иисус, не была переименована в этот языческий, теперь "христианский" крест, и не появилось языческое солнце или небесный крест как небесное сияние над головами церковных мучеников и апостолов[46]. Молния и копье являются символами господства. "Едущий верхом бог" с копьем появляется поэтому каждый раз обновленным на "христианских" каменных памятниках и изображениях: это был скачущий через историю христианства вечный странник Вотан. Разделенный на несколько образов этот бог живет и действует как святой Освальд, святой Георгий, святой Мартин, как всадник с копьем, и даже в образе святой печали проходит по католическим странам и еще сегодня невидимо как ''Воде" через души народа в Нижней Саксонии. "Пока жив народ, его боги бессмертны"**[47]. Это была месть Вотана после его гибели. Пока не возродился Бальдур и не объявил себя спасителем мира.

Против этой первоначальной силы древненордических традиций, которые до сегодняшнего дня не смогли полностью уничтожить даже "Бонифаций" и его последователи, глубоко возмущались в Риме (а также в Виттенберге). Но не оставалось ничего другого, как образы других богов объявить христианскими святыми и таким способом передать их черты***[48].

Но праздники христианской Церкви падали на те же дни, которые праздновал древний народ. Был ли этот праздник богини плодородия Остары, который стал праздником Воскресения, или праздник зимнего солнцестояния, который стал днем Рождества Христова. Так католическая Церковь в основных формах Северной Европы была обусловлена и нордической расой. Гротеск этого факта заключается лишь в том, что из нужды она пытается сделать добродетель, а богатство духовной жизни приписывает исключительно себе. Совершенно серьезно церковный религиозный догмат насильственной веры заявляет, что любой национальный колорит имеет свое место в Церкви, любая набожность находится под ее покровительством; нигде "личная свобода религиозного выражения" не защищена так, как в католической Церкви (Адам). Это, конечно, полная противоположность всех фактов, ясно говорящих за себя. От "Бонифация" через Людвига Благочестивого, который стремился искоренить все германское, через миллионы новых истребленных еретиков до консула Ватикана, до сегодняшнего дня тянется единственная попытка насадить безжалостную духовно единую веру (унитаризм), распространить одну форму, один навязанный догмат Церкви, один язык и один ритуал для нордических людей, левантийцев, негров, китайцев и эскимосов. (Следует вспомнить эвхаристский конгресс в Чикаго 1926 года, когда мессу служили негритянские епископы.) Уже две тысячи лет против этого возмущается вечная кровь всех рас и народов. Как идея мировой монархии оказывает гипнотическое влияние на сильные личности от Александра до Наполеона, так и идея владеющей всем миром Церкви. И как первая идея когда-то подчинила своей власти миллионы, так и вторая в качестве идеи, в рамках влияния которой полного покорения не произошло. Поэтому и великие умы Средневековья рассматривали римскую Церковь, как союзницу или, по крайней мере, как помощницу в деле осуществления властных планов. Церковь же снова увидела в вооруженной "светской руке" средство для освобождения пути для своей идеи. Если проанализировать внутренние побудительные причины, то эта борьба по существу является борьбой за господствующее положение между тем, что считается метафизической высшей ценностью и высшей ценностью характера: любовью, смирением, самоотречением, покорностью или честью, достоинством, самоутверждением, гордостью.

Благотворительность. — Церковное сострадание. — Закон принудительной веры с отпущением грехов и его торговая подоплека. — Церковное заступничество как акт. — Папа как тип шамана. — Перенесение ответственности; неконтролируемая загробная жизнь. — Иезуитство: последствие римской системы. — Игнациус и бесчестное повиновение трупам; 26 марта 1553 года. — Иезуитство и пруссачество как несовместимые типы. — Тщетное возмущение Деллингера, Шульта, Штрассмайера. — Ватиканский собор. — Сущность Рима. — Великое дело Лютера: спасение от ламаизма.

Еще раз: в любви нуждаются и любовь культивируют только приверженцы и низшие ступени римской системы. Руководству, чтобы продлить свое существование и управлять сильными натурами, необходимы были блеск, сила, власть над душами и телами людей. Несомненно, этой системой была воспитана великая духовная жертвенность, что католическая Церковь с гордостью называет своим "милосердием". Но именно здесь, в самом прекрасном ее воздействии на людей, обнаруживается такое же сильное различие в оценке и в воздействии, казалось бы, одного и того же действия. Как милость Божья передается только через Церковь, так благодеяние и милосердие - это лишь дар Церкви несчастным, грешникам. Это очень хорошо продуманное привлечение морально надломленного человека с целью привязать его к центру власти и дать ему понять свою полную ничтожность перед Богом и одновременно его силу, представленную триумфирующей Церковью. Но в этом ходе мыслей отсутствует все, что мы называем рыцарством. Нордическому народу, воспитанному на понятии чести, следует внушать поддержку попавшему в беду со стороны общины не во имя снисходительных любви и милосердия, а во имя справедливости и долга. Это должно иметь следствием не раболепную покорность, а внутреннее выпрямление, не надлом личности, а ее усиление, т.е. возрождение сознания чести.

Сюда относится церковно-христианское сострадание, которое в новой форме возникло в масонской "гуманности" и привело в величайшему опустошению всей нашей жизни. Из догмата навязанной веры о безграничной любви и равенстве всех людей перед Богом с одной стороны, учения о "праве человека", несущего демократические, безрасовые, не имеющие национальных корней идеи чести, с другой стороны, европейское общество "развивалось" в защитника неполноценных, больных, уродов, преступников и лентяев. "Любовь" плюс "гуманность" стали учением, разлагающим все жизненные заповеди и формы народа и государства и тем самым восстали против мстящей сегодня природы. Нация, в центре внимания которой лежат честь и долг, не сохранит ленивых и преступников, а исключит их. На этом примере мы видим также, что стремящаяся к единству безрасовая схема сочетается с нездоровым субъективизмом, в то время как спаянное честью и долгом социальное и государственное общество, хоть и должно из справедливости постараться устранить внешнюю нужду и поднять сознание ценности у каждого в рамках этой культивируемой воли, но и вынуждено отсортировывать непригодных по расовым и духовным признакам для нордической формы жизни. То и другое имеет место, если в качестве высшей ценности всего действия устанавливается честь, а в качестве носителя этой идеи - защита нордической расы Западной Европы.

Типичным примером того, как римская система использовала человеческие слабости в своих целях, является догмат навязанной веры об отпущении грехов. Для бедных "грешников" Церковь имела, по ее утверждению, полномочия от Иисуса Христа и святых "прощать от Его имени". Согласно "поручению Божьему" прощать или наказывать, она располагала по отношению к совершившему преступление правом Спасителя (африканец Тертуллиан был как раз тем, кто это учение о торговле сформулировал с применением множества юридических хитростей). Этот тезис попытались окружить множеством таинственных толкований, и на этом искуплении по доверенности построена целая философия, однако для того, кто умеет смотреть глубоко, его торгашескую подоплеку невозможно было скрыть. Торгашескую, как в отношении души, так и в отношении материи. Принципиально идея отпущения грехов сводится к арифметическому примеру, где Церкви дано право подставлять вместо неизвестных "X" и "Y" любые числа. Это является культивированием одичания характера и души совершенно независимо от внешних последствий, которые имели место примерно во времена Лютера, когда торговый представитель фуггеров постоянно сопровождал честного Тетцеля и забирал у него все полученные им деньги, потому что аугсбургский мелкий торговец не мог получить деньги с задолжавшего ему папы[49]. Догмат веры об отпущении грехов был возможен лишь потому, что при его формулировке не была принята во внимание идея чувства личной чести. Он должен был далее сводиться также к подрыву существующего еще сознания чести и утверждать рабское мышление в качестве благочестивой сущности. При внешнем рассмотрении, немецкое возмущение этим позором вынудило римскую систему быть осторожнее при проведении в жизнь безобразия с отпущением грехов. Принципиально же оно защищается Церковью и по сей день, как право и благочестивое деяние (сравни воззвание по поводу всеобщего отпущения грехов от 1926 года). То, что это безобразие также восходит к "библейскому древнему достоянию", разумеется само собой. Тысячелетнее переориентирование целого ряда поколений на новый полюс - Рим - так сильно подействовало на ненордические низшие слои европейских народов, что это воззвание к расслоенному человечеству воспринимается им совсем не как позор, а как взаимопомощь "членов Тела Христова".

Аналогичное мышление, чуждое идее чести, объясняет форму церковного заступничества. На основании решения консилиумов в Лионе, Флоренции и Триенте большинством голосов было введено состояние очищения между жизнью с одной стороны, и вечным проклятием или вечным блаженством с другой стороны, и Церкви была дана власть путем заступничества приводить процесс очищения к хорошему концу. Если это учение лишить всех его покровов, т.е. принять его таким, как оно замышлялось, а именно, не как действительное заступничество и поминовение души умершего, а как акт, влияющий на движение души и после смерти, то мы будем иметь дело с обычной верой в колдовство, которой придерживаются и сегодня народы южных морей. С философской точки зрения догматы веры об отпущении грехов и эффективного заступничества (наряду со множеством других - от учения, связанного с лопаточной костью, до священных масел и чудодейственных реликвий) стоят на уровне мировоззрения, типом которого является колдун. Колдун, молитва которого вызывает или прекращает дождь, проклятье которого убивает, который заключил с богом (или богами) договор и может при помощи колдовских обрядов применить его (или их) ко всему или, по крайней мере, оказать на них влияние[50].

Колдун как демоническая фигура так же мало нуждается в мышлении своих приверженцев, как и в их действии, свидетельствующем о сознании чести. Он должен быть последователен в стремлении обезопасить свою позицию, всеми имеющимися в его распоряжении средствами исключить и то, и другое. Он должен культивировать человеческие страхи и истерическую предрасположенность; он должен проповедовать ведьмоманию и демонизм; запретом, огнем и мечом он должен препятствовать всякому исследованию, которое может привести к другим результатам или и вовсе к освобождению от всей представляемой колдуном картины мира. Колдун должен бросить Роджера Бэкона в тюрьму как Галилея; он должен дело Коперника предать анафеме и пытаться уничтожить все идейные системы, которые стремятся утвердить честь, долг и мужскую верность - т.е. учения, обращенные к возвышенным личностям - в качестве сил, формирующих жизнь. Отразить попытку внедрения мистико-демонического мировоззрения колдуна в мировую политику, значит написать историю римских догм и Церкви. Рим, таким образом, умел не только обеспечить себе "представительство Бога" в глазах миллионов, но и, воздействуя на продолжающую развиваться веру в колдовство определенных слоев у разных народов, поддерживать также веру во всемогущество своих обрядов, исполняемых только священниками (например, отпущение грехов, соборование и т.д.), связанными с потусторонним миром. И одновременно папа умел уйти от ответственности за эту мистику. Другие учреждения подобного рода в зарубежных странах были в этом более последовательны. Приписывающего себе магические силы учителя и вождя "примитивного" рода убивают, если его жертвенные церемонии все-таки приведут к засухе или уничтожающему всё наводнению. Китайский император был богоподобным; как Сын Неба он пользовался уважением, но нес ответственность за процветание народа и государства. Папа же сделал для верующего в него человечества невозможным проверить его утверждения, переместив их воздействия из этого мира в потусторонний. (Если же лечение гипнозом удастся, то католические листки будут полны извещениями об этом, подобно тому, как они упрямо молчат о тысячах, покидающих безрезультатно места паломничества и чудодействия.) Поскольку не соблюдалась и не соблюдается мера в изображении ужасов ада - понятие, которого не знал благочестивый Ульфилас, для обозначения которого не существовало германского слова, - то Рим приковывает надежду запуганных миллионов к своим ритуалам и к своему магическому воздействию, не боясь опасности быть разоблаченным в результате эксперимента. И это средство в значительной степени способствует долголетию римской системы.

И хотя попытка околдовать мир не удалась, однако не полностью. Первоначальное техническое преимущество Юга над германской культурой, последовательное искоренение свободного, гордого и честного при помощи всех мыслимых союзов, умная фальсификация нордических обычаев, которые как таковые сохранились и получили лишь другое управление, все это сохранилось не без настойчивого влияния.

Последние выводы из римской системы сделало иезуитство. Последний камень в здание колдовской философии положил консул Ватикана. Здесь колдун на время исполнения своих обязанностей становился богом, непогрешимым богом. Иисус строг, воспринимается строгим и не в представительстве больше, а сам по себе. Сам по себе и представленный римской системой, увенчанной наделенным властью и называющим себя папой колдуном. "Библия Нового Завета является хоть и значительным, но вовсе не исчерпывающим поражением этих выполняющих все заветы Церкви апостольских традиций", - пишет снисходительно упомянутый современный основоположник католичества проф. Адам.

Иисус вытеснен, сирийско-этрусское суеверие же, которое вначале обвилось вокруг его личности, заступило на его место в качестве "апостольских традиций".

Римская догма вообще не включает в себя понятие чести в качестве проблемы. Она вообще должна была систематически исключать его из своих основных взглядов, которые требовали лишь подчинения. Однако школу по сознательному истреблению западноевропейской духовной жизни, несмотря ни на что проявляющейся повсюду, несомненно представляет собой орден, словно в насмешку названный "Обществом Иисуса": тип, который Игнатий хотел видеть в последователях Иисуса, является прямой противоположностью германской мысли и чувству. Какое влияние, наряду с древними институтами басков, на создание и организацию были наиболее существенными, об этом и сегодня спорят различные точки зрения. Хотя благочестивые "голоса от Марии Лаах" считают, что "сверхъестественное происхождение книжечки для записей упражнений" (Exerzitienbuchleins) "у разумных людей сомнения не вызывает", однако объяснить эту детскую попытку и подобные свежие произведения "божественным диктатом" трудно даже для священников. Можно доказать, что работы отца Гарсиа де Циснеро фон Манреза (Garcia de Cisnero von Manresa), правила бенедиктинцев и францисканцев оказали на Игнатия большое влияние, но и принципы масонских религиозно-политических тайных союзов, протянувшихся через Северную Африку до Испании, по-видимому, ему были хорошо известны, так как существует поразительное совпадение между мусульманскими орденами и принципами "Общества Иисуса". Мусульманские тексты учат: "В руках своего шейха ты будешь подобным трупу в руках стража мертвых". "Повинуйся своему шейху во всем, что он требует, ибо сам Бог повелевает его голосом"[51].

Игнатий в своем известном письме о послушании требует того же: слепого повиновения, рабского повиновения. Четкость слепого повиновения исчезла бы, если бы мы в глубине души вопрос о добре и зле хотели бы противопоставить приказу. Если это необходимо, приказ Всевышнего, "который также" необходимо выполнить, заключает в себе орудие слепого давления к повиновению, "не оставляя ни малейшего места для размышления". Это было 26 марта 1553 года, когда требование рабского повиновения было занесено в германско-западноевропейскую духовную жизнь в качестве открытого вызова. "Откажитесь, возлюбленные братья, - пишет Игнатий, - по возможности от вашей воли и пожертвуйте вашей свободой..." "Вы должны подчиниться некоему скрытому порыву, позволить увлечь себя жаждущей воле без каких-либо (!) исследований, делать то, что всегда (!) говорит всевышний..." В "конституциях" мы читаем: "Каждый должен быть убежден в том, что тот, кто живет в послушании, позволяя направить себя божественному провидению Всевышнего и уподобляясь трупу, который как угодно и куда угодно может быть отнесен и положен, или грифу ручки, которая служит тому, кто ее держит..." В своих правилах, которые Лойола присовокупил к "упражнениям", он еще раз потребовал "полного отказа от собственного мышления" и далее: "если что-то нашим глазам кажется белым, но Церковь определяет как черное, следует также считать черным". По-немецки: требуется подчинение независимо от того, считает ли исполняющий службу что-либо греховным или нечестным. Сюда относится и установленное ранее, ограничение, даже если оно и кажется сомнительным, и только тогда не следует подчиняться, если требуется совершить "очевидный" грех[52].

Но эту откровенность, это мужество делать выводы из предпосылок римской системы даже самые усердные западноевропейские члены Церкви того времени еще не выносили. Даже римская и испанская инквизиции восстали против этого слишком ясного языка, со всех концов мира звучали протесты в связи с требованием бесчестия и раболепия. Дело дошло почти до общественного осуждения учения иезуитов, но хитрому Беллармину удалось - в интересах "единства Церкви" -его отмести". Требование Игнатия называть белое черным, если этого хотела Церковь, означало объявление святым отравление душ, было признанием права на уничтожение совести, было открытым возвышением лжи до праведного дела. То, что это учение, высасывающее у нас из мозга нравственность, не было проведено в жизнь полностью, тоже не было заслугой доброй воли единоспасающей Церкви, а было заслугой силы сопротивления европейского духа и невозможности выжечь европейское сознание чести, даже в результате многолетних попыток сделать это.

Сегодня даже "продиктованные Богом" слова Игнатия уже нельзя объявить истинными, никто не отваживается в иезуитских школах открыто требовать слепого подчинения и отказа от чести. Но цель и путь к состоянию стада бездумных рабов явно обозначены. Делу уничтожения всякого чувства достоинства служат упражнения, которые держат в страхе силы воображения и волю, а также закабаление духовной личности при помощи гипноза сильной центральной воли. Тот факт, что Церковь не осудила учение о трупе, показывает, что у нее те же стремления, что и у ее инструмента, - "Общества Иисуса". И как сирийско-африканский орден собирался действовать во имя "величайшей славы Бога", так орден иезуитов "Ad majorem dei gloriam" целенаправленно работает над разложением нордически-германской Западной Европы и гнездится, естественно, всюду, где открывается рана на теле народа[53].

Здесь речь идет не о злой или доброй воле, а о неизменных ценностях характера. Игнатий был хоть и честолюбивым, но все-таки храбрым человеком, его система представляет собой переворот всех ценностей Европы. Как теоретический материалист может быть в личном плане хорошим скромным человеком (и здесь разница между верой и ценностью характера), так и Лойола мог стать символом бесцеремонной борьбы против духовности нордической расы. Оговоримся с самого начала: нет ничего более ошибочного, чем сравнивать упражнения Игнатия с прусской системой воспитания, как это часто происходит с целью завуалирования фактов. Более того, обе эти формы типо-образующего мужского союза представляют собой несочетаемые противоположности. Игнатий отменяет единообразную монашескую одежду, отказывается от преувеличенной аскезы, посылает своих представителей во все города ("организации"), дает им большую свободу в их внешней жизни. За это иезуиты жертвуют ордену: собственное расследование, личность, мужское достоинство, наконец сущность их расовой души. Прусский солдат с точки зрения внешней техники воспитывался в суровых условиях, внутренне же он был свободен. Первая система не знает идеи чести, и там, где она с ней сталкивается, она пытается ее раздавить; вторая вращается вокруг этой идеи. Первая была и является бактерией внутри нашей жизни, разлагающей, вымывающей все сильное и великое из нашего исконного прошлого кислотой; вторая была и есть первичная ячейка для построения всего бытия, которая была эффективна, когда вместе с викингами и молодыми германцами в первый раз появилась на арене истории.

После баска Игнатия его последователем был Лайнец - еврей, задавший тон в дальнейшем развитии римского догмата в его враждебном всем направлении. Его эффективность отразилась, главным образом, на ватиканском соборе, а принятые там решения были достойны немецкой докторской диссертации. И 18 июля 1870 года иезуитский собор Ватикана окончательно сформировал свое вероучение:

"Мы учим и заявляем, что по распоряжению Господа римская Церковь имеет перед другими преимущество в надлежащем порядке в плане административной власти... что решение папского престола, выше которого инстанции не существует, не может быть никем другим оспорено и ничьему суду не подлежит". "Мы объявляем как открытый Богом догмат веры: что римский папа, когда он говорит со своей кафедры (ex cathedra), утверждает учение, которого придерживается вся Церковь и которое касается веры или обычаев, в силу божественного содействия, обещанного святым Петром, обладает той непогрешимостью, которой благочестивый Спаситель хотел наделить свою Церковь при утверждении учения, касающегося веры или обычая... Так, если кто-либо, сохрани Бог, отважится противоречить этому нашему утверждению, тот будет выслан".

Этим завершается римско-иезуитская система уничтожения личности. Хотя миллионы верующих католиков смутно воспринимали всю чудовищность самообожествления службы, некоторые мужчины поднялись, чтобы заявить протест против обесчещивания человека, что является сущностью Ватикана. Католический ректор пражского университета писал с ужасом: "Позволяли себя убивать и убивали себя, отбрасывая убеждение, веру, честь священника и мужчины. Это результат развития, которое в слепом повиновении римской иерархии видит сущность христианства"[54]. Епископ Штрасмайер заявил, что курия рассматривает папство как падаль и надеется на смерть Пия IX, что означало бы "истинное благодеяние для человечества"; И. Делингер отклонил догму "как Христос, теолог и историк". Даже великая гордость центра, Виндтхост, был все же достаточно мужественным, чтобы по крайней мере среди друзей отклонить новую догму о непогрешимости. Как сообщал глава кафедрального собора в Бреслау Кюнцер**[55], он прилагал все усилия для того, чтобы успокоить Виндтхорста и пытался смягчить озлобленность против иезуитов, которых объявлял виноватыми во всем и против разгона которых он и пальцем бы не пошевелил. Но то, что в XVI веке казалось еще возможным, теперь было напрасным, все это результатов не давало. Пий IX мог заявить о себе с гордостью: "Я путь, истина и жизнь[56]" - и духовно сломленный, порабощенный католический мир не отважился поднять протест против такого самомнения...

Речь идет вовсе не о том, что папа отдает какие-либо распоряжения как безошибочные, а исключительно о том факте, что ему такая возможность предоставлена. Снова часть того непостижимого, что народ ощущал центром своей души, подточено и отбито. Папа открыто и не потребует ничего бесчестного, но сам факт выдачи ему таких полномочий со стороны католического мира в достаточной степени показывает, что во имя "любви" его мужская честь была отброшена. Ватикан означал крушение последнего характера Церкви того времени. А также и Церкви нашего времени, потому что современные носители достоинства уже были воспитаны под властью этих бесчестных тезисов. Так называемый "политический католицизм" является лишь необходимой внешней стороной иезуитско-римской системы вообще, и не злоупотреблением, а последовательным применением римских принципов, хотя и злоупотреблением в отношении истинной религии. Потому что если вся свободная духовная сущность Рима, вся зависимая от Рима светская власть окажется "отделенной" от "законной власти", то каждое средство, оправдывающее цель, поможет завоевать политическое господство в плане духовном.

Эта система умела поставить жертвенность любящего человека на службу безжалостной касты. Перенос внутреннего центра тяжести с осознания чести на смирение и сочувствие подточил духовное достоинство нордических народов. Войны, революции - частично использованные Римом, частично непосредственно Римом вызванные - принесли с собой дальнейшее ослабление, пока, наконец, после демократически-еврейской помощи не появилась возможность в 1870 году положить последний камень в купол здания. И это означало: задачу чести отдельного человека, народов, рас на пользу притязания на господство общества священников, объявляющих себя богом.

При рассмотрении этой великой связи подвиг Лютера лежит не в области основания Церкви, а имеет гораздо большее значение, как достижение простого раскола Церкви. Как бы глубоко ни находился Лютер в Средневековье, его поступок означает великий поворот в истории Европы после проникновения римского христианства: Лютер отрицал сословие священников как таковое, т.е. наделение правами человеческой касты, которая необоснованно считала себя более близкой к божеству по сравнению с другими людьми, которая на основании так называемой "божественной науки" приписывала себе лучшее знание святых планов Бога и обстановки на Небе. Тем самым Мартин Лютер задержал распространение колдовского чудовища, которое пришло к нам из Центральной Азии через Сирию — Африку. Африканскими являются монашество, тонзура, центрально-азиатскими — противоестественные самоистязания, которые помогают "приблизиться к Богу", азиатскими являются применяемые и в настоящее время четки, механизм которых нашел свое завершение в мельнице молитв. Азиатским является также и целование папской туфли. Далай-лама и сейчас требует того же, и многое другое, что не привилось в Европе. При этом следует вспомнить об Александре Великом. Когда тот завоевал Малую Азию, то приветствовавшие его азиаты должны были опуститься на колени, со своими же македонцами он обращался как с товарищами, единственная попытка ввести подобное (Proskynese) среди них успеха не имела, и Александр оставил все по-старому. Уже там Северная Европа отмежевалась от Востока, но ламаизм прорвался в форме римской касты священников и протащил восточную политику вавилонян, египтян и этрусков. Это духовенство объявило Мартину Лютеру войну, вышло из нее победителем, и все католики, которым свойственно еще понятие чести, обязаны только его труду, что папство вынуждено было реформировать себя, чистить, чтобы устоять в пробуждающемся культурном мире Европы.