Экскурс 1. Метод: по стопам Маркса 7 страница

Здесь Бахтин переходит от наступления на формализм ко вто­рой главной цели своей книги и использует полифонию повествова­ния Достоевского, чтобы выступить против монологичной или

2.3. Зачатки множества

монофонической литературы. По его словам, противостояние по­лифонии и монолога продолжается на всем протяжении истории европейской литературы. Таким образом, нам нужно вернуться к теории литературного жанра и сюжета, чтобы оценить исклю­чительность творчества Достоевского. «Ни герой, ни идея, ни сам по себе полифонический принцип структурирования целого не укла­дываются в жанровые и сюжетные формы биографического рома­на, социально-психологического романа, романов о текущей жизни или семейного романа, то есть в те формы, которые господствова­ли в литературе во времена Достоевского... Ясно, что работа Дос­тоевского принадлежит к совершенно иному жанровому типу, вполне им чуждому»¹²⁷. К какой же иной литературной традиции принад­лежит Достоевский? Бахтин поясняет, что диалогичное повество­вание и структура многоголосия происходят из карнавального фоль­клора и соответствующего видения мира.

Уже в своей книге о Рабле Бахтин показал центральное значе­ние карнавала для европейской литературы, но как мог он утверж­дать, будто видит Достоевского среди кочующих толп карнавала? Как мог он представлять в карнавальном виде такие трагедии, как «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы» ? Обратив­шись к бахтинскому понятию карнавального, как оно изложено в других его сочинениях, мы обнаружим, что на самом деле он исполь­зует его, чтобы показать мощь человеческих страстей. Карнаваль­ной является такая проза, которая противоположна монологу и тем самым отказывается претендовать на уже завершенную ис­тину, вместо этого плодя контраст и конфликт в форме потока повествования как такового. Иначе говоря, карнавал приводит в движение огромный инновационный потенциал, способный транс­формировать саму реальность. Конечно, карнавальность, диалог и многоголосное повествование легко могут принять форму грубого натурализма, лишь отражающего, как в зеркале, ежедневную жизнь, ^Но они также могут стать формой экспериментирования, связы­вающей воображение со стремлением и утопией. С его точки зре-^ния, рядом с Рабле стоят Свифт, Вольтер и, в ином, но важном смъкле, Сервантес. Таким образом, литература карнавала стано­вится универсальным жанром, в котором диалог и полифония, даже ^Нося самь-ш бытовые формы, творят новый мир. Конечно, нельзя °^трицатъ, что романы Достоевского трагичны, но их трагич-

261Часть 2. Множество

ность, прочитанная в свете нарративного жанра карнавальнос-ти, не имеет ничего общего с трагическим внутренним страхом, экзистенциалистских монологов XX столетия. У Достоевского ин­струмент диалога поражен закономерным кризисом русского обще­ства и является образом того тупика, в котором оказались интел­лигенция и рабочие: это материальная трагедия, которая как будто заимствует персонажи у Гоголя и давит их невыносимым и лиша­ющим всяких сил модернизационным прессом. В этом смысле тра­гедии Достоевского всего лишь выводят на сцену неразрешимые противоречия буржуазной жизни в русском обществе конца XIX ве­ка. Невероятное становится реальным, как в карнавальной цере­монии, а жизненные страдания выносятся наружу, чтобы зритель над ними плакал и смеялся.

Впрочем, в карнавальном нарративе присутствует еще один элемент, который даже более важен для описания и выстраивания реальности. Многоголосие языка карнавала, способного и на рабле­зианский смех, и на слезы Достоевского, само по себе обладает боль­шой конструктивной мощью. В полифонической концепции пове­ствования отсутствует центр, диктующий определенный смысл. Скорее, смысл возникает лишь из обменов между всеми исключени­ями в ходе диалога. Все исключения свободно самовыражаются и с помощью диалога вместе создают общие структуры нарратива. Другими словами, у Бахтина полифоническое повествование изла­гает в лингвистических терминах понятие производства общего в рамках открытой, распределенной сетевой структуры.

Это позволяет нам вернуться, наконец, к концепту множе­ства и к трудностям понимания его как особого типа политичес­кой организации. Легко распознать перформативный, карнаваль­ный характер различных протестньи движений, возникших вокруг проблем глобализации. Даже когда их участники настроены свире­по и воинственно, сами демонстрации весьма театральны, они проходят с большими куклами, в костюмах, с танцами, юмористи­ческими зонгами, песенками и тому подобными развлечениями. Иначе говоря, протесты одновременно представляют собой улич­ные фестивали, в которых злость сливается у демонстрантов с карнавальным веселъем^т. Но протесты напоминают карнавал не только по атмосфере, но и в организационном отношении. Именно сюда и вступает Бахтин. В политической организации, как и в

23. Зачатки множества

повествовании, идет постоянный диалог между разнообразными, уникальными субъектами, из них складывается полифоническая композиция, и вследствие такого совместного построения происхо­дит общее обогащение каждого. Множество в движении - это сво­его рода наррация, порождающая новые субъективности и новые языки. Конечно, другие политические движения, в особенности те, что имели место в 1960-е и 1970-е годы, тоже преуспели в форми­ровании подобного многоголосного нарратива, но нередко создается впечатление, что все, что от них осталось сегодня, - это история-монолог, как она изложена правящими силами, полицией и судьями. Новые и мощные движения современности, как представляется, уходят от попытки умалить их значение до истории-монолога; они не могут не быть карнавалъньчми. Такова логика множества, которую Бахтин помогает нам постичь: это теория организации, основанная на свободе личностей, которые сходятся, чтобы произ­водить общее. Да здравствует движение! Да здравствует карна­вал! Да здравствует общее!

Мобилизация общего

В этом разделе мы продемонстрировали усиление взаи­модействия общего и личного, а именно - появление един­ства конкретных форм труда, роль личного фактора при ло­кальных контактах людей в рамках совместной всемирной антропологии, а также всеобщность состояния нищеты и про­дуктивности. Эта общность личностей создает то, что мы на­звали плотью множества. Другими словами, речь шла об усло­виях реализации возможности построить такое множество. Мы рассмотрели также силы, неизменно препятствующие форми­рованию из плоти множества политического организма. Они превращают личности в классы и иерархии, низводя общее До средства глобального контроля и экспроприируя его в ка­честве личного богатства. В этой связи выглядит очевидным тот факт, что множество не обретет политическую значимость спонтанно. Его плоть сочетает несколько состояний, которым присуща амбивалентность: они могут привести к освобожде­нию людей или же оказаться частью нового режима эксплуа­тации и контроля.

263Часть 2. Множество

Чтобы обрести существование, множеству нужен полити­ческий проект. Изучив условия, благодаря которым множе­ство становится возможным, мы должны теперь исследовать какого рода политический проект способен вдохнуть в него жизнь. Мы уже отмечали, как в результате всех отношений эксплуатации, иерархических делений в рамках глобальной системы, попыток контролировать общее и командовать им накапливается горечь. Мы выделили и тот факт, что произ­водство общего всегда приносит избыток, который капитал не способен присвоить и который нельзя разнести по катего­риям всемирного политического организма. Этот избыток, если рассуждать на самом абстрактом философском уровне, состав­ляет основу, на которой неприятие переходит в бунт. Иначе говоря, лишения могут вызвать злобу, негодование и антаго­низм, но бунт возникает лишь на базе богатства, то есть из­бытка информации, опыта, знаний и желаний. Мы предлагаем парадигму, согласно которой сегодня субъективными носите­лями труда выступают бедняки, вовсе не потому, что они ли­шены всего и не участвуют в распределении изобилия. На­против, они включены в кругооборот производства и полны потенций, всегда превышающих то, что капитал и глобаль­ный политический организм способны отнять у них и поста­вить под свой контроль. Совместный избыток - это первая опора, на которой основываются силы, борющиеся против всемирного политического организма и отстаивающие идею множества.

Мятежи мобилизуют общее в двух отношениях. Они по­вышают интенсивность каждой схватки и одновременно рас­пространяются на другие битвы. Интенсивность, отражая внут­реннее состояние каждой локальной битвы, общий антагонизм и общее изобилие тех, кого эксплуатируют и обделяют, транс­лируется в коллективное поведение, привычки и способы выражения. Всякий раз, попав туда, где нарастает мощный бунт, вы немедленно обратите внимание на сходство в одеж­де, жестах, манерах общения и коммуникации людей. Жан Жене, к примеру, замечал, что членов организации «Черные пантеры» отличал главным образом стиль. В него входили не только афрожаргон, но и одежда, а также манера ходить, но-

2.3. Зачатки множества

сигь собственное тело и характер физического присутствия¹²⁹. Но подобные стилевые компоненты - это всего лишь симптом общих мечтаний, стремлений, образов жизни и общего потен­циала, мобилизованных в движении. Такого рода новый спо­соб жизни неизменно складывается в диалоге с местными тра­дициями и обычаями. Обратим, например, внимание, как у сапатистов в Лакандонских джунглях штата Чиапас элемен­ты национальной истории, такие как фигура самого Сапаты и наследие крестьянских восстаний, перемешаны с местной ми­фологией коренного индейского племени цельтали. Затем все это накрепко переплетается с сетевыми отношениями и де­мократическими практиками, чтобы создать новую совмест­ную жизнь, на которую нацелено движение сапатистов¹³⁰. Мобилизация общего сообщает ему дополнительную интен­сивность. Далее, из-за прямого конфликта с властью, к добру или к худу, такая совместно достигнутая сила умножается: ед­кий запах слезоточивого газа обостряет чувства, а уличные стычки с полицией заставляют кровь кипеть от гнева, из-за чего напряжение достигает апогея. Наконец, интенсификация общего приводит к антропологической трансформации, ког­да из схватки рождается новый род людей.

В пространственном отношении общее мобилизуется в передаче информации от одной местной битвы к другой. Тра­диционно, как уже было нами замечено в других публикаци­ях, географическое распространение движений принимает форму международного цикла сражений, в котором бунты рас­пространяются из одной местности на другие подобно зараз­ной болезни. Зараза передается через совместные практики и устремления'³¹. Восстания рабов растеклись по островам Ка­рибского бассейна в начале XIX века. Бунты промышленных рабочих разлились по всей Европе и Северной Америке в конце XIX и в начале XX веков. Герилья и антиколониальные битвы разошлись по Азии, Африке и Латинской Америке в середине XX столетия. В каждом из этих циклов борьбы тем общим, что широко мобилизуется и передается по всему зем­ному шару, являются не только совместно признанный враг -такой как рабство, промышленный капитал или колониаль-

режимы, - но и общие методы ведения боя, общие образы

265Часть 2. Множество

2.3. Зачатки множества

жизни и общие стремления к лучшей доле. Учитывая то, что мы уже обсудили, не стоит удивляться, что избыток, появляю­щийся в каждом цикле борьбы, кажется монструозным, осо­бенно тем, кто находится у власти. Губернаторы и капитаны английской колониальной экспансии в XVII и XVIII веках, к примеру, описывали цикл восстаний моряков и рабов, обра­щаясь к мифу о Геркулесе и многоглавой гидре. Восстания были чудовищны и, несмотря на геркулесовы усилия, как только уда­валось подавить одно, вспыхивали еще два¹³². В сущности, каж­дый цикл разрушает традиционные общественные организ­мы и создает им на смену нечто новое и ненормальное, то есть монстра.

После всемирной вспышки битв промышленных рабочих, студентов и антиимпериалистических партизанских движений 1968 года прошли десятилетия без возобновления междуна­родного цикла борьбы. Это не значит, что за эти годы не было значимых случаев восстания. На самом деле они бывали, при­чем многие из них оказались крайне ожесточенными. Вспом­ним борьбу против апартеида в Южно-Африканской Респуб­лике, продолжающееся восстание против британского правления в Северной Ирландии, палестинскую интифаду, феминистские движения, столкновения вокруг гей-бара «Ка­менная стена» в Нью-Йорке и движения геев и лесбиянок, а также многочисленные не столь широко известные местные и национальные бунты промышленных трудящихся, сельскохо­зяйственных работников и подавляемого населения. Эти мя­тежи не сложились, однако, в новый цикл борьбы, в которой общее было бы мобилизовано по всему миру. Конечно, нам не стоит принижать значение многих ограниченных случаев свя­зи между бунтами. Одним из самых удивительных недавних примеров здесь является движение «Справедливость для двор­ников», объединяющее весьма успешные и креативные уси­лия одной профсоюзной организации в Соединенных Шта­тах. Его организаторы имеют дело с вызовами, с которыми традиционные союзы справиться не могли, поскольку речь идет о мобильном населении, в большинстве случаев совсем недав­ними иммигрантами, многие из которых не говорят по-анг­лийски и имеют мало профессиональных умений, пользующих-

ся спросом на рынке. Один из секретов их успеха, вероятно, заключается в том, что, по крайней мере в районе Лос-Андже­леса, где это движение достигло своих первых побед, многие его лидеры являются ветеранами ФНО - Фронта националь­ного освобождения имени Фарабундо Марти. Они участвова­ли в гражданской войне с правительством в Сальвадоре и привезли с собой свой революционный пыл, переместившись с Моразанских гор к небоскребам Лос-Анджелеса. Тут они заразили им других, перенеся борьбу с партизанских войн на арену профсоюзной организации. Вот истинное и мощное проявление общего!¹³³

Новый международный цикл, наконец, открылся схват­ками вокруг проблем глобализации в конце 1990-х годов¹³⁴. Дебютной партией нового цикла стали протесты против сам­мита ВТО в Сиэтле в 1999 году. Они не только открыли се­рию акций, сопровождавших встречи в верхах представите­лей глобальной власти, которые в последующие годы распространились по Северной Америке и Европе. Они так­же обнажили подлинные истоки данного цикла в прокатив­шихся по глобальному Югу бесчисленных выступлениях про­тив МВФ, Всемирного банка, Североамериканской зоны свободной торговли (НАФТА) и других институтов новой структуры мировой власти. Внезапно обнаружилось, что бес­порядки, вызванные протестами против программ МВФ по финансовому самоограничению в одной стране, сопротивле­ние плану ВБ в другой и демонстрации против НАФТА в тре­тьей - элементы общего цикла. В каком-то смысле он получил закрепление на ежегодных встречах Всемирного социально­го форума и на различных региональных общественных фору­мах. На всех такого рода встречах активисты НПО и интел­лектуалы встречаются, чтобы обменяться взглядами по проблемам, вызванным нынешней формой глобализации, и обсудить шансы на появление альтернативной формы. Кроме ^того, каждый общественный форум помогает выделить общ­ность, присущую различным движениям и бунтам по всему ^миру, которые составляют этот цикл. До сих пор кульминаци­ей нынешнего цикла борьбы, по крайней мере - в количествен­ном плане, были скоординированные протесты против ведо-

267Часть 2. Множество

мой США войны в Ираке, которые состоялись 15 февраля 2003 года. В их рамках миллионы людей провели марши в круп­ных городах всего мира. Эта война оказалась последним при­мером проявления глобальной власти, против которой сло­жился цикл борьбы. Организационные структуры и связь, установившаяся между участниками сопротивления в разных местах, сделали возможной массированную, скоординирован­ную мобилизацию общих антивоенных выступлений. Нужно вновь подчеркнуть, что в очередном глобальном цикле общим дая мобилизовавшихся сил являются не только один и тот же враг - независимо от того, называем ли мы его неолиберализ­мом, американской гегемонией или всемирной империей, -но и общие практики, языки, поведение, обычаи, жизненные формы и стремления к лучшему будущему. Другими словами, настоящий цикл - это не только реагирование на вызов, но также проявление активности и креативности. Далее в гла­ве 3.2 мы детально рассмотрим некоторые из общих забот и предложений, которыми вдохновляются указанные движения. Всемирная мобилизация общего в рамках нового цикла борьбы не отрицает и даже не заслоняет собой местную спе­цифику или исключительность каждого выступления. Факти­чески, поддержание связи с участниками других баталий ук­репляет силы и наращивает богатство каждой из них в отдельности. Так, вспомним мятеж, который вспыхнул в Ар­гентине 19-20 декабря 2001 года в разгар экономического кризиса и в разных формах, с успехами и провалами, с тех пор продолжается. Эти события во многих отношениях характер­ны для Аргентины и ее истории. В Аргентине давно сложи­лась ситуация общего институционального распада и развала механизма представительства, отчасти вызванная коррупци­ей, причем как в публичной, так и в частной сферах. Это ока­залось серьезным препятствием для применения обычных политических стратегий по управлению кризисом, таких как оформление конституционного альянса между классами под водительством буржуазии. Протестанты, гремя кастрюлями и сковородками, кричали: «Que se vayan todos!» (пусть уходят все, весь политический класс). Однако финансовый крах так­же очевидным образом связывает кризис в Аргентине с гло-

2.3. Зачатки множества

бальной системой и общей нестабильностью всемирного по­литического организма, прежде всего являющейся результа­том неолиберальной политики МВФ. Из-за валютного кризи­са внезапно стало невозможным обслуживать внешний долг Аргентины, и высоко превозносимый средний класс этой стра­ны оказался в общей для населения многих бедных стран мира ситуации: накопления обесценились, защищенность рабочих мест испарилась, безработица подскочила до небес, а все со­циальные программы потерпели крах. Реакция аргентинско­го населения была мгновенной и креативной. Промышлен­ные рабочие не допустили закрытия своих фабрик и взяли управление ими на себя. Были созданы соседские сети и го­родские ассамблеи, чтобы вести политические дебаты и при­нимать решения. Появились новые виды денег для обеспече­ния автономного обмена, а пикетерос, те движения безработных, о которых мы упоминали выше, стали экспериментировать с новыми формами протеста, вступая в конфликт с полицией и прочими властями. Конечно, все это присуще конкретной на­циональной ситуации, но в то же время речь идет об общем для всех, кто страдает и борется против эксплуатации и под­чинения глобальной иерархии. Аргентинский бунт стал зве­ном глобального цикла борьбы и, в свою очередь, начиная с декабря 2001 года активисты в других странах стали смотреть на Аргентину как на источник новаций и вдохновения¹³⁵.

Глобальный цикл борьбы развивается в форме распреде­ленной сети. Каждая местная схватка функционирует как уз­ловая точка, сообщающаяся со всеми прочими узлами без ка­кого-либо общего центра или места сбора всех данных. Всякая битва остается уникальной и привязана к местным условиям, но в то же время вовлечена в общую сеть. Такая форма орга­низации - наиболее полно реализованный пример концепта множества, который мы сейчас имеем. Всемирное распрост­ранение общего не перечеркивает исключительности каждо­го из участников сети. Новый глобальный цикл борьбы орга­низует и мобилизует множество.

Чтобы в полной мере оценить новизну сетевой формы Р^ганизации множества, полезно противопоставить ей доми-^иРующие организационные формы из нашего недавнего про-

2692.3. Зачатки множества

Часть 2. Множество

шлого. В конце XX века протестные движения, как и бунты следовали двум основным образцам. Первая и более традици­онная форма организации основывается на облике самой борь­бы, и единство здесь организуется под центральным руковод­ством, осуществляемым, скажем, партией. Могли существовать и другие конфликтные оси, важные для движения, на основе к примеру, статуса меньшинства, но они должны были отойти на второй план во имя единства в преследовании главной цели борьбы. История политики рабочего класса полна подобных примеров. Вторая доминантная модель, находящаяся в пря­мом противопоставлении с первой, основана на праве каж­дой группы на автономное выражение своей специфики и ве­дение самостоятельной борьбы. Эта модель, опирающаяся на различия, получила развитие преимущественно в схватках, ос­нованных на расе, тендере и сексуальной ориентации. Обе доминантные модели составляли ясный выбор: либо объеди­ненная борьба под центральным руководством, либо сепарат­ные схватки, утверждающие наши отличия. Новая сетевая модель множества вытесняет оба этих варианта - или, точнее, она не столько сводит прежние образцы к нулю, сколько дает им новую жизнь в измененной форме. Например, во время протестов 1999 года в Сиэтле, которые мы обсудим подробнее ниже, наблюдателей более всего удивили и заинтриговали те группы, которые, как ранее считалось, находились друг к дру­гу в оппозиции - члены профсоюзов и защитники окружаю­щей среды, церковные группы и анархисты и так далее. Там они действовали заодно без всякой центральной, объединяю­щей их структуры, которая подминала бы или отбрасывала в сторону их различия. В концептуальном плане множество за­мещает противоречивую пару «идентичность-отличие» взаи­модополняющей парой «общность-личность». На практике множество дает пример того, как выражение нами своей ис­ключительности не сокращается и не преуменьшается при коммуникации и в сотрудничестве с другими в ходе борьбы -при том, что мы формируем еще больше общих обычаев, прак­тик, правил поведения и стремлений, короче говоря - в слУ" чае глобальной мобилизации и распространения общего. Новый глобальный цикл борьбы многим неизбежно п°'

кажется ужасным, так как, подобно всякой такой схватке, он зависит от соблюдения условия избыточности, мобилизует об­щее, угрожает привычным общественным и политическим организмами, открывает новые альтернативы. Действитель­но, после событий 11 сентября многие комментаторы в сред­ствах массовой информации не замедлили приравнять чудо­вищность движений против глобализации к чудовищности террористических атак. Конечно, в обоих случаях применя­ются насильственные средства, чтобы атаковать правящую глобальную структуру власти¹³⁶. Однако, бесспорно, абсурдно ставить знак равенства между насилием, проявляющемся в раз­бивании витрин в «Макдональдсе» во время демонстрации, и убийством почти трех тысяч человек. Однако мы отложим в сторону проблему насилия до тех пор, пока в главе 3.3 у нас не появится шанс обсудить ее должным образом. Здесь же мы вместо этого просто выделим расходящиеся организационные формы. Новый глобальный цикл борьбы есть мобилизация об­щего, принимающая вид открытой, распределенной сети, в которой нет контролирующего центра, а все узлы свободно проявляют себя. Как говорят эксперты, «Аль-Каида» тоже представляет собою сеть, но это сеть с противоположными характеристиками: подпольная, с жесткой иерархией и цент­ральным командованием¹³⁷. Наконец, и цели у них диаметраль­но противоположные. «Аль-Каида» атакует глобальный поли­тический организм, чтобы реанимировать прежние обществен­ные и политические системы под контролем религиозной власти, тогда как борцы с неолиберальной глобализацией бро­сают вызов глобальному политическому организму, чтобы со­здать более свободный и демократичный мир. Ясно, что не все монстры одинаковы.

В конечном счете, мобилизация общего показывает, что ^Те движения, которые входят в нынешний глобальный цикл борьбы, - это не просто протестные движения (хотя таково их обличье, наиболее четко проступающее из сообщений в сред­ствах массовой информации). Они к тому же позитивны и кре-^ативны. До сих пор мы описывали их позитивный и творчес­кий облик лишь в терминах производства и распространения °бщего внутри самих этих движений. Но мобилизацию обще-

271Часть 2. Множество

го и политический проект по созданию множества нужно рас­ширить, на все общество, и более надежно его обосновать. Мы полагаем, что созидание демократии - это единственный путь, позволяющий закрепить власть множества и, напротив, что множество дает нам общественный субъект и логику социаль­ной организации, которые сегодня, впервые в истории, дела­ют возможной реализацию демократии. План по демократи­зации множества стоит в центре внимания следующей, заклю­чительной части этой книги.

Экскурс 2. Организация: левое множество

Левые силы уже не одно десятилетие пребывают в кризисе. Правые партии не только выигрывали выборы в большинстве стран мира, а политика правого крыла направляла формирование нового глобального порядка, но и многие из сохранившихся крупных ле­вых партий совершили столь заметный дрейф через центр, что ста­ли уже почти неотличимы от правых. Они свертывают государство благосостояния, наступают на профсоюзы, поддерживают и ведут войны за рубежом. Социальная база в виде профсоюзов и промыш­ленного рабочего класса ныне недостаточно мощна, чтобы левые политические партии могли на нее опереться. В сущности, все об­щественные организации, которые раньше составляли «левый на­род», сошли на нет. Однако, по нашему мнению, самое существен­ное заключается в недостаточной концептуализации того, что такое левые силы и что с ними происходит. Главные образцы из старого набора, государственный социализм советского стиля и модель бла­госостояния социальной демократии, глубоко дискредитированы -и поделом. Кое-кто, ностальгируя по прошедшим временам, обви­няет радикалов из академической среды в похищении левой идеи, отказе от практической работы по разумным планам реформирова­ния и затуманивании политических дискуссий до такой степени, что пройти по их лабиринтам по плечу только другим высоколобым ученым мужам. Другие обвиняют приверженцев мультикультура-лизма и политику формирования идентичности в подрыве стерж­невой политической роли левых и сосредоточении внимания на чисто культурных вопросах - вплоть до исключения из повестки дня подлинно политических и экономических проблем¹³⁸. Подоб­ные обвинения - серьезные симптомы слабости левого движения, а также отражение того факта, что оно не генерирует новых идеи, позволяющих разрешить кризис. Левые силы можно возродить и реформировать только на базе новых практик, организационных форм и концепций.

Чтобы говорить сегодня о «новъгх левых», приходится, с одной

2.3. Зачатки множества

стороны, рассуждать в духе постсоциалистической и постлибераль­ной программы, исходя из материального и теоретического разры­ва онтологического расставания с идеологическими традициями, присущими организациям промышленного рабочего класса с их ipy^_TypaMH и образцами производственного управления. С дру­гой стороны, приходится иметь дело с иной антропологической ре­альностью, с новыми агентами производства и субъектами эксплуа­тации, которые выступают одновременно как личности. Активность таких личностей следует считать матрицей свободы и множествен­ности для каждой из них. Тут демократия становится непосредствен­ной целью, и ее нельзя, как раньше, оценивать в либеральных тер­минах - как предел равенства, или в социалистических - как меру свободы. Отныне она должна стать радикальным выражением как свободы, так и равенства без всяких ограничений. Вероятно, когда-нибудь в недалеком будущем мы придем к тому, что можно будет с иронией оглянуться на варварские прошлые времена, когда ради собственной свободы мы должны были держать в рабстве своих бра­тьев и сестер, или бесчеловечным образом жертвовать свободой, чтобы достичь равенства. С нашей точки зрения, свобода и равен­ство могут стать двигателями революционного созидания качествен­но новой демократии.

Как мы полагаем, множество - это понятие, которое, дав назва­ние определенной форме политической организации и политичес­кому проекту, способно помочь в решении задачи возрождения, реформирования или даже воссоздания заново левых сил. Мы не выдвигаем свою концепцию в качестве директивы - «Формируйте множество!». Скорее, мы даем имя тому, что уже появляется, и при­зываем признать свежую социально-политическую тенденцию. Вскрыть ее - важная задача политической теории и мощный инст­румент дальнейшего развития складывающейся политической фор­мы. Чтобы придать нашей концепции более ясные черты, полезно составить список критических замечаний в адрес концепции мно­жества. Скорее всего, некие сомнения появились уже и у многих наших читателей. Мы ответим на некоторые из них, подобно тому, как Маркс и Энгельс составили каталог нападок на коммунизм во втором разделе «Коммунистического манифеста». Это позволит нам исправить ложные впечатления и, кроме того, выделить проблемы, требующие углубленного анализа.

Прежде чем обратиться к критике, нужно отметить, что в этой книге и в других своих работах мы использовали концепт множе­ства в двух вариантах - в зависимости от избранного нами времен­ного горизонта. В первом случае речь идет о множестве sub speck ^aeternitatis, то есть в пределах вечности. Это такое множество, кото-Р°^е> если вспомнить слова Спинозы, разумом и страстью, в сложной

'фе исторических сил порождает свободу, которую он называет >солютной: на всем протяжении истории люди отвергали власть и