Приключения макса клаузена 2 страница

Когда он успевает работать над своими статьями и бро­шюрами? Он их подписывает по-разному: Ика Зорге, Р. Зонтер. За два года в журналах напечатано семнадцать серьезных исследований: «Своеобразный характер возрож­дающегося германского империализма», «Позиция Второ­го Интернационала в отношении послевоенного империа­лизма», «Материальное положение пролетариата в Гер­мании», «Экономическая депрессия в Германии», «Национал-фашизм в Германии». И много, много других, всех не перечислишь. За эти же два года написаны объем­ные работы, которые нравятся самому автору (что бы­вает с ним редко): «Экономические статьи Версальского мирного договора», «Новый германский империализм», «План Дауэса и его последствия».

Из немецких газет он узнает, что его работы получили широкую известность в Германии. Друзья берут их на во­оружение, враги всячески обливают автора грязью.

Да, это тоже борьба. И все-таки Зорге недоволен собой. Активная натура требует действия. Стоять с врагом ли­цом к лицу, принимать прямое участие в схватках с теми, кто посягает на Советское государство, – вот к чему он стремится.

Своими мыслями он делится с новым другом, частым гостем клуба немецких коммунистов Яном Карловичем Берзиным, которого русские товарищи называют Павлом Ивановичем (так уж повелось со времен гражданской вой­ны!). Ян Карлович заходит в клуб послушать доклады на международные темы. «Я ведь тоже в некоторой степени немец, – говорил он посмеиваясь. – По материнской ли­нии».

Берзин согласен: если хочешь драться по-настоящему, нужно драться. Международная обстановка обострилась до крайности. Мировой экономический кризис. А выход из кризиса империалисты всегда ищут в войне против Советского Союза. Похоже на то, что в Германии правя­щие классы берут курс на передачу власти Гитлеру. Для Гитлера война – «освежающий ветер».

Гитлеру вторит японский генерал Танака. Он представил своему императору так называемый секретный «мемо­рандум Танака», где намечена политика «крови и же­леза». Тут дан развернутый план внешней экспансии японского империализма: захватить Манчжурию, Монго­лию, Китай, Юго-Восточную Азию, Индию, Центральную Азию, Малую Азию, Европу, сокрушить США. Войну с Советским Союзом Танака считает неизбежной и необходимой. Бредовые идеи о мировом господстве? Может быть. Но японцы уже действуют. Не так давно Танака вторично послал войска в Шандунь, зарится на Манчжурию, под­бирается к границам Советского Союза, жмет на Чан Кай-ши. Под этим давлением нанкинское правительство разор­вало отношения с Советским Союзом, только что спрово­цировало инцидент на китайско-восточной железной доро­ге, являющейся собственностью СССР. Революция 1925 – 1927 годов в Китае потерпела временное поражение. Толь­ко за два последних года погибло почти полмиллиона революционных рабочих и крестьян. Во главе нанкинского правительства и его армии стоит Чан Кай-ши. Ставлен­ник буржуазии и помещиков, заклятый враг Советского Союза, Чан Кай-ши вполне устраивает империалистов всех стран, и они дружно признали нанкинское прави­тельство, оставив за собой «право открытых дверей», то есть право грабить эту страну, вмешиваться в ее внутрен­ние дела.

От Чан Кай-ши и японских милитаристов можно ждать новых провокаций.

Мы должны быть хорошо информированы о том, что происходит в сопредельных с нами странах Дальнего Во­стока, и в частности в Китае и Японии. Такова логика вещей, продиктованная фактами последнего времени. Со­ветское государство заботится о безопасности своих даль­невосточных границ.

Если бы создать своего рода службу информации на территории Китая... Для подобной работы, разумеется, нужны волевые, умные люди, способные на месте разо­браться в запутанной обстановке, своевременно сообщать о происках Японии в Китае. Да, да, мы, к сожалению, не всегда в срок получаем информацию. Впрочем...

«Могу поздравить!» – говорит Берзин и протягивает Рихарду книжечку, испещренную иероглифами. Зорге в недоумении. Что бы это могло быть? Вертит книжку и так и сяк. Должно быть, на китайском или японском...

«Р. Зонтер. «Новый германский империализм», – го­ворит Ян Карлович с улыбкой. – Только что вышла в То­кио. Я попросил переслать экземпляр. Для тебя...»

Рихард поражен. Его брошюра на японском языке!

Он уходит от Берзина в глубокой задумчивости. А по­том набрасывается на литературу о Дальнем Востоке. Ян Карлович сумел вселить в него жгучий интерес к даль­невосточным проблемам. Китай... Япония... Таинственные страны. Что-то из сказок Андерсена... «В Китае, как из­вестно, живут китайцы...»

Берзин... Откуда он знает о секретном «меморандуме Танака»? Ни в одном из источников Рихард не нашел упоминания о «меморандуме Танака».

И наконец Зорге понял.

При очередной встрече с Яном Карловичем он сказал: «Я заболел Дальним Востоком. Пошлите меня в Ки­тай!» Рихард Зорге стал военным разведчиком. «Военный разведчик должен в совершенстве знать военное дело, – сказал Берзин. – Опыта прошлой войны теперь недоста­точно». И Рихард занялся военным делом.

Оказывается, в Китае живут не только китайцы.

Во всяком случае, в деловой части Шанхая их почти совсем не видно. Недавно тут висели таблички: «Китай­цам и собакам вход запрещен». Здесь хозяин – междуна­родный капитал.

Лучшее, что есть в Шанхае, – это, конечно, Банд – набережная. Каменные громады иностранных банков, офисов упираются в грязную Вампу, по которой снуют ка­тера и джонки. Перегруженные океанские суда медленно уползают из реки в море. На рейде – иностранные крей­сера с развевающимися флагами. Моросит мелкий дождь. Поблескивают зеркальными стеклами автомобили дирек­торов банков, менеджеров. Это «международный сеттль­мент». Рядом – французская концессия.

Зорге неторопливо направляется к Гарден-бриджу. Шанхай... Он наводнен иностранцами. Дельцы-биржевики, русские белогвардейцы, немецкие, американские, англий­ские, французские коммерсанты, советники, эксперты. Ре­зиденты империалистических разведок почти в открытую занимаются сбором сведений. В Вэйхавэе англичане уст­роили военно-морскую базу. Китай остается децентрали­зованным. В каждой провинции засел китайский генеральчик, который чувствует себя полновластным хозяином.

Перед Зорге поставлена задача: создать разведыватель­ную организацию, которая действовала бы на всей терри­тории Северо-Восточного и Юго-Восточного Китая: Хар­бин, Мукден, Шанхай, Кантон.

Прибыли помощники. С одним из них – радистом Мак­сом Клаузеном – Зорге сошелся особенно близко. Это был плотный человек с широким открытым лицом. От всей его фигуры исходило добродушие, в незнакомой обстановке чувствовал он себя свободно, и вообще создавалось впе­чатление, что за свои тридцать лет Макс повидал немало. Так оно и было на самом деле.

Макс Христиансен Клаузен вырос в семье мелкого не­мецкого торговца на острове Нордштранде. Он был учени­ком слесаря, когда его призвали в армию и послали на войну. Служил он в войсках связи радистом. Макс рос на море, и море всегда звало его. Потому-то после войны он стал моряком, устроился на торговое судно линии Гам­бург – порты Балтийского моря. Весной 1922 года вступил в Союз моряков. Но не прошло и двух месяцев, как его арестовали и приговорили к трем месяцам тюрьмы за ак­тивное участие в забастовке моряков.

Впервые в Советском Союзе ему удалось побывать в 1927 году. Советское государство купило у Германии трех­мачтовую шхуну, чтобы пополнить промысловый флот, охотившийся на тюленей. В составе экипажа шхуны был и матрос Макс Клаузен.

До этого он много слышал от товарищей о Советской стране, а теперь вот сам оказался в Мурманске. Он увидел новый мир и пришел к мысли, что только коммунизм мо­жет обеспечить людям счастье. В Мурманске у него завя­залась тесная дружба с советскими моряками. Вернувшись в Гамбург, он вступил в члены Коммунистической партии Германии.

Макс часто рассказывал в Интерклубе морякам о том, что увидел в Советской стране, и жалел, что не довелось побывать в Москве. Он все время рвался в Советский Союз. И мечта в конце концов осуществилась: он увидел Москву.

В Москве Клаузен поступил на курсы радистов и пос­ле их окончания, в марте 1929 года, выехал через Сибирь в Китай. По документам он значился немецким коммер­сантом.

Вскоре Зорге убедился, что имеет дело с талантливым специалистом в области радиотехники. Клаузен стал в группе Зорге экспертом по организации радиосвязи. Он смонтировал портативные радиостанции во многих горо­дах Китая.

По совету Рихарда Макс поселился в небольшом доме в восточной части Шанхая. Мог ли тогда Зорге предпо­лагать, что это приведет к значительным изменениям в жизни его друга Макса!

В самый разгар работы, когда им обоим нужно было выехать в Кантон, Макс заявил: «Я женюсь!» Безмерно удивленный Рихард сдержался, ибо знал: с любовью не шутят, если она обрушивается на вас даже в Шанхае. Так как разведчик в подобной обстановке, при выполне­нии боевого задания, не имеет права совершать подобные шаги без разрешения начальства, Макс поставил обо всем в известность Зорге и просил его совета. Рихард пожелал встретиться с Анни (так Клаузен называл свою невесту). Встретились в ресторане «Астория». После безобидной бе­седы Рихард пригласил Анни на танец.

Что было известно о ней? Русская. Анна Матвеевна Жданкова. Родилась 2 апреля 1899 года в Сибири. Когда ей исполнилось три года, овдовевший отец отдал ее «на воспитание» купцу Попову. У купца прожила четырна­дцать лет. Жизнь была тяжелая. Аню превратили в до­машнюю прислугу. Таскала дрова, расчищала в морозы двор, занесенный снегом.

Потом познакомилась с финским инженером Валениусом, который был в два раза старше ее. Чтобы избавиться от Поповых, вышла за него замуж, хоть и не любила. Во время революции Валениус бежал в Китай. Здесь занялся мошенническими операциями, пытался вовлечь в них Анну. Она возмутилась. Развелась с Валениусом, устрои­лась в госпиталь сестрой милосердия. Вот и вся ее история.

Анна понравилась Зорге. Он был достаточно проница­тельным, чтобы сказать: Макс сделал удачный выбор, на­шел настоящую подругу жизни.

Бытовая сторона жизни не заслоняла главного: рабо­ты. А она требовала большого напряжения, беспрестан­ных поездок по городам огромной страны. Установлена связь с Центром. Посланы первые радиограммы.

Но Зорге ясно сознавал: без помощи людей, хорошо знающих обстановку, успеха не добиться. Такими людьми были японские и китайские журналисты. Он быстро сдружился с иностранными журналистами, аккредитован­ными в Шанхае, свел знакомства с немецкими военными советниками в нанкинских войсках.

Все пристальнее следил он за деятельностью специаль­ного корреспондента газеты «Осака Асахи» японца Одзаки Ходзуми. Недавно Одзаки поместил в своей газете статью, в которой писал: «Возмутительное объявление в шанхайском парке: «Китайцам и собакам вход воспре­щен» снято, но подлинными хозяевами здесь по-прежнему остаются англичане». Как удалось выяснить, Одзаки свя­зан с одной из китайских студенческих групп, настроен­ной прогрессивно, печатает под псевдонимом статьи, разоб­лачающие захватническую политику иностранных держав в Китае.

Через знакомую журналистку Зорге выразил желание встретиться с Одзаки. Японец сказал, что будет рад встрече.

Позже Зорге даст оценку своему новому другу: «Одза­ки был моим первым и наиболее ценным помощником... Наши отношения, как деловые, так и чисто личные, всегда оставались превосходными. Он добывал самую точную, полную и интересную информацию, которая когда-либо поступала ко мне из японских источников. Сразу же пос­ле знакомства я близко подружился с ним».

Обычно Рихард встречался с Одзаки на Гарден-бридж у границы японской концессии. Затем они усаживались в автомобиль и уезжали в какой-нибудь парк, подальше от японской полиции.

У них было о чем поговорить, что сообщить друг дру­гу. Они рассуждали о внешней политике чанкайшистского правительства и об его армии, о перемещениях в верхов­ном военном командовании, о том, какие слои и классы поддерживают нанкинский режим, о зависимости этого режима от Англии и Америки.

Догадывался ли Одзаки, что имеет дело с разведчиком? По-видимому, да. Но он понимал: Зорге так же, как и сам Одзаки, – друг китайского народа, он представляет некие силы, противостоящие империализму. Этого было доста­точно.

В шанхайские вечера по просьбе Рихарда Одзаки ча­сто рассказывал о себе. Родился он в Токио 1 мая 1901 го­да, в семье журналиста. Когда Ходзуми исполнилось пять лет, его отца назначили редактором газеты «Тайвань Ници-Ници Симбун». Семья переехала в город Тайхоку на ост­ров Тайвань. Гористый остров, покрытый рощами камфар­ного лавра, стал колонией Японии в результате ожесто­ченной японо-китайской войны. Населяли его главным образом китайцы, которые ненавидели захватчиков и на каждом шагу оказывали им сопротивление. Тринадцать лет провел на этом острове Ходзуми. Завоеватели силой согнали китайских крестьян с земли, в принудительном порядке заставили работать на плантациях. Рис, чай, са­харный тростник, цитрусовые – все вывозилось в метро­полию. Здесь царил неприкрытый произвол. «Притесне­ния и насилия со стороны японских властей по отноше­нию к порабощенному местному населению вызвали у меня первые сомнения...» – таково впечатление Одзаки от тайваньского периода жизни.

Сомнения не рассеялись и тогда, когда Ходзуми, окон­чив среднюю школу в Тайхоку, отправился в метрополию. В Токио он выдержал конкурс в Первый колледж Итико, лучший в стране, куда принимали только наиболее способ­ных; после колледжа, как правило, открывался путь в То­кийский университет. В 1922 году по совету отца Ход­зуми перешел на юридический факультет Токийского университета и в 1925 году получил степень доктора права.

Еще во время учебы в университете Одзаки понял, что буржуазное право – это право сильного. Подтверждение этой мысли он находил в окружающей действительности. Так, когда в сентябре 1923 года в стране разразилось гран­диозное землетрясение, правящие классы, опасаясь народ­ных волнений, решили направить недовольство масс тя­желым экономическим положением и нераспорядительно­стью властей против коммунистов и «инородцев». Началась дикая расправа: четыре тысячи корейских рабочих было убито, тысячу триста японских революционно настроенных рабочих и крестьян загнали в тюрьмы. Особенно бесче­ловечно расправились жандармы с девятью коммунисти­ческими деятелями. Семью руководителя общества аг­рарного движения Морисаки Генкити бросили в застенок. Облавы на коммунистов и революционно настроенных студентов не прекращались.

Потрясенный этими событиями, Ходзуми оставил уни­верситет и уехал на Тайвань. Как-то роясь в библиотеке отца, он нашел книгу о Фердинанде Лассале, одном из организаторов Всеобщего германского рабочего союза. Мо­лодой человек еще мало был подготовлен, чтобы разоб­раться в путаных оппортунистических взглядах Лассаля, но он открыл другое: сын купца, Лассаль участвовал в ре­волюции 1848 года, считался пламенным агитатором, возвеличивал рабочий класс. Одзаки впервые глубоко заин­тересовался социальными проблемами.

Он возвращается в Токийский университет. Работает научным сотрудником, усиленно штудирует труды Марк­са, Энгельса, Ленина, статьи Сэн Катаяма, вступает в профсоюз «Хёгикай», вечерами посещает «Токийский клуб социальных проблем», где ведутся жаркие споры о судьбах Японии, обсуждаются статьи, напечатанные в журнале «Марксизм». «Большую часть времени я отдавал изучению именно этих трудов...» Одзаки горячо симпати­зировал молодому социалистическому государству.

Блестящий ум, доскональное знание истории и культу­ры стран Азии сделали Одзаки любимцем студентов. У не­го появилось много друзей. Ходзуми был слишком умен, чтобы поверять все свои мысли этим друзьям – ведь большинство из них происходило из имущих классов, каждый готовился стать влиятельным человеком в госу­дарственном аппарате. Друзья могли пригодиться в буду­щем, когда Одзаки окончательно изберет свой путь. А путь был ясен: Одзаки решил последовать примеру отца – стать журналистом; карьера государственного чиновника его не привлекала.

В 1926 году Одзаки устраивается на работу в токийскую газету «Асахи», активно сотрудничает в профсоюз­ной печати, где выступает под псевдонимом «Кусано Генкити» (в память о Генкити Морисаки, брошенном прави­тельством вместе с семьей в тюрьму). Если отец Ходзуми служил газетно-издательскому концерну «Майници», то сам Ходзуми перешел в противоположный лагерь – в «Асахи», хотя мог бы, используя знакомства отца, полу­чить высокую должность в «Майници». Через год Одзаки перевели с повышением в крупную газету «Осака Асахи», а вскоре он получил командировку в Китай. Там-то и со­стоялось его знакомство с Зорге...

Как понимал Рихард, Одзаки был последовательным антифашистом, патриотом своей родины. Он твердо считал, что путь внешней экспансии приведет Японию к гибели.

Таков был новый помощник Зорге. Имелись и китай­ские помощники в Мукдене, Кантоне, Шанхае и других городах.

Три года жизни в Китае... Чем они были наполнены?

Организационной работой. Бесконечными поездками. Встречами. Изучением страны. Рихард вел научно-иссле­довательскую работу, писал. Изучал японский и китайский языки. Он словно предчувствовал, что все это может при­годиться в будущем. Его чемоданы были до отказа набиты научными материалами о Китае. В кругу китайских жур­налистов он цитировал стихи древнего поэта Ли Сянь-юна: «Я исходил страну из края в край... Давно я не был дома, но, как встарь, не знают роздыха копье и щит...»

Это были научные занятия под свист пуль.

В Манчжурии разворачивались события чрезвычайной международной важности.

«Мукденский инцидент», а другими словами – оккупа­ция Японией Манчжурии началась 18 сентября 1931 го­да. В ночь на 19 сентября были оккупированы Мукден и Чанчунь, 22 сентября – Гирин, 18 ноября – Цицикар. Японцам помогал китайский генерал Чжан Цзин-хой. К началу 1932 года почти все главные города и железно­дорожные узлы Манчжурии оказались в руках японцев.

Заняв Северную Манчжурию, японские войска стали концентрироваться на дальневосточной границе Советско­го Союза.

От организации Зорге требовалась предельная опера­тивность. И радиограммы беспрестанно летели в Центр. Японцы вербовали белогвардейцев для организации анти­советских банд, писали о неизбежности войны Японии против СССР – этими акциями, направленными против Советского Союза, японский империализм рассчитывал приобрести союзников в реакционных кругах Европы и Америки. В январе 1932 года японцы предприняли на­ступление на Шанхай.

В это беспокойное время Зорге и его помощники нахо­дились на переднем крае событий. Поездки в Мукден, в Харбин, Чанчунь, Гирин. Зорге видел в Чапэе – китай­ской части Шанхая – ожесточенные бои городской бедно­ты против японских войск. Да, он видел баррикады, объя­тый пламенем Чапэй. Японцы ввели в бой артиллерию, авиацию.

В январе 1933 года Зорге отозвали в Москву. Он выполнил свою задачу. Центр заблаговременно был инфор­мирован о развертывающихся в Китае событиях. Несколь­ко позже, в августе 1933 года, выехали в Советский Союз через Харбин Макс и Анна Клаузен.

И вот несколько месяцев спустя Зорге вновь на Даль­нем Востоке. В Японии...

Как жаль, что рядом нет Макса Клаузена. Они славно потрудились тогда. Для прикрытия Макс весьма умело за­нимался коммерцией – торговал немецкими мотоциклами...

Одзаки вернулся в Японию еще в прошлом году. Он где-то здесь, в Осака, или, может быть, даже в Токио.

Зорге думал о прошлом. В нем есть яркие страницы. Страницы борьбы, подпольной работы. И на каждом шагу подстерегала опасность. Все было... В одной из анкет он почти с афористичной лаконичностью определил сущность своей деятельности: «Профессия – интеллигент. Призва­ние – партийная работа».

Но пора было подумать о будущем. Оно требовало действий.

ЗАПОВЕДИ РАЗВЕДЧИКА

За месяц пребывания в Токио Рихард успел не только ознакомиться с городом, изрезанным бесчисленными каналами и речками, но и нанести визиты представителям служб информации, иностранным пресс-атташе, побывать на всех пресс-конференциях и приемах, вступить в члены токий­ской ассоциации иностранных корреспондентов.

Начал знакомства он с пресс-атташе – руководителя Германского информационного агентства ДНБ Вайзе. Это был типичный «коричневый таракан», приверженец фю­рера. Видно, у Вайзе уже был разговор о Зорге с послом, так как пресс-атташе встретил нового корреспондента до­вольно приветливо. Вайзе с нескрываемым любопытством расспрашивал о нацистском пресс-клубе в Берлине, о знакомых журналистах, о здоровье Функа. Рихард вел себя очень скромно, не набивал себе цену, хвалил продук­цию борзописцев ДНБ и самого Вайзе, поддакивал, прямо сказал, что ему будет трудно в незнакомой стране без помощи такого опытного журналиста, как Вайзе. Пресс-атташе легко клюнул на лесть, обещал помогать на пер­вых порах. Потом они по случаю знакомства обедали в ресторане «Фледермаус».

Следовало также утвердиться в токийской ассоциации иностранных корреспондентов, в этом Вавилоне прессы.

Токийская ассоциация иностранных корреспондентов представляла собой своеобразный мирок со своими непи­саными законами, своим укладом и обычаями. Здесь со­брались представители «шестой державы», пронырливые, жадные до сенсаций, предельно оперативные, не брезгаю­щие ничем, если нужно раздобыть интересный материал. Каждый из них мнил себя полномочным представителем той страны, которая аккредитовала его в Японии, каждый считал, что звезда корреспондента-международника долж­на сиять ослепительно, ибо карьера журналиста – это и политическая карьера. Они любили свою беспокойную работу, нахально ломились в двери японских министерств, проникали в любую щель, подкупали клерков и секретарш, околачивались в притонах и кабаре. Это был легальный шпионаж. И все ради того, чтобы добыть сенсационный материальчик для своей газетенки или журнальчика. Их держали, так как интерес читающей публики к экзотиче­ской стране хризантем и гейш никогда не угасал. Плати­ли, правда, негусто.

Но даже самый ловкий журналист не может быть вез­десущим. Потому-то в ассоциации образовался своеобраз­ный рынок: обмен информацией. Когда назревали важные политические события, вся газетно-журнальная свора объединялась, распределялись обязанности, выбирался ко­ординирующий центр – и наставала эпоха великой соли­дарности и творческого содружества. И неважно, что в данный момент существовали политические трения между странами, представителями которых корреспонденты яв­лялись, журнальной братии нет никакого дела до трений: все они патриоты одной державы – шестой!

Верховодил в ассоциации обычно корреспондент, в со­вершенстве владеющий языком того государства, где ас­социация находилась. В Токио задавал тон некто Бранко де Вукелич, фоторепортер парижского иллюстрированно­го журнала «Вю» и корреспондент белградской ежеднев­ной газеты «Политика», мужчина лет тридцати, высокий, подтянутый, с широким добродушным лицом и хитроваты­ми насмешливыми глазами. Одевался он просто, но изысканно, жил сначала в отеле «Империал», затем перебрал­ся в дом «Банка» в районе Хонго-ку. В Токио он появился 11 февраля этого года, но быстро упрочил свое положение среди «топтателей земного шара», как называли в Японии газетчиков. Вукелич успешно овладевал японским разго­ворным языком. Безукоризненно знал он французский, английский, итальянский, немецкий, испанский. Настоя­щий газетный волк-международник! По национальности серб, по характеру француз, он был женат на датчанке и в своем лице как бы представлял многоязыкую Европу. Бранко слыл щедрым, охотно передавал менее удачливым собратьям редкие снимки, иногда предоставлял им для работы свою хорошо оборудованную фотолабораторию. Злые языки поговаривали, что Бранко по ночам фабри­кует видовые открытки и сбывает спекулянтам, но добро­душный фоторепортер только посмеивался в ответ и не опровергал слухов. Каждый делает деньги, как умеет. Да фоторепортера никто и не осуждал: все жили голодно­вато, и каждая йена была на счету. А у Бранко жена, ребенок. Им даже восхищались: Бранко – проныра из проныр. Его ядовито-зеленую «карточку прессы» видели и в приемной премьер-министра Японии, и в министерстве иностранных дел, и в гостиной известного адмирала X. Като, душителя Советской власти во Владивостоке в 1918 году, бывшего начальника морского генерального штаба. Ворчливый усатый адмирал щеголял знанием рус­ского языка. Но Бранко, к сожалению, не владел этим языком.

Вступление Зорге в ассоциацию прошло без всякой помпы: просто по этому случаю он пригласил собратьев по перу в «Империал», угостил обедом и хорошим вином. Все решили, что он свой парень, не задавака, обычаи «ше­стой державы» блюдет. Вукелич хоть и присутствовал в компании, но ни словом не обмолвился с Зорге. Время еще не наступило. Оба изучали друг друга: опасались, как бы иностранная контрразведка не подсунула подставное лицо – ведь до этого Бранко и Рихард никогда не встреча­лись.

Особенно тщательно готовился Зорге к обеду в немец­ком посольстве. Он понимал, что ему просто-напросто по­везло на первых порах. Обед в посольстве – это вам не какой-нибудь «а ля фуршет», когда пьют и закусывают стоя. На обед попадают избранные. В приглашении ука­зана форма одежды – фрак. Через фрау Отт Зорге разы­скал лучшего портного.

Дипломатический прием начался в восемь часов вечера. Присутствовали высокопоставленные чиновники японско­го министерства иностранных дел, японские журналисты, военные. Зорге усадили на далеко не почетное место. Он пока что был на запятках, и никто не обращал на него внимания.

И только приехавший из Нагои стажер-абверовец под­полковник Эйген Отт, которого посольские упорно не хо­тели принимать за «своего», так как армейский офицер есть армейский офицер – и ничего больше, шумно привет­ствовал Рихарда. Наконец-то в Токио пожаловал прилич­ный человек... Отт все время чувствовал себя отвержен­ным и искренне обрадовался появлению корреспондента. Он сразу же распознал «родственную душу». Фрау Отт успела шепнуть мужу кое-что о высоких покровителях журналиста: Геббельс, Функ. Давно ли Отт издевался над «богемским ефрейтором»!.. Сейчас фрондерства как не бывало. Протягивая руку, Отт вскричал: «Я вас знаю! Мы встречались в «Бюргербрейкеллере»!» У подполковника Отта была хорошая память. Но сейчас он ошибался, а возможно, тоже путал Рихарда с Вольфгангом Зорге. Выгоднее было притвориться, что они в самом деле познакомились в Мюнхене, в пивном погребке «Бюр­гербрейкеллере». Этот погребок уже вошел в историю нацистской партии, стал своего рода Меккой закоренелых фашистов. Погребок был колыбелью знаменитого путча нацистов 8 ноября 1923 года. Гитлер в окружении «золотых фазанов» наведывался сюда каждый год. Рихард расплылся в счастливой улыбке и с чувством пожал руку подполковнику. Так встречаются старые друзья, едино­мышленники!..

Со стороны все это выглядело весьма правдоподобно. Ого, оказывается, доктор Зорге пользуется широкой из­вестностью!.. Рихард не удержался от коварного компли­мента Отту. Он сказал, что именно в «Бюргербрейкелле­ре» фюрер впервые назвал офицеров будущего вермахта «людьми первого сорта». Отт просиял и сразу же предста­вил корреспондента японским военным. Зорге получил приглашение в гости к Оттам. Ведь корреспондент влиятельных газет одной меткой фразой поднял подполков­ника в глазах общества. Конец изоляции и косым взгля­дам!.. А так как от косых взглядов посольских дам больше всего страдала его жена, Отт был вдвойне счастлив.

На обеде фрейлейн Гааз сидела напротив Зорге и не сводила с журналиста сияющих глаз. Над немецкой коло­нией в Токио висела тяжелая, безысходная скука. На­доевшие лица, однообразная жизнь. Все интересные муж­чины женаты и предпочитают проводить досуг в семейном кругу – в увеселительные заведения Асакусу вход им наглухо закрыт. Она видела его жесткое, волевое лицо, мощный лоб с небольшими залысинами, волнистые темно-каштановые волосы. Даже когда он улыбался, пронизы­вающий взгляд его голубых глаз не становился теплее. По мнению фрейлейн, это и был идеал мужской красоты.

Она не любила ездить в воскресные дни в Камакуру, но, когда собралась небольшая компания, куда вошли супруги Отт и Зорге, фрейлейн присоединилась к этой компании.

В Камакуре купались в море, фотографировались на каменных ступенях шестнадцатиметровой бронзовой ста­туи Будды, побывали в синтоистском храме, где хранится зеркало богини солнца Аматерасу. Совсем осмелевшая фрейлейн пояснила, что в самой священной части син­тоистских храмов обязательно хранятся зеркало и меч: зеркало символизирует женщину, которая должна всегда быть лишь отражением мужчины, меч – мужчину, саму­рая. Тут-то Зорге и взглянул впервые на фрейлейн с ин­тересом: ведь он был новичком, и его занимало все, что связано с обычаями японцев. Он извлек блокнот и дело­вито записал притчу о мече и зеркале. Кстати, он сказал своим друзьям, что через несколько дней, 4 октября, соби­рается отметить свое тридцативосьмилетие. Все они дол­жны быть и принять участие в составлении меню. Самый узкий круг...

Рихард отметил свой день рождения. Круг оказался не таким уж узким. Собрались почти все посольские, жена подполковника Отта (сам Отт ускакал в Нагою в артил­лерийский полк), присутствовали даже высокопоставлен­ные японцы. Пили и танцевали в одном из залов «Импе­риала». Об этом отеле японский поэт-коммунист Накано сказал: «Здесь – Европа. И даже собаки здесь говорят по-английски. Здесь – этикет европейский».

Хозяин оказался щедрым и, выбирая вино, показал свой безукоризненный вкус. Все остались довольны. А как он танцевал! Случилось так, что именно в этот день фрей­лейн Гааз оказалась нездоровой. Чаще всего Зорге тан­цевал с фрау Отт. Случилось также, что ему пришлось провожать ее домой. Разгоряченная вином и танцами, она болтала без умолку и сказала, что назначение подполков­ника Отта помощником атташе – дело решенное. Скоро ее супруг вернется в Токио... Последние слова были про­изнесены с грустью. Видно, фрау не любила своего мужа, и он был ей в тягость. А возможно, ей просто нравился приятный кавалер Зорге. Во всяком случае, они выяс­нили, что оба поклоняются Моцарту, и Рихард был при­глашен в дом Оттов послушать игру хозяйки. Корреспон­дент с удовольствием принял очередное приглашение: помощник военного атташе – это уже кое-что!