Фландрия, белград, циндао. 5 страница
Австро-Венгрия самостоятельных планов уже не строила, фактически отдавшись под покровительство Германии. А у германских армии и флота опять возникли два независимых плана. Флотское командование учитывало сильнейшую зависимость западных противников, особенно Англии, от морских перевозок, и представило кайзеру план “неограниченной подводной войны”. Предлагалось в январе 1915 г. издать декларацию, что с такого-то момента прибрежные районы Великобритании и Ирландии объявляются военной зоной. И что всякое торговое судно, оказавшееся в ней, вне зависимости от национальной принадлежности, будет топиться. Причем в декларации следовало предупредить, что “не во всех случаях будет иметься возможность для спасения команд и пассажиров”. Словом, заходить туда суда попросту не должны – иначе пусть пеняют на себя. В проекте фон Поля доказывалось, что таким образом осуществится полная блокада Англии, а это позволит лишить ее сырья и ресурсов и вывести из войны. Кайзер дал согласие, но реализация плана по политическим и техническим причинам была отложена до весны – когда подготовят базы подлодок во Фландрии.
А в армии Фалькенгайну удалось собрать кое-какие резервы, формировались новые дивизии и корпуса. Но чтобы уравнять их по боеспособности со старыми, была начата и общая реорганизация. В дивизиях ликвидировались бригадные структуры и вместо 4 полков оставлялись 3 при сохранении прежнего количества орудий. Таким образом, удельный вес артиллерии значительно повышался, а пехоты – снижался. А освободившиеся бригадные кадры и полки из “старых” соединений направлялись в новые для улучшения их качества, передачи опыта и создания организационного костяка. Данные мероприятия проводились не сразу, а по мере получения для новых дивизий орудий и пулеметов. И впоследствии Фалькенгайн полагал, что благодаря этим преобразованиям и были достигнуты успехи в 1915 г.
Что же касается планов, то Гинденбург и Людендорф предложили перенести главные усилия на Восток. Раз не удалось разгромить Францию, а потом обрушиться на Россию, сделать наоборот. Как они указывали, нужно “поставить на колени Россию”, разбив ее армии, принудить царя к капитуляции и затем снять до 100 дивизий с Востока и перебросить на Запад. Причем в дальнейшем можно было бы обеспечиваться за счет России промышленным сырьем и продовольствием, которого уже не хватало. Фалькенгайн был против. Он сомневался, что “война должна быть выиграна на Востоке”, что Запад в результате такой кампании пойдет на уступки. Он писал: “На безбрежных пространствах России были бы уложены те силы, без которых нельзя обойтись во Франции”. Указывал, дескать, можно ли разгромить Россию вообще – “вопрос, остававшийся совершенно туманным. Опыт Наполеона не вызывал на подражание его примеру”. И стоял за то, чтобы “применить новые корпуса на Западе”. У той и другой точек зрения нашлись сторонники и противники.
Фалькенгайна поддержал Тирпиц, считавший, что с Россией необходимо вообще мириться, а воевать только с Англией и Францией. Но союзником Гинденбурга стал канцлер Бетман-Гольвег. Он утверждал, что наоборот, “война с Англией есть лишь преходящая буря. После нее отношения станут лучше, чем когда-либо”. Поэтому Англия – “бульдог, которого не следует раздражать”. Надо, мол, “победить на континенте, а не бросаться в авантюры, вроде подводной войны”. А мир должен быть достигнут за счет “реакционной России, что не закроет возможности для переговоров с демократическим Западом”. В меморандуме Бетмана приводились доводы, что война против русских популярна и понятна среди всех слоев общественности, и ставил вопрос – “мы должны выбирать между Англией и Россией, чтобы и после заключения мира иметь опору против одного из этих главных врагов”. Откуда следовал вывод – воевать всеми силами против России и искать соглашения с Англией. Ну а на все эти споры наложились опасения, что если русских не разгромить, последуют их новые вторжения в Германию. И главный аргумент – что ослабленная поражениями Австро-Венгрия следующего удара уже не выдержит и рухнет окончательно. Поэтому кайзеру и Фалькенгайну пришлось согласиться с планом Гинденбурга. Основной натиск германской военной машины в 1915 г. переносился на Восток.
ФРОНТ И ТЫЛ.
Кроме фронтовых проблем, в России стали вызревать и тыловые. Ведь если война начиналась при единодушной поддержке народа, то одновременно сразу же пошло и расслоение. На патриотов, стремящихся оказаться поближе к передовой, и шкурников, старающихся быть от нее подальше. В предшествующих войнах, которые велись относительно небольшими силами на ограниченной территории, подобное расслоение на жизни страны сказывалось мало, но в Мировую стало очень заметным. Тыл вообще жил при полной иллюзии благополучия и безопасности. Даже рестораны, кафешантаны, театры и прочие увеселительные заведения функционировали на полную катушку. Разве что в связи с сухим законом водку подавали не в бутылках, а в чайниках, соблюдая внешний декорум. И ни о каком затягивании поясов даже речи не было. Люди продолжали жить, ни в чем себе не отказывая, сыто и избалованно. Тот, кто в мирное время ездил в “Яр” и снимал ложу в Мариинке, продолжали это делать и в военное. И тот, кто отплясывал под гармонику в дешевой пивнухе, тоже остался при своих радостях. Страна стала жить в двух разных системах ценностей. Одна часть населения сидела в окопах, лечила раненых, пыталась как-то наладить снабжение или просто молилась за ушедших на фронт и с волнением ждала от них весточек. Другая держалась лишь за собственные интересы, политиканствовала или внимала политиканам, интриговала, всласть пила и ела, а к войне относилась в качестве “болельщиков”. Правда, болели все-таки за свою “команду”, но если она “играла” не так, как от нее ждали, могли и освистать, перемыть кости “игрокам” и начать глубокомысленные обсуждения, не пора ли сменить тренера…
Война вела к обострению старых и возникновению новых конфликтных ситуаций. Одной из старых являлось противостояние “власти” и “общества” (в тех или иных формах продолжающееся до сих пор). Противостояние это в значительной мере был надуманным и раздутым искусственно, причем со стороны “общества”. Которое, если разобраться, во все времена представляло собой немногочисленную кучку демагогов и их состоятельных спонсоров, объединенных двумя принципами – желанием дорваться до власти и привычкой говорить от лица “всего народа”, не меньше. И к тому же на физиономию нашей “прогрессивной общественности” во все времена накладывало свою печать русское западничество – в худшем, патологическом смысле этого слова.
В последующих попытках осмыслить события в России много писалось о влиянии масонов, хотя утверждения эти, как правило, бездоказательны, а приводимые фактические данные весьма противоречивы. Но, не имея тут возможности разбирать все “за” и “против”, хочу отметить несколько важных моментов. Русское масонство, в отличие, скажем, от французского, никогда не являлось монолитной идейной и организационной силой. За время своего существования оно произвело на свет разве что бездарный путч декабристов. В России возникали и “самодеятельные” ложи, выдумывавшие собственные уставные правила, вроде разрешения принимать женщин или широкой саморекламы. А на примерах тех, чью принадлежность к масонству можно считать определенной (кн. Львов, Керенский и др.), видно и то, что что у них не существовало не только общей линии, присущей заговору, но и внутреннего единства – стоило кому-то из них попасть во “власть”, как он становился не проводником политики остальных, а наоборот, врагом для них. А вот идеи западничества действительно становились мощным объединяющим фактором для широкого спектра демократической и либеральной общественности. Так какая, собственно, разница, кто из лидеров оппозиции был масоном, а кто нет, если те и другие дружно хаяли все отечественное в противовес зарубежному и огульно фрондировали “реакционному режиму”?
В августе 14-го “общественность”, как и весь народ, поддержала царя и правительство. Но прошло всего несколько месяцев, и союз с властью стал либералов уже стеснять. Они не умели конструктивно сотрудничать, они выросли сугубо в оппозиции и свой рейтинг завоевывали и поддерживали только “негативом”, нападками на реальные или кажущиеся недостатки. А теперь получалось – не имели возможности себя проявить. В целом, оставались еще лояльными. Все же неудобно было сразу поворачивать на 180 градусов, да и в массе “электората” господствовали патриотические настроения. Однако стали уже проклевываться и привычные тенденции – потребность громить и клеймить. Повод? А война идет не так победоносно, как ожидалось. А поскольку западные державы были заведомо вне критики, значит виновата одна лишь “отсталая” Россия, ее “режим”. И пошло обычное цепляние к каждому недостатку, слухи о “катастрофах”, скрываемых от общественности. Претензии к недостаточной “открытости” со стороны военных – ну почему бы не опубликовать секретные оперативные данные? Да и цифры потерь германская пропаганда называла куда большие, чем официальные данные, сообщаемые Думе из военного ведомства. Верили, конечно же, чужим, а не своим – это и в те времена водилось у нашей общественности. Благодатной почвой для перехода в столь милое обличительное русло стали и недостатки снабжения. И лидер кадетов П.Н. Милюков уже высказывал предложение “возобновить войну с властью”, хотя большинство его еще не поддержало.
Одну из новых проблем породило введенное с началом войны “Положение о полевом управлении войск”. В нем определялось: “Территория, предназначенная для развертывания и действий вооруженных сил, а равно для расположения всех их тыловых учреждений, составляет театр военных действий”. И высшая власть на этой территории принадлежала Верховному Главнокомандующему. А на своих участках, соответственно, главнокомандующим фронтами, командармам и т.п. Писалось “Положение” в расчете, что Верховным будет царь, и тогда никаких противоречий не возникало. На деле же им стал великий князь Николай Николаевич, и возникла система “двоевластия”. В тыловых губерниях власть по-прежнему принадлежала правительству, а в прифронтовых – военным органам, и 3.10.14 г. при Ставке была создана канцелярия по гражданской части во главе с кн. Н. Л. Оболенским – как бы второе правительство. Возникали многочисленные недоразумения, когда распоряжения двух властей противоречили друг другу, когда малокомпетентные в делах управления военные начальники вносили путаницу в работу гражданских учреждений. Это вызывало жалобы со стороны министров – и в данном случае критика охотно подхватывалась и раздувалась “обществом”. Причем самого Верховного Главнокомандующего не трогали, он был слишком популярен – мишенью избрали его начальника штаба Янушкевича. Однако у подобного явления имелась и обратная сторона, обычно упускаемая из внимания. Если в прифронтовой полосе проявлялись недостатки военных властей, то в тылу власти продолжали действовать вполне “по-мирному”. Их война если и касалась, то отголосками, опосредованно. И порой ох как не хватало какого-нибудь лихого штабс-капитана, который грохнул бы кулаком по столу: “Обеспечить! И никаких отговорок слушать не желаю!”
Застаревшей проблемой тыла оставалась и возня вокруг Распутина. Насчет этого нагорожено столько домыслов и небылиц, что пожалуй, феномен “старца” нуждается в отдельном пояснении. Изображают его и монстром и сексуальным гигантом, захватившим царя под свой контроль. И чуть ли не впрямь “святым”. На самом деле, конечно, он не был ни тем, ни другим. А просто сибирским хитроватым мужиком себе на уме, умевшим и пыль в глаза пустить “святостью”, и не чуравшимся грешных земных удовольствий. Мистический настрой царя и особенно царицы, нервной и больной женщины, создали потребность в некой духовной поддержке, и у Распутина было несколько предшественников, причем их выбор колебался в очень широком диапазоне от шарлатана Папюса до честного и твердого христианина епископа Феофана, ректора Санкт-Петербургской духовной академии. Но именно он-то и ввел к царю Распутина, в котором сильно ошибался – счел, что государю будет полезно общение с человеком из народа, простым и богобоязненным мужиком. И к тому же отличным знахарем, способным врачевать методами традиционной медицины и заговаривать кровь, что было очень важно при гемофилии наследника. Кстати, “открыл” Григория для высшего света не кто иной как великий князь Николай Николаевич. А богословские рассуждения Распутина и его умение преподнести себя произвели впечатление на многих видных церковных деятелей.
Даже Милюков, один из самых ярых противников царя, в своих мемуарах признает: “У трона Распутина не было”. По свидетельствам всех современников, он появлялся во дворце раза 4 в год, обычно – когда требовались его лечебные услуги. Появлялся всегда трезвый, благообразный, а с царем говорил на религиозные темы или о “нуждах народа”. Секрет возвышения Распутина и его влияния был в другом – на него пошла мода. Раз он был принят в семье монарха, его стали осаждать видные господа, а особенно дамы. Для лечения, поучения или просто чтобы не отстать от других. Возникла ситуация, каковые мы наблюдаем и в наши дни – когда женщины, и именно из богатых семей, мающиеся от безделья и углубленные в болезненные самокопания, начинают посещать кружки всяких “гуру”, “целителей” или сомнительные секты. “Старец” этим стал пользоваться – а чего ж, если само в руки плывет?
Психологом он был неплохим, прекрасно понял, что нужно его “прихожанкам” с их комплексами. Они в своей жизни привыкли, что им повинуются, исполняют все капризы – а он помыкал ими, требовал “смирять гордыню”, за столом “благословлял”, засовывая им в рот еду грязными пальцами. Унижал, грубил, заставлял мыть полы – и нравилось, доставляло доселе неизведанное мазохистское удовольствие. Или, скажем, вел гурьбу великосветских дам с собой в баню, а попутно приглашал нищенок. Там с предельной откровенностью разъяснял, насколько те и другие без одежды равны, приказывал аристократкам мыть себя и оборванок, а потом поменяться с ними нарядами. Собственно, в сибирских деревнях мужики и бабы испокон веков мылись вместе, но у экзальтированных столичных дам такие мероприятия вызывали куда более острые ощущения. Постепенно “старец” хамел, войдя во вкус положения – которое создал себе не он, а слетевшееся к нему окружение. И влияние на те или иные назначения и решения действительно стал оказывать. Но через тех, кто сам перед ним заискивал. Ему-то ведь знаменитые записочки “милай дарагой” ничего не стоили. Часто Гришка просто блефовал, изображая всемогущество. Если получал отпор – смирялся. А кто-то и выполнит – вдруг на будущее пригодится? И уже оказывается у Распутина на крючке. И на царскую чету он все же влиял, но опять не прямо. А через тех придворных, которые возле него увивались – и считали важным узнать мнение “старца” по тому или иному вопросу. Чтобы этим мнением блеснуть перед государем или царицей и собственное положение упрочить. Но сам Распутин выгоду от этих афер имел небольшую, да ему, по мужицким понятиям, немного было и нужно – кутнуть, попить, чтоб цыгане плясали. Сохранились журналы наружного наблюдения, свидетельствующие, что удовольствия он предпочитал далеко не “святые”, но незатейливые.
А на широкую основу бизнес на Распутине организовал А. Симанович, числившийся придворным ювелиром, но больше промышлявший организацией в столице фиктивных “клубов” с игорно-бордельной подкладкой. Сориентировавшись, какую выгоду можно извлечь, он стал у Григория “личным секретарем” – и уже сам определял ассортимент услуг и таксу. А уж с Симановичем позже установила взаимовыгодные контакты влиятельная группа банкиров и промышленников – Гинзбурги, Бродские, Варшавский, Слиозберг, Шалид, Гуревич, Мандель, Поляков, Рубинштейн. И стала делать свой “гешефт”, используя связи Распутина или просто спекулируя на наличии таких связей. Самому “старцу”, кстати, с этого все так же перепадали крохи – то шубу подарят, то часы, то счета в ресторане оплатят.
Характерно, что первыми раскусили Гришку именно те, кто сперва обманулся в нем – великий князь Николай Николаевич, епископы Феофан и Гермоген, иеромонах Илиодор. Но Распутин был человеком мстительным. Каким образом сработали пружины, неизвестно, но большинство его обличителей за это поплатились. Гермоген был исключен из Синода и отправлен в Жировецкий монастырь, Илиодор – во Флорищеву пустынь, Феофана перевели из столицы в Симферополь. Опала постигла и таких его противников, как митрополит Антоний и епископ Антоний Тобольский, вынужден был уйти председатель Синода митрополит Владимир. И может быть, самый большой вред, который нанес Распутин, как раз и касался закулисных махинаций в делах церкви. Министр Кривошеин писал: “Делаются и готовятся вещи отвратительные. Никогда не падал Синод так низко… Если кто-нибудь хотел бы уничтожить в народе всякое уважение к религии, всякую веру, он лучше не мог бы сделать…”
Против Распутина выступали и лучшие представители государственной власти – Столыпин, Коковцов. Но одновременно он стал и удобнейшей мишенью для нападок со стороны “общества” – бей, не промахнешься. И в центре внимания мгновенно оказывалась любая пьянка, которая купцу или заводчику в вину не поставилась бы. А у дверей бани, куда Гришка водил дам, специально дежурили фотокорреспонденты. Все это обрастало слухами и домыслами. Грязные сплетни марали уже и честь царицы и царевен. Однако на просьбы об удалении Распутина царь всегда реагировал болезненно. Надо сказать, что далеко не всегда он бывал таким принципиальным, и в угоду “общественному мнению” порой жертвовал куда более ценными фигурами – министрами, военачальниками. Но в данном случае полагал, что общество лезет уже не в государственные, а в его личные дела. И как раз из-за массы явной лжи считал клеветой и реальные факты. Дворцовому коменданту Н.В. Дедюлину (тоже противнику “старца”) царь говорил: “Он хороший, простой, религиозный русский человек. В минуты сомнений и душевной тревоги я люблю с ним беседовать, и после такой беседы мне всегда на душе делается легко и спокойно”. В общем-то царь был прав в одном отношении. Он понимал, что для либералов Распутин – только зацепка. А не станет его, найдется другая. И шел “на принцип”. Но с началом войны проблема приобрела и новые оттенки. Поклонницы “старца” уверяли, будто его заступничество теперь особенно важно, и он настолько обнаглел, что не постеснялся написать Верховному Главнокомандующему, что хочет приехать в Ставку. На что Николай Николаевич ответил лаконичной телеграммой: “Приезжай. Повешу”. Больше к нему Гришка не навязывался. Зато для вражеской пропаганды столь одиозная фигура стала настоящим подарком. Немецкие газеты вовсю перемывали отношения семьи Романовых и Распутина, само вступление России в войну объяснялось его влиянием. И дошло до того, что зимой 1914-15 гг немецкие аэропланы разбрасывали над русскими окопами открытки, где на одной половине бравый кайзер с аршином в руках измерял длину своей пушки, а на другой – унылый Николай мерил детородный орган Гришки.
России пришлось с первых же месяцев сражений столкнуться с еще одним грозным явлением – шпионажем и подрывной работой противника. Так, в феврале 1915 г. много шума наделало “дело Мясоедова”. С подачи “прогрессивной общественности”, уже в начале ХХ в. однозначно ненавидевшей и поливавшей ядом отечественные спецслужбы, родилась версия, будто это дело было чуть ли не сфабриковано, дескать – понадобились козлы отпущения, чтобы свалить вину за военные неудачи, вот и придумали шпионов. К действительности такие утверждения и близко не лежали. Это была одна из крупнейших и самых успешных операций русской военной контрразведки. Хотя акцентирование внимания именно на Мясоедове в данном случае неправомочно. Он являлся лишь мелким агентом, к тому же до войны уже засветившимся (тогда дело закрыли из-за недоказанности), а потому использовался даже не как штатный шпион, а сдельно (в частности, поручили достать схему позиций 10-го корпуса 10-й армии, за что обещали 30 тыс. руб. – и что любопытно, за вычетом 10% посреднику). Но к раскрытию огромной сети, с которой был связан и Мясоедов, были привлечены почти все сотрудники русской контрразведки, руководили операцией начальник контрразведки Генштаба М.Д. Бонч-Бруевич и ас сыскного дела полковник Батюшин, расследование вели следователь по особо важным делам действительный статский советник В.Г. Орлов, следователь Варшавского окружного суда П.Матвеев, товарищ прокурора Варшавской судебной палаты В.Жижин, член военно-судебного ведомства ген. Цеге фон Мантейфель. И примерно в то же время, когда в Ковно взяли с поличным Мясоедова при передаче материалов агенту Фрайбергу, обыски и аресты прошли в 80 российских городах!
Уголовных дел было возбуждено несколько. По тому из них, которое касалось резидентуры, окопавшейся в Либаве (Лиепая) под крышей так называемого “Эмиграционного бюро” и “Северо-западной судовой компании”, суд приговорил к смертной казни Мясоедова (заодно обвиненного в мародерстве), его супругу Клару, Фрайберга, барона Грутурса, Фрайнарта, Фалька, Ригерта и Микулиса. При утверждении приговора Верховный Главнокомандующий троим наказание смягчил, Фрайнарту и Грутурсу заменил каторгой, а Кларе Мясоедовой – пожизненной ссылкой. Ну а в фокусе внимания “общественности” оказалось именно это дело по причине… национальности большинства осужденных. Газеты, финансируемые Гинзбургами и Рубинштейном, еврейская фракция Думы и т.п. подняли вой. Причем о шпионаже как бы и забылось. А писали – “в России евреев вешают”! За ними выразили возмущение и соответствующие зарубежные круги. Ну и свои либералы присоединилась, не желая прослыть “черносотенцами”. Так и внедрилось в историю якобы спорное “дело Мясоедова”, заслонившее правду о всей контрразведывательной операции. Хотя дело это сохранилось, находится в Российском государственном военно-историческом ариве, и желающие исследователи могли бы и проверить вместо того, чтобы повторять байки заказных газетчиков.
Однако у контрразведки и других дел хватало. Было раскрыто несколько случаев классического “салонного” шпионажа – обычно через дамочек не слишком строгого поведения. Таковым занималась, например, некая Магдалена Ностиц. А на Гороховой в Питере, под носом у Сыскного отделения, две интеллигентных особы, поддерживающие регулярные связи со Швецией, организовали в уютной квартирке натуральный сексодром, куда приглашали только старших офицеров, предпочтительно генштабистов. Заманивали возможностью поразвлечься и офицерских жен, страдающих без мужской ласки и, конечно, делящихся с “подружками” тем, что пишут с фронта мужья. Имелись и случаи шпионажа в прифронтовой полосе. Контрразведкой были разоблачены и арестованы ротмистр Бенсен, завербованный еще до войны, двойные агенты Сентокоралли, Затойский и Михель, австрийская шпионка Леонтина Карпюк. Успел сбежать с секретными документами штабс-капитан Янсен, комендант штаба корпуса. Но такие направления шпионажа были лишь “цветочками”. Куда большую опасность представляли разные фирмы и банки, связанные с Германией. Как уже отмечалось, неравноправный договор 1904 г. привел к очень широкому внедрению немцев. Только в одной Москве действовало свыше 500 германских фирм. И с началом войны они никуда не исчезли – а оказались уже как бы российскими.
Сменили вывески, заблаговременно переоформились на русских владельцев. А в некоторых граждане Германии выехали, оставив за себя доверенных лиц, продолжающих выполнять поручения руководства, пересылаемые через нейтральные страны. Контрразведка об этом знала, но… ничего не могла поделать в рамках существующего законодательства. Скажем, с немцами были прочно связаны или контролировались ими Внешнеторговый банк, Сибирский, Петроградский международный, Дисконтный и Азовско-Донской банки, несколько крупнейших страховых компаний, в том числе общество “Россия”. Германские подданные были хозяевами “российско-американской” резиновой компании “Треугольник”, обувной фабрики “Скороход”, транспортных компаний “Герхардт и Хай”, “Книп и Вернер”, филиала американской компании “Зингер”. Ну а русские электротехнические фирмы даже сохранили названия тех, чьими дочерними предприятиями они являлись – “Сименс и Хальске”, “Сименс Шукерт”, АЕГ.
Готовым каналом для подрывной работы стали и революционные организации. Опыт их использования уже имелся у различных стран. Так, в Русско-японскую были зафиксированы контакты японской разведки с польскими социалистами. Вполне вероятно, что японцы, а скорее даже их союзники англичане, давно освоившие методику подкармливания революций, приложили руку к цепочке восстаний, прокатившихся тогда на флоте – морская крепость Свеаборг, “Потемкин”, “Очаков”, “Память Азова”… А ведь основная борьба как раз и велась за обладание морем. С начала Мировой противник сделал ставку на большевиков. Причем напомним, что в самой Германии социалисты однозначно поддерживали свое правительство, утверждая, что по Марксу и Энгельсу, борьба против России, “самой реакционной в Европе державы” – это борьба оправданная и заслуживающая только одобрения. А.Бебель говорил: “Земля Германии, германское отечество принадлежат нам, народным массам, больше, чем кому-либо другому. Поскольку Россия опередила всех в терроре и варварстве и хочет напасть на Германию, чтобы разбить и разрушить ее,… мы, как и те, кто стоит во главе Германии, остановим Россию, поскольку победа России означает поражение социал-демократии”. Еще в августе германские профсоюзы постановили прекратить на время войны все забастовки, отказаться от требований повышения зарплаты. А лидеры социал-демократов заявляли: агитация против войны – не только предательство по отношению к родине, но и к товарищам по армии.
Российским социал-демократам до такого отношения к своей стране было далеко. Правда, Плеханов занял патриотическую позицию, призывал “защитить демократию от тевтонского варварства”. Но поддержали его далеко не все. Те, кто порадикальнее, жаждали разрушения Российского государства, и в этом становились прямыми союзниками врага. А они были и самыми энергичными, имели наибольшее влияние в рабочей среде – да ведь и состав этой среды в войну значительно изменился, пополнился людьми случайными, шкурниками и люмпенами, искавшими на оборонных заводах брони от призыва и занявшими места патриотов, ушедших на фронт. Уже в ноябре 1914 г. была арестована большевистская фракция Думы – за враждебную пропаганду. В прокламациях, распространявшихся этими “народными избранниками”, открытым текстом писалось: “Для России было бы выгоднее, если победит Германия”. А при обысках обнаружились полные наборы шпионских аксессуаров – наборы подложных паспортов, шифры, листовки. В феврале их судили. И что, повесили? На каторгу отправили? Да нет, всего лишь ссылкой отделались.
А в Германии в лагерях военнопленных стал действовать “Комиссия помощи пленным”, образованная в Берне при участии Ленина и Крупской. Продуктовые посылки с родины до русских узников не доходили, зато во все лагерные библиотеки регулярно поступала ленинская газетенка “Социал-демократ”, приходили письма и брошюры соответствующего содержания, наезжали агитаторы. И разумеется, делалось это не без ведома германских властей. Впрочем, позицию Ильича весьма точно подметил британский посол в России Бьюкенен: “Для большевика не существует ни родины, ни патриотизма, и Россия является лишь пешкой в той игре, которую играет Ленин. Для осуществления его мечты о мировой революции война, которую Россия ведет против Германии, должна превратиться в гражданскую войну внутри страны. Такова конечная цель его политики”.
Одновременно враги делали ставку и на сепаратистов. Австрийский канцлер Бертольд указывал: “Наша главная цель в этой войне – ослабление России на долгие времена и с этой целью мы должны приветствовать создание независимого украинского государства”. О том же писал министр М. Эрцбергер – дескать, общая цель Центральных Держав “отрезать Россию от Балтийского и Черного морей”, а для этого необходимо “освобождение нерусских народов от московского ига и реализация самоуправления каждого народа. Все это под германским верховенством и, возможно, в рамках единого таможенного союза”. В лагеря военнопленных поехали финансируемые австрийцами галицийские профессора, агитаторы украинских сепаратистов (их называли “мазепинцами”). Собственно, слова “украинец” тогда еще в ходу не было. В австро-венгерских владениях их называли “русинами”. А в Российской империи учет велся не по национальности, а по вероисповеданию. Если нужно было отметить место рождения, употребляли термин “малороссы”, а сами себя они чаще всего называли “русскими”. Но уроженцев Малороссии в австрийских лагерях стали отделять от уроженцев центральных губерний и внушали, что они принадлежат к совершенно другой нации, “украинской”, и у них совершенно другие интересы, отличные от русских. В Германии возникла “Лига вызволения Украины” под руководством пангерманиста Хайнце и особый штаб для контактов с украинцами, который возглавил регирунгс-президент Шверин. На “украинский вопрос” были нацелены столь видные идеологи как П.Рорбах и А.Баллин. Активной союзницей немцев и австрийцев стала униатская церковь, надеявшаяся занять в отделенной Украине господствующее положение. Через германские посольства в Константинополе и Бухаресте на Украину стали засылаться эмиссары и агитационная литература. Хотя в то время подобная пропаганда ни малейшего успеха не имела, что признавали и сами активисты “Лиги”.
Отличной базой для развертывания подрывной деятельности стала Финляндия. Здесь были сильны сепаратистские настроения и прогерманские симпатии. К тому же эта часть Российской империи имела собственную конституцию, свою юрисдикцию, свое внутреннее самоуправление. И перед войной, например, в Ганге (Ханко) начали вдруг строить прекрасную гавань – с молами, волнорезами и т.п. Якобы для торговых судов, хотя центра торговли там отродясь не бывало. Новая гавань не была защищена никакими укреплениями, и от согласования планов строительства с военным ведомством местное руководство уклонялось. В общем, получалась удобная база для высадки десанта вблизи столицы и баз Балтфлота. Адм. Эссен несколько раз докладывал об этом наверх, однако все оказывалось тщетным, вмешиваться во “внутренние” дела финской администрации русские власти не имели права. Тогда Эссен предупредил, что в случае войны просто взорвет опасную гавань. Что и сделал. А германский посол в Швеции Рейхенау уже 6.8.14 г. получил от канцлера инструкцию – обещать финнам создание суверенного государства. В Финляндии началась тайная вербовка добровольцев в Германию – под Гамбургом для них был создан специальный лагерь, где готовили десантные части для “освобождения” своей страны. Об этом стало известно российским правоохранительным органам, неоднократно сообщалось финским властям. Только все сигналы спускались на тормозах, и реальных мер по пресечению деятельности вербовщиков не принималось.