Самый человечный человек. Coco из Гори 4 страница

Но все это было потом. А пока что налет прошел блестяще, Ленин посмеивался, а ЦК был в бешенстве. Эти грузины не только не распустили боевиков, но провели свою операцию практически сразу же после съезда, вопреки его решениям, словно бросив вызов осторожному большинству. Такое нельзя было оставлять безнаказанным, организаторы «экса» должны поплатиться за самоуправство. ЦК постановил провести партийное расследование этого дела, но не прислал своих людей, а поручил его Кавказскому областному комитету. Там в то время преобладали меньшевики, которые только и ждали возможности свести счеты с Кобой, тем более что и денег от этой дерзкой операции им не досталось, все ушло большевикам.

Коба и его джигиты еще и облегчили своим противникам эту задачу. Они получали санкции на свои налеты с одним условием: что бы ни случилось, даже тень подозрения не должна упасть на партию. В случае провала все должно выглядеть так, словно бы операцию проводила самостоятельная, не связанная с РСДРП группа. И, выполняя это решение, непосредственно перед «эксом» все его участники вышли из партии. Этот наивный маневр едва ли смог бы обмануть полицию, а вот областной комитет воспользовался — еще бы не воспользоваться, когда тебе так подставляются! Не надо было даже трудиться исключать Кобу, достаточно только сказать «аминь». Что и было сделано.

И снова, второй раз в жизни, Иосиф отлучен от революционного движения, снова он оказался в отчаянном положении — для него, профессио-

нального революционера, исключение из партии было полным жизненным крахом и вдобавок ко всему потерей источника существования. Конечно, это не навсегда, ЦК во всем разберется, но работать в Тифлисе для него стало невозможно и жить тоже не на что. И тогда он решает перебраться в Баку, где было большим влияние большевиков. Там он мог на что-то рассчитывать — и действительно, там ему дали работать, он даже снова занимается организацией боевой дружины. Когда и как Коба урегулировал отношения с партией, точно неизвестно, но он сделал это достаточно быстро. И действительно, неужели меньшевики думали, что они так просто исключат из партии одного из виднейших социал-демократов Кавказа?

Като

Может быть, Иосиф и не уехал бы в Баку так поспешно, но в его жизни появились новые обстоятельства — необходимость кормить жену и крошечного сына. Он был достаточно привлекателен и никогда не страдал от недостатка женского внимания, тем более что в среде революционеров «половой вопрос» ни в коей мере не являлся вопросом, отношения там завязывались легко — впрочем, столь же легко и разрывались. Однако в этом случае все с самого начала было по-другому.

Противники Сталина утверждают, что у него был отвратительный характер. Это вопрос спорный, как и почти всегда в жизни: для кого-то характер отвратительный, а кому-то очень даже нра-

вится. Но почему утверждается, что он был нехорош собой? Достаточно взглянуть на фотографии того времени, чтобы убедиться, что это не так. В последнее время было найдено медицинское дело Сталина, из которого явствует, что рост у него был около 170 сантиметров — а в молодости, наверное, еще немного выше, поскольку с годами рост человека уменьшается. Правильные черты лица, оспенные рябины на архивных фотографиях не видны — значит, не таким уж он был и рябым, вдохновенное лицо миссионера, блестящие глаза, что могло говорить о горячем нраве, а могло и о начинающемся туберкулезе. Нет, весьма и весьма привлекательный молодой человек, не говоря уже о внутреннем огне и о романтическом ореоле, который окружал этого отчаянного революционера...

Горячей осенью 1905 года, когда Иосиф перемещался с одной конспиративной квартиры на другую, товарищ по партии Александр Сванидзе привел его переночевать к себе домой. Сванидзе жил вместе с тремя сестрами, одна из которых была замужем, а мужем ее оказался не кто иной, как... Александр Монаселидзе, тот самый, в доме у которого Coco проводил лето после исключения из семинарии и вместе с которым они строили планы дальнейшей революционной работы. Надо ли говорить, сколь радостной была встреча! Поначалу мужчины пытались сохранить визит в тайне от сестер, но, когда стало ясно, что Иосиф в этом гостеприимном доме задержится, они все равно познакомились. Александра была замужем, Машо не произвела на гостя особого впечатления, но вот Екатерина, Като...

Екатерина отнюдь не была крестьянкой, как почему-то принято считать, они с сестрой Александрой были известными в городе портнихами. Настолько известными, что в число их клиенток входили жены генералов, крупных чиновников и других влиятельных людей, и квартира их считалась вне подозрений — еще бы, в ней такие люди бывают! Сталин мало рассказывал о своей первой жене. Но как-то раз обмолвился одной из знакомых: «Вы не представляете, какие красивые платья она умела шить...» Работа и революция оставляли мало времени для сердечных дел, однако роман развивался своим чередом, и в июне 1906 года Иосиф и Екатерина решили пожениться, несмотря на то, что в их положении это оказалось не так уж и просто.

Общепринятым порядком это было невозможно сделать: представьте себе — человек, находящийся на нелегальном положении, в розыске, приходит регистрировать брак! Можно было, конечно, зарегистрироваться по фальшивому паспорту — в то время Иосифа звали, кажется, Галиашвили, да... Но Екатерину это ни в коей мере не устраивало, несмотря на то что в таком случае она считалась бы перед всеми замужней женщиной, госпожой Галиашвили, — чем плохо-то? Нравы на Кавказе были строгими, не дай бог заподозрят в распутстве, пойдут потом языки чесать. Но Екатерина была непреклонна: они должны пожениться под своими настоящими именами! Для нее, глубоко верующей, гражданские формальности вообще были не важны — пусть их и вовсе не будет! Ей достаточно было церковного венчания, даже тайного, ни в каких книгах не записанного, но так,

чтобы перед Богом объявили мужем и женой Иосифа и Екатерину. Перед мужчинами встала нелегкая задача: на такое венчание ни один священник не соглашался. Но в конце концов дело устроилось само собой: Михаил случайно на улице встретил еще одного их семинарского товарища, священника церкви Святого Давида Кита Тхинвалели. И тот согласился помочь старым друзьям с условием сохранить все в тайне от настоятеля. В ночь с 15 на 16 июля 1906 года Иосиф и Екатерина обвенчались, и сей факт был даже занесен в метрическую книгу — не будет же настоятель, в самом деле, бегать в полицию с каждой записью! Гражданский брак Като регистрировать не стала, оставив также свою девичью фамилию, несмотря на то, что ждала ребенка. Перед Богом она была чиста, а людского осуждения не боялась.

«Почти не было случая, чтобы революционный интеллигент женился на верующей, — писал впоследствии Троцкий. — Это просто не отвечало нравам, взглядам, чувствам среды. Коба представлял, несомненно, редкое исключение. По взглядам он был марксистом, по чувствам и духовным потребностям — сыном осетина Бесо из Диди-Лило». Действительно, несмотря на общение с революционерами, которым слово «целомудрие» было смешно как нечто из «поповского лексикона», Иосиф во многом сохранил простую здоровую мораль человека из народа. Он ни тогда, ни потом не был «передовым» мужем, но и Екатерина ни в коей мере не была «передовой», эмансипированной супругой. Это была настоящая кавказская женщина, верная и любящая, но никогда не покушавшаяся на приоритет мужа в семье, даже в мело-

чах — или особенно в мелочах? Ведь именно бесконечные споры по мелочам так часто делают совместную жизнь невыносимой! Ее семейная жизнь не обещала быть легкой — да она и не была легкой. И вовсе не дурной характер мужа был тому причиной, а его профессия.

Они мало бывали вместе, а в довершение «прелестей» брака с революционером Екатерина, едва выйдя замуж, тут же угодила под арест. В середине октября в Москве у одной из арестованных социал-демократок был при обыске обнаружен адрес семьи Сванидзе с припиской: «Спросить Coco». О записке тут же сообщили в Тифлис, а уж здесь-то прекрасно знали, кто такой Coco, и готовы были на многое, чтобы его схватить. 13 ноября в дом Сванидзе нагрянула полиция. Като все отрицала, паспорт ее был девственно чист, но ее все равно арестовали на том основании, что она-де жена Coco. Спорить с полицией — себе дороже. Время было суровое, и охранка пользовалась любой возможностью схватить столь известного большевика.

Като присудили к двухмесячному заключению в полицейской части — совершенно непонятно за что. Однако не зря говорят, что муж — голова, а жена — шея. Жена пристава оказалась клиенткой Екатерины. Мужу было заявлено... многое, наверное, было сказано мужу, в том числе и то, что уж коль скоро они, мерзавцы такие, арестовали эту замечательную женщину, да еще в положении, то отбывать наказание она будет не в части, а у них дома. Пристав почел за лучшее с женой не спорить, тем более что смутьянка все равно оставалась у него под надзором. Так что заключение Ка-

то отнюдь не было суровым. На квартире у пристава ее навещали родственники, и в их числе искомый Coco, которого выдали за двоюродного брата — полиция успешно сей факт проворонила. Затем жена пристава добилась у мужа, которому изрядно надоела вся эта история, разрешения для заключенной уходить каждый день на два часа домой. Тот предпочел согласиться — пусть встречается со своей родней там, а не превращает его квартиру в филиал дома Сванидзе. Перспектива встречать Новый год в компании Екатерины окончательно его добила, и в конце декабря ее освободили. Так что все полицейские старания окончились ничем.

18 марта 1907 года Като родила сына Якова. И почти сразу, в середине апреля, молодой отец снова уехал за границу — теперь уже в Лондон, на очередной съезд. В середине июля, после рокового «экса», Иосиф, забрав семью, переехал в Баку и, едва устроив жену с сыном на новом месте, тут же снова умчался куда-то по партийным делам. Если бы он знал, что их ждет! В октябре 1907 года Екатерина Сванидзе заболела тифом. Иосиф отвез ее с ребенком к родным в Тифлис, а сам вернулся в Баку — работа не отпускала. Однако вскоре его вызвали в Тифлис: Като умирает. 22 ноября ее не стало.

...Он стоял у гроба и неотрывно смотрел на Като. Вместе с ней уходила любовь, уходило тепло, надежда на нормальную жизнь — ведь многие революционеры имели жен, и в их жизни находилось место не только для партии, но и для простых семейных радостей. Ну что ж, значит, не дано, не судьба... Другим — судьба, а ему — нет. Каждому

своя доля, не зря же он выбрал себе такое имя: Коба — мститель, одинокий воин. Вот он и на самом деле стал одиноким воином...

На похоронах Иосиф сказал другу: «Это существо смягчало мое каменное сердце; она умерла и вместе с ней последние теплые чувства к людям». Он положил правую руку на грудь: «Здесь, внутри, все так опустошено, так непередаваемо пусто». Теперь у него оставалось только его дело. Оставив сына у родных, Коба снова возвращается в Баку...

Круговорот тюрем и ссылок

Со смертью Екатерины удача отвернулась от Иосифа. До сих пор он успешно уходил от преследования полиции, но в конце марта 1908 года попался. И попался-то глупо, во время полицейской облавы. В то время он имел достаточно надежный паспорт, но при обыске у него нашли какие-то малозначащие партийные документы, в которых, однако, присутствовало слово «РСДРП». Проводившие облаву полицейские заинтересовались, препроводили задержанного к следователю, и тот на первом же допросе установил его настоящее имя.

Пока шло следствие, Иосиф находился в Баиловской тюрьме. Аресты шли волна за волной, тюрьма была переполнена. Рассчитанная на 400 человек, она вмещала тогда 1500 заключенных и больше напоминала рабочую казарму, чем тюрьму: камеры не запирались, и кое-кто из заключенных даже ночевать предпочитал в коридоре. Иосифа поместили в камеру № 3, которая считалась большевистской. Компания подобралась хо-

рошая — достаточно сказать, что в числе арестованных там сидели Серго Орджоникидзе и Андрей Вышинский, да и других интересных людей было немало. Обитатели камеры жили дружно, коммуной, проводили собрания, диспуты, получали литературу, вели переписку с волей — как разрешенную, так и скрытую от глаз тюремного начальства. Коба, к тому времени уже стяжавший славу «кавказского Ленина», был в этой стихии как рыба в воде. Ну и, верный себе, он снова стал инициатором стычек с тюремной администрацией по любому поводу. В первый день Пасхи охранявшие тюрьму солдаты позволили себе невинное пасхальное развлечение — они выстроились в две шеренги, сквозь которые погнали, избивая прикладами, всех политических. Коба шел через этот строй, не отрывая глаз от книжки, после чего его зауважали не только товарищи, но и охранники, которые тоже умели ценить мужество.

И опять все то же, что и раньше: агентурных данных на него в охранке было более чем достаточно, а вот годных для суда доказательств — никаких. А ведь за организацию такого «экса», как налет на почту, могли и «столыпинский галстук» на шею повязать¹. В конце концов, так и не сумев доказать ничего, кроме побега из ссылки, его приговорили опять же к ссылке. Жандармское управление, зная, с кем имеет дело, предложило хотя бы, раз уж нельзя посадить, сослать его на три года в Тобольскую губернию, но решавшее такие вопросы Особое совещание при МВД было более гуманным и всего лишь выслало на двухлетний срок

¹ «Столыпинским галстуком» называли казнь через повешение.

в Вологодскую губернию. У жандармов не было ни малейших сомнений в том, что он убежит и оттуда, но что поделаешь с гуманистами из Министерства внутренних дел?

В конце февраля, переболев по пути свирепствовавшим среди арестантов возвратным тифом, Иосиф прибыл в назначенное ему место — глухой городишко Сольвычегодск. Почему-то его особенно любило Особое совещание — иной раз на 1700 местных жителей здесь скапливалось до 500 ссыльных. Естественно, отбывать наказание в таком обществе было не скучно. В 1909 году, правда, ссыльных было меньше, но все равно это не та глухая сибирская деревня, куда его отправили в первый раз, что гораздо приятнее.

Бежать Иосиф не спешил — с этапа он пришел ослабленным болезнью, надо было отдохнуть, да и денег раздобыть не помешало бы. Кроме того, его всерьез заинтересовала одна из женщин, Стефания Петровская. Правда, она была гражданской женой другого ссыльного, но в их среде такие вопросы решались просто. Гражданский муж вскоре уехал, а Коба ей понравился. Забегая вперед, можно рассказать, что, отбыв срок ссылки, Стефания отправилась в Баку.

В Сольвычегодске Иосиф пробыл целых 119 дней. К лету он оправился от болезни, отдохнул, вот только деньги... С воли их получить не удалось, и в конце концов нужную сумму собрали сами ссыльные, а чтобы не придралась полиция, обставили дело так, будто Иосиф выиграл 70 рублей в карты. На следующий день, после утренней проверки ссыльных, он переоделся женщиной и в сопровождении товарищей добрался на лодке до Котласа,

так что его помощники успели до следующего утра вернуться обратно. А Коба через три дня, 26 июня 1909 года, был уже в Питере, где жил с семьей его старый друг Сергей Аллилуев.

...Аллилуев сначала решил, что видит сон наяву: по прокаленной солнцем июньской улице навстречу ему шел Коба. «Я уж думал, не дождусь!» — вместо приветствия устало сказал тот.

Приехал Иосиф в Питер неудачно: дома у Сергея никого не оказалось, вся семья отдыхала в деревне. Пошел к нему на работу — и там его нет. Что делать? Усталый с дороги, он кружил и кружил около дома в надежде, что Аллилуев все-таки в городе — других питерских адресов у него не было, и только вечером наконец дождался друга. Сергей Яковлевич быстренько спровадил беглеца к надежному дворнику — поскольку дворники состояли на службе у полиции, то к ним с обысками не ходили. Доверяли-с...

Питер был у Иосифа не только транзитным пунктом по дороге на родной Кавказ. У него было «попутное» поручение ЦК: организовать центральную российскую партийную газету, и он тут же принялся за дело. Нашел нужных людей, провел несколько организационных собраний. Среди новых знакомых были и те, с кем его впоследствии будет связывать горячая, хотя, к сожалению, и недолгая дружба: Сурен Спандарян и его гражданская жена Вера Швейцер. В Питере он задержался ненадолго: уже в начале июля Коба отправляется на Кавказ. Вскоре следом за ним двинулся и Спандарян.

...В Баку царили уныние и упадок сил. Одни товарищи были в тюрьмах и ссылках, другие переквалифицировались в мирных жителей, а те, что остались, пребывали в подавленном настроении. Революция потерпела поражение, возвращаться же к кропотливой, повседневной работе после такого праздника жизни никому не хотелось. Полиция старалась как можно лучше оправдать свое прозвище «легавых» — они шли по следу революционеров, как гончие псы,и аресты следовали за арестами. Но тюрьма — вещь привычная, гораздо хуже была апатия, охватившая товарищей. Хорошо цекистам там, за границей, теоретизировать, заниматься политикой, разрабатывать планы, а что делать тем, кто в России? Снова изучать теорию, спорить с меньшевиками по всяким мелочам, обсуждать думскую политику? Болтовня, болтовня... и это революционная партия! Революция, почему же ты так обманула тех, кто поверил в тебя?

Приезд Иосифа оказался хорошим стимулятором. Ему было не лучше и не легче, чем товарищам, он тоже был подавлен и тоже устал, даже больше устал, чем они, но не собирался опускать руки. Оказалось, что поражение требует не меньшего мужества, чем борьба, ну а мужества ему было не занимать. Уже тогда Кобу отличала та упертость, которая станет впоследствии одной из основных черт Сталина и позволит ему и руководимой им стране достичь столь многого. Революция потерпела поражение? Ничего, в следующий раз будет победа. Нас отбросили на десять лет назад? Значит, мы начнем все сначала. И начал сначала: организационная работа, печать, деньги.

партийная разведка и партийная контрразведка — для него, первого человека на Кавказе, в партии большевиков не было тайн.

Снова стала выходить газета «Бакинский пролетарий», в которой Иосиф опубликовал статью «Партийный кризис и наши задачи», где поднял самую важную на тот момент тему. Там говорилось, что для возрождения партии должна издаваться партийная газета. И издаваться не за границей, а в России, и, поскольку общество получило некоторые демократические свободы, газета должна быть легальной. А за этим стояло другое, между строк читалось: партия российская, а руководят ею эмигранты из-за границы. В то время РСДРП не имела даже представительства ЦК внутри страны, она жила с импорта: идей, политики, стратегии и тактики — всего. Сколько же можно?

Необходимость переноса в Россию если не всей руководящей работы, то хотя бы ее части ощущали и за границей. Цекисты не имели ни малейшего желания возвращаться в охваченную реакцией страну, но они понимали, что надо создавать хоть какую-то общероссийскую структуру, а то ведь так и партия может развалиться, чем они тогда руководить будут? И вот в январе 1910 года было решено расширить ЦК, создав часть его, которая будет работать в России. Одним из пяти членов предполагаемого Русского Бюро ЦК должен был стать Иосиф. Остальные члены «пятерки» — Ногин, Дубровинский, Малиновский и Милютин.

...А он тем временем занимался все той же текучкой. Прятали, перевозили с места на место типографию, а полиция, имевшая в организации осведомителя, шла по горячему следу. Искали

деньги, с которыми теперь, после того как демократически настроенные богачи и общественные деятели занялись вожделенной политикой, было совсем плохо. Воевали с меньшевиками. Боролись с провокаторами, которых было много — часто по поводу таких историй вспыхивали скандалы, как с неким Николаем Леонтьевым. Иосиф обвинил его в провокаторстве, однако тот был умен и, вместо того чтобы скрыться, как другие в его положении, потребовал гласного партийного суда. Этот ход ставил обвинителей в очень трудное положение. Сведения о том, что Леонтьев — провокатор, были получены Иосифом от своего человека в охранке. Привести доказательства — значит выдать осведомителя, не привести — признаться в том, что облыжно обвинил товарища, не прийти на суд — еще того хуже. Часть организации стала на сторону Леонтьева, и возникла еще одна склока — как будто их и так было недостаточно!

Обвинения в провокаторстве обычно предъявлял Коба — это свидетельствует о том, что он в то время возглавлял в партии службу безопасности. Странно — не все товарищи догадывались о том, что РСДРП имеет в охранном отделении своего человека, так что Иосифу приходилось изобретать совершенно невероятные обоснования того, откуда у него информация. Обоснования иной раз были откровенно поэтические. Как-то он рассказал, что его остановил на улице некий человек, сказав: «Я знаю, что вы социал-демократ», — и сунул в руку список из 36 имен людей, которых полиция предполагала арестовать. Эта романтическая история была поведана комитету, и комитет ей вроде бы даже поверил, хотя совершенно ясно, что све-

дения Коба получил далеко не от «неизвестного». Однако свои источники он не раскрывал. И неудивительно. В то время в Тифлисском жандармском управлении у эсдеков был свой человек, и не какой-нибудь писарь, а помощник начальника ротмистр Зайцев — обидно было бы потерять такого агента из-за банальной утечки информации.

...Суд над Леонтьевым так и не состоялся. Не стал Коба и членом Русского Бюро ЦК. В марте 1910 года его снова арестовали. И то ли он действительно был гением конспирации, то ли ему ворожили свои люди в соответствующих структурах, но на него опять не оказалось никакого компромата, кроме побега из ссылки. Так что его просто-напросто снова отправили эту ссылку отбывать. Жандармское управление предлагало Якутск, но Особое совещание опять блеснуло добротой — уж не было ли у Кобы и там своего человечка?! — и его отправили все в ту же Вологодскую губернию.

Кстати, в тюрьме он едва не женился второй раз. Та самая Стефания Петровская, с которой он познакомился в Сольвычегодске, после окончания своего срока приехала в Баку. Иосиф жил у нее на квартире, а когда его арестовали, попросил разрешения зарегистрировать брак со Стефанией. Разрешение было получено, но жениха к тому времени уже отправили на этап. Так и не состоялся этот брак: к добру ли, к худу — кто знает. .

...И снова северная глухомань, все тот же Сольвычегодск. Всего-то полгода прошло, но как изменилась обстановка! Ссыльные разобщены, каждый сам по себе, общаются мало, зато много пьют.

Впрочем, Иосиф умел жить и работать в одиночестве, и уж тем более ему не требовались собутыльники. Уроки пьяницы-отца он запомнил на всю оставшуюся жизнь — и никто, кроме баснописца Хрущева, не видел Сталина пьяным. Жилищные условия были не бог весть какими, он квартировал в избе у вдовы Матрены Кузаковой, матери пятерых детей, — домик маленький, дети спят вповалку на полу... Зато в этой тесноте он оказался настолько близко к вдове, что через некоторое время после его отъезда она родила сына, которого назвала Константином. Ребенок резко выделялся среди белоголовых северян яркой южной внешностью, и всем было известно, что он сын Иосифа. Чей же еще-то?

До окончания срока ссылки ему оставалось около шести месяцев, и бежать на этот раз он не собирался. На это Иосиф постоянно намекает в письмах, говорит, что «если нужда в работниках на самом деле острая», то он готов бежать, но... «легальному больше размаха» и т. п. Оно, конечно, так, но если подумать — долго ли он пробудет на этом самом легальном положении? После первой же поездки в столицу или в Москву его снова начнут искать за появление в местах, которые недавнему ссыльному посещать запрещено, или он перейдет на нелегальное положение по ходу работы. Логичнее предполагать другие причины нежелания бежать из ссылки. Время было сложное, и возраст сложный — недавно перевалило за тридцать, и нет ничего удивительного в том, что ему хотелось осмотреться, подумать, побыть наедине с собой, отойти от ежедневной организационной суеты, которая неминуемо затянула бы, если бы

он снова вернулся к текущей партийной работе. Тема для размышлений была актуальная, ее еще Экклезиаст сформулировал: «Что пользы человеку от всех трудов его?» Дорогу в царство справедливости затянуло туманом, и с ходу не понять — куда идти и что делать...

Однако нужда в работниках была, и нужда острая. На этот раз Иосифу не пришлось раздобывать деньги всеми правдами и неправдами у таких же обездоленных, как и он, товарищей: его вызывал на работу сам Ленин, и 70 рублей на дорогу прислали из-за границы. Но — не судьба. Деньги выслали в Вологду на имя одного ссыльного студента-армянина, который оказался человеком ненадежным и попросту забрал их себе, а Иосифу сказал, что они пропали. И только попав за границу, Иосиф сумел разобраться во всей этой истории и узнал, что деньги были присланы и забраны с почты. Но не станешь же искать по всей необъятной России бывшего ссыльного и спрашивать у него: «Где те семь червонцев, которые тебе прислал наш ЦК?» Тем более что студент даже не был большевиком... Так и сорвался в тот раз побег из ссылки. Больше он бежать не пытался — все равно срок заканчивался. 27 июня 1911 года Иосиф совершенно законным образом уехал из Сольвычегодска в Вологду.

Окончание срока ссылки не означало, что вчерашний ссыльный становился вольным как ветер. Ему было запрещено многое, в том числе проживание в крупных центрах. Но Иосиф никуда и не спешил. Два месяца он просидел в Вологде, считай, по доброй воле — это Коба-то, для которого неделя без работы была вечностью! Почему? Де-

нег не было? Это только частичное объяснение. Скорее, «вологодское сидение» Кобы можно объяснить обстановкой в партии, которую раздирала очередная склока. Иосиф давно уже не был тем романтическим юношей, что снизу вверх смотрел на столпов социал-демократии, теперь он относится к ним трезво и слегка иронично — к их бесконечным политическим спорам и раздорам. «О заграничной «буре в стакане воды», конечно, слышали, — пишет он в письме к товарищу. — Блоки Ленина — Плеханова, с одной стороны, и Троцкого — Мартова — Богданова, с другой. Отношение рабочих к первому блоку, насколько я знаю, благоприятное. Но вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно: «Пусть, мол, лезут на стенку, сколько их душе угодно, а по-нашему, кому дороги интересы движения, тот работает, остальное приложится». И снова все о том же, все о том же: «По-моему, для нас очередной задачей, не терпящей отлагательства, является организация центральной (русской) группы, объединяющей нелегальную, полулегальную и легальную работу на первых порах в главных центрах (Питер, Москва, Урал, Юг). Назовите ее как хотите — «Русской частью Цека» или вспомогательной группой при Цека — это безразлично...» Ему самому тоже надоела роль деятеля местного масштаба, и в редакцию «Рабочей газеты» он пишет: «...не лишне будет, если заранее заявлю, что я хочу работать, но буду работать лишь в Питере или Москве: в других пунктах в данное время моя работа будет — я в этом уверен — слишком малопроизводительна». Да уж, стоило дожи-

даться легального статуса, чтобы тут же перейти на нелегальное положение!

Так что Коба не просто сидел в Вологде, а ждал погоды, ветра, благоприятного его планам и задумкам. Силу он в себе чувствовал большую, и надо было устроить так, чтобы ЦК предложил ему хорошую работу, сообразно этой силе.

Поскольку в состав Русского Бюро он в связи с арестом уже не вошел, Кобе предложили стать разъездным агентом ЦК. Это была полезная работа, и он, конечно же, не отказывался, но... но так получилось, что на этот раз ему особенно недолго пришлось погулять на воле. Охранка вела ссыльного революционера плотно, а он отправился в Питер и, едва там появился, как был через несколько дней арестован и препровожден обратно в Вологду. Но что удивительно: Иосиф словно бы сам облегчал филерам их работу. При желании он легко отрывался от любого наблюдения, а тут почему-то останавливается в гостинице «Россия», куда время от времени возвращается и откуда его успешно подхватывают филера, если им случится потерять след. И после ареста чудеса: его не отправляют по этапу, а просто, выдают проходное свидетельство, чтобы он сам, без конвоя, возвращался обратно в Вологду — и охранка верит, что он, совершивший в своей жизни столько побегов, на этот раз не сбежит. А что самое удивительное — он на самом деле туда возвращается! Право же, создается такое впечатление, что все это небольшие военные хитрости и что Иосиф сам хотел в это время отойти подальше от непосредственной партийной работы. Но ведь Ильичу об этом не

заявишь, не так ли? А вот если охранка арестует и вернет в ссылку — тогда совсем другое дело...

Чего же ждал и от чего уходил Иосиф? Арестован он был 9 сентября, вышел на свободу 14 декабря и, пробыв десять дней в Питере, уехал в Вологду. Мог и не ехать, мог отправиться куда угодно, даже за границу. Но предпочел, пробыв в столице столько, сколько хотел и переделав все намеченные дела, вернуться на место ссылки. Теоретически эта задержка могла считаться побегом, но практически никто его не преследовал, ведь он вернулся в Вологду, чего же еще могло хотеть охранное отделение?

Все становится понятным, едва мы сопоставим даты. Обстановка в партии была, как всегда, склочная, и в то время как раз готовилась партийная конференция, которая и прошла в Праге в январе 1912 года. Там было принято решение издавать столь долгожданную общероссийскую газету под названием «Правда», а также избран новый состав ЦК, куда вошли, помимо Ленина, два друга Иосифа: Орджоникидзе и Спандарян. И на первом же заседании в состав ЦК был введен и Коба. Вошел он и в состав Русского Бюро. И все это произошло как бы помимо него, все время подготовки конференции он мирно просидел в Вологде, не мешаясь ни в какую политику (за исключением нескольких встреч, проведенных в Питере в те самые десять дней). И в конференции не участвовал — может, и к лучшему, а то еще неизвестно, к чему бы это привело. О том, что не все так просто было в отношениях между Кобой и ЦК, косвенно говорит письмо Крупской, отправленное Орджоникидзе. «Получила письмо от Ивановича (один из партий-