Генерал-майор С. А. Ковпак 14 страница

— Фогель брезгливо отвернулся и молча начал осмат­ривать бревенчатые стены.

— Господин комендант, двор обследован, обнару­жено: одна корова, одна свинья, одиннадцать кур и петух двенадцатый, — отрапортовал полицай.

— Еще, господин комендант, на погребце...— начал второй. Но первый так сунул ему кулаком в бок, что тот хмыкнул и умолк на секунду.— Еще, господин комендант, на погребце... — оправившись, продолжал он, но снопа запнулся от удара под ребро.

— Майор как-то неестественно откашлялся и возму­щенно зашагал по комнате, с хрустом сжимая пальцы рук. Драч же так хватил в челюсть полицая, что тот стукнулся затылком о косяк двери и уже больше рта не открывал. А второй, воспользовавшись этим, сооб­щил, что на погребце обнаружены кадка сала, корзи­на яиц и горшок с маслом.

— То, что полицаи докладывали об этом при Фогеле, настороженно слушавшем, взбесило коменданта по­лиции.

— Вон отсюда, болваны! — взревел он на поли­цаев и, указывая на Березкина, спросил: — Господин майор, этот нам тоже больше не нужен?..

— У меня есть несколько вопрос!.. Скажить, как ви установиль, что козяин этой хат совершиль бандит­ский поступка? — спросил майор у Березкина.

— Вчера я увидел во дворе Ермаковича серую ло­шадь, — сказал спокойно Березкин, — этого коня я ви­дел раньше у полицейских. А от бургомистра волости слышал, что где-то здесь поблизости исчезли полицей­ские вместе с лошадью. Я — к мужикам. Ну, а у нас народ какой: чаво да каво? А он, этот Ермакович, на­верное, сметил да на паре коней из ворот и за дерев­ню. Ну мы: де-ер-жи-и, де-ер-жи-и!.. А в деревне-то и дробовика нет. Нечем в спину плюнуть... Вот так и ускакал, проклятый... Ну, а я тотчас же к вам с за­явкой.

— Может ступайт,— безразлично бросил геста­повец.

— Ротозеи, целой деревней задержать не смог­ли,—проворчал вслед Березкину комендант полиции.

— Слова этот мужик есть большой доля правда. Он говориль не так, как твой полициант докладываль результат обиск, — заметил майор и тоном приказа добавил: — Масло, яйки доставляйт моя квартир... Хата палит костер. Деревня оставляйт покой.

— Корову, свинью и кое-что из одежды комендант полиции приказал отправить к себе, яйца и сало было приказано отвезти на квартиру майора гестапо, кур передали рядовым гитлеровцам, а чугуны и ведра — вдовам полициантов, побитых партизанами.

— Когда гестаповцы и полицаи забрали трофеи и вы­езжали из деревни, а хата Ермаковича догорала, лю­ди несколько успокоились.

— Кажись, бог миловал? — спросила бабка Ва­силиса у Березкииа.

— Бог богом — спасибо москвичам, — облегченно вздохнул Березкин.

— Да и тебе, Алеша, большая благодарность от всей деревни...

— А мне-то за что?.. Я — член партии. Как прика­зали, так и сделал.

Разговор, происходивший между гестаповцами, нам удалось примерно установить несколько месяцев спу­стя при допросе взятых нами в плен коменданта поли­ции и полициантов, производивших обыск во дворе Ермаковича.

Народ выходил на улицу точно после долгой же­стокой бомбежки...

Отличилась Московская Гора и весной сорок вто­рого года. В деревне был задержан полицай, достав­лявший важное донесение в гестапо из соседнего рай­она. При задержании о« оказал сопротивление и был убит. Для того чтобы выгородить хлопцев, было про­демонстрировано нападение партизан на Московскую Гору и соседние деревни.

Оккупантам так и не удалось дознаться, что де­ревня Московская Гора была партизанской и что там существовала группа «ополченцев».

Бойцы этой группы вступили затем в ряды Совет­ской Армии. Часть из них дошла до Берлина и, возвра­тившись домой, ведет теперь борьбу за высокие кол­хозные урожаи.

Примерно по такому же образцу возникло ополче­ние и в деревне Липовец, Холопинического района. Вначале оно действовало неплохо, но в феврале, ко­гда мы благодаря тяжелой обстановке выпустили из поля зрения этот населенный пункт, гестаповцам уда­лось там завербовать себе агента, и группа снизила свою активность.

* * *

На базе, выстроенной после ухода с «Красного Борка», мы прожили только три дня. Я поручил Чер­касову промять дорогу на два-три километра в глубь болота, Капитан не додумал и соединил ее с дорогой из деревни Домжарица. На второй день к нашим землянкам подъехали два паренька на быках, взявшие пропуск в лес за сеном. Ребяток отпустили, отобрав подписки. Но каратели могли выведать у них и по­ступить с ними так же, как они поступили с Румянце­вым. Пришлось покинуть с таким трудом построенное жилье и уходить на «новые места».

На этот раз решили мы обосноваться на заброшен­ном хуторе Ольховый. Один полуразрушенный сарай мы утеплили под жилье, в другом устроили коню­шню, стоявший в стороне овин был приспособлен под баню.

Баню мы устроили так, что можно было позавидо­вать. Печь сложили из камней, валявшихся здесь же в овине, покрыли ее железными боронами. На бо­роны привезли гальку из разрушенной бани Кулундука, воду кипятили снаружи в большом котле, добытом на сожженной смолокурке.

В деревне Терешки решили, что бороны мы взяли для маскировки наших троп.

Предатели сообщили это Булаю, и он усиленно искал след бороны, протянутой по снегу. На хуторе Ольховый мы прожили до конца марта.

Косой

Попытка гестапо очистить деревни от людей, актив­но участвовавших в нашей работе, не увенчалась успехом. А зима приближалась к концу. Даже тупым гестаповским комендантам было ясно, что с наступле­нием черной тропы партизанское движение примет более широкий размах. От них надо было ждать экстренных мер в борьбе с нашим отрядом.

Много усилий приложило гестапо, чтобы как-нибудь пробраться в штаб нашего отряда.

Февраль был на исходе. Мы усиленно искали путей и способов связаться с городскими коммунистами. Это стало известно гестапо, и там решили попробовать «помочь» нам установить связь с лепельекой «под­польной» организацией.

Еще в декабре, когда мы раздавали хлеб населе­нию, председатель колхоза из Волотовки Азаронок рассказал мне, что он слышал от аношкинского бурго­мистра Горбачева о лепельском агрономе, который очень интересовался нашим отрядом. Агроном этот обязательно хотел встретиться со мной, обещая со­общить, но только мне лично, что-то очень важное. Между прочим, он предлагал сваи услуги помочь нам установить связь с лепельекой подпольной органи­зацией.

Аношкинского бургомистра мы знали как человека весьма осторожного. На письменное наше предложе­ние работать на партизан, переданное ему через Азаронка, он ответил, что на это у него нехватит ни сил, ни мужества, но он твердо обещал не чинить никаких препятствий в нашей работе, а по возможности и по­могать. Позже мне передавали, что на сельских схо­дах Горбачев советовал людям поменьше болтать о партизанах, «так-то, мол, лучше будет», и делал неко­торые другие указания в нашу пользу. У оккупантов

Горбачев был на хорошем счету. Я ему и верил и не верил. Разумеется, предложение связаться с лепельскими подпольщиками было более чем заманчиво, но почему агроном доверился именно Горбачеву и почему он открыл этому человеку такие сугубо конспиратив­ные сведения? Я предложил товарищу Азаронку осто­рожно вести наблюдение за агрономом, не открывая ему никаких связей с партизанами. Среди других сво­их дел я помнил об агрономе и постоянно осведомлял­ся о результатах наблюдений.

В середине января мы познакомились с председа­телем колхоза деревни Замощье Кульгой. О нем я слышал от своих ребят много хорошего. Открытый, добродушный человек, с широкой улыбкой на круглом лице, Кульга сразу располагал к себе своей доверчи­востью и готовностью итти на любое дело. Но вот эта- то доверчивость и была его существенным недостат­ком. В первое же свидание Кульга мне рассказал, что у него есть в Лепеле знакомый агроном, который дав­но уже добивается встречи со мной. Агроном будто бы связан с бывшим секретарем Лепельского райкома Мельниковым, который якобы руководит подпольной организацией города. Я насторожился: «Снова этот агроном, и снова он сообщает совершенно секретные данные постороннему для организации человеку». А Кульга с увлечением рассказывал, как он помог агроному, передав ему шестнадцать килограммов тола, который привез сам прямо в Лепель, как сообщил, где запрятали отступавшие красноармейцы станковый пулемет, — подпольщикам пригодится!

— — Одно мне, по правде сказать, не понравилось,— закончил Кульга свое сообщение. — Но это пустяки, конечно, — он смутился и даже порозовел. — Агроном простой такой, сердечный человек, разговаривает куль­турно, а взгляд у него нехороший —косой, косит он сильно, ровно мимо тебя смотрит.

— Я спросил, когда Кульга был в Лепеле, и он отве­тил, что с неделю уже прошло, как вернулся из горо­да. Я поручил Кульге выяснить, во-первых, цел ли пу­лемет, и, во-вторых, чем именно лепельский агроном мог бы быть нам полезен.

— Еще через неделю Кульга сообщил, что пулемет вырыт и увезен, а агронома он видел. Тот очень обра­довался и заявил, что готов для нас сделать реши­тельно все—все, что угодно. Я стал расспрашивать: а как этот агроном живет обычно, с кем знается, где бывает? Кульга с готовностью рассказал, что агроном все время разъезжает по волости, чувствует себя сво­бодно, с полицейскими даже выпивает, так что беспо­коиться, дескать, нечего — он вне подозрений.

— Вот что, Кульга,— решительно сказал я,— иди­те-ка вы к нам в лес, пока гестаповцы вас не пове­сили.

— Что вы, товарищ командир, почему это они ме­ня должны повесить?

— А потому, что подведет вас этот человек. Судя по вашим же рассказам, он больше смахивает на агента гестапо, чем на подпольщика.

— Ну, что вы! Что вы! — Кульга даже обиделся.— Вы просто его не знаете, оттого так и говорите. Я ему вполне доверяю, вполне. Никакой опасности для меня нет, уверяю вас.

— Ну, как хотите,— сказал я.

— Кульге и в голову не приходило, что гитлеровцы, оставив его председателем колхоза и отобрав от него подписку, не могли успокоиться на этом. Они ведь знали, что он член партии, а вокруг действовали пар­тизаны, которые частенько заглядывали и к нему в Замощье. Как же могли гитлеровцы не интересовать­ся им, Кульгой?

— Кульга отыскивал оружие для коммунистов-подполыциков, собирал взрывчатку и все это переправлял в город Лепель, переполненный фашистским гарнизо­ном и гестаповцами. И после всего этого человек счи­тал себя вне подозрений. «Наивное дитя», — думал я. Но информировать его более подробно я не мог. Он мог об этом рассказать «подпольщику» — агроному, которого я считал гестаповцем.

Мои помощники, где нужно было, распространяли слух о том, что командира отряда очень интересует связь и встреча с агрономом. Расчет был на то, чтобы создать у гестапо надежду на успех их провокацион­ного плана и ослабить действия карателей. Этот рас­чет оказался правильным.

* * *

Наступил март. Еще держались крепкие холода. Белорусские леса утопали в глубоких пушистых сне­гах, выпавших во второй половине февраля. Выйти из леса и добраться в деревни теперь не представлялось возможным не только пешком, но и на лыжах. Кресть­янскому населению по-прежнему запрещалось под страхом суровой кары ходить и ездить в лес за сеном и дровами.

Мы уже не могли маскировать дороги, ведущие к местам нашего базирования. Но и гитлеровцы не мог­ли подойти к нам внезапно, незамеченными. Они мог­ли добраться до нас только по проторенной нами до­роге, которую мы умышленно прокладывали по ме­стам, наиболее выгодным для наблюдения и обороны.

Гитлеровцы снова начали действовать против нас карательными отрядами. У нас совершенно не было взрывчатки для минирования подходов. К концу под­ходили боеприпасы. Но у нас были запасные базы. Карателей, как правило превосходивших нас по чис­ленности в десятки раз, мы встречали короткими, вне­запными и эффектными ударами. Долго обороняться нам было нечем, и мы отходили по сугробам на запас­ные базы.

Необходимо было рассредоточиться. С этой целью несколько групп было выделено нами из основного от­ряда и расставлено в лесах между озером Домжарни­кое и Ковалевичами. При этом мы создали еще два подотряда — близ Волотовки, во главе с Ермоленко, и близ Замощья, во главе с Брынским. Подотрядам этим я дал задание: людей, вызывающий доверие, выводить в лес.

Брынский часто встречался с Кульгой. Они хорошо сработались,— горячие, доверчивые, они быстро на­шли общий язык. Кульга докладывал Брынскому, что агроном не дает ему покоя, просит устроить встречу с. командиром. Нетерпеливому Кульге казалось просто непонятным, что мы так долго тянем, упуская заман­чивые возможности, которые открывает эта встреча, и мало-помалу Брынский заразился нетерпением Кульги. Он начал мне доказывать, какую огромную пользу принесет нам свидание с агрономом.

Агроном стал бывать в Замощье почти ежедневно, и обещания его росли не по дням, а по часам. Он обе­щал снабдить отряд оружием и боеприпасами в неограниченном количестве; предлагал шрифты для подпольной типографии и наборщицу, по его словам, красивую и вполне надежную девушку. Мало того, он говорил Кульге, что в лесу под Лепелем у него сосре­доточен сильный отряд окруженцев: все командиры, все вооружены автоматами, нужно только, дескать, послать им хорошего руководителя, и они будут де­лать чудеса. И чтобы получить все эти замечательные возможности, нужна малость —одна встреча с коман­диром отряда особого назначения. Брынский доклады­вал с увлечением. Когда я выслушал все это, у меня не осталось и тени сомнения, что «агроном» подослан гестапо.

— Неужели ты думаешь, что так просто вывезти сейчас из Лепеля через посты целую типографию да еще с красивой наборщицей? И при чем тут ее красо­та? Какое это имеет отношение к делу? — убеждал я в свою очередь Брынекого.— И почему ему так не тер­пится всучить нам эту милую девицу? А что это за группа командиров с автоматами в лесу? Если они все командиры, то почему же они ищут себе варягов со стороны? И наконец, откуда у этого человека не­ограниченное количество оружия и боеприпасов? Нет! Это происки гестапо!

— Но, увлеченный обещаниями агронома, Брынский не слушал моих доводов.

— Ну, хорошо, ну, не хотите сами, тогда позвольте мне встретиться с ним. Или не доверяете, думаете, подведу?

— Я видел, что Брынский готов был обидеться, а с другой стороны, для меня было ясно, что, пока в ге­стапо надеются обезглавить отряд изнутри, они не предпримут серьезных карательных мероприятий. Вы­годно было затянуть игру с агрономом до черной тропы, а там у нас должны были открыться широкие возмож­ности. И я дал Брынскому разрешение на встречу.

Агронома через Кульгу известили, что он может встретиться лично со мной в деревне Стаичевка через пять дней. На свидание вместо меня должен был явиться Брынский. Я ценил Брынското и не послал бы его на рискованную операцию, но здесь большого риска для него не было. Пока агроном надеялся на свидание со мной, моим помощникам можно было его не опасаться.

Мы установили тщательное наблюдение за райо­ном встречи. К назначенному дню в деревню Аношки, что находилась в двух километрах от Стаичевки, при­были пятьдесят солдат из карательного отряда СС и •разместились по домам. В Замощье расположился вспомогательный отряд фашистов. Стаичевка была обложена засадами. Точно в установленный час в Стаичевке появился агроном. Он ходил по улицам, и расспрашивал встречных обо мне, где, мол, меня можно повидать. Он описывал мою наружность так тщательно и подробно, как это делалось в гестапов­ских сводках. Мужички заверяли, что они такого че­ловека сроду не встречали. Но скоро прибыл Брын­ский и прекратил поиски, пригласив агронома в дом надежного, своего человека.

Как водится, сели за стол, и тут, представившись моим помощником по политчасти, Брынский попробо­вал навести разговор на обещания агронома. Однако, несмотря на то, что собеседники уже распили одну бу­тылку и принимались за вторую, агроном никаких обе­щаний больше не давал, а все допытывался, не подъ­еду ли я. Брынский начал уже сомневаться в своем собеседнике и, чтобы проверить его, предложил ему, в виде аванса за встречу со мной, убрать нашего дав­него недруга Булая.

— Пожалуйста,— ответил агроном, заметно ожив­ляясь, и выразил готовность организовать это дело немедленно.

— А как вы думаете это сделать? — опросил его Брынский.

— Подвыпивший агроном сделал едва уловимый жест, и в руках у него оказался пакетик с порошком.

— Вот! — Он поднял порошок на уровень глаз, показывая его собеседнику,— Я дам ему яду. У меня с собой порция на несколько человек.

Что стоило после этого взять «агронома» и увести в лесной лагерь, а там уже разобраться если не само­му, то с помощью других. Но Брынскому недоставало доказательств, с кем он имеет дело.

Условившись о перенесении встречи с командиром на первую среду после смерти Булая, агроном и Брынский расстались. Агроном сел в санки и укатил по аношкинской дороге.

В гестапо поняли, что их обманывают. Не успели наши собраться в путь, как агроном вернулся.

— Я слышал, что вы собираетесь в Замощье, я то­же поеду с вами,— заявил он.

Брынский не возражал. Агроном посадил с собою в сани нашего пулеметчика и поехал вперед, погоняя коня на Замощье. Остальные ехали следом на двух санях. У самого почти въезда в Замощье возле доро­ги стоял большой деревянный сарай. Когда сани поровнялись с сараем, пулеметчик услышал разговор на чужом языке. Не говоря ни слова, он дал очередь по сараю, но агроном выхватил наган и выстрелил в упор в пулеметчика. Потом он подхватил вожжи, хлестнул коней, и сани рванулись в улицу деревни. Наши по­вернули и помчались обратно. Очередью пулеметчика был убит фашистский офицер, а тяжело раненного пулеметчика агроном доставил в гестапо. Но не приш­лось карателям допросить храбреца, он скончался от раны.

Через два дня были арестованы и расстреляны Кульга и стаичевский бригадир Романовский, в доме которого происходила встреча Брынского с гестаповцем. Несколько позже был пойман и расстрелян Азаронок.

Мне и теперь, спустя несколько лет, непонятно, почему так грубо действовал этот несомненно опыт­ный фашистский провокатор. Он получил специаль­ную подготовку в берлинской шпионско-дивероионной школе и много лет работал в капиталистических го­сударствах Европы и Америки. Но он никогда не имел дела с народными массами, не знал и не пони­мал психологии советских граждан, поднявшихся на борьбу с фашистскими оккупантами.

Антон Петрович Брынский при встрече с пред­ставителем гестапо допустил одну очень грубую ошиб­ку, разрешив «агроному» поехать в деревню с наши­ми людьми. На самом деле: если этот человек уже вызывал какое-то сомнение, то какие же были осно­вания довериться ему и пустить с ним наших людей? А если у Брынского оставалась уверенность, что он имеет дело действительно с представителем подполь­ной парторганизации, то тем более нельзя было до­пустить, чтобы этот «подпольщик», находящийся вне подозрения у полиции и разъезжающий с ней откры­то по деревням, появился бы в деревне вместе с пар­тизанами.

Пятого-шестого марта, еще до встречи Брынского с агрономом, все деревни были заняты карателями, а на дорогах выставлены засады. Казалось, в качестве приманки они оставили для партизан деревню Терешки. Мы знали, что в этой деревне есть тайные полицианты. План гитлеровцев заключался в том, чтобы заманить наших людей в эту деревню, окружить и уничтожить.

Они уже «уничтожали» нас в течение зимы неодно­кратно. Об этом они широко разглагольствовали в местных газетах. Нам очень хотелось заставить их же опровергнуть эту ложь.

Восьмою марта разыгралась непогода, и мы ре­шили провести женское собрание в Терешках, — по­казать людям, что мы не только живы, но и по-прежнему действуем.

Двадцать пять наших бойцов в семь часов Вечера оцепили деревню, а десять бойцов собрали людей в одной из хат. А чтобы снять с населения ответствен­ность за посещение собрания, мы инсценировали при­нуждение. На собрание пришли и мужчины. Собра­ние прошло благополучно. А о том, что «Батя делал доклад», на второй же день стало широко известно в окрестных деревнях.

Кое-кто из тайных полицейских получил солидную порцию резиновых палок за плохую службу, а кое- кто и совсем исчез. Говорили потом, что их выслали в концентрационный лагерь. Даже командиры кара­тельных отрядов, стоявших в ближайших к Терешкам деревнях, получили взыскания за ротозейство.

Но в Терешки частенько заглядывали крестьяне из другого района. Их посылали односельчане по­смотреть на партизан, а при возможности поговорить «о том о сем». Ведь подходила уж весна, надо решать и действовать.

Восьмого марта, как потом стало известно, на собрании был агент гестапо, скрывавшийся в деревне под видом окруженца-лейтенанта. Он даже разгова­ривал со мной, но сделать ничего не мог, хата надеж­но охранялась изнутри и снаружи. Здесь же присут­ствовал крестьянин из деревни Сивый Камень. Ему односельчане поручили посмотреть на партизан «собственноглазно». И он не только посмотрел, но и послушал.

«В точности как до прихода иноземцев, прямо как при советской власти», — говорил он потом хозяину квартиры, у которого жил несколько дней, чтобы узнать о партизанах.

В руках карателей

Наступила вторая половина марта.

Приближалось время Черной Тропы. НамбылоСлышно, как непрерывно круглые сутки происходило Движение немецких войск по Шоссе Лепель—Вегомль, в трех-четырех километрах от лагеря. По шоссе двигались танки, автотранспорт и еще какие-то части, а какие — по грохоту мы точно не могли опре­делить.

17 марта, в яркий солнечный день, мы с ординар­цем Сашей Волковым прошли на верховых конях че­тыре километра по метровому снегу и, оставив коней в кустарнике, подобрались вплотную к шоссе и за­маскировались.

Мы сидели неподвижно, осыпав шапки и плечи снегом, и смотрели, как мимо нас с тяжелым скри­пом шли осадные орудия. Сначала проплывало не­сколько чудовищ, далеко вытянув свои смертоносные хоботы в чехлах, а потом следовали санки с офице­рами и солдатами, потом — снова орудия.

Мы сидели и считали их и представляли себе раз­рушения, ужас и смерть, которые они несли нашим городам. Хотелось не считать, а рвать их, поднимать на воздух. Я увидел, как рука моего ординарца нача­ла дрожать, а потом вдруг потянула карабин к плечу. Не говоря ни слова, я с силой сдавил ему локоть, а плечом прижался к его плечу. Он понял и нехотя опу­стил оружие.

Я разделял его чувства, но убить одного-двух гит­леровцев из карабина было бы бессмысленно, а сде­лать что-либо более существенное мы не могли. У нас не было взрывчатки и боеприпасов. До весны остава­лись считанные дни, и нам необходимо было сохра­нять свои силы для более широких действий, которые открывала нам черная тропа.

Артиллерия шла около двух часов, а мы лежали — застывшие, не смея шевельнуться или отползти, пол­ные злобы и горьких мыслей, — фашистская армия все еще двигалась на восток!

Когда последние орудия скрылись за поворотом, мы встали и, похрамывая, разминая затекшие ноги, пошли к коням. Надо было ждать более подходящего момента. Но гитлеровцы ждать не могли. Они отлич­но понимали, какие возможности несла нам весна, и торопились с нами покончить, особенно после того, как все надежды, возлагавшиеся на «агронома», про­валились.

Мне нужно было более точно разведать, что зате­вали против нас каратели. Я решил лично побывать в Стайске, поговорить со своими людьми, организо­вать наблюдение за передвижением карательных от­рядов. 19 марта я выехал туда на двух подводах с десятком бойцов. В Стайске, по данным нашей разведки, уже больше недели гитлеровцы не по­являлись.

Поздно вечером мы подъехали к деревне.

Высланные вперед разведчики вернулись. По их словам, гитлеровцев в деревне не было, только в не­которых избах ночевали пришлые лесорубы. Но в двух километрах, в Веленщине, все еще стоял круп­ный карательный отряд.

Нам было известно, что гитлеровцы проводили лесозаготовки больше с целью наблюдения за нашим отрядом. Лесорубы эти жили в Стайске около двух месяцев. Добрая половина их состояла из тайных полицейских, связанных с гестапо, которые не столько рубили, сколько искали, что нужно «рубить». Мои люди не раз встречались с этими «лесорубами» и, сделав свое дело, исчезали.

Я решил, что большой беды не будет, если про­тивнику станет известно о нашем посещении Стайска. С нами были подводы, следовательно нетрудно было через наших людей внушить тайным информаторам гестапо, что мы приезжали реквизировать продоволь­ствие. Приказал выставить засаду с пулеметом на дороге, идущей из Веленщины, и посты на обоих кон­цах деревни. Все было сделано быстро и четко. Под­воды въехали в проулок.

Войдя в улицу, мы повернули направо. Метрах в тридцати впереди меня шагали Цыганов и Верещагин. В их обязанность входило вызвать нужных мне лю­дей на свидание в одну из хат, расположенную в кон­це деревни. Бок о бок со мной шел Миша Горячев, а сзади, метрах в пятидесяти, нас прикрывали Саша Волков и Виктор Сураев.

Ночь была темная и тихая. Своих людей я мог только слышать по звуку шагов.

За два двора впереди у колодца вспыхнул ого­нек и погас. Кто-то загремел ведрами.

— Товарищ командир, — донесся голос Цыганова от колодца, — это ведро здесь достают — оторвалось.

И в тот же момент где-то рядом во дворе раздался тревожный, приглушенный выкрик:

— Эй!..

— Что это?.. Слышал? — спросил я Мишу Горя­чева.

— Слышал, —ответил он тихо, — наверное, «лесо­руб» нас испугался.

Выкрик показался мне подозрителен, но я тут же подавил в себе всякие опасения. Карателей в дерев­не, как сообщили верные люди, не было, подходы со стороны Веленщины прикрывались надежной заста­вой, вокруг меня шагали боевые ребята, а если кто- то из явных или тайных полицаев невольно выдал себя, так пусть его, думал я, улепетывает.

Мы прошли еще три дома, пустую усадьбу и вошли в хату, которая была нам нужна. Хозяин оказался дома. Мы поздоровались. Хозяйка кинулась разжигать самовар.

Др-р... Др-р... Др-р...— глухо донеслось из-за хаты.

В одну секунду мы были снова на улице. Стрельба прекратилась. Подбежали Цыганов, Верещагин, посто­вые с правого конца деревни.

— Где стреляли? — спросил я у Цыганова.

— Вон там, — указал он в сторону заставы, вы­ставленной на дороге из Веленщины.

— Но почему же стрельба так быстро оборва­лась? ..

Мы постояли еще с минуту, прислушиваясь.

— Ахтунг!.. Заходите... Тише... — донеслись отдель­ные слова людей из-за хаты, у которой мы стояли.

— За мной! — сказал я почти шепотом и по про­торенной дорожке побежал к ручью. Ручеек неболь­шой, но талая вода журчала в глубокой снежной тран­шейке, и перебраться через нее было не легко. Я как-то перескочил, перепрыгнул Верещагин и другие, но Анатолий Цыганов обрушился со снегом в воду.

— Давай руку, — сказал я негромко.

На звук моего голоса и булькание Цыганова в во­де раздалась очередь. Пули запели над нашими голо­вами. Вспышки выстрелов поблескивали в том самом месте, где мы стояли минуту тому назад.

Но гитлеровцы стреляли по звукам голосов и шо­роху. Ракет, к нашему счастью, у них не оказалось, и мы, выбравшись из ручья, стали отходить по глубо­кому снегу к опушке леса.

Гестаповцы начали стрелять по подводам, скакав­шим из деревни. Но подвод также не было видно, и стрельба по скрипу саней, без учета времени прохож­дения звука, оказалась тоже безрезультатной.

На дороге у леса, около подвод, собрались и под­жидали нас остальные бойцы. Не было среди них од­ного только Саши Волкова.

— Саша, наверное, тяжело ранен, — сказал Сураев, трудно выговаривая слова.

Мы ждали около часа. Волков не пришел... Охва­ченные тяжелым предчувствием, молча тронулись в обратный путь.

Нет среди нас Саши Волкова — это казалось всем невероятным, и все же это было так.

По пути в лагерь на хутор Ольховый я думал и поражался: как же могли оказаться в деревне карате­ли, как могло случиться, что наши люди не смогли распознать их, пусть даже они переоделись под лесо­рубов? Наши осведомители были люди проверенные, предательства с их стороны я не допускал, застава и посты, как я выяснил дорогой, оставались на месте до первых автоматных очередей, и потому появление ка­рателей в Стайске представлялось мне неразрешимой загадкой. Ясно было одно: мы почти были в руках карателей, но они не сумели нас взять. Лишь несколь­ко дней спустя, когда мне стало известно все, что про­изошло этой ночью, я понял, насколько трагично было наше положение в Стайске. Причиной всему была темнота.

Оказалось, что семьдесят пять карателей вошли в деревню со стороны Веленщины в белых халатах бук­вально за несколько минут до нашего появления и расположились в близлежащих к проулку дворах. Когда Цыганов окликнул меня от колодца, у которого уже была вражеская разведка, то Булай, находивший­ся вместе с карателями, издал предупреждающий окрик «эй!» со двора, но гитлеровцы в тот момент не были готовы к действию. Несколько человек из них выскочили вместе с Булаем на улицу и пошли следом за мной. Я слышал их шаги, но посчитал, что меня догоняют мои люди. Волков и Сураев тоже почув­ствовали, что я с Горячевым от них близко, и уско­рили шаги, чтобы присоединиться к нам. Гитлеровцы услышали, что наши идут вслед за ними. Сойдя с дороги метра на три-четыре, они подпустили их к себе вплотную и дали несколько очередей из авто­матов - Саше Волкову пуля попала в живот, он упал, как скошенный, потом в горячах вскочил и снова бросился бежать назад вдоль деревни. На другой день каратели нашли его, мертвого, на огородах, раздели донага и оставили на снегу, запретив крестьянам его хоро­нить. Бабушка Жерносечиха ночью пробралась к тру­пу и укрыла его рядном. На следующий день эсэ­совцы сорвали рядно, но сердобольные бабы снова тайком пробирались к покойнику прикрыть его наготу и оплакать его молодость, — далеко окрест любили бойца за его отвагу, веселый нрав и изумительный голос.