С) НЕМЕЦКИЙ, ИЛИ “ИСТИННЫЙ”, СОЦИАЛИЗМ

Социалистическая и коммунистическая литература Фран­ции, возникшая под гнетом господствующей буржуазии и яв­ляющаяся литературным выражением борьбы против этого господства, была перенесена в Германию в такое время, когда буржуазия там только что начала свою борьбу против феодаль­ного абсолютизма.

Немецкие философы, полуфилософы и любители красивой фразы жадно ухватились за эту литературу, позабыв только, что с перенесением этих сочинений из Франции в Герман u so туда не были одновременно перенесены и французские условия жизни. В немецких условиях французская литература утратила все непосредственное практическое значение и приняла вид чисто литературного течения. Она должна была приобрести характер досужего мудрствования об осуществлении челове­ческой сущности. Так, требования первой французской рево­люции для немецких философов XVIII века имели смысл лишь как требования “практического разума” вообще, а проявления воли революционной французской буржуазии в их глазах имели значение законов чистой воли, воли, какой она должна быть, истинно человеческой воли.

Вся работа немецких литераторов состояла исключительно в том, чтобы примирить новые французские идеи со своей ста­рой философской совестью или, вернее, в том, чтобы усвоить французские идеи со своей философской точки зрения.

Это усвоение произошло таким же образом, каким вообще усваивают чужой язык, путем перевода.

Известно, что на манускриптах, содержавших классические произведения языческой древности, монахи поверх текста писали нелепые жизнеописания католических святых. Немец­кие литераторы поступили с нечестивой французской литера­турой как раз наоборот. Под французский оригинал они вписали свою философскую чепуху. Например, под французскую кри­тику денежных отношений они вписали “отчуждение человече­ской сущности”, под французскую критику буржуазного государ­ства — “упразднение господства Абстрактно-Всеобщего” и т. д.

Это подсовывание под французские теории своей философ­ской фразеологии они окрестили “философией действия”, “истин­ным социализмом”, “немецкой наукой социализма”, “философ­ским обоснованием социализма” и т. д.

Французская социалистическо-коммунистическая литера­тура была таким образом совершенно выхолощена. И так как в руках немца она перестала выражать борьбу одного класса против другого, то немец был убежден, что он поднялся выше “французской односторонности”, что он отстаивает, вместо истин­ных потребностей, потребность в истине, а вместо интересов пролетариата — интересы человеческой сущности, интересы чело­века вообще, человека, который не принадлежит ни к какому классу и вообще существует не в действительности, а в туман­ных небесах философской фантазии.

Этот немецкий социализм, считавший свои беспомощные ученические упражнения столь серьезными и важными и так крикливо их рекламировавший, потерял мало-помалу свою педантическую невинность.

Борьба немецкой, особенно прусской, буржуазии против феодалов и абсолютной монархии — одним словом либераль­ное движение — становилась все серьезнее.

“Истинному” социализму представился, таким образом, желанный случай противопоставить политическому движению социалистические требования, предавать традиционной ана­феме либерализм, представительное государство, буржуазную конкуренцию, буржуазную свободу печати, буржуазное право, буржуазную свободу и равенство и проповедовать народной массе, что в этом буржуазном движении она не может ничего выиграть, но, напротив, рискует все потерять. Немецкий социа­лизм весьма кстати забывал, что французская критика, жалким отголоском которой он был, предполагала современное бур­жуазное общество с соответствующими ему материальными условиями жизни и соответственной политической конститу­цией, т. е. как раз все те предпосылки, о завоевании которых в Германии только еще шла речь.

Немецким абсолютным правительствам, с их свитой попов, школьных наставников, заскорузлых юнкеров и бюрократов, он служил кстати подвернувшимся пугалом против угрожающа наступавшей буржуазии.

Он был подслащенным дополнением к горечи плетей и ружейных пуль, которыми эти правительства усмиряли восстания немецких рабочих.

Если “истинный” социализм становился таким образом ору­жием в руках правительств против немецкой буржуазии, тоон и непосредственно служил выражением реакционных интересов, интересов немецкого мещанства. В Германии действительную общественную основу существующего порядка вещей составляет мелкая буржуазия, унаследованная от XVI века и с того времени постоянно вновь появляющаяся в той или иной форме.

Сохранение ее равносильно сохранению существующего в Германии порядка вещей. От промышленного и политического господства буржуазии она со страхом ждет своей верной гибели, с одной стороны, вследствие концентрации капитала, с другой — вследствие роста революционного пролетариата. Ей казалось, что “истинный” социализм одним выстрелом убивает двух зай­цев. И “истинный” социализм распространялся как зараза.

Вытканный из умозрительной паутины, расшитый причуд­ливыми цветами красноречия, пропитанный слезами слащавого умиления, этот мистический покров, которым немецкие социа­листы прикрывали пару своих тощих “вечных истин”, только увеличивал сбыт их товара среди этой публики.

Со своей стороны, немецкий социализм все более понимал свое призвание быть высокопарным представителем этого ме­щанства.

Он провозгласил немецкую нацию образцовой нацией, а немецкого мещанина — образцом человека. Каждой его низости он придавал сокровенный, возвышенный социалистический смысл, превращавший ее в нечто ей совершенно противополож­ное. Последовательный до конца, он открыто выступал против “грубо-разрушительного” направления коммунизма и возве­стил, что сам он в своем величественном беспристрастии стоит выше всякой классовой борьбы. За весьма немногими исклю­чениями все, что циркулирует в Германии в качестве якобы социалистических и коммунистических сочинений, принадле­жит к этой грязной, расслабляющей литературе ¹¹⁾.