Мусульманская реакция в XIV веке 3 страница

Что касается культовой архитектуры, то до наших дней в более или менее приличном состоянии дожили всего три памятника или, точнее, три монументальных ансамбля, так или иначе представляющие собой шедевры, а именно мечеть Биби-Ханым, усыпальница Тимура, известная под названием Гур-Эмир, а также некрополь Шахи-Зинда (Живой царь). Мы о них поговорим ниже.

Превратив Самарканд, свой стольный град, в основную строительную площадку империи, Тимур не упустил возможности заняться архитектурным творчеством и в других населенных пунктах. Так, в Бухаре между 1380 и 1385 годами велись восстановительные работы на мавзолее Чашма Аюб; в Яссе по его велению отреставрировали гробницу и построили мавзолей святого Ахмеда Ясави и большую мечеть, которая к ней примыкала и была построена в 1404 году; в его родном городе Кеше, который он думал сделать столицей, кроме вышеупомянутого Белого Дворца, были восстановлены мавзолеи отца и сыновей Джахангира и Омар-шейха. Стремясь к тому, чтобы в каждом городе имелось по медресе, он настроил их множество, но все они или успели разрушиться, или пока что не идентифицированы. Следует добавить, что Тимуровы войны градостроительной деятельности в Иране не остановили, разве что сократили ее темпы. Плодов оной до нас дошло мало. Большая мечеть Язда (1375), несомненно, занимает важное место в истории искусства, благодаря как красивейшим изразцам и расписанной под мрамор штукатурке, так и своей архитектуре с ее подчеркнутой вертикальностью, особенно в линиях портика, узкого и высокого, дерзнем сказать, непропорционального. Тут можно было бы усмотреть зарождение тех тенденций, которые стали впоследствии столь дорогими для самаркандского искусства, разумеется, если бы оно не уходило корнями в пышную архитектуру гробницы монгола Ильхана Ольджейту Ходабенде, что в Султании. [221]

Что более всего поражает нас в тимуридской архитектуре, так это бросающееся в глаза противоречие между гигантоманией и откровенной помпезностью, доходящей до грубости, с одной стороны, и легкостью и красивостью керамического декора — с другой. Ничем не скомпрометированное изящество последнего и излучаемая им одухотворенность кажутся совершенно не вяжущимися с эпохой войн и насилия. Тем не менее абсолютно очевидно, что в этой области тимуридский Ренессанс ничего более совершенного не создал. Вершина была достигнута в 80-х годах XIV века, и, если памятники сефевидского Ирана, Исфагана Шах-Аббаса Великого производят на нас впечатление более приятное, то единственно благодаря виртуозности строителей, а также сохранности (они моложе Тимуровых построек на две сотни лет), превосходящей их собственные достоинства. Как и в живописи, в керамографии времен Тимура связь с прошлым не была утрачена; та и другая шли одним путем, испытывая одно и то же влияние и стремясь к технологии и вкусу более совершенным, требовавшим более чуткого отношения к нюансам и деталям, более уверенного использования цвета, более скрупулезной работы, вплотную приближающейся к поэзии.

Биби-Ханым

То, что носит название Биби-Ханым, является одним из тех архитектурных ансамблей, включающих в себя мечеть и медресе, которые Сельджукиды впоследствии распространили во всем мусульманском мире. Предания ошибочно связывают эту мечеть с Тамерлановой женой Сарай-Мульк-Ханым, по прозвищу Биби. Строительство святилища началось 11 мая 1399 года по возвращении Тамерлана из похода на Индию и все еще продолжалось, когда Великий эмир скончался в начале 1405 года. Тщеславный Тимур мечтал о постройке грандиозного здания, «самой просторной мечети из всех, когда-либо существовавших», хотя иллюзий на этот счет у него не должно было быть, поскольку он знал, по крайней мере, об исфаганской большой мечети и, вполне возможно, о руинах мечети, построенной в Самарре, в Ираке, площадью 240 на 156 метров. Предание о том, что Биби-Ханым была ужасно велика, все еще живет, и мне довелось услышать его в Узбекистане. Хотя утверждение, что она превосходит все остальные мечети, не точно, она тем не менее является зданием воистину огромным и очень красивым. [222]

Мечеть представляет собой прямоугольник, обнесенный стеной (зиярет), площадью 167 на 109 метров;^[32] его главный купол вознесен на стометровую высоту; кирпичная большая арка, которая служит входом, является сооружением дерзновеннейшим; она опирается на массивные столбы, а точнее на круглые башни, имеющие вид (ложных) минаретов; ее диаметр равен 16 метрам, а высота измеряется почти что 25 метрами. Ее план повторяет давно ставший классическим план крестообразной медресе о четырех парных айванах (наклонных полуцилиндрических сводах, закрытых с трех сторон и открытых с четвертой), связанных между собой галереями с расположенными в них кельями, окружающими центральный двор. В данном же случае айваны заменены тремя квадратными залами, накрытыми куполами; зал напротив входа просторнее и выше остальных, являясь залом-молельней; перекрытие в виде наклонного свода имеется лишь у первого зала, служащего входом. Четыре минарета, из которых сохранился один, да и то «усеченный», стояли по углам ансамбля. Во дворе, как и положено, находился фонтан для омовений; впоследствии, уже при Улугбеке, он уступил свое место гигантскому каменному сооружению в виде пюпитра, как говорят, служившего подставкой для драгоценнейшего Корана халифа Отмана, а именно первого Корана, отобранного у Османа Баязида.

На куполе, минаретах, арках и частично на стене сохранилась изразцовая мозаика, являющаяся главным элементом декора; мраморные же плиты покрывал только низ. Краски тонкие, цвета яркие; бирюзовые, зеленые, желтые, коричневые, темно-вишневые и черные, они искусно разбросаны по поверхности эпиграфических фризов и флористическим поясным карнизам, несущим на себе отпечаток самой изысканной элегантности. Подсчитано, что общая площадь кладки глазурованного кирпича и изразцов равна без малого десяти тысячам квадратных метров.

Гур-Эмир

Усыпальница под стать персонажу: есть нечто варварское в ее величайшей утонченности! Самаркандский мавзолей Тимура — один из трех наиболее красивых памятников его царствования. Пережив реставрацию, он тем не менее сохранил оригинального, первоначального больше, нежели мечеть Биби-Ханым, в частности не имеющий себе равных купол. Своими размерами с большим святилищем он не сравнится, но после мавзолея Ольджейту, что в 1306 году возвели в Сольтание, он является первым крупным мусульманским погребальным зданием; его появление возвестило строительство настоящих дворцов для покойников, которым занимались Великие Моголы в Индии; напомним хотя бы о всемирно прославленном Тадж-Махале в Агре. [223]

Гур-Эмир поначалу должен был служить вовсе не мавзолеем, а мечетью или даже молельней, включенной в комплекс, посвященный памяти Мухаммед-Султана, Тимурова внука. На отведенной под него площади в 24 на 25 метров строительные работы начались в 1403 году и в основном закончились в 1404 году, чтобы возобновиться позже, чем и объясняется то, что его датируют временем более поздним. Стоящий в центре участка, обстроенного довольно низкой балюстрадой, сделанной из ажурного мрамора по образцу мусульманских claustra, мавзолей имеет монументальный портик в виде айвана, по бокам которого возвышаются два минарета, верхняя часть которых была перестроена, но их низ (вернее почти половина) по-прежнему покрыт изразцами, где доминирующим элементом является синий цвет. Второй айван, перенесший более значительную перестройку и не сохранивший ничего, кроме кое-каких следов первоначального декора, прорезанный в двухэтажной стене с плоскими нишами, тоже разрушенными, открывает доступ в погребальный зал. Имеющий снаружи вид восьмиугольника, он опирается на фундамент, утопленный в грунт на целых четыре метра, и уходит вверх на все 40 метров, благодаря чему гармонично сочетается с портиком и минаретами, одни из которых достигают высоты 12 метров, а другие — 25,3 метра. Восьмиугольник внизу опоясан мраморным цоколем, выше него расположены желтоватого цвета кирпичи, между ними вкраплены другие, покрытые голубой и ультрамариновой глазурью, которыми на разных размеров геометрических панно коричневого цвета выложены имена Аллаха и Мухаммеда.

Внутри этот квадратный в плане зал производит впечатление крестообразного, благодаря глубоким нишам, увенчанным сводами, имеющими выступы в виде сталактитов. Декор состоит из плинтуса из зеленого оникса, восьмиугольных алебастровых плиток, барельефов из расписного штука и майоликовых изразцов, покрытых темно-синей глазурью. Украшенная мраморными кружевами балюстрада установлена вокруг саркофагов, один из которых, Тамерланов, вырезан из глыбы черной яшмы и является действительным или предполагаемым подарком моголистанской княгини Улугбеку, сделанным в знак уважения к его деду. [224]

Самым красивым элементом архитектуры Гур-Эмира является его ребристый купол (60 скругленных ребер), имеющий вид приплюснутой фиги, высота которой (12,8 метра) на 1,1 метра превосходит диаметр ее базы; купол сложен из майоликовых кирпичей бирюзового цвета, на которые нанесены желтые и ультрамариновые пятна, образующие весьма элегантный рисунок. Купол покоится на высоком барабане, в диаметре имеющем 14 метров; декорирован он многократно написанным угловатым куфическим шрифтом словом «Аллах». Купол двойной, что позволяет составить себе два разных впечатления о памятнике. Внешний купол образует его силуэт и акцентирует устремленность вверх; другой, внутренний, устанавливает равновесие между поверхностью зала и его высотой. Между ними находится система тяг, закрепленных железными якорями в кирпичном центральном столбе, подпирающем самую высокую часть купола.

Шахи-Зинда

Не увидев мемориала Шахи-Зинда, судить о Тимуре нельзя. Это красота в ее совершенном и чистом виде. Здесь не выказываются ни величие, ни могущество, ни державность, как в других памятниках, а демонстрируются изящество, хрупкость, тонкость и, я бы сказал, женственность, столь характерная для женских усыпальниц, отчего они лишь выигрывают в красоте. Конечно, это не назовешь рукоделием Тарагаева сына, но было заказано именно им; он лично следил за ходом работ, следил так же внимательно, как наблюдал за разбивкой садов и строительством других зданий, планы которых визировал, и, заботясь об удовлетворении своих желаний, использовал всю свою тираническую власть.

Согласно преданию, двоюродный брат пророка, Кусам ибн Аббас, приведший войско аравитян в Самарканд, там был обезглавлен (676–677); он взял голову в руки и спустился по самому глубокому колодцу в чрево земли, с намерением там продолжить свою жизнь и дождаться Страшного суда. Как нередко случается в истории религий, легенда о Кусаме ибн Аббасе является всего лишь переложением на религиозно-мусульманский лад доисламского мифа, содержащегося в «Авесте», согласно которому легендарный центральноазиатский герой Афрасиаб (его имя Самарканд носил сначала), прежде чем умереть, глубоко под землей построил для себя гигантских размеров жилище, чтобы там найти укрытие, в том числе от смерти. [225]

Это место давно считалось священным, и арабы, едва захватив Самарканд, возвели мартириум (культовое сооружение), посвященный страстотерпцам, на предполагаемом месте Кусамовых мучений. Впоследствии возле него нашли упокоение многие, великие и не очень великие. В эпоху Сельджукидов, когда произошло если не зарождение мусульманского погребального искусства, то как минимум его бурное развитие, охотно строили мавзолеи, а надгробные стелы множились, как цветы на холме.

Пришли монголы и все разрушили за исключением этого святилища, хотя, казалось бы, к подобной снисходительности их не понуждало ничто. Как бы там ни было, памятник в его современном состоянии не имеет ничего от первоначального облика и далек от описания, сделанного Ибн Баттутой в 1330 году. Известно, что перестраивали и переоборудовали его неоднократно; иные, говоря о времени выполнения основных работ, называют 1334 год, другие — период царствования Тимура, третьи — XV век. 1380 годом может быть датирована лишь часть декора. В ту эпоху трансоксианцы взяли в обычай устраивать захоронения подле Кусамова мартириума, превратив его в псевдомавзолей с кенотафом,^[33] подобных которому на Ближнем и Среднем Востоке можно было встретить сотни.

Автора плана современного некрополя назвать точно невозможно; однако многие склонны считать им Великого эмира. Осью «города мертвых» служит узкая аллея, начинающаяся у Кусамовой усыпальницы; медленно спускаясь в южном направлении, она завершается довольно крутой лестницей из тридцати четырех ступенек. Слева и справа тянулись две почти не прерывавшиеся шеренги усыпальниц. Многие разрушились или полностью, или частично. Среди сохранившихся наиболее старая, — сооруженная для увековечивания некоего Ахмеда-ходжи, — отмечена 1360 годом. Наибольшее количество гробниц (целая дюжина), замечательной архитектуры и удовлетворительной сохранности, датируется временем царствования Тимура. Остальные были построены позже, как и вход на кладбище и стоящие по бокам здания. Таким, каким он дошел до нас, Шахи-Зинда является, по общему мнению, одним из самых красивых и впечатляющих в мире некрополей, а некоторые входящие в его состав постройки — подлинными шедеврами. [226]

Он находится севернее города, на склоне холма Афрасиаб. Входом в него служит монументальный портик, по соседству с которым стоят небольшая мечеть и медресе, обязанная своим возникновением Улугбеку; миновав этот портик, посетитель оказывается на лестнице, ведущей к осевой узкой аллее. Одно из первых сооружений, которое он видит слева от себя (относительно крупных размеров и менее старое, чем все другие, 1437 года), состоит из двух куполов, опирающихся на барабаны, столь вытянутые вверх, что невольно вспоминаешь погребальные башни, воздвигнутые в Иране приблизительно в 1000 году. В нем почиет не какой-нибудь сильный мира сего, а ученый, астроном Казы-заде Руми. Чуть дальше в тесном соседстве (или отделенные друг от друга пустырями, где можно различить следы исчезнувших памятников) ярусами расположились заказанные Тимуром мавзолеи, некоторые из которых дополнены погребальными часовенками, таковы усыпальница одного из выдающихся его военачальников, Тоглуг-Текина (1375), возможно, самая старая из относящихся к тому времени; мавзолей его сестры Ширин-бика-Ака, именовавшейся также Чучук-бика (1385); усыпальница некоего Эмир-заде (1386); гробница еще одной Тамерлановой сестры Туркан-Ака (1386) и ее дочери Шади-Мульк-Ака, преставившейся в 1372 году, что заставляет иных утверждать, что речь идет о старейшей гробнице Тимуровой эпохи. Далее находятся еще три усыпальницы, неведомо когда сооруженные, но явно в промежутке между 1375 и 1385 годами: на первой начертано имя воеводы Эмира; вторая безымянна; третьей увековечено имя женщины — Улу-Султан-Бегума. Последней по времени является усыпальница одной из жен Великого эмира, Туман-Ака (1405).

Простая и благородная архитектура мемориала дает возможность проследить, как на протяжении лет тридцати менялся подход к организации горизонтальных и вертикальных плоскостей. Все это небольшие кубические залы, вход в которые оформляют портики, высокие и глубокие, выступающие над плоскостями фасадов; своды их украшены сталактитами или сотами (мукарна) чисто декоративного назначения, то есть не имеющими каких-либо архитектонических функций. Залы увенчаны высокими куполообразными сводами, довольно заостренными, гладкими или ребристыми, непосредственно положенными на стены залов, то есть без барабанов. В 1385 году купол усыпальницы Ширин-бика-Ака стал двойным, каким позднее сделали купол Гур-Эмиpa; изнутри он видится приплюснутым, снаружи представляет собой нечто, слегка напоминающее плод смоковницы. В то же самое время продолжалось строительство сводов простых; для облегчения сооружения их отделяли от стен залов и придавали им очертание немного пологой арки. В начале XV века, возводя мавзолей Туман-Ака, снова вспомнили о двойном своде; на этот раз его поставили на высокий барабан, а внутреннему своду придали ту же овальную форму, что и своду наружному. Подобные варианты, освобождая памятники от монотонности, дают им довольно много общих черт, позволяя создавать весьма гармоничные и единые по духу ансамбли. [227]

Однако совершенными их делает керамический декор, воистину не имеющий себе равного; по меньшей мере таков декор следующих архитектурных шедевров, а именно мавзолеев Туман-Ака, Туркан-Ака (произведение двух трансоксианских архитекторов: бухарца Заинаддина и самаркандца Шамсаддина), а также Ширин-бика-Ака, может быть, самого великолепного из всех. Здесь, кроме кирпича с майоликовым торцом, использована самая разнообразная керамика: отлитые из гипса части колонок, сталактиты и розетки, изразцы и фаянсовая керамика. Всевозможных оттенков синее выделяется на фоне, создаваемом кирпичами из очень тонкой розовой пасты, обрызганными белой и черной краской. Работа выполнена мастерски, как в том, что касается использования колорита, так и в распределении декора. Подобные тщательность и точность типичны лишь для труда ювелиров.

Истинный лик Тимура

В своем горячо любимом городе Тимур оставил для потомков три монументальных ансамбля, которые по тем или иным соображениям признаются шедеврами. Нет ни одного учебника по истории исламского искусства, в котором, как бы краток он ни был, не имелось бы их фотографий, равно как не существует книг о путешествиях в те края, где бы о них не упоминалось. Они являются частью его биографии, возможно, играя роль неоспоримых свидетельств, не подверженных ни фальсификации, ни пропаганде, а также выступая в качестве защитников.

Именно поэтому мне захотелось о них рассказать, пусть вкратце, позволяя себе не следовать обычаю биографов, которые охотно разглагольствуют о состоянии искусства в той или иной державе, но коим претит описывать памятники, воздвигнутые соответствующими государями. Без Версаля Людовик XIV определенно не был бы Королем-Солнцем. Без архитектурных чудес Самарканда, о которых, повторимся, Тимур заботился постоянно и самолично, он не был бы собой. Заодно вспомним о любви, что он питал к сестрам! Да, человек, который был способен на такое чувство и выражал его посредством самого изящного и яркого из всех мыслимых букетов, будучи страждущим калекой, неустрашимым полководцем, жестоким деспотом и кровавым захватчиком, в своем сердце хранил нечто совсем иное… [228]

Глава XIII

Государство и общество

Государь

Иоанн Султанийский написал о Тимуре следующее: «Он не называет себя ни королем, ни императором… Отдавая распоряжения, он делает это от имени хана, занимающего самое почетное место при дворе». Да, известно, что Тамерлан являлся всего лишь Великим эмиром, «царским зятем», но со всем этим он исполнял обязанности главы государства и делал это максимально строго. Хан же при нем был всего лишь фигурантом, который, от времени до времени находясь в действующей армии, всегда состоял под его началом, и его, хана, имя в лучшем случае могло быть упомянуто в фирманах. Значит ли это, что Тимур представлял собой самодержца, власть которого была безграничной? Прежде чем ответить утвердительно, надлежит подумать не один раз.

Хозяином державы бесспорно был Тимур. Противиться его воле не смел никто. Если кто-то пробовал давать ему отпор, он его ломал через колено. Высказанные вельможами суждения, шедшие вразрез с его мнением, им пренебрегались. Решения о войне и мире принимал он. Он же был главнокомандующим. Чиновники находились у него в кулаке: он их назначал и смещал; когда было надо, уничтожал. Правосудие чинилось им одним, даже тогда, когда отправление его он делегировал другому. Когда имелась возможность, Тимур судил сам; его вердикты обжалованию не подлежали. Подобно всем добрым тюркам, он постоянно искал способы, как извлечь выгоду из ислама, и с этой целью провозглашал себя его ревностным служителем. Он покупал дервишей за золото, за дружбу, но главным образом прельщая похвалами. Он ставил себя над толкователями закона, заявляя, что получает от Бога послания. Он поставил во главе мусульманской общины верховного владыку. «Из потомков пророка я выбрал, — объявил он, — самого достойного, коему передал всю власть над мусульманами; он управляет всем вакуфом, назначает служителей культа, муфтиев… и определяет размер жалованья религиозных чиновников». [229]

В 1370 году Тамерлан одержал победу над Хусейном. Держа ситуацию под контролем, он сделал вид, будто бы хотел быть избранным на курултае, в соответствии с обычаем, установленным Чингисханом. Фактически речь тогда шла о плебисците. В дальнейшем Великий эмир регулярно созывал такие «пленарные заседания», чтобы создать впечатление коллегиального правления. Но иллюзий на этот счет не было ни у кого.

Кажется, никто и ничто не могло воспротивиться его воле. Однако находиться вне пределов законности он не мог, тем более вне рамок шариата и ясы. Будучи юридически неизменяемыми, они оставляли возможность законодательствования только в строго определенных областях, на которые сами не распространялись; или интерпретирования некоторых постулатов, что дозволялось одним богословам, а они, разумеется, состояли у Тимура на содержании и, закрывая глаза на его действия, самоуправствовать ему не мешали, а то и просто благословляли на тот или иной незаконный поступок. Со всем этим отсутствие законодательной власти является для любого деспота помехой, ставя его в рискованное положение, когда он пытается ее себе присвоить незаконными средствами.

Далее. Понятие священной монархии очень глубоко проникло в сознание Тимура, что, впрочем, характерно для всех самодержцев в мире, равно как и для тюрко-монгольской традиции и ислама. Он прочно усвоил идею об идеальном государе, каковой вдохновлялись все единодержавные правители, но еще больше тот, кого царствование вознесло над всеми другими самодержцами. Понятие священной монархии предполагает отправление правосудия, защиту народа от злоупотреблений чиновничества и нищеты; короче говоря, — ответственность полную и за всё.

В актив Тимура можно записать его внимательность к простому люду, контроль за ценами и действиями сборщиков налогов и иных государственных служащих, его царскую щедрость. Я уверен, что прекрасные человеческие качества действительно были ему свойственны. Будь он человеком несправедливым, скупым, безразличным, ничего такого он не делал бы. [230]

Чтобы быть Тамерланом, Гаруном аль-Рашидом, Сулейманом Великолепным, надобно держаться ближе к простонародью; как для того, чтобы побеждать, следует быть великим ратоводцем. Сознавая необходимость этого, Великий эмир превращал каждое свое появление в зрелище, и его биографы скрупулезно воспроизводят все его «мизансцены». Вот он горстями черпает золото из сундуков и ходит среди пожарищ им же сожженного города, налево и направо раздавая милостыню. Вместе с тем, почти тайно, избегая показухи, он восстанавливает, исправляет содеянное, помогает казной… Однажды аки Мухаммед-шах, мелкий колдунишка из хорасанского Кухистана, предал проклятию некоего бедного крестьянина; Тимур выдал несчастному пятьсот овец и полтысячи ягнят. Сей кодекс царской чести обременительным для Тамерлана не был, но он существовал, являясь таким же обязательным, как шариат и яса, и втискивая его абсолютную власть в рамки целого комплекса норм, обычаев и обязанностей.

Тимурово правительство состояло из министров, визирей, коих он собирал на совет, диван (когда в наличии их имелось не менее четырех) под председательством диван-бека. Штатный докладчик информировал совет о возникших важных проблемах, после чего начиналась дискуссия, на которой присутствовали глава управления мусульманских дел, два главных судьи гражданских и столько же религиозных, секретари, казначеи и «господа большой руки». Государство одновременно было сильно централизованным, состоя в непосредственном подчинении у Самарканда и Великого эмира, и децентрализованным, однако в той мере, в какой провинции пользовались большей или меньшей автономией. Во многих округах Тамерлан оставлял если не старый персонал, то прежние управленческие структуры обязательно. Где-то государственный контроль бывал строгим, где-то вялым, на далеких территориях мог просто отсутствовать. Великий эмир вполне довольствовался теми знаками признания его сюзеренитета, которые в мусульманском мире всегда были привилегией государей, например, нанесением его имени на металлические деньги и упоминанием в пятничной молитве, кутбе. Он по праву мог считать себя владетелем Египта с того момента, когда мамлюкский посол сообщил ему, что в Каире в его честь была отслужена служба; а также царем Индии после того, как 20 декабря 1398 года то же самое совершилось в Дели. [231]

Империя или царство?

«Степная империя» — так в своем шедевре Груссе определяет Тимурову державу. Рассуждая в своей книге о политических формациях, возникавших в Центральной Азии и так часто властвовавших над седентарными странами, он говорит: Тимур — это Джагатаид, отюреченный монгол, выходец из бескрайних степей Евразии. Однако Рене Груссе рискует ввести читателя в заблуждение: Великий эмир как личность сформировался не в степи и по-настоящему там не властвовал. По сути, его государство было иранским, сконцентрированным вокруг Трансоксианы, со столицей, где была подлинная архитектура, а вовсе не большим кочевым станом. Кроме того, вовсе не факт, что оно было империей. Говорят — частенько повторял эту мысль и я, — что Тамерлану хотелось восстановить Чингисову империю, что он в этом частично преуспел и что лишь смерть помешала ему довести дело до конца. Сегодня я спрашиваю себя: не стали ли мы в очередной раз жертвой его пропаганды?

Из истории его завоеваний вовсе не явствует, что у него имелось амбициозное желание объединить под своей эгидой все огромные территории, по которым он прошел с мечом в руках, земли такие разные по нравам, языкам и этническому составу. Он овладел Индо-Гангской долиной, Ираком, Сирией, Анатолией, Золотой Ордой, он мог заложить там основы постоянного оккупационного режима, но сделать это даже не попытался. Он уходил, как приходил, оставляя наместника здесь, удовлетворяясь невнятным признанием сюзеренитета там, и часто происходило так, что не успевали остыть пожарища, а пыль, поднятая конницей, осесть, как появлялись прежние хозяева. Признали было, что Тимур обладал способностью завоевывать, но не сохранять завоеванное; что он разрушал, но не строил; что его администраторские дарования были столь же посредственными, сколь замечателен был его ратный гений. Однако факты все это опровергают.

Всюду, где Тимур оставался, он создавал надежный управленческий аппарат, о котором управляемые могли только мечтать. Заподозрить в предвзятости армянского летописца, который нашел необходимым, поведав об ужасах войны, констатировать процветание и благоденствие страны, наступившие в последующие годы, невозможно. Оставленное им свидетельство тем более значимо, что Армения являлась страной более прочих выдвинутой в сторону запада, не по отношению к Ирану, а относительно традиционной зоны влияния, той самой, которой, как нам представляется, Великий эмир намеревался ограничить сферу своего непосредственного контроля. [232]

Прежде всего Тамерлан считал себя (хоть он и не носил соответствующего титула) государем Трансоксианы, которая навсегда осталась объектом его основных забот, его настоящей родиной. Во-вторых, он постарался распространить свое влияние на Хорезм и на все иранское плоскогорье, то ли полагая себя последователем Ильханов, то ли намереваясь заполучить наследство хорезмшахов. Покой в Трансоксиане и его величие, как впоследствии благоденствие Ирана, требовали: от кочевников — чтобы они не грабили городов и деревень, не наносили ущерба экономике; от властей — обеспечить процветание стране и счастливую жизнь народу. Решение этих двух задач было одно. Оно предусматривало проведение превентивных кампаний manu militari^[34] против орд Центральной Азии, Моголистана или Золотой Орды; и кампаний наступательных с целью ограничения передвижений номадов, их удаления из Трансоксианы, обогащения, изъятия богатств, получения многочисленной рабочей силы, к тому же квалифицированной и дешевой, ибо рабской.

Можно называть Трансоксиану царством. Можно назвать империей Иран, хотя эта страна тоже скорее являлась царством. Но было бы ошибкой применять к Тамерланову государству термин «империя», так как за ним кроются территориальная экспансия за пределы иранского мира и аннексия таких огромных стран, как Индия, Золотая Орда, Анатолия, Сирия, возможно, и Ирак, где Тимур удовольствовался грабежами и уничтожением гипотетичных соперников в славолюбии.

Политический проект

Эскиз политического проекта уже представлен. Следует его уточнить. Тимур оказался на стыке двух культур, уже давно друг с другом враждовавших, виной чего еще с древнейших времен была сама их природа — одна оседлая, другая кочевническая. Усугубила этот конфликт религиозная составляющая: оседлая культура была мусульманской, другая — языческой или поверхностно исламизированной. Раздираемый изнутри этим противоречием, Тимур тщился найти какой-нибудь средний вариант. Воспитанный на иранской культуре, он оставался тюрком; обращенный в исламскую веру, он оставался шаманистом. Кочевник, он любил жить в юрте и мог сутками скакать по степи, не покидая седла; горожанин, он строил дворцы и владел неведомым для любых бродников искусством захвата городов. Личность незаурядная, он переженил своих антиподов, разумеется, не избежав всех тех трудностей, которые возникают даже в счастливых браках; человек умный и проницательный, он понял, что другие не столь легко придут к осознанию необходимости этого неизбежного, хоть и не уютного, союза. Суть его проекта заключалась в том, чтобы добиться такого союза в государстве, какой он уже построил в своем сердце. [233]