Сталин, мао и «новодемократическая» революция в китае

Вполне возможно, что Сталин и отзывался о Мао в своем ближнем кругу как о «пещерном марксисте». Вероятно, и Мао имел основания обижаться на то, что Сталин ему не доверял. Но кому вообще «вождь народов» верил? Кого из самых преданных оруженосцев не презирал? Кого считал великим марксистом? Все они для него были лишь фигурами на его шахматной доске.

Мягко ступая по ковровым дорожкам своего кабинета, он напряженно проигрывал в уме многоходовые операции. Там, в Китае, разыгрывалась сложная и важная партия, от успеха которой зависело дело всей его жизни. Победа китайской компартии должна была радикально изменить соотношение сил на мировой арене в пользу СССР. Если бы только им с Мао удалось нейтрализовать Америку, заставив Вашингтон и других союзников поверить в «новодемократические» планы китайских коммунистов! Если бы только Рузвельт и Трумэн приняли «новую демократию» и поддержали компартию! Тогда бы КПК смогла постепенно «выжать» Чан Кайши и его сторонников из властных структур, а затем, маневрируя в левогоминьдановской и либеральной среде, в конце концов захватить власть.

Игра шла по-крупному. Интервью, статьи и выступления Мао делали свое дело. Книги супругов Сноу, Смедли и других журналистов, равно как и донесения Карлсона, «били в ту же цель». Большое впечатление на общественность производили восторженные рассказы о Мао и его товарищах английских корреспондентов Фриды Атли, Клэр и Уильяма Бэндов, американских репортеров Т. А. Биссона и Гаррисона Формана и многих других. Все эти живые свидетели в один голос уверяли мир, что китайские коммунисты не имеют ничего общего с марксизмом-ленинизмом¹⁵³. Мрачный диктатор Чан и его режим неуклонно «теряли очки», проигрывая в глазах многих американцев «либеральному» националисту Мао и его «народному» правительству.

Наивысшего напряжения эта игра достигла в 1944–1945 годах, когда Мао, Чжоу, Чжу Дэ и другие члены китайского коммунистического руководства повели прямые переговоры с представителями американского правительства. Началось с того, что в конце июля 1944 года на яньаньском аэродроме приземлился американский самолет Си-47 («Дуглас») с девятью пассажирами на борту. Эта была первая группа так называемой «миссии Дикси»[86], в состав которой входили сотрудники Госдепартамента, Пентагона и Отдела стратегических служб (ОСС, предшественник ЦРУ). Возглавлял ее полковник Дэвид Д. Барретт, грузноватый, невысокого роста человек лет пятидесяти, бывший какое-то время помощником военного атташе в Чунцине. Он считался большим специалистом в китайских делах, хорошо знал историю и культуру Китая и великолепно владел китайским языком. Следующим за ним по значению в группе был второй секретарь посольства США в Чунцине Джон Стюарт Сервис, «наш правительственный эксперт по китайскому коммунизму», как называл его посол Гаусс. Вскоре после них, в начале августа, прибыла и вторая группа «миссии Дикси» во главе с еще одним дипломатом, Раймондом П. Лудденом. После этого американцы зачастили в Яньань и даже стали организовывать поездки в некоторые «освобожденные районы». В целом в Яньани в 1944 году находились 32 сотрудника так называемой американской информационной службы¹⁵⁴.

Главный вывод, который сделали Барретт, Сервис и многие другие члены миссии из разговоров с Мао и из собственных наблюдений, заключался в следующем: «С политической точки зрения всякая ориентация китайских коммунистов на Советский Союз, которая, возможно, и имела когда-то место, ныне, похоже, отошла в прошлое. Коммунисты по своим взглядам и программе превратились в китайских реалистов. Они проводят демократическую политику, надеясь на одобрение и дружескую поддержку со стороны Соединенных Штатов. С экономической точки зрения китайские коммунисты выступают за быстрое развитие и индустриализацию Китая, преследуя главную цель — подъем экономического благосостояния народа. Они признают, что при нынешних условиях в Китае это должно быть осуществлено посредством капитализма с привлечением широкомасштабной зарубежной помощи. Они убеждены, что именно Соединенные Штаты, а не Советский Союз будут той единственной страной, которая сможет предоставить эту экономическую помощь. Они также понимают, что будет разумным дать американцам полную свободу в предоставлении такой помощи в целях ее эффективности и привлечения американских капиталов. В заключение можно привести настойчивые заявления самих коммунистических вождей о том, что дружба и поддержка Китая со стороны Америки важнее, чем со стороны России». Члены миссии настоятельно советовали американскому руководству переориентироваться на китайских коммунистов, предупреждая, что те могут «вновь повернуться лицом к Советской России, если их вынудит к этому необходимость отразить нападение со стороны Гоминьдана, поддерживаемого Америкой»¹⁵⁵.

Просто поразительно, как легко смогли Мао, Чжоу и другие лидеры КПК обвести вокруг пальца опытных американских разведчиков! В переговорах с ними они чего только не обещали! Чтобы нейтрализовать Вашингтон, Мао готов был даже пойти на то, чтобы летом 1944 года переименовать коммунистическую партию. Об этом он, в частности, говорил Владимирову, объясняя: «Тогда для Особого района сложится более выгодная обстановка, особенно среди американцев»¹⁵⁶. Речь, по-видимому, шла об изменении названия партии на «новодемократическую». В октябре 1946 года именно таким образом были переименованы комсомольские организации «освобожденных» районов, а в апреле 1949 года и весь комсомол Китая стал Новодемократическим союзом. Переименовывать партию все же не стали, но во всем остальном задурили американцам мозги основательно!

Не менее мастерски и цинично дипломатическую обработку американцев вели в то же время и Сталин с Молотовым. Вот что, например, Молотов говорил по поводу КПК послу США в СССР Уильяму Авереллу Гарриману и новому послу США в Китае генералу Патрику Дж. Хэрли в начале сентября 1944 года: «Так называемые китайские коммунисты на самом деле совсем не коммунисты… Советское правительство не поддерживает китайских коммунистов». То же самое он подтвердил им и во время новой встречи 15 апреля 1945 года, на этот раз в присутствии Сталина. Об этом Хэрли незамедлительно сообщил в Вашингтон¹³⁷. Забавно, не правда ли?

Ни Гарриман, ни Хэрли, однако, не поддались на хитрости Сталина. Не поверили коммунистам и разведчики в самом Вашингтоне. Проанализировав донесения своих коллег из Китая, а также огромное количество другой литературы о КПК, сотрудники Отдела военной разведки министерства обороны США летом 1945 года пришли к заключению: «Китайские коммунисты это коммунисты… „Демократия“ китайских коммунистов это советская демократия… Китайское коммунистическое движение это часть международного коммунистического движения, финансируемого и руководимого из Москвы»¹⁵⁸. Так что в итоге обмануть американское руководство ни Мао, ни Сталину не удалось.

С окончанием Второй мировой войны в середине августа 1945 года Китай вновь оказался разделенным. Центральное правительство Гоминьдана, за спиной которого стояли США, контролировало только две трети страны. Компартия удерживала Особый район Шэньси — Ганьсу — Нинся, охватывавший уже 30 уездов, а также 18 крупных «освобожденных районов», расположенных в Северном, Восточном и Южном Китае общей численностью населения 95,5 миллиона человек¹⁵⁹. Северо-Восточный Китай (Маньчжурия) был оккупирован Красной армией. Ситуация, однако, не была критической: впервые за долгие годы появилась реальная возможность мирного демократического объединения страны. Большую роль в этом процессе должны были сыграть главные победители Японии — Соединенные Штаты и Советский Союз, поддерживавшие в тот период союзнические отношения. Новой войны в Китае они не хотели, опасаясь, что бурный китайский конфликт мог легко положить конец миру на всей планете. Миру, с таким трудом завоеванному¹⁶⁰.

Что касается Сталина, то он в своих геополитических расчетах 1945–1949 годов должен был принимать во внимание монополию США на ядерное оружие. Будучи неготовым противостоять ядерной атаке Соединенных Штатов, он вынужден был делать все, чтобы не спровоцировать Вашингтон¹⁶¹. «Две атомные бомбы США потрясли Сталина, заставив его искать компромисс»¹⁶², — вспоминал позже Чжоу Эньлай. Инициативу кремлевского диктатора ограничивало и известное Ялтинское секретное соглашение великих держав, принятое в феврале 1945 года, а также советско-гоминьдановский договор о дружбе и союзе, заключенный 14 августа того же года, в день капитуляции Японии. Оба они были выгодны Советскому Союзу, так как по ним СССР получал существенные экономические, политические и территориальные концессии на Дальнем Востоке. Особенно важен был договор с Чан Кайши, который сам Сталин называл «неравным»¹⁶³. Специальные соглашения, сопровождавшие советско-гоминьдановский договор, давали советской стороне право иметь в течение тридцати лет военно-морскую базу в городе Люйшуне (Порт-Артуре), владеть портом города Далянь (Дальний) на северо-востоке Китая, а также совместно управлять Китайской Чанчуньской железной дорогой¹⁶⁴. Вот почему вскоре после Второй мировой войны Сталин начал открыто выражать сомнения в способности китайских коммунистов взять власть: он просто не хотел ради безоговорочной поддержки КПК рисковать тем, что уже получил, оказав помощь США и Китаю в борьбе с Японией. Он даже посоветовал Мао Цзэдуну «прийти к временному соглашению» с Чан Кайши, настаивая на поездке Мао в Чунцин для личной встречи с его заклятым врагом. В качестве объяснения этому он не нашел ничего лучше, как заявить, что новая гражданская война может привести к уничтожению китайской нации¹⁶⁵.

Мао был страшно подавлен таким «предательством» вождя и учителя, но не мог не подчиниться. На переговоры с Чаном надо было ехать. «Я был вынужден поехать, поскольку это было настояние Сталина»¹⁶⁶, — говорил позже Мао Цзэдун. 23 августа 1945 года он собрал расширенное заседание Политбюро, на котором заявил: «Советский Союз, исходя из интересов мира во всем мире и будучи скован китайско-советским договором, не может оказать нам помощь»¹⁶⁷. 28 августа вместе с Чжоу Эньлаем он вылетел в Чунцин, несмотря на то, что ЦК КПК получил письма с протестами против переговоров с Гоминьданом от различных партийных организаций. Сопровождали руководителей КПК прибывшие накануне в Яньань гоминьдановский генерал Чжан Чжичжун и американский посол Хэрли. На аэродроме перед отлетом, прощаясь с Цзян Цин и членами Политбюро, Мао улыбался, но, по словам Владимирова, к трапу самолета «шел как на казнь». Не стесняясь присутствовавших, Мао впервые на людях поцеловал Цзян Цин в губы.

Переговоры ни к чему не привели. Мао провел в Чунцине 43 дня, неоднократно встречался с Чаном и другими гоминьдановскими деятелями, а также с представителями либеральной общественности и даже подписал соглашение о мире, но при этом не отказался от борьбы за власть. Он просто делал уступку Сталину, прекрасно понимая, что его столкновение с Гоминьданом могло быть успешным только при условии оказания КПК военной и экономической помощи со стороны СССР.

Оставалось только ждать, когда Сталин («лицемерный заморский черт», как позже в сердцах назовет его Мао¹⁶⁸) изменит свою позицию. А пока приходилось выслушивать распоряжения Родиона Яковлевича Малиновского, командующего советскими войсками в Маньчжурии. Тот, по требованию Сталина, категорически запрещал войскам 8-й армии занимать города Северо-Восточного Китая до тех пор, пока Красная армия их не оставит. «Мы не вмешиваемся во внутреннюю политику Китая, — заявлял он. — Внутренние вопросы Китая должны решаться самими китайцами»¹⁶⁹.

Этот свой «уклон» Сталин начал преодолевать только весной 1946 года, как только Мао Цзэдун смог заверить его в том, что КПК справится со всеми трудностями. К тому времени все попытки великих держав примирить враждовавшие партии в Китае провалились, в мире к тому же началась «холодная война», и Сталин в конце концов стал оказывать войскам коммунистов реальную помощь. В результате Маньчжурия, находившаяся по-прежнему под контролем СССР, превратилась в плацдарм КПК. В июне 1946 года в стране началась новая полномасштабная гражданская война.

Развивалась она вначале для коммунистов неблагоприятно. Гоминьдановские войска, насчитывавшие 4 миллиона 300 тысяч человек, значительно превосходили армию КПК, в которой было чуть более 1 миллиона 200 тысяч солдат и командиров. В результате в первые же месяцы кровопролитных боев войска КПК были вынуждены оставить 105 городов и других населенных пунктов. 12 марта 1947 года авиация Чан Кайши нанесла бомбовый удар по самой Яньани и окрестному пещерному лагерю.

В самом городе, правда, уже мало что можно было разрушить. Начиная с ноября 1938 года японские самолеты не раз бомбили его. Так что в итоге от некогда процветавшего населенного пункта северной Шэньси оставались лишь разбитые крепостные стены да две-три улицы. Яньань почти обезлюдела, вся же партийно-политическая жизнь города давно переместилась на его северные пещерные окраины. Там же с конца ноября 1938 года жил и Мао Цзэдун. Именно эти-то районы и подвергли особенно интенсивной бомбардировке американские Б-24 и П-52, находившиеся на вооружении армии Чан Кайши. Беспрерывные налеты продолжались неделю, в них приняли участие около пятидесяти самолетов¹⁷⁰. Одновременно на город с юга было развернуто крупномасштабное наступление сухопутных сил ГМД.

К 18 марта обстановка стала критической. Гоминьдановские войска подошли уже на расстояние семи ли от города. Надо было срочно ретироваться. И тогда Мао отдал приказ оставить Яньань. В тот же вечер, в сумерках, вместе с Цзян Цин и дочерью Ли На он и сам покинул пещерный лагерь. Но, прежде чем сесть в свой старый армейский джип, Мао приказал Пэн Дэхуаю, отвечавшему за эвакуацию, проследить за тем, чтобы комнаты во всех пещерах были хорошо выметены, а мебель не была поломана¹⁷¹. Он не желал, чтобы гоминьдановцы думали, будто коммунисты бежали в панике.

Направился он на север Шэньси, где все лето, осень и зиму водил по горным дорогам свою порядком измотавшуюся армию, которая в конце марта 1947 года получила новое название — Народно-освободительная армия Китая (НОАК). Вместе с ним и Цзян Цин горечь отступления переживал и его старший сын Аньин, который еще в начале января 1946 года прибыл из СССР в Яньань.

За свои двадцать три года этот высокий и стройный юноша с добрыми и печальными глазами успел пережить очень многое. В мае 1942 года он окончил Ивановский интердетдом и тогда же, движимый интернационалистским порывом, написал письмо Сталину с просьбой отправить его на фронт. «Я не могу видеть, как кованый фашистский сапог топчет Вашу землю, — писал он. — Я отомщу за тысячи и десятки тысяч убитых советских людей»¹⁷². Его направили на учебу в Ленинградское военно-политическое училище им. Ф. Энгельса, находившееся в то время в Ивановском городе Шуе, после чего, в 1943 году, перевели на общевойсковой факультет Военно-политических курсов Красной армии им. В. И. Ленина в Москву. В августе же 1944 года лейтенант Сергей Юнфу был направлен на 2-й Белорусский фронт, стажером. Пробыл он там, правда, недолго, всего четыре месяца, но, как говорится, «понюхал пороха». В ноябре 1944-го был отозван обратно в Москву, на этот раз на учебу в Институт востоковедения¹⁷³. Неоднократно просил соответствующие советские органы отправить его в Китай и вот наконец в конце 1945 года получил разрешение. Накануне его отъезда с ним в Кремле встретился Сталин. Пожелал счастливой дороги и подарил на память небольшой именной револьвер. С этим револьвером Аньин и прилетел в Яньань и с тех пор никогда с ним не расставался.

Его отношения с отцом развивались сложно. Аньин почти не помнил его, жалел «маму Хэ» и настороженно, если не сказать больше, относился к Цзян Цин, которая нередко со слезами жаловалась на него Мао. «Вскоре между сыном и отцом начались разногласия на почве теоретических споров, — читаем мы в донесении одного из советских разведчиков. — Мао Цзэдун считал своего сына „догматиком“, который знает теорию, но не знает жизни и условий работы в Китае. Мао Цзэдун утверждал, что его сын избалован в СССР, и выражал неудовлетворение полученным им воспитанием. В целях „изучения жизни“ в Китае в апреле 1946 года Мао [Ань]ин был направлен в деревню для работы в качестве батрака к зажиточному крестьянину У Маю. В качестве батрака Мао [Ань]ин проработал около 3 месяцев»¹⁷⁴.

Только тогда его отец выразил удовлетворение. «Каждый должен попробовать горького в своей жизни»¹⁷⁵, — сказал он. И добавил: «Раньше ты ел хлеб, пил молоко, а теперь ты в Китае и нужно попробовать шэньбэйскую [то есть северо-шэньсийскую] чумизу, она очень полезна для здоровья!»¹⁷⁶

После этого он направил сына на работу в отдел пропаганды ЦК, а в марте 1937-го Аньин вместе с другими работниками Центрального комитета, покинув Яньань, последовал за Мао в горы северной Шэньси.

В мае 1947 года в Китай из СССР вернулись и остальные дети Мао Цзэдуна — Аньцин и Цзяоцзяо. С ними вместе приехала и Цзычжэнь. Прибыли они в Харбин, где их встретили и разместили местные работники КПК. Дети весело болтали по-русски (они почти не знали китайского языка), а на Цзычжэнь тяжело было смотреть. Последние два года в СССР были для нее самыми страшными. В 1945 году неожиданно тяжело заболела Цзяоцзяо. У нее обнаружили воспаление легких, она умирала. Обезумевшая от ужаса Цзычжэнь забрала ее из больницы, больше всего на свете боясь потерять этого последнего своего ребенка. Дочь она выходила, но разум, похоже, потеряла. Слишком велико оказалось ее потрясение. Вскоре после выздоровления дочери она попала в психиатрическую больницу в местечке Зиново Тейковского района Ивановской области, километрах в тридцати к юго-западу от города Иваново. Отсюда и само название больницы — «Зиново». Только в марте 1947 года после настойчивых просьб находившегося в то время в Москве на лечении Ван Цзясяна и его жены ее выпустили на их попечение. И только тогда она вновь смогла увидеть дочь. Вот как вспоминает об этой их встрече сама Цзяоцзяо (Ли Минь): «Меня привезли в какую-то гостиницу. Войдя в номер, я увидела женщину средних лет. Я остолбенела! Это мама? Бледная, худая, измученная! Даже улыбка и та казалась беспомощной, а глаза были совсем безжизненные»¹⁷⁷. Через два месяца в сопровождении Ван Цзясяна и его жены бывшая боевая подруга Мао и двое его детей выехали на родину. Прибыв в Харбин, Цзычжэнь разрыдалась. «Наконец-то я избавилась от тех страшных дней, от жизни на чужом иждивении! Я теперь по-настоящему свободна!»¹⁷⁸ — твердила она.

Между тем в марте 1948 года, форсировав Хуанхэ, Мао и его войска перешли в провинцию Шаньси и ускоренным маршем двинулись дальше — на запад Хэбэя. Здесь, в уезде Пиншань, с весны 1947 года располагался рабочий комитет ЦК, деятельностью которого руководили Лю Шаоци и Чжу Дэ. Лю и Чжу жили в деревушке Сибайпо, расположенной в 560 ли к юго-западу от Бэйпина, в труднодоступных горах Тайшань, в узкой долине, на берегу быстрой реки. Именно сюда в конце мая 1948 года и пришли отряды Мао Цзэдуна, и именно Сибайпо стала новой столицей коммунистического Китая почти на весь оставшийся период гражданской войны. Только в самом конце марта 1949 года Мао и другие работники ЦК КПК покинули это место.

В Сибайпо Мао и Цзян Цин остановились в уютном одноэтажном доме с внутренним двориком, вымощенным камнем. Мебели было маловато, но не привыкший к роскоши Мао довольствовался самым необходимым. Большую часть времени он проводил в кабинете, за массивным деревянным столом, сидя в овальном кресле на четырех кривых ножках. Здесь он принимал товарищей по партии, разрабатывал вместе с Чжу Дэ военные операции, готовил партийные документы. Здесь же в июне 1948-го у него произошло неприятное столкновение со старшим сыном, надолго омрачившее их отношения. Прямой и в чем-то наивный Аньин, будучи в крайне возбужденном состоянии, обвинил отца в создании «культа вождя» и даже назвал его «лжевождем». Он уже достаточно повращался в партийных кругах, чтобы почувствовать атмосферу. Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы не вмешались Цзян Цин и Чжоу Эньлай. Они резко осудили Аньина, потребовав от него написать объяснительную записку. Немного поостыв, борец с культом личности сдался на милость победителю. В самокритичном заявлении он признал, что «своим поступком… подорвал авторитет отца». Он объяснил, что одной из причин его «зазнайства» явилось почтительное отношение к нему (Аньину) в СССР. По его словам, в Советском Союзе к нему «относились как к „маленькому вождю“… он находился в хороших материальных условиях и не знал трудностей жизни». После разбора его дела Мао Цзэдуном, Чжоу Эньлаем и Цзян Цин было принято решение «использовать Мао [Ань]ина на низовой технической работе в аппарате ЦК под контролем [секретаря Мао] Чэнь Бода». При этом было оговорено, что «условия жизни его не должны отличаться от условий [жизни] работников этой категории». Вплоть до февраля 1949 года Мао отказывался встречаться с ним. Аньину было запрещено появляться в доме отца без разрешения¹⁷⁸³. Но сколь ни велики были семейные проблемы, они не могли, разумеется, оторвать Председателя от главного — борьбы с Чан Кайши за захват власти в Китае. Именно находясь в Сибайпо, Мао вместе с Чжу Дэ, Чжоу Эньлаем, Лю Шаоци и другими членами партийного руководства смог разработать ряд мер, которые привели к разгрому армии Чан Кайши. И это несмотря на численный перевес вооруженных сил Гоминьдана, поддержку Нанкина со стороны США и недостаток техники и вооружения у НОАК. В течение пяти месяцев, с сентября 1948-го по январь 1949-го, коммунистические войска провели три крупнейшие стратегические операции. Одну — в Маньчжурии, другую — в Восточном Китае и третью — в районе Бэйпин — Тяньцинь. В результате было уничтожено более 1,5 миллиона солдат и офицеров противника, взяты несколько больших городов, в том числе сам Бэйпин. А ведь еще за год-два до этого мало кто верил в такую возможность. Слова Мао о том, что «все реакционеры — бумажные тигры»[87], сказанные в августе 1946 года в интервью американской корреспондентке Анне Луизе Стронг[88], могли тогда вызвать улыбку. А его заявление, что «мы рассчитываем лишь на чумизу и винтовки, но история в конце концов докажет, что наши чумиза и винтовки сильнее самолетов и танков Чан Кайши»¹⁷⁹, можно было принять за красивый полемический выпад. И тем не менее НОАК победила! 31 января 1949 года по соглашению с оборонявшим город генералом Фу Цзои части армии КПК вошли в Бэйпин. 23 апреля был взят Нанкин, 27 мая — Шанхай, 2 июня — Циндао. Гоминьдановское правительство бежало в Кантон, а оттуда в первой половине октября — на Тайвань. Десятки миллионов долларов, потраченных правительством СССР на китайскую революцию, не пропали даром. Континентальный Китай оказался в тисках коммунистической диктатуры.

В чем же причины победы КПК? Каким образом HOAК удалось осуществить перелом? Прежде всего, разумеется, сказалась эффективность традиционного партизанского метода ведения боевых действий, активно применявшегося армией Мао на первом этапе конфликта. Отступая в первые месяцы, коммунисты старались заставить противника «покрутиться и помыкаться… чтобы он вконец измотался и стал испытывать острый недостаток в продовольствии». Этот метод Мао назвал «тактикой изматывания»¹⁸⁰, и он принес плоды. Уже летом 1947 года части НОАК начали наступать на позиции противника. 25 апреля коммунисты вновь взяли Яньань. К июню 1948 года армия Гоминьдана сократилась до 3 миллионов 650 тысяч человек, в то время как вооруженные силы КПК возросли до 2 миллионов 80 тысяч¹⁸¹.

Гоминьдановские войска разваливались буквально на глазах. Генералы и офицеры были бессильны выправить положение. Боевой дух солдат стремительно падал. Как и в войне с японцами, армия Чан Кайши демонстрировала полное неумение воевать. Во всех частях процветали коррупция и местничество. Сильны были и пережитки милитаризма. Командиры не желали рисковать своими подразделениями, рассматривая их прежде всего как источник собственного политического влияния в обществе и обогащения. Остро давала себя знать и неспособность правительства стимулировать экономическое развитие. В 1946 году в стране началась инфляция. С сентября 1945-го по февраль 1947 года курс юаня упал в 30 раз. В 1947 году ежемесячный рост цен составил 26 процентов. И кризис все продолжал углубляться. Очевидец сообщает: «Из-за инфляции мы не чувствовали себя в безопасности в финансовом отношении… Инфляция была столь стремительной, что если какой-то суммы утром хватало на покупку трех яиц, то уже днем за эти же деньги можно было купить лишь одно. Деньги возили в тележках, а цена риса была так высока, что люди, в обычные времена и не помышлявшие о воровстве, громили продовольственные лавки и выносили оттуда все, что могли»¹⁸². Резко усилилось забастовочное движение: только в одном Шанхае в 1946 году произошло 1716 стачек. Весной 1948 года правительство вынуждено было ввести карточки на продовольствие во всех крупных городах и, чтобы как-то увеличить запасы зерна, ввело принудительные закупки его по заниженным ценам¹⁸³. Однако это последнее мероприятие оттолкнуло от Гоминьдана его естественного союзника — зажиточного крестьянина. В общем, Чан Кайши потерял как свою армию, так и тыл. Его внутренняя политика вызвала недовольство широких масс населения.

В этих условиях КПК сумела воспользоваться ситуацией и объединить вокруг себя различные политические силы. К власти она пришла не под знаменами социализма, коммунизма или сталинизма, а под лозунгами «новой демократии». И именно это-то и имело решающее значение.

Немаловажную роль играла и позиция СССР. Несмотря на то, что Сталин дал «добро» на вход КПК в Маньчжурию, он первое время придерживался осторожной линии в китайском конфликте — вплоть до успешного испытания советской атомной бомбы в августе 1949 года¹⁸⁴. Это, конечно, не означает, что он был против коммунистической революции в Китае. Подобные суждения некоторых историков¹⁸⁵ представляются абсолютно неправомерными. Он, правда, первоначально высказывал мысль о возможном разделении Китая на две части — по реке Янцзы (север — за КПК, юг — за ГМД)¹⁸⁶, однако отказывался от любых форм посредничества между конфликтовавшими сторонами, несмотря на неоднократные просьбы правительства Чан Кайши¹⁸⁷. И хотя он все время слал своему посольству в Китае категорические директивы, требуя не вмешиваться в конфликт, тем не менее отнюдь не желал спасти Гоминьдан¹⁸⁸. Перед падением Нанкина он, правда, приказал послу Николаю Васильевичу Рощину следовать за Чан Кайши в Кантон, в то время как послы США и Англии остались в бывшей столице Китая. Однако сделал он это, по его же словам, исключительно «для разведки, чтобы он [Рощин] мог регулярно информировать нас [Сталина] о положении на юге от Янцзы, а также в кругах гоминьдановской верхушки и их американских хозяев». Об этом Сталин по секрету сообщил Мао Цзэдуну. Уже в начале 1948 года, то есть еще до прибытия Мао в Сибайпо, в беседах с болгарской и югославской делегациями в Кремле Сталин признал, что советская сторона ошиблась, а китайские коммунисты оказались правы в своих оценках перспектив гражданской войны. Говорил он об этом и в июле 1949 года во время встречи с Лю Шаоци, посетившим его с неофициальным визитом. «Повредила ли вашей освободительной войне моя телеграмма, посланная в августе 1945 года?» — задал он тогда вопрос Лю. На что конечно же услышал «нет», но, чувствуя, что его собеседник кривит душой, и, очевидно, желая снять с себя ответственность за прежнюю осторожную политику в Китае, добавил: «Я уже довольно стар. И я беспокоюсь, что после моей смерти эти товарищи [он кивнул в сторону Ворошилова, Молотова и других] будут бояться империализма»¹⁸⁹.

Конечно, он не хотел вмешиваться в конфликт, но тем не менее изрядно помогал КПК и оружием, и советами. Его переписка с Мао была в тот период особенно интенсивной. Соблюдая секретность, он подписывал свои шифротелеграммы либо русским псевдонимом Филиппов, либо китайским — Фын-Си и слал их через своих представителей при Мао. Одним из этих людей являлся знакомый нам доктор Андрей Яковлевич Орлов (китайцы называли его Алофу), другим — прибывший в Сибайпо в январе 1949 года генерал Иван Владимирович Ковалев, бывший в конце Великой Отечественной войны наркомом путей сообщения СССР. Владимиров к тому времени был отозван в Москву (в конце ноября 1945 г.), а затем, в 1948 году, хотя и вернулся в Китай, но уже не к Мао Цзэдуну, а в Шанхай, генеральным консулом СССР.

Опасения Сталина в отношении прямого вмешательства США в конфликт переплетались с неизжитыми у него еще надеждами «надуть» Запад. Всю гражданскую войну и даже некоторое время после нее он неуклонно стремился продемонстрировать, что КПК якобы дистанцировалась от большевистской партии. И в этом он даже превзошел Мао Цзэдуна. Последний, например, регулярно, начиная с конца 1947 года выражал стремление посетить Сталина, однако тот неизменно отказывался принять его до тех пор, пока основные боевые операции в Китае не завершились. Он просто не хотел приглашать партизанского лидера и тем давать Западу и Чан Кайши лишний повод объявить Мао «советским агентом».

Тактические маневры Сталина искусно камуфлировали советские средства массовой информации и советские обществоведы, в первую очередь китаисты¹⁹⁰. Характерно, что вплоть до 1952 года в советской печати китайские коммунисты именовались не иначе как «господа», несмотря на то, что в частных беседах представители ВКП(б) и КПК называли друг друга «товарищи». Даже прокоммунистическая книга американского журналиста Гаррисона Формана «Репортаж из Красного Китая», изданная в Нью-Йорке в 1945 году, была переведена и опубликована в Советском Союзе под другим названием — «В новом Китае» (М.: Издательство иностранной литературы, 1948). Советская печать старательно избегала термина «коммунистический» применительно к режиму КПК. Сама партия Мао именовалась демократической и прогрессивной, но практически никогда коммунистической (допускалось использование только аббревиатуры).

Как и в отношениях с югославскими коммунистами в 1944 году, Сталин в течение всей гражданской войны в Китае, в 1946–1949 годах, достаточно последовательно охлаждал неподдельный коммунистический энтузиазм Мао. Как это ни покажется странным, но документальные источники свидетельствуют, что в период борьбы за победу революции в Китае Мао Цзэдун был более радикален, чем Сталин. В 1946–1949 годах он принимал «новую демократию» уже пассивно. И даже нередко выступал против этого курса, хотя формально продолжал ему следовать, чтобы не раздражать московского лидера¹⁹¹.

Здесь, правда, сдержанная позиция Сталина объяснялась не только его боязнью ядерного конфликта с Соединенными Штатами или желанием их обмануть. «Вождь народов» не мог не быть весьма осторожен, думая о последствиях победы КПК. Как русский национал-коммунист, он должен был опасаться возникновения в будущем нового мощного центра коммунистической власти. Коммунистический Китай, реализовавший диктаторскими методами советскую модель ускоренной экономической модернизации, мог создать угрозу его гегемонии в коммунистическом мире. Ограничивая амбиции Мао «демократическими» задачами, Сталин тем самым привязывал его к себе, а тактический курс КПК подчинял собственной политической линии.

В то же время по мере победоносного для КПК развития гражданской войны возрастала и подозрительность Сталина по отношению к Мао. Особенно она усилилась после «югославского шока» 1948 года, то есть после разрыва Сталина с югославским лидером Иосипом Броз Тито, которого до того Москва считала одним из наиболее преданных своих сателлитов и который неожиданно проявил непослушание. Вскоре после «дела Тито» в частных беседах со своими соратниками Сталин начал выказывать все возраставшее беспокойство в связи с новой возможной угрозой, на этот раз из Китая. «Что за человек Мао Цзэдун? У него какие-то особые, крестьянские взгляды, он вроде бы боится рабочих и обособляет свою армию от горожан»¹⁹², — размышлял он. В начале 1949 года, накануне прихода коммунистов к власти, Сталин даже затребовал письменное мнение Бородина, бывшего «высокого советника» Сунь Ятсена и уханьского правительства в 1923–1927 годах, относительно Мао. И тот, очевидно, понимая, чего хотел от него мнительный вождь, написал в докладной записке: «Независимость, и более того, „самостийность“ его характера уже в те годы была очевидной. На совещаниях, казалось, он скучал и томился речами других, но если сам говорил, то так, будто до него никто ничего не сказал… Мао Цзэдуну присущ непомерный апломб. Он издавна считает себя теоретиком, сделавшим свой самостоятельный вклад в общественную науку… Мао Цзэдуну свойствен ошибочный взгляд на крестьянство. Он исходит из внутренней убежденности в превосходстве крестьян над другими классами, из преувеличения революционных возможностей крестьянства, при одновременной недооценке руководящей роли пролетариата. Эту свою точку зрения Мао Цзэдун не раз высказывал в личных беседах со мной… Мао Цзэдун явно недооценивал роль пролетариата как инициатора и руководителя китайской революции, вождя китайского крестьянства. Это характерно для выступлений Мао Цзэдуна в двадцатые годы, а слушать его в период нахождения в Китае мне довелось не раз». Нелестный отзыв о Мао дал тогда и старый работник Коминтерна, полковник НКВД Георгий Иванович Мордвинов, в конце 1930-х — в 1940-е годы курировавший китайскую компартию. Он особенно подчеркнул «патриархальные склонности Мао Цзэдуна, его болезненную мнительность, чрезмерное честолюбие и манию величия, возведенную в культ»¹⁹³. Последняя характеристика вряд ли могла смутить Сталина, ведь она была как бы списана с него самого. А вот оценка Бородина настораживала.

Чтобы как-то прояснить ситуацию, Сталин, по-прежнему не соглашаясь принимать Мао, разрешил въезд на территорию СССР его жене Цзян Цин и дочери Ли На. Визит был секретным, Цзян Цин путешествовала под именем Марианы Юсуповой. Формальным поводом для визита была болезнь Цзян Цин: жизнь в пещерах Яньани, долгие утомительные переходы по горам Шэньси, Шаньси и Хэбэя подорвали ее здоровье. Цзян была истощена: при росте 165 см весила всего 44 кг. Вот почему у Мао и возникла идея отправить ее с дочерью в Советский Союз — подлечиться и отдохнуть¹⁹⁴. Заодно Цзян Цин должна была приглядеться к жизни в СССР, установить контакт с важными людьми, в общем, разведать обстановку. Так что интересы Сталина и Мао в этом визите Цзян Цин совпали.

За женой Мао Цзэдуна Сталин прислал специальный самолет в Далянь, который и привез ее с дочкой в Москву, в аэропорт Внуково. Цзян была так слаба, что ее вынесли по трапу на носилках, после чего сразу же отвезли на одну из подмосковных дач для высоких зарубежных гостей, в Заречье.

Находились она и Ли На в Советском Союзе с мая по август 1949 года. 18 мая Цзян Цин положили сначала в терапевтическое, а затем в отоларингологическое отделение Кремлевской больницы на улице Грановского. Там ей был поставлен диагноз: общее истощение. В больнице она провела больше месяца. Жаловалась на слабость, быструю утомляемость, боли в животе, плохой сон, резкую возбудимость. Просила, чтобы температура воздуха в помещении была плюс 22–23 градуса. По ее словам, она дважды в жизни болела дизентерией, и с детского возраста по несколько раз в год у нее повторялись ангины. После консультации с профессорами 13 июня 1949 года у Цзян Цин были полностью удалены обе нёбные миндалины, и через две недели ее направили в подмосковный санаторий «Барвиха». После этого в течение какого-то времени она с дочерью отдыхала на правительственной даче, а 29 августа ее отправили в Крым. Для этого путешествия Сталин выделил ей свой личный вагон. По забавному стечению обстоятельств отдыхала она в Кореизе, в бывшем особняке своего русского однофамильца — князя Юсупова, где занимала весь нижний этаж. На <