Двухтысячный год истории готов 19 страница
На тот момент, казалось, все вопросы улажены, но это был лишь первый из двух этапов в процессе престолонаследия. Потому что в 747 г., на следующий год после резни в Канштате (она известна под таким названием) Карломан принял необычное решение уйти с политической арены Франкии и направиться в Рим для блага своей души (но не для того, чтобы стать монахом). Было ли это каким-то образом связано с Канштатом, узнать невозможно. Например, предполагалось, что он был полон раскаяния. Возможно, но альтернативный сценарий состоял в том, что массовая резня и финансовые перераспределения могли вызвать самые теплые чувства лояльности по отношению к нему и его роду в момент, когда он планировал исчезнуть. Ведь план Карломана состоял в том, что его преемником должен был стать его сын Дрого, и, чтобы все получилось – как на своем горьком опыте узнала Плектруда в 715 г., – требовалось согласие подавляющего большинства военной аристократии.
Сначала все казалось безоблачным. Карломан поспешил в Рим, и имеются документы 747–748 гг., наводящие на мысль о том, что Пипин изначально правил достаточно мирно вместе со своим племянником Дрого. Оба, по крайней мере, провели церковные соборы, посвященные реформе (чрезвычайно значимый момент, к которому мы вернемся в части 4). Но затем политика франков изменилась навсегда. Совершенно без помпы или даже объяснений в источниках Пипин внезапно становится – сам – королем франков, после того как, вероятно, в 751 г. состоялась церемония одобрения того или иного рода (хотя это вполне могло быть и в 752 г.). По поводу такого крупного, разрушительного события, как свержение с престола последнего Меровинга и коронация первого монарха из династии Каролингов, можно было ожидать, что поднимется большой шум (в историческом смысле). Тот факт, что этого не случилось и что в некоторых местах наши источники предлагают несколько противоречивые рассказы о случившемся, говорит красноречивее всяких слов. Восхождение Пипина на королевский престол потребовало значительного отстаивания своих прав с его стороны, которое происходило – и это, возможно, смущающий момент – непосредственно за счет других близких членов его семьи.
Этот процесс начался в конце 748 г., когда Дрого исчезает из наших источников. В апреле того года жена Пипина Бетрада родила первого сына Пипина – будущего Карла Великого, и некоторые задавались вопросом, не является ли это рождение знаменательным моментом в развитии расчетов Пипина, дающим ему очевидную причину устранить своего племянника со сцены. Лично я считаю, что Пипин не мог предпринять ничего против Дрого, пока сначала не подготовил почву, наладив нужные связи с достаточным числом бывших главных сторонников своего брата. Когда пришел момент выбирать, стали бы люди его отца сражаться за Дрого или приняли бы Пипина своим вождем? Похоже, что Пипин сделал свое дело весьма хорошо, так как нет никаких письменных свидетельств какого-либо крупного конфликта в 749–750 гг., и я подозреваю, что настоящая гражданская война – как бы она ни усложняла все – проникла бы на страницы исторических документов. По-видимому, у Дрого было достаточно поддержки, чтобы держаться подальше от лап Пипина, но недостаточно для того, чтобы противостоять ему на поле боя, а кто-то другой воспользовался случаем, чтобы еще больше мутить воду, помогая Грифо совершить побег из-под стражи.
Но всего этого было недостаточно, чтобы помешать победившей политической партии Пипина идти к конечному пункту назначения. Более поздние источники раздувают полученный положительный ответ на письмо, отправленное «франками» папе римскому, в котором они спрашивали, должен ли носить королевский титул человек, обладающий реальной властью, или человек, ее не имеющий, – «ноль без палочки». Но неясно, было ли такое письмо вообще отправлено (есть противоречия в рассказах), а как миф оно оказалось отличным средством нанести слой божественного предопределения и законности поверх агрессивного самоутверждения во власти Пипина. Изначально коронация Пипина в 751–752 гг. считалась чисто франкским мероприятием, которое могло или не могло быть связано с миропомазанием, как в Ветхом Завете. И только потом привлекли папу римского, чтобы добавить его благословение. У папы римского Стефана были свои причины, чтобы поехать во Франкию в 753–754 гг., как мы вскоре увидим, но для Пипина все это пришлось кстати. Вторую церемонию провели в 754 г., и она уж точно включала миропомазание, что помогло поставить последние точки над «i». В 753 г., когда папа римский был в пути, Дрого и его так и не названного по имени младшего брата окончательно и бесповоротно взяли под стражу, а Грифо убили. Сам Карломан тоже вернулся во Франкию вслед за папой, но был сразу же отправлен в монастырь, где и умер в 755 г.
Последняя поездка Карломана породила бесконечные предположения. Пытался ли он спасти своего сына? Есть также сообщение более позднего периода о том, что он приехал как эмиссар по поручению лангобардов. Но после коронации Пипина для Дрого не оставалось пути назад к разделению власти, и я сильно подозреваю, что возвращения Карломана во Франкию потребовал Пипин, что было частью цены за союз, который папа пытался сколотить. Ведь, избавившись от своего отпрыска, Карломан представлял собой последний нерешенный вопрос, который Пипин не захотел бы таковым оставить. Возможно, возвращение Карломана стало ценой, которую нужно было заплатить, – только так он мог гарантировать своему сыну жизнь до конца его дней в монастыре (как, по-видимому, он и сделал), чтобы тот не разделил судьбу убитого Грифо. Так или иначе, визит папы был не более чем полезная сахарная глазурь на франкском пироге, и большинство (или достаточное число) сторонников Карломана согласились прибыть на церемонию[205].
На этом род австразийских мажордомов официально утвердил свое восхождение к королевской власти. Карл Мартелл удалил оппозицию, поместив свой род на пьедестал, стоящий выше тех, кто был ему ровней в других ключевых регионах Франкии. Политическое же маневрирование Пипина помогло достичь естественного завершения карьеры его отца: Каролинги, а не Меровинги теперь поставляли королей для франков.
Дар Карла Великого
Подобно двум предыдущим попыткам возрождения Западной Римской империи, дух случайности витает над событиями, ведущими к дню Рождества Христова 800 г. Нет никаких признаков того, что Пипин питал даже малейшие имперские амбиции, и много случайностей должно было совпасть, прежде чем эта мысль обрела форму для его сына. Но тем не менее верно, что причины, которые заставили папу Стефана с готовностью поехать во Франкию, чтобы сыграть свою роль статиста во втором церемониальном воплощении обретения Пипином королевской мантии, составляют ключевой фон для получения Карлом Великим императорского титула.
Своими корнями они уходят в события, имевшие место более двух тысяч километров на восток. Как мы уже видели в четвертой главе, первый раунд мусульманских завоеваний в середине VII в. лишил Восточную Римскую империю ее самых богатых средне– и ближневосточных владений и понизил ее статус с мировой державы до региональной. Но это был еще не конец ее трудностей. Конфликт с халифатом снова усилился с 690-х – начала 700-х гг., и столица империи в 717–718 гг. видела осаждающие ее войска мусульман. Она выстояла, но чудом, и дальнейшие ослабляющие потери в Малой Азии последовали в 720-х и 730-х гг. Восточный фронт просто должен был стать приоритетным для Константинополя, который не имел военной или экономической возможности заниматься еще и значительными частями Италии, оставшимися под его контролем сразу же после вторжения лангобардов. Как мы более подробно рассмотрим в главе 7, это и позволило региону вокруг Рима стать под властью папы независимым государством, получившим название Республика Святого Петра, и побудило королей лангобардов к еще большей экспансии на полуострове.
Изначально папа римский обнаружил, что союза с независимым герцогом лангобардов Сполето достаточно, чтобы отбиваться от монархии лангобардов на севере, но к 740-м гг. папа Захарий был вынужден напрямую вести дела с ними, ведя мирные переговоры (за счет некоторых территориальных уступок) с королем Лиутпрандом (712–744). Но по мере того как положение Византии продолжало ослабляться, к 751 г. – когда Пипин стал коронованным королем – преемник Лиутпранда Айстульф победоносно вступил в Равенну и соседнее герцогство Пентаполис (на базе пяти городов, расположенных на адриатическом побережье между Римини и Анконой: карта 12, с. 295). Войска Айстульфа также вступили на Истрийский полуостров и уже заключили сепаратный мир с венецианцами. Тогда его глаза жадно обратились в сторону Рима[206].
Именно эта новая стратегическая ситуация отправила папу Стефана в путь во Франкию в 753 г. Радуясь уменьшению влияния Константинополя, он тем не менее не хотел, чтобы господство Византии было заменено господством монархов лангобардов. На его взгляд, франки являлись очевидным противовесом честолюбивым устремлениям лангобардов, а так как Пипин хотел получить от папы официальное благословение своих действий, он был готов сыграть предписанную роль, но отчасти. И в 755, и 756 гг. он провел свои армии через Альпы и осадил короля лангобардов в его столице Павии. В 755 г. Айстульф согласился передать папе власть над территориями старого экзархата и Пентаполиса. Однако как только Пипин отправился на родину, Айстульф не сдержал слова и начал свою собственную осаду Рима. Поэтому Пипин возвратился, чтобы повторить все ту же рутину с Павией со схожим исходом. Айстульф опять согласился на ту же самую сделку (как поступит и его преемник Дезидерий в 757 г.), и Пипин вернулся во Франкию, чтобы решить более насущные вопросы.
И на все оставшиеся годы правления Пипина ситуация на том и замерла. Ничто не было сделано, чтобы осуществить согласованную передачу активов, и монархия Ломбардии с явным удовлетворением оставила Рим в покое, так что на территории поствизантийской Северной и Центральной Италии установилось новое равновесие. Это устраивало Пипина и его магнатов, которым гораздо более интересны были их собственные дела. Оставив в стороне старую войну с саксами (как в 753 и 758 гг.), Пипин все оставшиеся годы своего правления фокусировал внимание на том, чтобы добиться контроля над Галлией. В 752–759 гг. он провел ряд успешных военных походов с целью подчинения ему старой вестготской провинции Септимании, которая теперь находилась под управлением мусульман. Затем его внимание обратилось к Аквитании, которая в VI в. хотя и была частью королевства Меровингов, но сильный герцогский род все же добился независимости в начале VIII в. Начиная с 759 г. Пипин неутомимо «работал» в Аквитании до тех пор, пока после ряда поражений тогдашний герцог Вейфер (внук Эвдо, с которым Карл Мартелл сражался у Пуатье в 732 г.) не был убит кем-то из своих людей в 768 г. Поэтому борьба быстро приближалась к своему концу, когда в сентябре 768 г. умер сам Пипин – по-видимому, неожиданно. Это стало для сына Вейфера Гунальда проблеском надежды. Что гораздо важнее, того и гляди, должна была начаться новая сага о наследственном праве, которая привяжет Каролингов к папской власти и в конечном счете породит их претензии на трон Западной Римской империи[207].
Смерть Пипина не послужила поводом бросить какой-либо вызов роду Каролингов внутри Франкии, и власть плавно перешла к его двум сыновьям Карлу и Карломану. Но семейная традиция братских отношений сохранилась, и через год два брата уже оказались на ножах. Поэтому после первоначальной демонстрации солидарности Карлу была предоставлена возможность прикончить Гунальда Аквитанского в одиночку в 769 г., а тем временем его мать пыталась устроить брачный союз между ним и дочерью (возможно, ее звали Герперга) короля лангобардов Дезидерия. Другая дочь этого короля вышла замуж за герцога Баварского, так что этот брак выглядит так, словно он должен был скрепить союз Карла, лангобардов и баварцев, который оставил за скобками – и, значит, под угрозой – Карломана (карта 11, с. 278). Два брата имели одних и тех же родителей, так что здесь, по-видимому, не мачеха вроде Плектруды продвигала своего любимчика. Более поздние источники изображают Карломана упрямым, жалеющим себя и легко поддающимся на лесть человеком, так что она, возможно, руководствовалась здравым, пусть и безжалостным, анализом в отношении того, кто из ее сыновей был более способен стать королем (тем же, наряду с вопросами жадности и эгоизма, руководствовались главные аристократы, делавшие свой политический выбор). Но все эти характеристики были даны через много лет после смерти Карломана. Он не был единственным человеком, почувствовавшим угрозу. Переговоры о браке также вызвали появление на свет сохранившихся до наших дней писем из Рима, в которых папа Стефан нервничает ввиду перспективы брачного союза между одним из франкских королей и лангобардами, которые по-прежнему угрожали папскими территориями и не выполнили еще ни одного из обещаний, записанных в договорах 750-х гг.
Переросли ли (или, скорее, когда) холодные отношения братьев в конфликт, неясно, потому что снова вмешался непредвиденный случай в виде безвременной смерти Карломана 4 декабря 771 г. Карл немедленно взял королевство своего брата под свой контроль, и это, наверное, указывает на то, что Карломан не пользовался любовью и не был эффективным монархом настолько, что его магнаты не проявили ни малейшей склонности к сопротивлению. Карл также прекратил брачные переговоры с лангобардами: задуманный против Карломана союз – что совершенно очевидно – стал теперь ненужным.
Последствия были завораживающими. При таком крутом повороте событий вдова Карломана Герберга (не путать с Герпергой) стала искать убежища у короля лангобардов: настолько она доверяла Карлу в отношении судьбы его племянников и племянниц. Дезидерий не только глубоко опечалился расстройством переговоров о браке (и поэтому был готов принять ее), но и явно решил, что на франков ставить нельзя, и начал снова атаковать папские владения в Центральной Италии, которые по их настоянию он до этого оставил в покое. К этому его, вероятно, побудили смерть папы римского Стефана в январе 772 г. и восхождение на папский престол Адриана I. Первые месяцы у власти любого нового правителя представляют собой отличный момент для испытания его характера.
Волновало ли (и насколько сильно) Карла то, что Дезидерий вырывается из резервации, неясно, но на него давили мощные династические причины, и в конце 773 г. он повел большую армию через Альпы. Король лангобардов явно полагал, что тот снова хочет проиграть ситуацию 755 и 756 гг., когда у Пипина не было достаточно политической уверенности в себе, долго находиться вдали от основных земель франков. Все, что должен был сделать его предшественник, – это спрятаться за стенами Павии, согласиться на договор, спасающий репутацию, – и тогда франки уйдут, не причинив серьезного ущерба. Однако Карл был достаточно уверен в себе, чтобы остаться: это опять-таки указывает на то, что распространение его власти на владения его брата не вызвало никакой потенциально опасной политической озлобленности. Армия франков осаждала Павию всю зиму, и Карл совершил продолжительный визит в Рим. К Пасхе 774 г. Дезидерий осознал, что ситуация безнадежна, и сдался. Он был отправлен на север и стал монахом в монастыре Корби. Дети Карломана были переданы своему дяде и таинственно исчезли, и нет никаких указаний на то, где захоронили их тела[208].
В этом месте мы должны начать знакомиться с некоторыми представлениями, стоящими за одной из самых важных фальсификаций всех времен – документом «Константинов дар». В полном и окончательном виде эти изначальные идеи (еще некоторые помимо них) были воплощены в подложном документе Constitutum Constantini, если давать его официальное название, в котором якобы сохранен текст официального акта дарения первого христианского римского императора Константина I. В нем император дарует папе Сильвестру I и его преемникам как наследникам святого Петра власть не только над городом Римом, но и над всей территорией старой Западной Римской империи – все от вала Адриана до Атласских гор в Северной Африке. Константин делает этот ошеломляющий дар, сообщает «Константинов дар», как радостный ответ на христианское учение Сильвестра и крещение в христианскую веру, а также потому, что папа чудодейственным образом излечил его от проказы. Constitutum в том виде, в каком он у нас есть, должны были составить в совершенно другом контексте, как мы увидим в последней главе, но некоторые ключевые идеи этой более поздней подделки здравствовали и процветали в Риме в конце VIII в. Впервые они появляются в письме от 778 г., которое пришло Карлу от папы Адриана I и которое дошло до нас, потому что франки хранили всю переписку с папами – позднее описанную и сохраненную как Codex Carolinus. В письме содержится знаменитый призыв:
«И подобно тому, как во времена благословенного римского понтифика Сильвестра Божья святая католическая и апостольская римская церковь была воскрешена и возвышена посредством щедрости самого благочестивого Константина – великого императора, который соблаговолил даровать ей власть в этих западных регионах. Так что в эти самые счастливые времена, в которые вы и мы живем, пусть пышно расцветает и торжествует святая Божья церковь – церковь апостола святого Петра и продолжает еще больше возвышаться».
Да, он не страдает словесной экономией, но дело не в этом.
Внезапное появление этого набора идей было тесно связано, безусловно, на одном, а вероятно, и двух уровнях с тем, как Карл ответил на капитуляцию Дезидерия. Совершенно случайно возникшие семейные проблемы, возможно, изначально привели короля франков в Италию, но, уничтожив существующую монархию лангобардов, которая могла их решить, Карл воспользовался случаем выдвинуть свой королевский статус на беспрецедентный уровень. Вместо того чтобы найти себе послушную марионетку-принца из представителей высшей знати лангобардов, Карл сделал то, чего никто не делал на протяжении нескольких сотен лет, – провозгласил себя королем государства, только что завоеванного его войском. Он не отменил идею королевства лангобардов или его самостоятельного функционирования, но он добавил новый титул к своему уже имевшемуся и с лета 774 г. стал королем и франков, и лангобардов. Многие старые чиновники и аристократы остались на своих местах, но за последующие годы Карл позаботился о том, чтобы это происходило на его условиях. И благодаря титулу Карл фактически прибавил королевство лангобардов к созданному им после смерти брата объединенному королевству франков.
В этом чрезвычайно напряженном контексте история о дарах Константина Сильвестру – хотя какой-то ее части было по крайней мере несколько веков на тот момент (то, что папа крестил и вылечил императора, – полная чепуха, но она появляется в жизнеописании Сильвестра в VI в. в Liber Pontificalis – приобрела новое и совершенно прямое значение. Со времени прекращения власти Византии над экзархатом Равенны и городами Пентаполиса папы беспокоились не только о том, что Рим может быть следующим в списке необходимых покупок лангобардов, но и – в более позитивном настроении – о том, чтобы обеспечить свою власть на любой старой территории, находившейся в папской собственности в регионах, уже попавших под пяту лангобардов, и установить папское право на некоторые их старые общественные доходы (от налогов, пошлин, процентов от судебных штрафов). Именно по таким вопросам папа Стефан получал в середине 750-х гг. обещания от Пипина, но тот никогда не выполнял многого на практике.
Как только его сын объявил себя королем лангобардов, ситуация стала выглядеть гораздо более многообещающей. Карл полностью контролировал спорные территории и имел возможность делать значительные подарки. Правда, ничего не случилось немедленно, и в результате письма Адриана, датируемые концом 770-х гг., полны ссылок на то, что Карл должен – ради блага душ их обоих, разумеется, – выполнить обещания, данные его отцом. В этом контексте утверждение о том, что в IV в. император Константин сделал такие огромные подарки папе Сильвестру, имело прямое значение. Тогда Адриан имел в виду не контроль над территориями старой Западной Римской империи, а нечто гораздо более прозаичное. Начав ссылаться на Константина в такой напыщенной манере, Адриан в своем письме затем перешел к делу. Он приравнял Карла Великого к старому императору как «нового Константина», побуждая его последовать примеру щедрости последнего в пользу церкви святого Петра. Папа римский здесь особо упомянул «владения в регионах Тосканы, Сполето и Беневенто, на Корсике и имение семьи Сабин» и отправил королю вместе с самим письмом своих представителей, снабженных соответствующими документами, так папа доказывал свои законные права на эти земли, в которых Карл был финансово заинтересован[209].
В конце концов, Карл расплатился сполна, хотя, если быть справедливым, у него ушло несколько лет, чтобы укрепить свою власть на своих новых территориях в Италии, и, вполне возможно, он всегда одаривал тех, кого считал нужным. Как бы то ни было, в 781 и 787 гг. он в два приема передал финансовые права папской власти, что дало Адриану многое из того, чего он просил с 774 г. Изначальные тексты этих грантов не сохранились, но у нас есть их подтверждение, выданное его сыном Людовиком Благочестивым в 819 г.; они были действительно щедрыми, эти дары. Хотя Карл не дал папской власти полной независимости на старых византийских территориях экзархата и Пентаполиса, которую, возможно, его отец Пипин обещал, но все же даровал Адриану определенные новые права на этих землях, а также вернул ему многие разбросанные там отдельные папские поместья. Отдельными актами дарения он также передал папе римскому полный суверенитет на новых территориях по обе стороны от города Рима, что произошло главным образом в 781 г., но после завоевания Беневенто к ним в 787 г. были сделаны еще некоторые добавления, в том числе остров Корсика (карта 12, с. 295). В общей сложности король гарантировал папскому престолу огромное увеличение его ежегодных доходов[210].
О чем всегда чрезвычайно трудно судить – это о степени лицемерия при создании и передаче поддельного взгляда на прошлое. Часть истории о Константине и Сильвестре – крещение и излечение – была уже такой старой ложью ко времени папы Адриана I, что он, вероятно, просто считал ее правдой. Являлось ли это также справедливым в отношении того, что излечение и крещение привели к крупной передаче власти папскому престолу в Риме, – невозможно узнать. В обстановке, когда папской власти приходилось перестраиваться ввиду неожиданного прорыва в Италию франков, новое присоединение было таким удобным, что приходится удивляться, уж не выдумал ли его папский советник, когда Адриан диктовал свое письмо четыре года спустя после завоевания лангобардов, чтобы придать ему ту дополнительную риторическую силу ввиду упорного – пока – отказа Карла Великого передать папе его долю трофеев. Но все то, что дошло до нас из папских кругов, относящееся к VI–VIII вв., настолько неполно, что даже это присоединение, возможно, произошло значительно раньше. Так или иначе рассказ о Константине и Сильвестре, без сомнения, помог подтолкнуть события, и три года спустя, когда папский престол в конце концов получил свой кусок от огромного завоевания Карла, Адриан, несомненно, был в должной мере этому благодарен. Есть весьма обоснованные причины думать, что даже после того, как дары скрепили печатью, некоторые другие последствия успеха Карла по-прежнему волновали папу и что – на втором уровне – переделанный рассказ о Константине и Сильвестре, возможно, был намеренно придуман, чтобы обратить внимание и на эти моменты.
Эта озабоченность уходит корнями в беспрецедентное величие того положения, которого Карл добивался для себя в латинском христианском мире. К тому времени, когда он добавил королевство лангобардов к своим существующим владениям, они в своей совокупности в общих чертах совпадали с территориями старой Западной Римской империи. Италия лангобардов и объединенное Франкское королевство (которое уже включало все главные владения плюс Алеманию, Фризию и Тюрингию) дали Карлу непосредственную власть над территорией, которая была гораздо больше, чем что-либо достигнутое даже самым выдающимся Меровингом в VI в. или любым франком-предшественником. Эта история не закончилась в 774 г. Власть над двумя независимыми герцогствами лангобардов Беневенто и Сполето была должным образом добавлена в общий котел, а совершенно ничем не спровоцированное вторжение в Баварию в 787–788 гг. привело под непосредственную власть Карла последнее из старых герцогств-сателлитов. Тем временем шла долгая и острая борьба за завоевание Саксонии и искоренение распространенного там язычества. Борьба началась с серьезными намерениями в 772 г., и первый ее этап, длившийся до середины 780-х гг., включал в себя насильное обращение в христианство и массовое убийство 4,5 тысячи его противников в 782 г. После короткого затишья восстание разразилось снова в 793 г., но второй этап борьбы в основном ограничился Северной Саксонией, где он и закончился финальным раундом массовой депортации неугодных в 804 г. Но даже это не истощает список завоеваний, так как необходимо добавить значительную степень экспансии в Северную Испанию и полное уничтожение королевства аваров между 791 и 796 гг., после которого, как сообщает Эйнхард, во Франкию потянулась длинная вереница повозок, нагруженных богатствами[211].
После этого удивительного завоевания и фактически с момента сдачи Дезидерия король франков стал Карлом Великим, не имевшим себе равных в пределах латинского христианского мира. Сфера влияния Константинополя к этому моменту ограничивалась разрозненными территориями в Южной Италии, а род вестготских монархов в Испании был уничтожен мусульманским завоеванием. Тот факт, что Карл Великий написал несколько уважительных писем королю Мерсии Оффе в 790-х гг., привел к тому, что некоторые стали считать Оффу ему ровней, но это чепуха. Король франков правил большей частью Центральной и Западной Европы, тогда как сфера влияния Оффы распространялась на южные графства Англии (карта 11, с. 278)[212]. Никакого соперничества не было.
Папскую власть волновал не только факт продолжающихся успехов Карла Великого, два из которых – завоевание саксов и аваров – раздвинули границы христианского мира и уничтожили различные направления язычества. Проблема состояла в той значимости, которую франкский король и круг его советников – светских и церковных – могли им придать. Как правитель более чем одного отдельного королевства и объединитель почти всей латинской христианской Европы Карл Великий стал настолько крупнее просто короля, что титул императора в какой-то момент просто был обязан замаячить на горизонте. Когда именно это произошло с самим Карлом Великим – непростой вопрос. К 790-м гг. факты ясно говорят о том, что титул императора обсуждался при дворе Карла Великого как единственный соответствующий к его новому статусу. И идеи о титуле императора, и общая концепция империи неожиданно возникают в это время в произведениях придворных интеллектуалов, но это не означает, что все эти замыслы не циркулировали уже какое-то время.
Я лично подозреваю, что завоевание лангобардов стало фактором, изменившим правила игры. Как только у короля и его советников появилось время подумать об этом беспрецедентном успехе хоть сколько-нибудь серьезно, слова «империя» было не избежать для обозначения территориального образования, которое теперь охватывало более чем одно королевство. И даже гораздо важнее вопроса «что создал Карл Великий?» было связанное с ним «почему он сумел создать это?». Учитывая раннесредневековое понимание исторического движения, не было совершенно никакого выбора, когда пришла пора отвечать на этот вопрос. Карл Великий сумел создать свою империю, состоявшую из многих королевств, потому что так хотел Бог; он был представителем Бога, действовавшим в мире людей[213].
Такие мысли давно позволяли императорам и королям вмешиваться в церковные дела, когда они этого хотели, и снова в 790-х гг. Карл Великий поиграл мускулами своей религиозной власти весьма многозначительно. Случай был предоставлен – непредумышленно – Константинополем. Постоянная череда потерь, которые он нес от рук мусульман в первой половине VIII в. (те самые потери, которые позволили лангобардам войти в Равенну), в конечном итоге породила идеологический кризис. Если христианство было правильной религией, а император Восточной Римской империи – Божий избранник, то почему империя, по всеобщему мнению поддерживаемая абсолютно всемогущим Божеством, проигрывает так много сражений неверующим? Основанный на примере из Ветхого Завета, в котором сыны Израиля регулярно караются за исповедование ложной религии, ответ был очевиден: империя делала что-то, что оскорбляло Господа, Который послал мусульман в качестве предупреждения, чтобы вернуть Свой народ на стезю праведности.
Гораздо более произвольным являлся ответ на вопрос, что́ именно Бог счел столь оскорбительным. При императорах Льве III и его сыне Константине V правящие круги Константинополя формально придерживались той точки зрения (по причинам, которые по сей день остаются неясными), что дело было в почитании икон – священных образов. В восточном христианстве всегда считалось, что иконы хранят что-то от сущности своего изображения и поэтому могут функционировать как религиозная горячая линия с изображенными на них святыми, Матерью Божией, Иисусом. Иными словами, икона, будучи видом реликвии, могла быть использована как портал – «окно в Небеса», чтобы получить доступ к посреднической священной силе изображенного на ней лица. Насколько мы можем судить, поклонение иконам давно уже было принято в восточном христианстве, но с 700 г. получила распространение идея о том, что они на самом деле – «идолы», объявленные вне закона в десяти заповедях, и что именно практика поклонения им и вызывала такое раздражение Всемогущего. При императорах Льве и Константине иконы были уничтожены, а их почитание считалось противозаконным, но это учение не приняли на Западе, и папы один за другим радостно осуждали официальную точку зрения Константинополя как еретическую. Ситуация снова изменилась в конце 780-х гг., когда новая имперская власть в лице императрицы Ирины, которая сместила и ослепила своего собственного сына Константина VI (еще один пример любви среди членов раннесредневекового королевского рода), совершила крутой поворот в религии. В 787 г. в Никее был созван новый собор, и иконы во всем своем великолепии как религиозные источники силы снова вошли в моду. Когда весть об этом пришла на Запад, папа Адриан провозгласил, что он счастлив, и отпраздновал возвращение Константинополя в стадо Христово[214].
Карл Великий и его церковнослужители придерживались другой точки зрения. После тщательных приготовлений король созвал синод во Франкфурте, где прямо под носом у представителей папы римского была сформирована позиция, отличная от той, которую пропагандировал Адриан. На синоде согласились, что религиозные картины – это хорошо, но лишь для наставления: константинопольская доктрина об иконах как реликвиях силы была отвергнута. Главной целью самоутверждения Карла Великого здесь являлся, безусловно, Константинополь, а не Рим. К этому времени разговоры об империи уже ходили при дворе франкского короля, и, по крайней мере, сначала позиция, использованная для оправдания возможного повторного утверждения империи на Западе, состояла в том, что ее константинопольская версия совершенно ошибочна. Таким образом, религиозная ошибка оказалась отличной палкой для битья Византии. В 790-х гг. эти нападки подкреплялись той мыслью, что с учетом библейских представлений о правильных отношениях между мужчинами и женщинами ясно, что женщина – Ирина, разумеется, – никак не может на законных основаниях занимать положение императора – Богом избранного вождя христианского мира. Эта агрессивная установка по отношению к Константинополю показывает, что разговоры об империи при дворе Карла Великого не были просто игрой, в которую играли его интеллектуалы. Тот факт, что столь много энергии уходило на споры о том, что византийская версия империи незаконна в глазах Бога, показывает, что сам Карл Великий положил глаз на имперский приз[215].
С точки зрения папы, все это представляло собой одну большую проблему. Как подчеркивал Карл Великий своим поведением, единственное представление об империи, существовавшее в конце VIII в., несло в себе сильный подтекст религиозной власти через идею Божественного назначения. И как мы увидим в главе 7, король уже осуществлял власть в сфере религии не только во Франкфурте, но и более широко. Таким образом, имперские претензии Карла Великого означали, что последний наследник святого Петра был готов встретить грозного соперника в борьбе за главенство в латинской западной церкви, и Франкфурт показал, что у короля не было угрызений совести в отношении того, что он утверждает свою собственную религиозную власть за счет Рима. Все это вышло наружу в 790-х гг., но основная связь между мирской властью в раннем Средневековье и Божьей волей означает, что эти идеи витали в воздухе со времени капитуляции Дезидерия. Поэтому за годы, прошедшие после 774 г. (несмотря на то что Римская республика извлекла материальную выгоду из своих даров, полученных ею в 781 и 787 гг.), папская власть не могла не воспринимать Карла Великого как угрозу своей религиозной власти. И у нас есть достоверное свидетельство ее естественной решимости ограничить претензии короля.
Одна сторона идеологического ответа на вызов Карла Великого уже очевидна в сохранившихся письмах папы в Codex Carolinus 770-х гг. Там, где франкские источники единогласно приписывают успехи своего короля Богу, письма папы относят их за счет заступничества святого Петра – воздаяния за верность Карла Великого Риму. Такую линию нападения приняли отчасти, без сомнения, с целью добиться от Карла Великого наиболее выгодной сделки после завоевания лангобардов, так как подтекст был такой: если король не выполнит своих обещаний, святого Петр может отнять победу. Но эта линия также косвенным образом ограничивала роль короля франков в планах Бога, наводя на мысль о том, что Всемогущий действовал не напрямую через Карла Великого, а лишь через папу и святого Петра. Иными словами, главной целью Бога было не поставить Карла во главе западного христианского мира, а на самом деле укрепить римскую церковь[216].
В этом контексте идеи, записанные в «Константиновом даре», таят второй важный аспект за своей очевидной связью с присвоением земель папской властью. Совершенно недвусмысленно были выдвинуты убедительные доводы о том, что теперь нет нужды в императоре Западной Римской империи, так как Константин оставил власть над ней папе Сильвестру, когда он уехал в Константинополь. Так как у Карла Великого появилось сходство с императором, когда он завоевал королевство лангобардов, а вскоре захотел получить и сам титул, и так как только по божественному назначению императоры могли осуществлять религиозную власть в большом масштабе, то этот аспект доводов папы едва ли может являться совпадением. И хотя папский престол получил колоссальную выгоду от побед Карла Великого, было также ясно, что он делал все возможное, чтобы не выпустить эти успехи из рук. Рассказ о Константине и Сильвестре вместе с решительной попыткой приписать все заступничеству святого Петра показывает, что успехи Карла Великого быстро заставили звонить набатные колокола в штаб-квартире Адриана.
Наконец, мы подошли почти вплотную к пониманию исторической динамики, предшествовавшей дню Рождества Христова в 800 г. Начиная с того момента, когда Карл Великий решил покончить с иконоборчеством, а я подозреваю, что значительно раньше, он положил глаз на императорский титул, полностью понимая его традиционное римское значение (которое сохранилось в современном Константинополе) как Богом данную высшую власть в христианском мире – мирскую и религиозную. Папский престол был рад извлечь выгоду из некоторых плодов его завоеваний, но не хотел, чтобы карьере Карла Великого придавалось какое-либо имперское значение. Это оставляет нам две последние загадки. Если меньше всего папской власти хотелось возрождать императорский титул, то почему же папа Лев короновал Карла Великого императором? И почему, несмотря на неопровержимые доказательства обратного, Эйнгард утверждает, что Карл Великий не вошел бы в собор Святого Павла, если бы знал, что там произойдет?