Земский собор 1613 г. избрание нового государя и соборное ограничение его власти

Несмотря на одержанные в 1612 г. земскими войсками победы, разгром лучшей польской армии гетмана К. Ходкевича и освобождение от поляков Москвы, в столице и в стране в целом продолжала сохраняться напряженная обстановка. Значительные территории Московского государства оставались во власти поляков и шведов, не прекращались военные действия во многих, даже центральных, удаленных от пограничных рубежей уездах. В конце ноября — начале декабря 1612 г. подошедший к Москве с новой армией польский король Сигизмунд III предпринял попытку штурмом овладеть только что освобожденной русской столицей и лишь после ее неудачного завершения отошел от стен разрушенного и выжженного города.

Сохранялась в ополчении и известная социальная напряженность — незаживающий след междоусобия первых лет XVII в. и тесно связанного с ним противостояния в среде участников антипольского освободительного движения 1610—1612 гг. Летописец отмечал, что «в то время паки воздвижеся и бы[ст]ь во всей России мятеж велик и нестроение злейши первого. Боляре же не ведущие, что сотворити за не множество их зело и в самовластии блудяху» (ОР РГБ. Ф. 299. Собрание H.H. Тихонравова. № 557. Л: 239 об.). Заключенный в октябре 1612 г. компромисс не ликвидировал противоречий разъединявших разнородные группировки освободительного движения. Существенно осложняло ситуацию и то, что в общественно-политической жизни Московского государства многократно возросло значение казачества. В этих условиях перед Земским правительством и руководителями ополчения со всей остротой встал вопрос о будущем Московского государства, о скорейшем «устроении земли».

Восстановление государственной власти мыслилось правительством Трубецкого, Пожарского и Минина в привычной, скорее даже естественной и обязательной для людей XVII столетия форме монархического правления. Поэтому основной задачей созываемого в Москве Земского собора должно было стать избрание («обирание» — по терминологии того времени) нового русского царя. Необходимость скорейшего решения династического вопроса осознавалась всеми политическими группировками освободительного движения. Не случайно в своих грамотах «начальники» ополчения писали: «И приходили к нам, к Дмитрею Трубецкому, да к Дмитрею Пожарскому бояре и окольничие, и чашники, и стольники, и дворяне большие-, и стряпчие, и жильцы, и дворяне из городов и всяких чинов люди, и говорили и с нами советовали, чтоб нам всем сослатца во все городы с вами воеводами и всякими людьми от мала и до велика и обрати б на Владимерское и на Московское государство и на все великие государства Российского царствия государя и царя, и великого князя, ково нам государя Бог даст». Организацией и созывом Земского избирательного собора ведал особый «Общий великий соборный совет», определивший в ходе своих заседаний как порядок выборов представителей-участников собора, так и число этих выборных лиц, равно как и круг их полномочий. Примером вызова с мест на Земский собор «посадских и уездных выборных людей» может служить «отписка» белозерского воеводы в Кирил-ло-Белозерский монастырь от 27 декабря 1612 г.: «Писали к нам с Москвы бояре и воеводы боярин князь Дмитрей Тимофеевич Трубецкой, да стольник и воевода князь Дмитрей Михайлович Пожарской, чтоб нам для доброго совету белозерских властей и посадских людей лутчих и уездных крестьян десять человек, которые бы были добры и разумны, и постоятельны, прислать к нам бояром к Москве тотчас наскоро... И нам бы вместе с тобою (игуменом Матвеем. — В.В.) по боярской грамоте земских людей к бояром к Москве отпустить протопопа и посадцких и уездных выборных людей».

В отличие от предшествовавших ему Земских соборов, Избирательный Земский собор 1613 г., как неоднократно отмечалось его исследователями, был беспрецедентно широк по своему социальному составу. В его работе принимали участие представители высшего и уездного, черного и белого духовенства, московского и городового дворянства, казаков, посадских людей и черносошных крестьян («уездных людей»). Число собравшихся в Москве «советных людей», по некоторым сведениям, превышало 800 человек, представлявших не менее 58 городов, хотя в избирательной грамоте было упомянуто лишь 277 таких представителей, а подписали ее всего 238 участников «обирания» Михаила Федоровича Романова. Первоначальную дату начала работы Собора — 6 декабря 1612 г. («зимний» Николин день) из-за опоздания и неявки многих земских представителей пришлось отложить на месяц. Свою деятельность Земский избирательный собор начал лишь в Крещение — 6 января 1613 г.

Происходили соборные заседания в обстановке ожесточенного соперничества различных оформившихся в русском обществе за годы десятилетней Смуты политических группировок, стремившихся упрочить свое положение избранием своего претендента на царский престол. «Сниидошася изо всех градов власти и бояре, — записал летописец, — митрополиты и архиепископы, епископы и архимари-ты и всяких чинов людие и начаша избирати государя. Кийждо хотя-ще по своей мысли, той того, а ин иного. И многоволнение бысть...» Участниками собора выдвинуто было более десяти претендентов на российский престол: польский королевич Владислав, шведский принц Карл-Филипп, «воренок» (Иван Дмитриевич — сын Лжедмит-рия II и Марины Мнишек) и ряд русских князей и бояр (не все они, однако,"соглашались на свое избрание, в ряде случаев вставая на сторону других кандидатов). В разных источниках называются имена: Федора Ивановича Мстиславского, Ивана Михайловича Воротынского, Федора Ивановича Шереметева, Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, Дмитрия Мамстрюковича и Ивана Борисовича Черкасских, Ивана Васильевича Голицына, Ивана Никитича и Михаила Федоровича Романовых, Петра Ивановича Пронского и Дмитрия 'Михайловича Пожарского. Кстати, о кандидатуре князя Пожарского до недавнего времени имелись лишь косвенные данные в «Сыскном деле о ссоре князя Ромодановского с Ларионом Суминым», но в «Повести о Земском соборе 1613г.» прямо указывается на князя Д.М. Пожарского как на одного из претендентов на российский престол.

Неверным и упрощенным представляется предположение И.О. Тюменцева о том, что претендентами на российский престол выдвинуты были на пропорциональной основе как участники боярского правительства («Семибоярщины»), так и руководители земского освободительного движения 1611 — 1612 гг. В эту упрощенную схему не укладывается хорошо известное по источникам существование пусть и немногочисленных, но деятельных и убежденных сторонников польского и шведского королевичей, а также калужского «во-ренка». Сомнительным выглядит и озвученное И.О. Тюменцевым противостояние двух группировок — стихийно сложившегося (?) «романовского кружка» и князя Д.Т. Трубецкого, в котором исследователь без должного, на наш взгляд, основания видит основного соперника будущего государя в борьбе за престол.

Общие заседания собравшихся в Москве представителей «Земли» происходили в Успенском соборе Кремля. Однако предварительные заседания проводились по сословиям — в отдельных палатах собирались духовенство, бояре, служилые, посадские и уездные люди. Необходимым условием решения любого обсуждавшегося на таких совещаниях вопроса было достижение единогласия. Только после этого принятое решение могло быть вынесено на рассмотрение всего собора.

Как отмечалось выше, в Москве самой влиятельной общественной силой в это время становится казачество. Это объяснялось как численным превосходством казаков, связанным с массовым отъездом из освобожденной столицы служилых людей, так и сохранением у них многих черт войсковой казачьей организации, сложившейся в «таборах». Противники казачества группировались вокруг той части Земского собора, которая вместе с руководителями его склонялась к кандидатуре шведского принца Карла-Филиппа.

В этой связи уместно будет отметить, что вплоть до избрания царем Михаила Федоровича Романова вся полнота власти в государстве принадлежала ополченским «боярам и воеводам» — временному Земскому правительству, возглавляемому Д. Т. Трубецким и Д.М. Пожарским. Об этом достаточно образно писал современник, архиепископ Елассонский Арсений: «После уничтожения поляков и освобождения великой России и Москвы, два великих боярина князья, — князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой и князь Димитрий Михайлович Пожарский, взяли бразды правления в свои руки. Весь народ московский и все находившиеся в великой России архиереи, иереи, бояре и начальствующие, правящие народом в преподобии и правде, подчинились им». Взятый в плен поляками 27 ноября 1612 г. сын боярский Иван Философов в распросе говорил об этом же, лишь добавляя к числу московских правителей К. Минина: «А делает всякие дела князь Дмитрей Трубецкой, да князь Дмитрей Пожарской, да Куземка Минин». Поддержка, оказанная этими авторитетными и в казачьей, и в земской среде руководителями внешней и внутренней политики Русского государства, кандидатуре шведского королевича Карла-Филиппа, казалось, могла обеспечить этому претенденту на российский престол решающее преимущество перед другими кандидатами.

Однако казаки, московские люди и поддерживавшие их участники Земского собора выступили против подобных планов, настояв на принятии решения об избрании царем одного из русских князей или бояр. Из-за непримиримых противоречий между соперничавшими группировками избирательная деятельность собора зашла в тупик. В этих условиях среди оставшихся в Москве служилых людей и казаков возникает движение, направленное против соборного руководства, отвергнувшего даже компромиссные варианты решения династического вопроса. Организационным центром движения стало московское подворье Троице-Сергие-ва монастыря, а его деятельным вдохновителем — келарь этого монастыря Авраамий Палицын (ок. 1550—1626), лицо весьма влиятельное среди и ополченцев, и москвичей. Упоминание о происходивших в обители совещаниях сохранилось в одном из Русских хронографов третьей редакции: «И приходили на подворье Троицкого монастыря х келарю старцу Авраамию Палицыну многие дворяне и дети боярские, и гости многие разных городов, и атаманы, и казаки и открывают ему совет свой и благоизволение, при-несоша ж и писание о избрании царском» (ОР РГБ. Ф. 247. Рогожское собрание. № 84. Л. 855.). На совещаниях с участием келаря Авраамия и решено было провозгласить царем 16-летнего Михаила Федоровича Романова-Юрьева, сына плененного поляками ростовского митрополита Филарета, тесно связанного в прошлом и с ан-тигодуновской оппозицией, и с «тушинцами».

К романовской партии примкнули многие бояре и приказные дельцы: князь И.В. Голицын, И.Н. Романов, князь Б.М. Лыков, князь И.Б. Черкасский, Б.М. Салтыков, М.Г Салтыков, думный дьяк Сыдавный Васильев, дьяки И. Третьяков и Г. Мартемьянов. Михаила Романова поддержало и высшее православное духовенство — Освященный собор.

В то же время против планов сторонников дома Романовых выступила сильная правительственная партия. К ней принадлежали: князь Д.Т. Трубецкой, князь Д.М. Пожарский, князь Ф.И. Мстиславский (в прошлом глава «Семибоярщины»), князь И.С. Куракин и некоторые другие князья и бояре. Г.А. Замятин в своей неопубликованной работе подчеркивал, что кроме Ф.И. Мстиславского при избрании царя на Земском соборе 1613 г. за кандидатуру Михаила Федоровича Романова высказались все остальные члены московской «Семибоярщины». Против же были в основном «бояре и воеводы» земского лагеря. (См.: Замятин Г.А. Из истории борьбы Польши и Швеции за Московский престол в начале XVII столетия // ОР РГБ. Ф. 618. Архив Г.А. Замятина. К. 2. Ед. хр. 2. Л. 115—116.). Отмеченное Г.А. Замятиным обстоятельство требует уточнения — выступавший против кандидатуры Михаила Романова русский воевода князь И.С. Куракин не был членом «Семибоярщины», потому что, не ограничиваясь компромиссным признанием московским государем королевича Владислава, летом 1610 г. открыто перешел на сторону польского короля Сигизмунда III.

Находившийся в Новгороде шведский полководец Я. П. Делагарди, внимательно и заинтересованно следивший за деятельностью Земского собора и за протекавшей весьма бурно избирательной кампанией в Москве, отмечал драматический характер происходивших тогда в русской столице событий, где вопрос цар- > ского избрания решался при деятельном участии народных масс — московских «простых людей» и казаков. В одном из посланных в Швецию донесений Делагарди писал, что они «князя Трубецкого и князя Пожарского в их домах осадили и принудили их согласиться на свое избрание великого князя». Еще определеннее о события тех дней в Москве говорится в «Листе земских людей Новгорода Великого к королевичу Карлу Филиппу»: «...Но мы можем признать, что в Московском государстве воры одолели добрых людей; мы также узнали, что в Московском государстве казаки без согласия бояр, воевод и дворян, и лучших людей всех чинов, своим воровством поставили государем Московского государства Михаила Романова».

На фоне этих драматических событий 21 февраля 1613 г. Земский избирательный собор, уступая энергичному нажиму снизу, провозгласил царем и великим князем Михаила Федоровича Романова-Юрьева (1596-1645), после освобождения Москвы от поляков проживавшего с матерью в Костромском Ипатьевском монастыре. Согласно сложившейся в Смутное время традиции, новому российскому государю пришлось, видимо, согласиться с известным ограничением своих прав и привилегий. Условия ограничительной записи царя Михаила Федоровича Романова соответствовали соглашениям, выработанным при избрании на царство Василия Ивановича Шуйского и польского королевича Владислава. Так, в соответствии с выработанными собором условиями, первый царь из дома Романовых обязывался следовать традиционным формам управления государством, не вводить новых законов без согласия Боярской думы и Земского собора, охранять права Русской Православной Церкви и не помнить «ни о какой частной вражде». Существенно ограничивались полномочия нового государя и в области внешней политики («ни войны, ни мира с соседями одному и по собственному усмотрению не предпринимать).

После вступления на престол обоснование прав Михаила Федоровича быть «на великих государствах Российского царствия» становится важнейшей задачей отечественной дипломатии. Работа начата была еще в конце февраля—марте 1613 г., что показывает окружная грамота Земского собора во все российские города, мартовская грамота Земского собора польскому королю Сигизмунду III. Окончательно же обоснование прав Михаила Романова на русский престол было выработано к августу 1613 г. — к моменту написания известительной грамоты Михаила Федоровича королю Франции Людовику XIII. Составителями этого документа избрание государей на российский престол Земским собором было представлено обычным явлением русской жизни. Так, подчеркивают ее составители, Борис Федорович Годунов «учинился в 1598 г. царем по избранию всех людей всего Российского царствия». В 1606 г., указывается в грамоте, «Московского государства бояре и воеводы, и всяких чинов люди служилые и земские изобрали на государство Московское и на все государства Российского царствия, государем из бояр от рода суздальских князей Василья Ивановича Шуйского». И Михаил Федорович «учинился» на российском престоле «по Божьей милости и по племяни великих государей предков наших царей российских. А по благословению великие государыни матери нашея старицы иноки Марфы Ивановны и по избранию, и по челобитью Московского государства царей и царевичев, которые служат в нашем Московском государстве, и бояр, и окольничих, и дворян, и детей боярских, и гостей, и торговых людей, и всех людей всех городов всего великого Московского государства» (ОРРГБ. Ф. 256. Собрание Н.П. Румянцева. № 381. Л. 2, 10об.; Л. 32 об. - 33.).

В исторической литературе проблема существования ограничительной записи царя Михаила Федоровича Романова остается одной из ключевых и спорных. Ряд исследователей признавали существование упомянутой в источниках записи, считая ее важнейшим государственным актом (М.А. Фонвизин, И.А. Худяков, А.П. Щапов, Д.И. Иловайский, В.И. Сергеевич, П.Н. Милюков, Л.В. Черепнин), некоторые отрицали (С.Ф. Платонов, Д.В. Цветаев). Однако большинство исследователей признавало грамоту, но с существенными оговорками. Одни считали принятие Михаилом Федоровичем ограничивающих его власть условий личным делом нового царя, не имевшим никакого значения в русской государственной жизни (наиболее полно такое обоснование ограничительной записи Михаила Федоровича сформулировано было Б.Н. Чичериным). Другие называли грамоту негласной природной сделкой, направленной к обеспечению личной безопасности бояр от царского произвола (в пользу этого предположения высказывались В.О. Ключевский, Ф.В. Тарановский, А.И. Маркевич, Е.Д. Сташевский). СМ. Соловьев также полагал, что если с царя Михаила Федоровича Романова и была взята запись, то силу она имела лишь в начале его царствования, причем обеспечивала интерес исключительно боярский. Несколько отличной точки зрения придерживался П.Г. Любомиров. Он отмечал, что царю предъявлены были известные пожелания от имени Земского собора, однако саму запись называл «челобитьем», считая, что «царь и с ограничением остался верховным правителем и обладателем государства, а бояре и получившие после обещания Михаила определенное право на участие в управлении, все же являлись слугами его, а не равно с ним поставленными правителями».

Возражая тем, кто признавал существование ограничительной записи Михаила Федоровича Романова, Д.В. Цветаев писал, что сам факт ее существования не бесспорен, свидетельства о ней противоречат одно другому и не дают возможности установить, в чем именно ограничительные условия заключались. Еще более категорично о записи царя Михаила отзывался С.Ф. Платонов, убежденно настаивающий на недостоверности сообщений о ее существовании. В статье «Московское правительство при первых Романовых» он подверг сомнению все имеющиеся о ней показания источников. И поскольку в ней в наиболее полной и законченной форме высказаны были возможные возражения по этому вопросу, необходимо рассмотреть выдвинутые им аргументы и доводы (см. в кн.: Платонов С.Ф. Статьи по русской истории. СПб., 1912).

Все известия о царской роте (присяге) 1613 г. Платонов разделяет на сообщения современников и более поздние (начала XVIII в.) ссылки на принятие Михаилом Федоровичем условий ограничительной записи в работах иностранцев (Фоккеродта, Шмидт-Физельдека, Ми-ниха-сына) и В.Н. Татищева. Разбирая известия второй группы источников, историк приходит к мысли, что все они возникли одновременно в связи с предпринятой «верховниками» попыткой упразднить «старую полноту власти государя». Причастные к этому делу лица, по мнению автора, обращались «за справками и сравнением к прошлому, именно к тем моментам, когда в старой Москве ставились и решались те же самые вопросы о формах и способах управления». Платонов не оспаривает существования известных условий, ограничивающих власть Василия Ивановича Шуйского и польского королевича Владислава, однако считает ошибочным соотнесение их с первыми годами правления Михаила Федоровича Романова. Он пишет, что и Страленберг, и Фоккеродт, и Миних, «не зная действительных отношений царя и Земского собора, представляли их себе в том виде, какой считали нормальным по понятиям своей эпохи». Поэтому они воспроизводили положение не действительно бывшее в России в 1613 г., а такое, какое предполагалось естественным для европейской политической теории начала XVII в.: царская власть ограничена бюрократической олигархией и связана рядом точно сформулированных условий. Два других сообщения XVIII в. — Шмидт -Физельдека и Татищева, по мнению Платонова, не более чем упоминания авторов, веривших в справедливость ходивших рассказов о существовании ограничительной записи царя Михаила Федоровича.

Отказав в достоверности сообщениям XVIII в., Платонов останавливается на известиях XVII столетия — псковском сказании «О бедах и скорбях, и напастях» и сочинении Г. Котошихина «О России в царствование Алексея Михайловича». В данном случае историк также строг в оценках, объясняя появление псковского сказания о царской «роте» не знанием действительного политического факта, а желанием объяснить непонятные факты на основании слуха или домысла. Не менее пристрастен С.Ф. Платонов и к Григорию Кото-шихину, повторяя суждение А.И. Маркевича, что беглый подьячий знал московское прошлое «плоховато». Поэтому сообщение Котошихина о том, что царь Михаил Федорович не мог ничего делать «без боярского совету» (отождествленного у него, как это признает и Платонов, с Боярской думой) историк считает «совершенно невразумительным» поскольку «сама Боярская дума в момент избрания Михаила, можно сказать, не существовала и ограничивать в свою пользу никого не могла». На этом основании и делает Платонов излишне категоричный вывод о том, что «не наблюдается ни одного фактического указания на то, что личный авторитет государя был чем-либо стеснен даже в самое первое время его правления».

Ошибочность такого толкования источников проистекает из двух обстоятельств: убеждения в том, что воцарение Михаила Федоровича могло быть обставлено лишь боярскими ограничениями (возможность ограничения царской власти Земским собором он даже не рассматривает) и отказа исследователя от компаративного рассмотрения сообщений источников. Рассматринл их изолированно друг от друга и предельно критически, С.Ф. Платонов не сопоставлял содержащиеся в них сведения, не соотносил их и с предшествующими попытками ограничения самодержавной власти государя.

Иной подход к показаниям источников о государевой «роте» 1613 г. продемонстрирован в «Очерках по истории русской культуры» П.Н. Милюкова (см.: Милюков П.Н Очерки по истории русской культуры. Спб., 1901. Ч. 3. Вып. 1). Вопрос законодательного ограничения власти царя Михаила Федоровича Романова он вполне обоснованно связывал с известными ограничительными мероприятиями предшествующих лет (записью царя Василия Ивановича Шуйского и договорами, обусловившими избрание на московский престол польского королевича Владислава). Для нас же особый интерес представляют высказывания автора, опровергающие сложившееся убеждение, что ограничительная запись царя Михаила Федоровича представляла собой своего рода сделку между государем и боярством. Он утверждает, что во время работы Земского собора 1613 г. бояре были бессильны и не могли наложить на царя никаких обязательств, так как стали «предметом вражды всей земли, всемогущей тогда в лице своей рати и своих представителей на Земском соборе».

Ограничительная запись, по Милюкову, дана была не Боярской думе, а органу «всей Земли», заменившему бояр в их правах и обязанностях. Убеждает его в правильности такого понимания дела «роль Земского собора в последние годы Смуты и в первые девять лет царствования Михаила Федоровича». Лишь в 1622 г., считает историк, после частичной нормализации положения в стране, у правительства исчезает надобность в соблюдении условий, ограничивающих власть царя.

Точку зрения П.Н. Милюкова разделил и Л.А. Стешенко, который высказал предположение, что принятая Михаилом Федоровичем ограничительная запись была «перечеркнута» вернувшимся из польского плена отцом государя митрополитом Филаретом Никитичем, при котором также были ущемлены и права Боярской думы, из ведения которой изъяты были дела о земельных спорах и крестьянах, а также важные дипломатические вопросы (см.: Стешенко Л.А. О предпосылках абсолютизма в России // Вестник МГУ. 1965. Серия X. Право. № 3.).

Наиболее ранним из дошедших до нас свидетельств о записи 1613г. является упоминавшееся выше псковское сказание «О бедах и скор-бях, и напастях», вышедшее из-под пера представителя разоренного в Смутное время псковского посада (см.: Псковские летописи. М;Л., 1941. Вып. 1). Автор сказания сообщает о том, что после избрания царем Михаила Федоровича «вельможи» и «бояре» его «кроте приведоша, еже от их вельможска роду и боярства, еще и вина будет приступлению их, не казнити их, но рассылати в затоки». Краткое и лаконичное известие это имеет важное значение. Во-первых, потому, что написано оно было современником событий. Во-вторых, потому, что позволяет высказать сомнение в выдвинутом В.О. Ключевским и Ф.В. Таранов-ским предположении о тайном закулисном характере предъявленных вновь избранному российскому государю ограничительных условий. Вряд ли тайное соглашение могло стать достоянием псковских посадских низов, выходцем из которых числят автора сказания «О бедах и скорбях, и напастях» большинство исследователей.

Ссылаясь на сообщение другого источника - книгу Григория Ко-тошихина «О России в царствование Алексея Михайловича», исследователи чаще всего цитируют его известие о том, что «царь Михаил Федорович, хотя самодержцем писался, однако без боярского совету не мог делать ничего» (см.: Котошихин Г. К. О России в царствование Алексея Михайловича. СПб., 1884. С. 142). Между тем чрезвычайно важным нам представляется и рассказ Котошихина о том, что и «прежние цари, после Ивана Васильевича, обираны на царство: и на них были иманы писма, что им быть не жестоким и непалчивым, без суда и без вины никого не казнити ни за что, и мыслити о всяких делах з бояры и з думными людми сопча, а без ведомости их тайно и явно никаких дел не делати» (Там же. С. 141). Более того, из сообщения беглого московского подьячего о том, почему такое «писмо» не было взято с сына Михаила Федоровича Алексея Михайловича, воцарившегося после его смерти, тоже проясняются некоторые обстоятельства предпринятых ранее попыток законодательного ограничения власти московского государя: «А нынешнего царя обрали на царство, а писма он на себя не дал никакого, что прежние цари давывали, и не спрашивали, потому что разумели его гораздо тихим, и потому наивышшее пишетца «самодержцем» и государство свое правит по своей воли. И с кем похочет учинити войну и покой, и по покою что кому по дружбе отдати, или какую помочь чинити, или, иные всякие великие и малые своего государства дела похочет по своей мысли учинити, з бояры и з думными людми спрашивается о том мало, в его воле, что хочет, то учинити может...» (Там же. С. 141 — 142). Исходя от обратного становится ясно, что до «тихого» Алексея Михайловича, по Котошихину, русские цари: во-первых, правили не «по своей воле», во-вторых, с кем захотят «учинити войну и покой не могли, в третьих, «з бояры и з думными людми» вынуждены были держать постоянный совет. Таким образом, сообщение бежавшего за московские рубежи подьячего Котошихина, взятое во всей его полноте, содержит информацию гораздо более обширную и важную, чем это признавалось ранее.

Наши представления о вполне вероятных ограничительных мероприятиях Земского собора 1613 г. связаны с сообщениями источников не только ХУЛ, но и XVIII в. Так, оказавшийся в ходе Северной войны в русском плену швед Ф.И. Страленберг в своем сочинении «Северная и восточная часть Европы и Азии», писал, что незадолго до состоявшегося в Москве в 1613 г. царского «обирания», находившийся в польском плену митрополит Филарет Никитич (Федор Романов, как его по мирскому имени называет Страленберг) переправил в Россию к близкому родственнику своей жены боярину Шереметеву письмо, в котором настоятельно требовал от сторонников старой романовской партии поставить перед избранным «всею землею» новым русским царем условия, «относительно которых избираемый должен обещать, что на них соглашается и будет свято их соблюдать...». Письмо ростовского митрополита очевидно явилось своеобразным отражением общественной необходимости. Как отмечает Страленберг, участниками собора в соответствии с рекомендациями Филарета было решено потребовать от вновь избранного царя, чтобы он «принял все предложенные собором условия и должен [был] быть коронован не прежде, чем обещает сдержать таковые». Автором другого, аналогичного этому известия был И.Г. Фоккеродт — секретарь прусского посольства в России, также упоминавший о грамотах, направленных в Москву митрополитом Филаретом. Его сообщение отличается от рассказа Страленберга большей полнотой и конкретностью. В частности, он пишет: «...Не только бояре, но и все другие, находившиеся в высшей государственной службе, имели там (на Земском соборе. — В.В.) место и голос, и единодушно решились не выбирать себе в цари никого, кроме того, который под присягой обещается предоставить полный ход правосудию по старинным земским законам, не судить никого государскою властью, не вводить новых законов без согласия собора, а тем менее отягощать подданных новыми налогами, или решать что бы то ни было в делах войны и мира. А чтобы тем крепче связать нового государя этими условиями, они положили еще между собой не выбирать в цари такого, у которого сильное родство и сильные приверженцы, так как, с помощию их, в состоянии он будет нарушить предписанные ему законы и присвоить опять себе самодержавную власть... Царь Михаил, не колеблясь принял и подписал вышепомянутые условия...» Сокращенный рассказ Фоккеродта был приведен Э. Минихом-сыном в дополнении к запискам KT. Манштейна. В.П. Татищев в своей работе «Произвольное и согласное рассуждение и мнение собравшегося шляхетства русского о правлении государственном»

писал, что «царя Михаила Феодоровича хотя избрание было порядочно всенародное, да с такою же (как у В.И. Шуйского. — В.В.) записью, чрез что он не мог ничего учинить, но рад был покою. На существование в недалеком прошлом ограничительной записи царя Михаила Федоровича Романова ссылается и К. Шмидт -Физельдек в своих «Материалах по русской истории после смерти императора Петра Великого». Историк, в частности, отмечает, что оригинал данной Михаилом Федоровичем «капитуляции» находился в кафедральном (Успенском) соборе в Москве, а к началу 1730 г. ее краткое изложение все еще хранилось в одном из архивов.

Приведенные выше сообщения источников при всей своей разноплановости и разновременности, взятые вместе, свидетельствуют, видимо, о все же имевшем место существенном ограничении власти московского государя Земским собором, в феврале 1613 г. избравшим его на царство и ставшим (поскольку просуществовал он, не распускаясь, до 1615 г.) первым постоянно действующим органом сословного представительства в русской истории.

Наши рекомендации