LIX-Б. Дневник в письмах Цезаря – Луцию Мамилию Туррину на Капри

(Приблизительно 21 августа)

947. Никому из нас не чужда зависть. У меня для зависти только три повода (если можно так назвать три объекта моего восхищения). Я завидую твоей душе, певческому дару Катулла и Бруту из-за его новой жены. О первых двух я тебе уже подробно писал, хотя, наверное, вернусь к ним еще.

Третий объект стал недавно занимать мои мысли. Я заметил ее еще тогда, когда она была женой моего друга – этого тщеславного растяпы (Марка Кальпурния) Бибула. Как идет женщине молчаливость, не та молчаливость, которая выражает рассеянность и пустоту, хотя и такая встречается редко, а умение молчать, ни на миг не теряя внимания. Оно украшало как мою Корнелию – я ее звал «мое говорящее молчание», – так и мою Юлию, давно умолкнувшую и молчащую даже в моих снах, украшает и Порцию Катона.

Но когда их побуждало что-нибудь заговорить, кто с ними мог сравниться в красноречии или остроумии? Они могли разговаривать о самых ничтожных домашних делах, и даже Цицерону в сенате не удавалось так захватить своих слушателей. Раздумья, полные зависти, объяснили мне, почему это происходило. Банальность непереносима в устах того, кто придает ей значительность. Однако вся наша жизнь в ней погрязла. Значительное обрастает со всех сторон бесчисленными банальностями, а банальность имеет лишь то достоинство, что существует, и существует повсеместно. По самой своей сути женщины – хранительницы огромного числа таких важных незначительностей. Воспитание детей кажется мужчине рабством значительно более тягостным, чем скотоводство, и более раздражающим, чем ночевки среди мошкары в египетской пустыне. Молчаливая женщина умеет мысленно отделить мелочи, которым надлежит кануть в Лету, от мелочей, еще заслуживающих внимания.

Считается, что зависть к другому из-за его жены не сулит мира, однако у меня эта зависть носит вполне мирный характер. Пока был жив Бибул, я часто бывал у него дома и завидовал его вечерам в атмосфере размеренного покоя. Когда Бибул умер, у меня появились далеко идущие планы, но всякие попытки в этом направлении казались невозможными. У Брута, несомненно, тоже были далеко идущие планы: его очень порицали за развод с Клавдией (дочерью Аппия Клавдия, дальней родственницей Клодии) после столь долгого брака; но я его понимал, и теперь весь Рим видит, что такому счастью может позавидовать самый суровый стоик, а самый бдительный диктатор его простит. (В результате этого брака усилилась единственная оппозиционная партия аристократов, которая и правда пользовалась широкой народной поддержкой. Брут женился на своей двоюродной сестре – его мать Сервилия приходилась сестрой отцу Порции Катону Младшему; Кассий и Лепид были женаты на единоутробных сестрах Брута, дочерях Сервилии от ее предыдущего брака с консулом Силаном, обе они пользовались очень дурной репутацией.) Можно ли сравнить Порцию с твоей или с моей матерью и моей теткой? Не знаю. Правда, в ее добродетели есть та прямолинейность, которая так вредит ее мужу и отцу, людям мрачным. Можно лишь пожалеть о суровости, которую породило отвращение к своей развратной среде; она слишком быстро обретает нравоучительность и самодовольство. Приятно вспомнить, что мой молодой друг Брут не всегда был таким твердокаменным моралистом. Некогда он вздыхал у ног Несравненной (актрисы Кифериды) и нажил богатство, выжимая соки из киприотов и каппадокийцев; я был в тот год консулом и с трудом спас его от громкого процесса о вымогательстве.

Да, эти моралисты праведны из чувства отвращения, отсюда их прямолинейность. Дай бог, чтобы это «говорящее молчание» оказывало благое влияние на прекрасного и благородного Брута. (Игра слов: по-латыни «брутус» – и, «уродливый», и «низкий».)

LX. Листовка заговорщиков

(Нижеследующая листовка, или письмо, по цепочке разошлась в тысячах экземпляров в первой половине сентября 45 года по всему полуострову. Первая из них появились в Риме 1 сентября.)

Совет двадцати – римлянам, достойным своих предков: готовьтесь свергнуть тиранию, под которой стонет наша республика. Отцы наши умирали за те свободы, которые отнял у нас один человек. Образован Совет двадцати; он дал клятву у алтарей, и знамения говорят, что дело его правое и увенчается успехом. Пусть каждый римлянин, получивший этот листок, перепишет его пять раз. Постарайтесь, соблюдая тайну, передать эти копии в руки пятерым римлянам, которых вы считаете своими единомышленниками, или тем, кого вы можете привлечь на нашу сторону; пусть они сделают также по пять копий.

Ждите следующих листовок. Со временем мы перейдем к более решительным действиям.

Смерть Цезарю! За нашу родину и наших богов! Молчание и Решимость!

Совет двадцати