Патриотизм и национализм в россии. 1825-1921 3 страница
Ситуация между тем обострилась до крайности — и самым притом
неожиданным образом. Турция, которая была точно такой же, как
Россия, евразийской империей, забилась вдруг в припадке "патрио-
тической" истерии. Вот как описывает историк эту судорогу импер-
ского национализма: "Греческое восстание имело последствием
страшный погром в Константинополе и других турецких городах; ту-
рецкая черная сотня в патриотическом одушевлении разграбила и
истребила множество христиан, греков и негреков, греческий патри-
арх (незадолго перед этим предавший проклятию мятежников, по
требованию Константинополя), был повешен в полном облачении на
| Патриотизм и национализм в России. 1825-1921 |
| у истоков русской идеи |
воротах патриархии. Соучастие Порты во всех этих неистовствах бы-
ло совершенно очевидно и нисколько не скрывалось; войска и поли-
ция открыто грабили и убивали, пролагая путь черносотенным шай-
кам. Представления русской дипломатии не имели никакого значе-
ния. Политику Александра турки поняли в том смысле, что русские
просто не смеют объявить Порте войну - и стали обходиться с нами
соответствующим образом". (73)
И чем же отвечает на все это Россия? Обвинением Турции ... в не-
способности подавить революцию! Далее следовал ультиматум: если
на протяжении восьми дней Турция не уладит ко взаимному удовле-
творению конфликт с греками, то Россия оставляет за собой право
действовать по собственному усмотрению. Как действовать, однако?
Зажатая между молотом и наковальней российская дипломатия ока-
залась полностью парализована. Ничем не мог ее ультиматум закон-
читься, кроме величайшего конфуза.
Но закончился он еще хуже. Не страдавшие никакими комплекса-
ми английские союзники тотчас же и воспользовались безнадежной
путаницей в умах российских дипломатов. В собственных, разумеет-
ся, интересах. Если, — писал английский премьер Каннинг, — "Рос-
сия покидает свой пост, Англия должна занять её место. Тем более,
что человечество этого требует." (74) В 1825 году Греческая республи-
.ка официально встала под покровительство британской короны. Без
всяких ультиматумов конфликт был исчерпан.
Еще через три месяца император Александр умер. "Влияние рус-
ского двора на греков потеряно", — с удовольствием подвел итог всей
этой путанице Мегтерних. А русский историк комментировал: "Это
был такой удар русскому престижу среди балканских христиан, ка-
кого Россия не испытывала давно". (75) Скажем точнее - со времени
екатерининского конфуза с "возобновлением Византии" в 1769-м.
Так выглядела предыстория Крымской войны.
КРЕСТОВЫЙ ПОХОД i
Нет смысла вникать здесь в её подробности. О ней написаны тома.
Скажем лишь, что приняв, наконец, решение отряхнуть с ног своих
прах Священного Союза и воевать Турцию, царь был в самом опти-
мистическом расположении духа. И страна в соответствующем пат-
риотическом восторге. Для славянофилов, как Иван Аксаков или
Юрий Самарин, "это была, - по словам Б.Н. Чичерина, — священная
война, борьба за православие и славянство, окончательное столкно-
вение между Востоком и Западом, которое должно было вести к по-
беде нового молодого народа над старым одряхлевшим миром". (76)
Профессор Шевырев писал по этому поводу Погодину: "Государь ве-
сел. Война и война — нет слова на мир. Ото всей России войне сочув-
ствие. Флигель-адыотанты доносят, что таких дивных и единодуш-
ных наборов еще никогда не бывало. Крестовый поход." (77)
Никто больше не произносил слова Константинополь, на всех ус-
тах был Царырад. А как же иначе, речь-то опять шла о "возобновле-
нии Византии"! И настроен был Николай Павлович примерно так
же, как Грачев накануне экспедиции в Чечню. Вот что писал он вес-
ною 1853 года: "Думаю, что сильная экспедиция, с помощью флота,
прямо в Босфор и Царырад, может решить дело весьма скоро. Ежели
флот в состоянии поднять в один раз 16.000 человек с 32 полевыми
орудиями, при двух сотнях казаков, то сего достаточно, чтобы при
неожиданном появлении не только овладеть Босфором, но и самим
Царырадом". (78)
Сегодняшний националистический стереотип, разумеется, пре-
подносит нам Крымскую войну как нашествие Европы на бывшую
сверхдержаву. В.В. Ильин, например, категорически утверждает, что
"Крымская война была войной империалистической Европы против
России... последний колониальный поход всей Европы на Россию".
(79)
В.В. Кожинов с симпатией цитирует слова Тютчева о "европей-
ском заговоре" против России. (80) В.Н. Виноградов негодует: "Под-
линной причиной войны была отнюдь не мнимая агрессия России
против Османской империи". А что было? Конечно, все тот же веро-
ломный заговор против России. С целью ни больше, ни меньше, чем
"загнать русских вглубь лесов и степей". (81)
Но позвольте, а как же быть со "священной войной против одрях-
левшего мира"? Как быть с "крестовым походом"? Или с "грачев-
ским" проектом царьградского блицкрига, который мы только что
слышали от самого Земного бога? Или, наконец, с откровенным при-
знанием близкого к нему князя Александра Меньшикова, что "с вен-
герской кампании покойный государь был [словно] пьян, никаких
резонов не принимал, был убежден в своём всемогуществе"? (82)
Не следовало ли бы прежде, чем винить во всем "одряхлевший
мир", по меньшей мере доказать, что ничего этого не было? Что не
строили совсем еще недавно николаевские идеологи планов универ-
сальной империи, не мечтали о "православном Папе в Риме" и не
хвастали, что Николай ближе к мировому господству, чем Наполеон?
Что всего лишь за каких-нибудь пять лет до Крымского позора не
| у истоков русской идеи |
| Патриотизм и национализм в России. 1825-1921 |
провозглашала на весь мир Россия "Разумейте языци и покоряй-
тесь!"?
Мало того, что вовсе не опровергают все эти художества совре-
менные "национально-ориентированные" профессора, вырывая тем
самым Крымскую катастрофу из исторического контекста, они ведь
еще таким образом и оправдывают сверхдержавный соблазн, кото-
рый сделал её неминуемой. Ведь даже вполне невинный в большой
политике Никитенко, сам переживший эту трагедию, понимал смысл
происходившего куда яснее сегодняшних ученых историков. Вот что
записал он в дневнике 30 августа 1855 года: "Мы не два года вели вой-
ну — мы вели её тридцать лет, содержа миллион войск и беспрестан-
но грозя Европе". (83) И снова 16 января 1856-го: "Николай не пони-
мал сам, что делает. Он не взвесил всех последствий своих враждеб-
ных Европе видов — и заплатил жизнью, когда, наконец, последствия
эти открылись ему во всём своём ужасе". (84)
Добавьте к этому запись 28 марта 1850-го ("Общество быстро по-
гружается в варварство: спасай, кто может, свою душу!" 85) и 16 дека-
бря 1855-го: "До сих пор мы изображали в Европе только один огром-
ный кулак, а не великую силу, направленную на собственное усовер-
шенствование и развитие" (86) — и вы получите практически то же,
что писала задолго до Крымской войны лондонская Westminster
Review: "Россия... добивалась диктатуры над государствами Европы
— и добилась её. Как гигантский демон (incubus) уселась она между
ними, распоряжаясь по своей воле царствами, контролируя судьбы
наций". (87)
Что же получается? Современники, русские и иностранные, это
одинаково хорошо понимали, а сегодняшние историки не понима-
ют? Не знаю, как читателю, но мне как-то не верится. Нет, право,
удручающая это картина — "патриотическая истерия" в среде почтен-
ных профессоров.
Тем более, что на самом деле Европа воевать из-за Турции не
хотела. Державы обратились к России с так называемой "Венской
нотой", обязавшись способствовать удовлетворению всех ее сущест-
венных требований к Порте. Что по идее должно было устранить по-
вод к войне. В согласии самой Турции никто не сомневался. Как пи-
сал князь Воронцов Ермолову, "Порта стоит на коленях, божится,
что войны не желает и даже боится". (88) Но, как мы слышали от Ше-
вырева, удила уже были закушены: "Война и война — нет слова на
мир". В конце концов речь шла о воплощении вековой мечты. Как
страстно призывал страну Тютчев,
Вставай же Русь! Уж близок час!
Вставай Христовой службы ради!
Уж не пора ль, перекрестясь,
Ударить в колокол в Царьграде?
Речь шла также и о том, конечно, чтоб разом отплатить Европе за все
унижения и конфузы прошлого — и Екатерины и Александра, и 1830-
го и 1848-го. Короче, пути назад не было.
Драма, однако, состояла в том, что не было его и вперед. К евро-
пейской войне Россия не подготовилась совершенно — ни в эконо-
мическом, ни в финансовом, ни даже просто в военном отношении.
Да и зачем было ей к этому готовиться, если на протяжении десяти-
летий жили, как мы видели, ее политтехнологи безумной надеждой
уговорить Европу мирно подчиниться "законной империи Востока"?
С революцией намеревались они воевать, а не с Европой. Так или
иначе, дефицит бюджета был громадный; вооружение и тактика ар-
мии оставались на уровне наполеоновских войн; флот был попреж-
нему исключительно парусным — царь почему-то был убежден, что
"винтовые суда скоро выйдут из моды" — и стало быть, беспомощен
в сравнении с паровым флотом своих бывших союзников. В таком
состоянии Россия вряд ли была сильнее даже одной Турции. Но ведь
вызов-то бросала она всей Европе!
Хуже того, никакого мало-мальски толкового плана войны тоже
не было. "Грачевскую" экспедицию в Царырад пришлось тотчас же и
похерить, едва стали на якорь в Босфоре французская и английская
эскадры, мгновенно оказавшись хозяевами Черного моря. Наступле-
ние по суше из оккупированных Россией дунайских княжеств (ны-
нешней Румынии) тоже пришлось отставить из страха перед появле-
нием на Дунае австрийских корпусов (Австрия-таки удивила мир
своей неблагодарностью). А что еще было делать? Как воевать Тур-
цию, а тем более Европу? Не было на это ответа — ни у царя, ни у под-
стрекавших его "патриотических" геополитиков. "Поворот на Кон-
стантинополь", подготовленный казенной Русской идеей, был обре-
чен еще до того, как начался.
КАТАСТРОФА
Расплачиваться за него пришлось дорого и постыдно. Несмотря на
доблестную защиту Севастополя спешенными черноморскими моря-
ками, корабли которых вместе с их пожитками пришлось затопить,
чтобы преградить неприятелю вход в бухту, кончилось всё неслыхан-
7-4648
| у истоков русской идеи |
| Патриотизм и национализм в России. 1825-1921 |
ным унижением России. Впервые после аналогичного "поворота на
Германы" Ивана Грозного страна была поставлена на колени. Ей
пришлось сдаться на милость победителей.
Россия потеряла право держать военный флот на Черном море,
отказалась от покровительства православным на Балканах и от про-
тектората над дунайскими княжествами. Ей не только пришлось ос-
тавить завоеванные большой кровью территории в Малой Азии и на
Дунае, но и отдать собственные, включая легендарный Измаил. "А
тень Суворова?" - жалобно вопрошал теперь Погодин.
Конечно, Николай Павлович никогда бы на это не согласился.
Только воевать дальше страна тоже не могла. Отчасти по самым про-
заическим финансовым обстоятельствам, которые были отчаянны-
ми. Расходы казны в 1855 г. достигли 544 миллионов рублей. А следо-
вательно (при доходах в 261 миллион) дефицит более, чем вдвое пре-
высил всю сумму ежегодных государственных доходов. Пришлось
напечатать огромное количество бумажных денег, развязав в стране
галлопирующую инфляцию. Да и просто безнадежен был этот "кре-
стовый поход" в условиях, когда неприятель подвозил своим войскам
припасы и подкрепления из Англии и Франции за три недели, а из
центральных губерний России шли они в Крым три месяца.
Дело, впрочем, было не только в этом. Речь шла уже о самом су-
ществовании империи. Ибо, как говорил на особом совещании 3 ян-
варя 1856 г. главнокомандующий крымской армией князь Горчаков,
"Нет державы, которая могла бы вести войну без союзников против
общего на нее восстания". (89) А восстание против России было дей-
ствительно "общее". Тютчев не нашел в себе сил его объяснить. Он
лишь проклинал:
Ложь воплотилася в булат,
Каким-то Божьим попущеньем
Не целый мир, но целый ад
Тебе грозит ниспроверженьем.
Все богохульные умы,
Все богомерзкие народы
Со дна воздвиглись царства тьмы
Во имя света и свободы!
Зато Погодин, отдадим ему должное, оценил происходящее вполне
адекватно. В отличие от современных "национально-ориентирован-
ных" историков, он честно признал, что "народы ненавидят Россию,
видят в ней главнейшее препятствие к их развитию и преуспеянию,
злобствуют за её вмешательство в их дела... Вот почему со всех сторон
Европы, из Испании и Италии, Англии, Франции, Германии и Вен-
грии стекаются офицеры и солдаты не столько помогать Турции,
сколько повредить России. Составился легион общего мнения про-
тив России в дополнение к враждебным флотам и армиям. Вот гор-
чайший плод русской политики за последнее пятидесятилетие". (90)
Никто не понимал этого лучше, чем ее обожествленный кумир.
18 февраля 1855 г. Николай Павлович умер. "Государь скончался! -
воскликнул в дневнике Никитенко. — А я всегда думал, да и не я
один, что император переживет всех нас, и детей наших, и чуть не
внуков. Но вот и его убила эта несчастная война". (91) При дворе
шептались, впрочем, что царь отравился. Но для этого мнения не бы-
ло решительно никаких оснований. Феноменально здоровый чело-
век, никогда не болевший, император потерял сон уже за несколько
месяцев до конца. Весь январь он постоянно жаловался на недомога-
ние. Он угасал. Если и принимал во всем этом участие какой-нибудь
яд, то был яд издыхающей Официальной Народности. Рушилось де-
ло его жизни. Мог ли он его пережить?
РАСПЛАТА
В невыносимо двусмысленную ситуацию поставила Крымская война
российских либералов. И за державу было обидно, и успех Николая
оказался бы для них буквально смерти подобен. Я говорю буквально
вот почему. Знаменитый историк и один из умнейших людей своего
времени Сергей Михайлович Соловьев рассказывал: "Приехавши в
церковь [приносить присягу новому государю], я встретил на крыль-
це Грановского; первое моё слово ему было "умер". Он отвечал: "Нет
ничего удивительного в том, что он умер; удивительно, что мы еще
живы". (92)
Объяснял Соловьев эту ужасную дилемму так: "в то самое время,
как стал грохотать гром над головою нового Навуходоносора... мы
находились в тяжком положении. С одной стороны, наше патриоти-
ческое чувство было страшно оскорблено унижением России; с дру-
гой, мы были убеждены, что только бедствие, а именно несчастная
война, могло произвести спасительный переворот, остановить даль-
нейшее гниение; мы были убеждены, что успех войны затянул бы еще
крепче наши узы, окончательно утвердил бы казарменную систему;
мы терзались известиями о неудачах, зная, что известия противопо-
ложные приводили бы нас в трепет". (93) ц*-!-* , м 1<г ”, ”ш^
| Патриотизм и национализм в России. 1825-1921 |
| у истоков русской идеи |
Так пережили поражение в Крымской войне лучшие люди тог-
дашней России. Но для вчерашнего Земного бога ("нужды нет, — за-
метил Соловьев, — что в своём нечестивом посягновении на права
Бога, он беспрестанно ошибался" 94) самым во всем этом неперено-
симым было, надо полагать, именно то, что капитуляция перед Ев-
ропой обнажила вдруг его "невменяемость", ужасающую пустоту и
бессмысленность навязанной им России новой религии. В обеих сво-
их ипостасях, будь то в борьбе против "непреодолимого духа време-
ни", как знаменательно оговорился еще в 1838 г. барон Бруннов, или
в крестовом походе за "возобновление Византии", бросила на самом
деле вызов казенная Русская идея не революции и не Турции. И даже
не Европе. Вступила она в неравное состязание с самой историей.
Перед всем светом обнаружила Крымская кампания, что не только
мечты Тютчева о "православном папе", но и само породившее их са-
модержавие оказалось безнадежным анахронизмом. "В известном
смысле, - заметил уже в 1969 г. американский историк Николай Ря-
зановский, — Россия никогда не наверстала тридцать лет, потерян-
ных при Николае". (95)
И когда пришло время расплачиваться за этот безумный вызов
истории, обнаружилось вдруг, что на одной чаше весов были, кроме
национального унижения, финансового банкротства и территори-
альных потерь, еще и 128 тысяч молодых жизней, бесмысленно по-
терянных в Крыму убитыми и скончавшимися от ран, и 183 тысячи
умерших от болезней (курское, орловское, калужское и тульское на-
родные ополчения потеряли половину своего состава так и не уви-
дев неприятеля). На ту же чашу весов ложилась и бессмысленная
кража идей у бессмысленно уничтоженного декабристского поко-
ления.
Вот роковые результаты этой кражи — продленное на полвека
крепостное право и бессмысленно затянувшееся на столетие средне-
вековое самодержавие. И самое главное — сверхдержавный соблазн,
деградация патриотизма (которая, заметим в скобках, и поныне с на-
ми). А вдобавок еще и глухая изоляция России, у которой "больше не
было друзей", и "общее восстание" против нее, о котором говорил
князь Горчаков. Непомерная, согласитесь, тяжесть.
А что было на другой чаше? Золотой век русской литературы?
Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Белинский, Чаадаев, Грановский, Гер-
цен? Но ведь все, что создали они великого и вечного, создано было
вопреки, а не благодаря "государственному патриотизму", которым
жил и дышал Николай.
Так во имя чего же была его жизнь и, что не менее важно, его Рус-
ская идея, если пришлось в конечном счете и капитулировать перед
"непреодолимым духом времени", и похоронить мечту о "возобнов-
ленной Византии" (одним из пунктов Парижского договора 30 марта
1856 г., подведшего черту не только под Крымской войной, но и под
Официальной Народностью, было, между прочим, обязательство
всех договаривающихся сторон "уважать независимость и целость
империи Оттоманской")?
Не было ответа на эти роковые вопросы перед судом истории у
Земного бога. И потому он умер. Но был ли ответ на них у России?
ПРИМЕЧАНИЯ
1. А.С. Панарин. "Россия и Запад: вызовы и ответы". Реформы и контрре-
формы в России, М., 1996, с. 254.
2. "Новый мир", 1995, № 9, с. 137.
3. B.C. Соловьев. Сочинения в двух томах, М.,1989, т. 1, с. 444.
4. А.И. Герцен. "Былое и думы", Л., ОГИЗ. 1947, с. 291.
5. Там же, с. 287.
6. Там же, с. 291.
7. П.Я. Чаадаев. Философические письма, Ардис, 1978, с. 87. См. также АН.
Пыпин. "Характеристики литературных мнений от двадцатых до шести-
десятых годов", Спб., 1909, с. 180.
8. П.Я. Чаадаев. Цит. соч., с. 80; А.Н. Пыпин. Цит. соч., с. 172.
9. АВ. Никитенко. Дневник в трех томах, т. 1, М., 1955, с. 266.
10. АИ. Герцен. Цит. соч., с. 286.
И. А.Н. Пыпин. Цит. соч., с. 192.
12. Там же.
13. П.Я. Чаадаев. Цит. соч., с. 87.
14. Там же, с. 80.
15. АН. Пыпин. Цит. Соч., с. 188.
16. Там же, с. 182.
17. "История России в XIX веке" (далее ИР), вып. 6, М., 1907, ее. 421, 422.
18. А.В. Никитенко. Цит. соч., с. 306.
19. Русские мемуары. 1826-1856, М., 1990, с. 135.
20. М. Лемке. "Николаевские жандармы и литература 1826-1855 гг.", Спб.,
1908, с. 598.
21. "Теория государства у славянофилов", Спб., 1898, с. 40.
22. М. Лемке. Цит. соч., с. 42.
23. "История русской литературы в XIX веке", М., 1910, т. 2, с. 81.
24. Там же, с. 82.
25. А.В. Никитенко. Цит. соч., с. 212.
26. Там же, с. 312.
| I |
| Патриотизм и национализм в России. 1825-1921 |
| у истоков русской идеи |
27. ИР, вып.6, с. 420.
28. Цит. по А. Янов. "Загадка славянофильской критики", "Вопросы литера-
туры", 1969, № 5, с. 115 (выделено мною. А.Я.)
29. М. Лемке. Цит. соч., с. 598.
30. ИР, вып. 6. ее. 451, 452.
31. Цит. по Русский вестник, июнь 1889, с. 79-80.
32. Влияние идей де Местра прослеживается, однако, не только у его петер-
бургских современников. На самом деле оно настолько преобразовало
весь стиль мышления постниколаевской эпохи, что следы его легко мож-
но обнаружить и у многих "национально-ориентированных" русских
мыслителей XX века. Например, у Льва Тихомирова в его "Критике демо-
кратии" (М., 1997) и у Ивана Ильина (см. его "О грядущей России", М.,
Воениздат, 1993); у Михаила Назарова ("Тайна России", М., Русская
идея, 1999) и у Ивана Солоневича (см. "Наша страна: XX век", М., 2001).
33. М. Колеров. "Новый режим", М., 2001, с. 37-38.
34. К.Н. Леонтьев. "Письма к Фуделю"//Русское обозрение, 1885, №1, с. 36.
35. М.П. Погодин. Сочинения, т. ГУ, б.д., с. 2-4 (выделено мною. А.Я.)
36. Там же.
37. Там же.
38. Там же.
39. Цит. по М. Геллер. История русской империи в трех томах, т. Ill, M.,
1997, с. 49.
40. ИР, вып. 9, с. 1.
41. "Литературное наследство", т. 97, ч. 1, М., 1988, с. 225.
42. ИР, вып. 9, с. 1. |
43. Там же.
44. Ф.И. Тютчев. Политические статьи, Париж, 1976, с. 50.
' г ' ' г [
45. Там же. *J
46. "Литературное наследство", т. 97, ч. 2, М., 1989, с. 291.
47. Там же, вып. 19-21, М., 1935, с. 196.
48. Arnold Toynbee. "Russia's Byzantine Heritage"//Honzon 16 (August 1946), p.
83.
49. A.B. Никитенко. Цит. соч., с. 172-173.
50. Ф.И. Тютчев. Цит. соч., с. 171 (выделено мною. А.Я.)
51. Там же, с. 18.
52. А.В. Никитенко. Цит. соч., с. 77.
53. ИР, вып. 8, с. 576.
54. Kenneth Waltz. "Political Philosophy and the Study of International
Relations", in "Theoretical Aspects of International Relations, William T.R.
Fox, ed., Notre Dame, 1959, p. 51.
55. In Wolfram Handrieder. "Comparative Foreign Policy," Theoretical Essays,
N.Y., 1971, p. 230. Между прочим, Мастере говорит здесь без околично-
стей, что "мировая политическая система во многих отношениях напо-
минает первобытную", р. 229.
56 Hans Morgethau. "Politics Among Nations," 6th edition, N.Y., 1985, p. 37.
57 Miroslav Nincic. "Anatomy of Hostility," N.Y., 1989, c. 24.
58 "Московские новости", №41, 2001.
59 Robert Cooper. "The Post-Modern State and the World Order," London, 1996,
' p. 39.
60 П.Я. Чаадаев. Цит. соч., с. 70-71. Вот как в первом приближении могло
бы сегодня выглядеть чаадаевское "слияние с Европой". Естественным
его началом представляется заключение с ЕС Государственного Договора
(ГД) о присоединении к нему России. Причем, сделать это лучше бы, вос-
пользовавшись замечательным дипломатическим успехом Путина, до
июня 2004 года, когда откроется сезон принятия в ЕС стран Центральной
Европы. Нужды нет, что ГД не предусматривал бы немедленного вступле-
ния России в ЕС. Но что, спрашивается, мешает подробнейшим образом,
пункт за пунктом расписать эти условия уже сегодня?С тем, чтобы при-
ступить к их исполнению могла Россия хоть завтра.
Само собою разумеется, что условия эти должны включать постепенное
введение в стране всех норм и стандартов жизни, обязательных для евро-
пейского государства в открытом мире. И что их исполнение должно
стать государственным законом. Еще важнее, однако, чтобы стало оно
для страны национальной целью.Нет сомнения, что в этом случае общест-
во немедленно разделится на "евроэнтузиастов" и "евроскептиков", как
произошло в Турции, в Польше, в Чехии, даже в Румынии. И диалог о бу-
дущем России оказался бы открытым, публичным. А это в свою очередь
тотчас покончило бы с политической анемией в стране, дало бы возмож-
ность каждому сознательному её гражданину, в особенности аполитич-
ной сегодня молодежи, занять осмысленную государственную позицию
— за Европейскую идею или против неё.
Нечего и говорить, что правительства обеих сторон должны оказать все-
мерную поддержку как проевропейским средствам массовой информации,
так и академической общественности в России и в Европе — с тем, чтоб они
оказались способны развернуть мощную и согласованную кампанию по де-
мифологизации национального сознания населения обеих сторон.
Необходимо это просто потому, что в каждой из них работают сегодня
мощные мифотворческие корпорации, живущие николаевским постула-
том "Россия - не Европа". И покуда эти корпорации не маргинализова-
ны "слияние с Европой" невозможно. Совершенно очевидно, что эта за-
дача требует ничуть не меньших усилий, нежели преодоление вековой
вражды между Францией и Германией в 1950-е, того самого, что стало ре-
шающим условием создания открытого мира Европы.
Именно поэтому ударение в ГД должно быть перенесено с экономиче-
ского сотрудничества (hardware интеграции, говоря языком информаци-
онного века) на её software, т.е. борьбу идей. Проще говоря, без сознатель-
ной и последовательной борьбы за умы и сердца Европейской идее нико-
лаевский постулат не одолеть.
| Патриотизм и национализм в России. 1825-1921 |
| у истоков русской идеи |
При соблюдении этих условий ГД мог бы — редкий случай в истории -
оказаться одинаково выгодным всем заинтересованным сторонам (кро-
ме, конечно, профессиональных мифотворцев). Вот посмотрите.
Прежде всего для российского общества он стал бы гарантией от поли-
тической апатии.
Во-вторых, президенту России обеспечил бы он ту самую политиче-
скую базу, благодаря которой пришел к власти в России в 1990 году Ель-
цин. Ему не пришлось бы в этом случае опасаться подвоха ни со сторо-
ны держав Второго мира, ни от мифотворцев, всегда готовых обвинить
его в измене "национальным интересам" России. Просто с вековой ди-
леммой "Россия и Запад" было раз и навсегда покончено.
В-третьих, ГД стал бы гарантией и для российских правозащитников,
опасающихся, что президент Путин — или его преемники — могут ис-
пользовать участие России в западной военной коалиции для "закручива-
ния гаек" внутри страны.
В-четвертых, ГД стал бы также гарантией и для ЕС. Как в том смысле,
что вступала бы в него Россия (с ее 45, допустим, голосами) страной уже
вполне демократической, стабильной и добившейся сопоставимого со
странами ЕС уровня жизни, так и в том, что гигантское расширение тер-
ритории, населения и оборонного потенциала открытого мира практиче-
ски снимало бы историческую "однополярно-многополярную" антитезу.
И при этом без какого-либо разрыва Атлантического альянса.