Приключения макса клаузена 5 страница

Это было 25 июля 1935 года.

Наконец-то Зорге мог насладиться покоем, семейным счастьем, пожить настоящей (не придуманной!) жизнью. Отсюда, из квартиры на Нижне-Кисловском, Япония ка­залась бесконечно далекой, нереальной. На заводе «Точизмеритель» Кате дали отпуск. Катя уже бригадир. Полу­чает четыреста рублей.

Они сидят на диване. Уютно светит лампа под зеле­ным абажуром. Здесь все просто, даже бедновато. Неболь­шой шкаф, в котором книги Рихарда: драмы Лессинга, Гёте, Шиллер, Кант; из новых – Маяковский, Фурманов. Тут же труды самого Рихарда. Он вынимает томик Мая­ковского.

Ведь для себя неважно

и то, что бронзовый,

и то, что сердце – холодной железкою...

Из книги выпадает черновик какого-то документа. Ри­хард читает: «Москва, 12 апреля 1926 года. Краснопрес­ненскому районному комитету ВКП(б).

Дорогие товарищи!

Клуб немецких коммунистов создал недавно пионер­скую организацию из немецких детей. В этой работе нам обязательно нужна ваша помощь, причем не только в фор­ме указаний, циркуляров и т. д., но и в отношении кадров. Поэтому мы просим вас по возможности прислать нам товарища, хорошо знающего пионерскую работу и вла­деющего немецким языком.

С коммунистическим приветом

Зорге».

Глаза Рихарда увлажняются. Они мечтают с Катей о том времени, когда у них будут дети. Ика хочет иметь де­тей. Его идеал – стать добрым семьянином, заняться наукой, написать солидные труды об азиатских странах, воспитывать детей, быть всегда рядом с милой Катей. Они придумывают имя будущему ребенку. «Помнишь ли ты еще наш уговор насчет имени? – напишет он после отъезда из Москвы. – С моей стороны я хотел бы изме­нить этот уговор таким образом: если это будет девочка, она должна носить твое имя. Во всяком случае, имя с буквы «К». Я не хочу другого имени, если даже это будет имя моей сестры, которая всегда ко мне хорошо отно­силась.

Или же дай этому новому существу два имени, одно из них обязательно должно быть твоим.

Пожалуйста, выполни мое желание, если речь будет идти о девочке. Если же это будет мальчик, то ты можешь решить вопрос о его имени с В.».

С Екатериной Александровной Максимовой Зорге по­знакомился еще до своей поездки в Китай. Сначала Катя давала ему уроки русского языка, которым Рихард в ту пору владел не совсем хорошо. Они подружились. Дружба переросла в любовь. Он стал частым гостем в ее полупод­вальной квартире на Нижне-Кисловском.

Родственники Кати жили в Петрозаводске. Мать, два брата, три сестры. Она все время переписывалась с се­страми. Зорге так и не довелось повидать ее сестер Марию и Татьяну, которых Катя особенно любила. Катя была незаурядной девушкой. Несколько лет назад она окон­чила Ленинградский институт сценического искусства. Быстро пришел успех. Затем – поездка в Италию, на Капри. Умер артист, человек, к которому Екатерина Алек­сандровна была привязана, ценила его талант. Эта траге­дия повлияла на нее неожиданным образом: она отказа­лась от сцены и ушла на завод. Работала аппаратчицей на заводе «Точизмеритель»; назначили бригадиром, про­чат в начальники цеха.

Впервые Рихард испытал глубокое чувство. Он встре­тил девушку, которая понимала его. Литература, искус­ство, музыка – вот сфера, в которой оба растворялись во время коротких встреч. Случалось, вместе заходили в бу­кинистические магазины, отыскивали какую-нибудь ред­кую книгу. Мир книг был их миром.

Катя понимала: Рихард – человек особой судьбы. Но даже после трехлетней разлуки, когда он работал там, в Китае, любовь Кати к нему не стала меньше. Эта любовь прошла все испытания.

Они поженились в первый же день, как только Рихард вернулся из Китая и появился на Нижне-Кисловском. В феврале 1933 года. Теперь вот снова они вместе.

Короткое счастье... Один раз они в специальной маши­не поехали за город, забирались в лесные чащобы, купа­лись; забыв обо всем на свете, ощущали радость бытия, говорили друг другу нежные слова, клялись в верности, мечтали о будущем. Быть вместе, всегда быть вместе... Разве они не заслужили этого права?.. Все еще впереди, жизнь еще расцветет невиданными цветами, и «старый ворон» (как она в шутку называет его) еще расправит крылья, поднимется в иные высоты...

Зорге в кабинете начальника Разведывательного управ­ления комкора Урицкого. Подготовлен обстоятельный доклад о деятельности организации. Урицкий остался доволен докладом. Он еще раз подчеркнул, что главные усилия Зорге должен направлять на выявление замыслов фашистской Германии в отношении СССР. Посоветовал Рихарду вступить в нацистскую партию.

Семен Петрович Урицкий устроил небольшой обед, и здесь Зорге встретился с Максом Клаузеном. Да, старые друзья вновь повстречались.

В августе 1933 года Клаузен и Анна приехали из Ки­тая в Москву. После переподготовки в спецшколе они по­лучили отпуск на шесть недель и провели его на черно­морском курорте, в Одессе. Это было счастливое время. Оба хорошо отдохнули. А потом в конспиративных целях весной 1934 года обоих направили в Красный Кут, где в то время проживало много немцев. Среди них Макс и Анна затерялись. Жили они под вымышленной фами­лией Раутман. Скучая без дела, Макс устроился в МТС слесарем. Работа была по душе. В этом же месте работал товарищ Макса по Китаю Генрих Шюрманн. Он-то и на­мекнул директору МТС, что Макс немного разбирается в радио. Директор Касаткин возликовал, вызвал Макса и поручил привести в порядок шесть политотдельских ра­диостанций и наладить связь между бригадами и МТС. Макс с головой окунулся в работу. Кроме того, он постро­ил в МТС настоящий радиоузел, сконструировал более мощный передатчик на ультракоротких волнах. Директор потирал руки. Он понял, что Макс для МТС – сокровище. Весть о делах Макса дошла до секретаря обкома в городе Энгельсе. Макса вызвали в Энгельс и предложили взять на себя организацию радиотелефонной связи во всех кол­хозах и совхозах.

Макс с удовольствием принял предложение. Теперь он стал важным начальником, в его распоряжение выделили целую армию молодых радиолюбителей и техников. Макс расцвел, округлился. Анна была в восторге от новой жизни.

И неожиданно весной 1935 года секретарь обкома лич­но приехал из Энгельса в Красный Кут. Макса вызвали в кабинет директора МТС, показали телеграмму из Моск­вы, согласно которой он должен был немедленно выехать в столицу. Макс рассердился, заявил, что тут ему нравит­ся и он никуда не поедет. Секретарь обкома обрадовался и сказал, что сделает все возможное, чтобы оставить Макса здесь. Но через неделю пришла правительственная телеграмма за подписью Ворошилова: Максу предписывалось немедленно явиться в Москву. Тут уже секретарь обкома только развел руками: откуда он мог знать, что Макс – такая важная персона. Если слесаря вызывает нарком...

Анна осталась в Красном Куге сторожить свое хозяй­ство.

...Урицкий говорил о двух очагах агрессии и назреваю­щей мировой войне. Гитлеровцы с полного одобрения Англии и Франции расторгли все военные статьи Версаль­ского договора, замышляют нападение на Советский Союз. Совсем недавно в Германии принят «Закон о военной службе», согласно которому военнообязанными считаются все лица мужского пола от 18 до 45 лет. Уже создано 36 дивизий, численность армии перевалила за 250 тысяч человек, Германия располагает 1000 военных самолетов и приступила к созданию крупного военно-морского флота; большое внимание уделяется строительству подводных лодок. Между нацистами и Англией заключено секретное соглашение, поощряющее гонку военно-морских воору­жений в Германии. Гитлер намеревается осуществить аншлюс, то есть захват Австрии. Советское правительство обеспокоено стремлением Гитлера сколотить блок агрессо­ров. Намечается сближение фашистской Германии с фа­шистской Италией. Сговору Германии с Японией пока мешает столкновение экономических интересов в Китае, но как будут развиваться взаимоотношения этих стран дальше, и надлежит выяснить организации Зорге. Борьба империалистических государств за колонии, за рынки сбыта и сферы приложения капитала на Дальнем Востоке носит особенно ожесточенный характер. Следует помнить, что японские войска уже вышли к границам Советского Союза. Империалисты западных держав не сомневаются, что Япония, оккупировав северо-восточные провинции Китая, начнет войну с Советским Союзом. Нужно во что бы то ни стало отвести возможность войны между Япо­нией и СССР!

В Москве не так давно проходил VII конгресс Комин­терна, который призвал трудящихся всего мира прегра­дить дорогу фашизму, создать широкий антифашистский Народный фронт. Рихард мог бы встретить старых немец­ких друзей по подпольной работе в Германии, но он не имел права рисковать, а потому следил за работой кон­гресса по газетам. Друзья... Они были во всех уголках мира, на всех континентах и архипелагах.

Разговор с Урицким четко определял направление всей последующей работы. Необходимо знать о каждом шаге фашистской Германии, более активно использовать сотрудников германского посольства; нужно бдительно сле­дить за развитием германо-японских отношений, так как несомненно, что эти отношения с каждым годом будут укрепляться: Германия ищет партнеров, сообщников. Что же касается собственно Японии, то...

«В 1935 году в Москве я и Клаузен получали напут­ственное слово начальника Разведывательного управления генерала Урицкого. Генерал Урицкий дал указание в том смысле, чтобы мы своей деятельностью стремились отвести возможность войны между Японией и СССР. И я, на­ходясь в Японии и посвятив себя разведывательной дея­тельности, с начала до конца твердо придерживался этого указания...»

После инструктажа Зорге свел Макса с Эрной и Бернгардом, которые рассказали, в какой обстановке придется работать радисту в Токио.

С тяжелыми чувствами покидал Рихард Москву. Кате сказал, что через год-два вернется и больше не оставит ее одну. Откуда ему было знать, что они не встретятся боль­ше никогда?.. И все же он был счастлив, что целых три недели провел в Советском Союзе. К сожалению, так и не удалось повидаться с Берзиным: он в это время находился в Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, его назначили заместителем командующего Блюхера.

Прощай, Москва... Последний раз пришел он на Крас­ную площадь, постоял с обнаженной головой у Мавзолея Ленина. Именно отсюда, от Красной площади, начинался героический путь Рихарда Зорге. Что бы там ни было впереди, но сердцем он всегда был здесь. Здесь была под­линная родина всех коммунистов земли. На память при­шли строки поэта:

...Я себя под Лениным чищу,

чтобы плыть

в революцию дальше...

16 августа 1935 года Зорге покинул Советский Союз.

Прежде чем попасть в Японию, требовалось заглянуть в фашистскую Германию.

Берлин. Сумрачный, зловещий. Здесь Рихарду при­шлось иметь дело с полковниками и генералами – друзья­ми Отта, а также с однокашниками фон Дирксена – чиновниками министерства внутренних дел. Нацистский пресс-клуб встретил его с помпой. Начались вечера, по­пойки, заключение контрактов с газетами и журналами.

Аккуратный Берлин, каким его помнил Рихард, вы­глядел теперь каким-то запущенным, грязным; ветер но­сил по пустынным улицам обрывки газет. Жизнь словно замерла, притаилась, ушла в подполье. Только стук кова­ных солдатских сапог. Марширующая Германия. Сталь­ные каски, надвинутые на лоб, откровенная черная сва­стика на рукаве Гитлера. Еще жив Гинденбург, и фюрер покровительственно похлопывает его по высохшему пле­чу. Но Зорге знал, что, несмотря на жесточайший террор, здесь продолжают действовать Коммунистическая партия и антифашистские группы Сопротивления.

Очутившись в самом логове врага, Зорге должен был очень искусно и осмотрительно играть роль нацистского борзописца. На этот раз он превзошел самого себя, удо­стоился особого внимания министра иностранных дел Нейрата, а также высоких чинов военной авиации.

Намечался перелет из Германии в Токио на первом «юнкерсе». Зорге, как видному журналисту, предложили принять участие в перелете. Рихард не удержался от искушения. Тут были опасность, риск, а кроме того, вы­игрыш во времени. Он согласился. Сперва лететь соби­рался специальный посланник германского министерства иностранных дел Шмиден. Но потом, поразмыслив, он решил отправиться в Токио обычным путем: ведь неизве­стно, чем закончится перелет. Посланник даже обрадовал­ся тому, что подвернулся этот знаменитый журналист. Пусть летит. Отступление Шмидена останется незамечен­ным. Он объяснил Рихарду: когда едешь с важной мисси­ей, то уж лучше не рисковать. «Я кое-что слышал, – отозвался разведчик. – Но к сожалению, не посвящен в детали. Впрочем, это уже не имеет значения». Шмидену, конечно, благоразумнее было бы оставаться в Берлине – в Японии сейчас адская жара. «Осима – колпак – вот что я вам скажу! – выпалил Шмиден. – Из-за несговорчиво­сти этого колпака я вынужден проделывать все эволюции. Видите ли, он требует, чтобы мы отозвали советников из китайской армии и прекратили поставки. Какая наглость! В самом начале переговоров ставить условия. Но они пло­хо знают Риббентропа...» «Я буду в Токио раньше вас и подготовлю почву», – пообещал Зорге безразличным тоном. Шмиден видел в журналисте своего поля ягоду и не стеснялся проявлять благородное негодование. Ведь пере­говоры носили неофициальный характер, но многие в МИДе о них знали.

А Зорге кипел от возбуждения: в Берлине ведутся секретные переговоры между военным атташе Японии Осимой и Риббентропом! Если бы вернуться в Москву... И этому тупице Шмидену поручили уламывать японское правительство!.. Можно задохнуться от ярости и от соб­ственного бессилия. Скорее, скорее в Токио!.. Там най­дется способ сообщить обо всем Центру. Старая нацист­ская сорока Шмиден...

Разведчику казалось, что самолет не летит, а ползет.

На первом «юнкерсе» Зорге является в Токио. Он почти национальный герой. О нем шумят газеты, его встречают цветами. Посланец Геринга... Вскоре Зорге стал кандидатом в члены нацистской партии.

Когда в Японию наконец-то прибыл специальный пос­ланник Шмиден, они встретились с Рихардом как старые, добрые друзья. В присутствии фон Дирксена стали вспо­минать берлинские дни, проведенные в компании высо­ких чинов.

Посол слушал внимательно, а про себя решил, что на­стала пора привлечь корреспондента к более тесному со­трудничеству в посольстве.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ МАКСА КЛАУЗЕНА

Простившись с Рихардом, Макс Клаузен вернулся в Красный Кут, чтобы уволиться и забрать Анну.

Анна запротестовала: она никуда не хочет уезжать! Ей нравится в степном краю. Спокойствие, тишина. Заве­лось кое-какое хозяйство: овцы, куры, которых дали от МТС. Чего еще? В годы неустроенной шанхайской жизни именно так рисовалась ей семейная идиллия. И теперь не верилось, что нужно снова возвращаться в мир, полный опасностей, где все держится на каких-то случайностях, где само существование представляется непрочным, зыбким. Когда людям под сорок, они должны позаботиться о тихом пристанище, осесть на одном месте. Ее долго пре­следовали кошмарные сны: пустынные, словно вымершие, улицы Шанхая, Мукдена, Кантона; воронье, а на деревь­ях висят обезглавленные люди... Она заново переживала ужасы прежней жизни, просыпалась в ознобе, а потом до утра лежала с открытыми глазами. Мирное блеяние овец успокаивало ее, постепенно все становилось на свое место, обретало устойчивость, реальность. Прочь, прочь, тяжелые видения! Пусть прошлое не вернется никогда...

И сколько Макс ни доказывал, что долг есть долг и что он как коммунист обязан... она не могла так легко бросить все, с чем уже успела сродниться, и сломя голову ринуться в опасное приключение.

В конце концов договорились, что в Токио она приедет несколько позже, когда Макс там устроится. Перед рас­ставанием три недели провели в доме отдыха под Москвой.

В сентябре Макс уехал. Стремясь запутать иностран­ную контрразведку, он отправляется сначала во Францию, затем – в Англию, Австрию, снова возвращается во Фран­цию. Из Гавра на пассажирском пароходе покидает Евро­пу. Впереди – Америка!

Макс очень волновался. Морская полиция могла задер­жать и на пароходе, и при таможенном осмотре в Нью-Йорке. Больше всего пугал предстоящий визит в герман­ское генеральное консульство на американской земле: там сидят дотошные немецкие чиновники. Станут наводить справки, делать запросы, уточнять. Почему уехал из Гер­мании, где пропадал все последние годы? Не служил ли Макс Клаузен на трехмачтовой шхуне, которая в 1927 году совершила рейс в Мурманск?.. У фашистов цепкая па­мять. Макс Клаузен боролся тогда за улучшение социаль­ного положения моряков и был хорошо известен на флоте, в каждом порту его встречали добрые друзья.

Теперь ему нужно без всяких злоключений пересечь два океана. Два океана!.. Следует только вдуматься в эти слова... Два океана и целый материк – Америка... Из Нью-Йорка до Сан-Франциско придется добираться на поезде. Но об этом пока рано думать. Главное – не выз­вать подозрений у морской полиции.

Бесконечные океанские мили. Клаузен старался отси­живаться в каюте, ссылаясь на то, что плохо переносит качку. Нашлись сочувствующие, докучали за обедом, предлагали испытанные средства от морской болезни. Макс злился, нервничал.

«Я очень боялся, что меня задержат в Нью-Йорке. Но там мне повезло. Американский чиновник посмотрел мой паспорт, проштамповал его и вернул». Ему всегда везло, Максу Клаузену. У него была располагающая внешность. Доверчивый взгляд, ласковая улыбка, естественность во всем.

В германском генеральном консульстве осоловевшие от безделья чиновники обрадовались земляку-коммерсанту, без всякой канители оформили документы. Мало ли ски­тается по белому свету таких вот предприимчивых нем­цев, как этот добродушный толстяк Клаузен! Немцы – в Америке, в Африке, на Яве, в Китае и Японии. Некото­рые обосновались на территории иностранных государств навсегда. Для таких наци даже придумали специальное название – «фольксдойче».

И наконец – Сан-Франциско, борт парохода «Тацуте мару». Великий, или Тихий... Испытанный моряк Клаузен с наслаждением дышал океанскими ветрами. Он повесе­лел, охотно заводил знакомства и даже в самую свирепую качку не уходил с палубы. Знакомства пригодятся в То­кио. У коммерсантов своя солидарность, степенный Клау­зен им импонировал: сразу видно – деловой человек, знает цены, разбирается в тарифах! Давно ли Макс по ука­занию директора МТС налаживал радиотелефонную связь между МТС и тракторными бригадами?.. Фотография Макса красовалась на Доске ударников. Степной городок Красный Кут, села Гусенбах, Рекорд, Ильинка, Воскресенка, ерики, заросшие молочаем, бескрайняя ширь, запах спелой пшеницы... А перед глазами встает вздыбленный тайфунами океан. Гонолулу, остров Оаху и еще какие-то острова и атоллы, над которыми качаются кокосовые пальмы. Немыслимые расстояния отделяют его от Анни, от тракторных бригад, от тихого городка на самом берегу Волги – Энгельса, от всей той жизни, которая ему, так же как и Анни, пришлась по вкусу... Но как-то получается так, что всюду, куда бы ни занесла его судьба, он оказы­вается в своей стихии и не тужит о прошлом. А вообще-то они с Анни рождены для мирной тихой жизни.

В Иокогаме на таможне к нему никто не придирался. Вскоре он уже был в Токио, в отеле «Сано», а вечером, как и положено добропорядочному немцу, отправился в немецкий клуб поиграть в скат, выпить кружку пива, за­кусить сосисками.

Ему не терпелось встретиться с Рихардом. Но до ус­ловленного дня – вторника – было еще далеко, а где на­ходится бар «Гейдельберг» – место их свидания, Клаузен не знал.

Немецкий клуб располагался неподалеку от гостиницы. От портье Клаузен узнал, что сегодня там будет большой вечер берлинцев.

Каково же было изумление Макса, когда первым, кого он встретил в коридоре клуба, был Рихард Зорге! Рихард, во фраке и цилиндре, изящный, с ослепительной улыбкой, бойко торговал сосисками, зазывал почтенных гостей. Заметив Макса, он не переменился в лице, а только рас­кланялся с ним, как и со всеми, пожал руку, а потом не­громко сказал: «Тебя представит мне третье лицо. Жди». Вскоре президент клуба действительно представил их друг другу. Улучив минуту, они договорились, что встречаться будут в ресторане «Фледермаус», принадлежавшем немцу Бирке. Этот ресторанчик посещала только избранная пуб­лика, немецкий бомонд.

Рихард свел Макса с Вукеличем. На электричке Макс и Бранко отправились в тот район, где проживали Вукеличи. Двухэтажный типичный японский дом стоял на горе, и Макс сразу оценил это обстоятельство с точки зре­ния радиоспециалиста: наружную антенну можно не устраивать! Эдит, по обыкновению, встретила гостя не очень дружелюбно. Радиостанция была развернута на вто­ром этаже. Здесь Клаузен, удивляясь и радуясь, нашел свой старый передатчик, который монтировал еще в Ки­тае. Значит, техника действует!

Но был еще один передатчик – громоздкое сооружение ватт на сто, как догадался Макс – произведение рук не­задачливого конструктора Бернгарда. Этот передатчик следовало немедленно уничтожить! Если такую махину обнаружит полиция...

Так как Бранко собирался в воскресный день побывать наконец у священной горы Фудзи и пригласил на экскур­сию Макса, то решили передатчик разобрать, погрузить в два рюкзака, а потом выбросить в озеро Кавагутиго.

И вот, оставив машину, «туристы», сгибаясь под тяже­стью набитых до отказа рюкзаков, пробирались к озеру. Все шло хорошо. Но дежурному полицейскому два ино­странца показались подозрительными. Он решил их за­держать. «Что в рюкзаках?» Все было кончено... Так, во всяком случае, думал Макс. Вукелич не потерял хладно­кровия. Он уже освоился в Японии и знал местные по­рядки. В частности, полицейским строго воспрещалось распивать спиртное с иностранцами. Вукелич широко улыбнулся и ответил: «Сакэ, биру...» Он схватил полицейского за рукав и пытался усадить на траву, как бы для того чтобы распить с ним бутылочку. Перепуганный полицейский замотал головой и поспешно ушел. Пере­датчик бросили в озеро Кавагутиго, близ горы Фудзи. Там он лежит на дне до сих пор. Рихарду сначала не хотели ничего рассказывать, боясь его гнева. Но не удержались и рассказали. Зорге рассердился не на шутку.

Решили смонтировать несколько портативных передат­чиков и приемников, так как сеансы связи в целях безо­пасности следовало проводить из разных мест. Такими пунктами для начала должны были стать квартиры Вукелича, Зорге и самого Клаузена.

Но поскольку Рихард и Макс жили в отелях, то воз­никла необходимость перебраться в отдельные домики. Детали для радиоаппаратуры Макс с большими предо­сторожностями приобретал в разных районах Токио и Иокогамы.

Макс приехал в Японию 28 ноября 1935 года. Офици­ально он зарегистрировался в посольстве как представи­тель немецких деловых кругов. Его солидная фигура вну­шала доверие, он весь был на виду, аккуратно посещал немецкий клуб и платил взносы. Типичный бюргер вре­мен Веймарской республики! Каждый, глядя на него, на­верное, думал: вот она, здоровая основа великой немецкой нации! Такой, конечно же, кроме библии и газет, ничего не читает.

Но пора было подумать о прикрытии, так как всякий праздношатающийся иностранец вызывает подозрение у японских властей.

В Токио немец Хельмут Кетель держал ресторан, куда Макс иногда заглядывал. Кетель общался с неким Фёрстером, который на полпути между Токио и Иокогамой обо­сновал маленькую мастерскую по производству гаечных ключей. Фёрстер был накануне финансового краха, так как английские ключи, по-видимому, плохо подходили к японским гайкам. Тут-то владелец ресторана и познако­мил его с Максом. Клаузен согласился стать компаньоном Фёрстера, внес свой пай. По старой памяти Макс решил также заняться продажей мотоциклов «Цюндап». Чтобы поддержать «Инженерную компанию Ф. и К.», Зорге ку­пил первый мотоцикл. Он любил быструю езду, и мото­цикл был кстати. Как мы узнаем позже, это для Рихарда было роковое приобретение: лучше уж обходился бы он без мотоцикла! Вскоре фирма стала процветать: каждый из немецкой колонии по примеру Зорге счел долгом поддержать земляков Клаузена и Фёрстера, обзавелся но­веньким мотоциклом. Иностранные журналисты также сделались клиентами «Инженерной компании».

После долгих поисков Рихарду удалось подыскать не­большой двухэтажный дом в районе Адзабуку по улице Нагасакимаси, 30. Дом был довольно-таки невзрачным, каким-то заброшенным. Раздвижные стены – фусумы, балкончик, на полу – циновки (татами). Это был как раз такой дом, который соответствовал положению корреспон­дента. Пробираться сюда приходилось вдоль высокой гли­нобитной стены по переулочку шириной в два метра. Дома Рихард бывал редко, приходил сюда спать. Внизу находи­лась столовая, ванна и кухня. Наверх вела крутая дере­вянная лестница. Тут находился рабочий кабинет. В ка­бинете с левой стороны стоял большой письменный стол. Посреди кабинета – стол поменьше. У стены – диван. Ци­новки были покрыты ковром.

Рано утром приходила работница, женщина лет пяти­десяти, маленькая японка, которую Рихард называл Онна-сан; она готовила ванну, наводила порядок. Вечером ухо­дила домой. Иногда она готовила обед. Но обычно Зорге обедал в ресторане или у друзей.

Максу у Зорге нравилось: «У Рихарда была настоя­щая холостяцкая квартира, в которой царил беспорядок. Но Рихард хорошо знал, где что лежит. Я должен сказать, что у него было очень уютно. Было видно, что он много работал. Он всегда был занят и любил работу. У него был простой книжный стеллаж, на котором стояли книги. Дверь из рабочего кабинета вела в его спальню. У него не было кровати, он спал на японский манер на разостлан­ном на полу матраце».

Сам Рихард в письмах к жене описывал свое жилище так: «Я живу в небольшом домике, построенном по здеш­нему типу, совсем легком, состоящем главным образом из раздвигаемых окон, на полу плетеные коврики. Дом сов­сем новый и даже современнее, чем старые дома, и до­вольно уютен.

Одна пожилая женщина готовит мне по утрам все нужное; варит обед, если я обедаю дома.

У меня, конечно, снова накопилась куча книг, и ты с удовольствием, вероятно, порылась бы в них. Надеюсь, что наступит время, когда это будет возможно... Если я печатаю на своей машинке, то это слышат почти все соседи. Если это происходит ночью, то собаки начинают лаять, а детишки – плакать. Поэтому я достал себе бесшумную машинку, чтобы не тревожить все увеличивающееся с каждым месяцем детское население по соседству».

Клаузен также снял двухэтажный дом на Синрюдо-тё № 12, в Адзабуку. Стены на метр в вышину были обли­цованы панелями, за которыми Макс устроил тайник для передатчика. Над тайником повесил большой портрет Гитлера, чтобы выглядеть благонадежным в глазах япон­ской полиции. «У меня в жилой комнате висел портрет Гитлера, на который Рихард плевал каждый раз, как только входил туда...»

Друзья могли поздравить себя: они обзавелись жили­щем, изолированным от внешнего мира! Но скоро насту­пило разочарование. «Не выбирай дом, а выбирай соседей», – говорят японцы. Максу, как всегда, «везло»: он снял квартиру, сам того не подозревая, возле казарм гвар­дейского полка! Рихард его утешил: оказывается, дом Зор­ге находится под самым боком у районной инспекции по­лиции! Вид с балкона открывался как раз на это учреж­дение. Глинобитная стена, мимо которой Рихард вынуж­ден был проходить всякий раз, принадлежала, по всей вероятности, полицейскому участку. Полицейские призна­ли германского корреспондента и при встрече всегда его приветствовали.

Передатчик и приемник, смонтированные Максом, уме­щались в обычном портфеле. Передатчик легко и быстро можно было разобрать на детали. Для большей конспира­ции Макс некоторые детали размещал в разных кварти­рах, колебательный контур носил в кармане.

Связь с Центром удалось установить в феврале 1936 года. Зорге разрешили для шифровальной работы ис­пользовать менее загруженного Клаузена. Ничего нельзя было записывать, все приходилось держать в голове. Пере­дачи велись в зависимости от срочности и главным обра­зом ночью, так как в ночное время короткие волны про­ходят лучше. Иногда начало радиограммы Макс переда­вал с чьей-нибудь квартиры, а конец – с автомашины, отъехав подальше от Токио. Или же радиограмма переда­валась с одного места, но в два разновременных сеанса. Иногда приходилось работать всю ночь напролет. Макс трудился, не щадя себя. У него был настолько обострен­ный слух, что даже при самых сильных атмосферных по­мехах он находил позывные Центра. Само собой, и позыв­ные, и волны менялись каждый сеанс. Все это затрудняло работу японских радиопеленгаторных станций. Случалось, Зорге говорил: «Будь осторожен, особо важной и срочной информации нет. Это может полежать дня три с тем, что­бы мы были абсолютно уверены, что нас не засекли, и чтобы усыпить службу пеленгации». Однажды, расшифро­вав очередную радиограмму из Центра, Макс смутился. В ней говорилось: «Ты наш лучший радист. Благодарим! Желаем тебе больших успехов».

Благодарность товарищей, таких же радистов, как он сам, растрогала его. Будучи предельно скромным, он всег­да расстраивался, когда к нему проявляли внимание, – ведь он работал не ради похвалы и меньше всего думал о наградах. Да он и не получал их.

В радиограммах никогда не указывались подлинные фамилии членов организации. Кстати, Клаузен за все время работы ни разу не слышал от Зорге фамилий Одзаки и Мияги. Информацию давали некие «Отто» и «Джо». О том, как добывается информация, он также не имел ни малейшего представления. Даже Одзаки долгое время не знал фамилии Рихарда, а когда узнал, то решил, что это псевдоним, так как в Шанхае Рихард действовал совсем под другой фамилией. Кто такой Клаузен и имеет ли он какое-либо отношение к организации, японские товарищи не могли бы сказать. Для Центра Зорге был «Рамзай», Клаузен – «Фриц», Вукелич – «Жиголо», Одзаки – «Отто», Мияги – «Джо». Да и в разговорах между собой фигурировали только псевдонимы. Такова была дисципли­на организации, и нарушать ее никто не имел права. Лишь Зорге находился в курсе всего и никогда не брал на веру информацию, полученную от своих помощников, много­кратно не проверив ее по другим каналам. Не то чтобы он не доверял, нет, просто он считал, что даже самого добро­совестного работника могут ввести в заблуждение, дезин­формировать. Все они имели дело с коварным случаем, а на случай полагаться нельзя. В Центр должны поступать сведения самого высокого качества, не вызывающие ни малейших сомнений. Добросовестность считалась девизом организации.