Моска считал, что она все же предпочтительнее анархии, т. е. «отсутствия

всякого ре­жима» [1, 179]. Возможность наступления тирании по­зволяет

предотвратить равновесие политических сил и функционирование политической

системы в соответст­вии с принципом разделения властей, предложенным Монтескье.

Хотя в прошлом существовали различные деспоти­ческие режимы, они не могут идти

ни в какое сравнение с теми возможностями, которые открываются в новую эпоху

перед классом, получившим «монополию на богат­ства и вооруженные силы»

благодаря «централизованной бюрократии и регулярной армии». Так «...может

сложиться деспотизм в наихудших его проявлениях, т. е. варварская и примитивная

форма правления, имеющая в своем распоряжении инструменты современной

циви­лизации» [1, стр. 223].

К чему ведет подобный процесс? В истории Моска видел достаточно примеров

пагубности для общества его излишней бюрократизации, которой сопутствует рост

претензий военного класса и бюрократических слоев, прибирающих к рукам

производство. Рост налогов с классов — производителей благ — может привести к

сильному снижению их индивидуального дохода, к со­кращению производства.

Этому будут сопутствовать рост эмиграции и уменьшение рождаемости, и как итог

— внутреннее истощение социального организма.

Моска сравнивал общества, организованные по фео­дальному и по бюрократическому

принципу, и пришел к выводу, что феодальное общество, как менее

организо­ванное и более склонное к автономии, требует от его правителей более

сильных личностных качеств, чем бю­рократическое. Устойчивость

последнего нередко сохра­няется даже тогда, когда отвергается старая

политиче­ская формула и ищется новая, в то время как первое, если оно находится

в окружении более организованных государств, «легко может быть поглощено ими в

один из многих периодически повторяющихся кризисов цен­тральной власти» [1,

234]. Знакомясь с логикой рассуждения Моска, легко сде­лать вывод, что оба

политических типа, достигая полного развития, деградируют. Одинаково пагубны

для обще­ства неустойчивый законченный феодальный тип и ве­дущий к разрастанию

аппарата управления и к разру­шению производящих слоев законченный

бюрократиче­ский тип.

Какие выводы делает Моска? Он отвергал идеи о построении пролетарского

государства, поскольку оно неизбежно переродится в крайне бюрократизированное

государство. «Нам не следует создавать себе иллюзий о практических

последствиях режима, при котором были бы неразрывно связаны и присвоены

одними и теми же людьми управление экономикой, производством и

рас­пределением и политическая власть. ...Если все средства производства

окажутся в руках правительства, чиновни­ков, которым поручат ведать

производством и распреде­лением, т. е. если они станут арбитрами во благо

всех людей, то нигде и никогда не возникнет более могуще­ственной олигархии,

более сильной мафии, чем в таком обществе...» [1, 245-248). В переиздании

«Элементов» в 1923 г. Моска дополнил этот текст строками о том, что

превращение коммунистического режима в «чудовищ­ный деспотизм» состоялось в

России.

Однако что же необходимо для того, чтобы общество имело «относительно

совершенную политическую орга­низацию»? Основное условие — наличие большого

по численности среднего класса, т. е. людей, занимающих устойчивое

материальное положение. В Древнем Риме это были мелкие собственники — плебеи,

в Англии это средние капиталисты, в США — зажиточные фермеры. В переиздании

«Элементов» Моска отмечал, что первая мировая война заметно ослабила эти слои

в ряде стран Западной Европы, что вызвало трудности в развитии

представительных режимов. Итальянский социолог не писал о том, что нормальное

функционирование предста­вительного режима предполагает наличие в стране

граж­данского общества, формирующего средний слой, хотя этот вывод сам собой

напрашивается из логики его рас­суждений.

Серьезную опасность для представительной систе­мы Моска видел в росте

монополий в промышленности, транспорте, банковском деле, из-за которого узкий

круг владельцев крупного капитала способен «будоражить широкие слои,

запугивать и подкупать чиновников, ми­нистров, депутатов, прессу, а та часть

национального капитала, которая является наибольшей, не способна

противодействовать, так как распылена по множеству рук и задействована в

бесчисленных мелких и средних предприятиях» [8].

Монополизм в экономике дополняется монополизмом в политике. Так, в США

«политиканы... наловчились строить... систему, когда все ветви власти,

обязанные контролировать и дополнять одна другую, оказываются порождением

одного и того же "кокуса" или избиратель­ного комитета» [8]. Моска настаивал

на том, что представительный режим не есть воплощение политического равенства

граж­дан, и вовсе не вследствие неправильного понимания или неполного

проведения демократического принципа. Что­бы показать это, он рассматривал

процедуру выборов.

Сама избирательная кампания представляет явный пример противоречия видимости

и сущности: «Когда говорят, что избиратели выбирают своего депутата,

ис­пользуется совершенно неподходящее выражение. Прав­да состоит в том, что

депутат делает себя избираемым... или его друзья делают его избираемым» [8].

Если бы каждый избиратель мог предложить кандидата от себя, из выборов не

вышло бы ничего, кроме большого разбро­са голосов. Поэтому его выбор

ограничен фамилиями, внесенными в избирательный бюллетень. Это нарушает

известный в частном праве принцип делегирования, ко­торый состоит в полной

свободе выбора доверителем лица для осуществления юридических действий от его

имени. Успех на выборах обеспечивается деятельностью избирательных комитетов,

т. е. организованных мень­шинств, которые ведут борьбу за кандидата. В

образова­нии таких комитетов имеют значение имущественный ценз, взаимный

материальный интерес, клановые, клас­совые, религиозные и партийные связи. Но

несмотря на все это, Моска считал представительный режим несрав­нимо выше

любого абсолютистского государства, упра­вляемого бюрократией, по его

способности обеспечить действие множества политических сил на управление

государством.

Сколь ни мала роль масс как субъекта политики, она не равна нулю, что

проявляется и в ходе избирательной кампании, когда «чувства» и «страсти

толпы» влияют на депутатов и становятся слышимы в правительстве. Даже при

абсолютистских режимах правящим классам «при­ходится вести себя очень

осмотрительно, когда речь идет об опасности задеть чувства, принципы и

предрассудки большинства управляемых...» [1, стр. 217].