Предпосылки и условия создания советской судебной системы в регионе 1 страница
С победой Октябрьской революции для российской судебной системы начался новый этап. Главный идеолог революции В. И. Ленин планировал создание сильного государства с жесткой диктатурой: «Пролетариату необходима государственная власть, централизованная организация … насилия и для подавления сопротивления эксплуататоров, и для руководства громадной массой населения…»[64]. Потому ближайшей задачей стало создание в России государственного аппарата, способного от имени пролетариата уничтожить противников нового устройства общества. 25 октября на II Всероссийском съезде Советов было провозглашено, что вся власть от “буржуазно-помещичьих органов” передавалась Советам, которые должны были “обеспечить подлинный революционный порядок”.
Судьбу ликвидируемых государственных органов разделила и прежняя судебная система. Суд в капиталистическом обществе был, по выражению В. И. Ленина, “слепым ... орудием беспощадного подавления эксплуатируемых, отстаивающим интересы денежного мешка”. Поэтому “…безусловной обязанностью пролетарской революции было не реформировать судебные учреждения, а совершенно уничтожить, смести до основания весь старый суд и его аппарат»[65]. В. И. Ленин считал новые, созданные революцией, суды неотъемлемой частью большевистской системы и видел их в качестве органов диктатуры пролетариата.
При этом большевики имели двоякое понимание сущности преступления. В случае совершения любого противоправного деяния классово-чуждыми элементами оно рассматривалось как проявление острой формы классовой борьбы, против которой остается та же борьба (красный террор или плен-изоляция). Если преступление совершали лица крестьянско-пролетарского происхождения, оно рассматривалось как нарушение общественного порядка вследствие социально-материальных причин, в которых виноваты не люди, а объективные обстоятельства[66]. Потому, по сложившейся традиции, при назначении наказания должна была учитываться степень и характер социальной опасности преступника, его социальное происхождение и принадлежность к «угнетающему» или «эксплуатируемому» классу. Отношение к неимущим классам являлась смягчающим вину обстоятельством, так же как состояние голода, нужды, невежество и несознательность.
Таким образом, в большевистской схеме новой правоохранительной системы, призванной защищать завоевания революции, рабоче-крестьянскую власть и права угнетенных и обездоленных, пролетарское право должно было выполнять две основные задачи. Первая - карательная: выражать волю государства, проводя классовую политику, то есть жестоко подавлять классовых врагов и бороться с эксплуататорами. Вторая – воспитательная: «Обеспечить строжайшее проведение дисциплины и самодисциплины трудящихся»[67].
Эти принципы права были не новы для революционной идеологии: они нашли апробацию в условиях сибирской политической каторги и ссылки начала ХХ в., в крупных сибирских централах, где наблюдалась значительная концентрация политзаключенных, в том числе в 1906–1916 гг. в Тобольской каторжной тюрьме. Именно исследуемый регион стал кузницей будущих идеологов и, главным образом – практиков большевистской правовой политики. Так, в Тюмени отбывал ссылку А. А. Сольц[68] – член РСДРП с 1898 г., профессиональный революционер, будущий член Центральной контрольной комиссии и Верховного суда СССР, а также ряд других видных революционеров.
Сообщество каторжан-«политиков» Тобольской каторжной тюрьмы опробовало на практике многие методы «политического» суда: организовывало подпольные революционные суды, на основе надуманных обвинений фабриковало дела, проводило «показательные процессы» с вынесением смертных приговоров реальным и мнимым противникам «тюремно-политического курса»[69].
В основном острие репрессии было направлено на представителей тюремной администрации. Среди жертв были начальники Тобольской каторжной тюрьмы и несколько надзирателей. Копия приговора высылалась жертве, которую вскоре убивали («казнили») оставшиеся на воле единомышленники. Лишь одно из покушений - на очередного начальника В. Репойто-Дубяго - удалось предотвратить. Осведомитель ему сообщил, что 3 ноября 1913 г. в камере состоялся суд: «Председателем был арестант А. Советов, и Дубяго был вынесен смертный приговор через расстрел… Если его, Дубяго, не убьют в тюрьме, то сделают это на свободе»[70]. Учитывая трагический опыт предыдущих начальников тюрьмы, спасти Дубяго удалось только срочным переводом в отдаленную от Тобольска губернию.
Акт возмездия считался завершенным, если в нем сочетались идеологические, психологические и террористические методы. Образцом такого сочетания в 1909 г. стало «дело Могилева» – своеобразная «репетиция» будущих сфабрикованных процессов 1930-х гг. Для организации дела было решено использовать авторитет известного и уважаемого человека – депутата Государственной Думы Н. Л. Скалозубова. Политзаключенные сознательно ввели его в заблуждение относительно пыток, которые начальник тюрьмы И. С. Могилев якобы применял к арестантам. И. С. Могилеву был вынесен смертный приговор, вскоре приведенный в исполнение, но перед казнью начальник был очернен в глазах общественности[71]. Таким образом, еще до Октябрьского переворота 1917 г. революционеры уже использовали методы морального и социального уничтожения политических противников, которые активно применялись для фабрикации политических дел. Апробированные методы стали широко практиковаться после революции. Большевистское руководство укрепляло власть преимущественно карательными методами через чрезвычайные органы, в том числе посредством судебных учреждений.
Однако этот подход вступал в противоречие с другой предпосылкой формирования большевистской правовой политики. Рассматриваемый регион в дореволюционный период был одним их духовных центров российского православия, и в силу христианских традиций в населении сформировалось особое отношение к праву. Так как церковь дискредитировала себя сотрудничеством с несправедливой в глазах значительной части общества государственной властью, то в регионе в предреволюционный период наблюдался массовый отход населения от ортодоксального православия в сторону сектантства или возвращение к истокам православия, в том числе к его самому первому, раннему, варианту[72].
Социализм и православие имели одни корни – ранее христианство, и это во многом объясняет восприятие большевистской идеологии, в том числе его правовой доктрины, основной частью общества. Таким образом, специфическое отношение большевиков к праву также имело исторические корни в идеях христианского социализма. Эта связь между ранним христианством и социализмом в сфере права проявлялась в следующем:
Во-первых, раннее христианство, возникшее как реакция на несправедливость государственного устройства древнего Рима, отторгало культ права, принятый в империи, и отрицало само право. Большевики, в начальный период существования социалистического государства, также не видели необходимости в регулировании общественных отношений с помощью правовых норм. Первые декреты, касающиеся судебной системы, содержали лишь принципы организации ее деятельности и основную структуру. Правовые нормы были отменены в качестве обязательных правил поведения.
В частности, первый государственный акт в судебной области - Декрет СНК РСФСР о суде № 1 (издан 24 ноября 1917 г.)[73] отменил все прежние законы, упразднил все дореволюционные судебные органы, а также провозгласил создание новых народных судов и судов чрезвычайных - революционных трибуналов. На протяжении всей гражданской войны законодательные акты, касавшиеся судоустройства, уточняли лишь структуру и полномочия органов юстиции, но не формировали нормы правосудия. Судопроизводство должно было осуществляться исключительно на основе «революционной совести».
Второе – в раннем христианстве предполагалось социальное равенство (в противовес присутствовавшему в Древнем Риме ярко выраженному социальному расслоению). Для большевиков одной из основных задач судебной системы стало уничтожение эксплуататорских классов. При этом считалось, что само право также носило классовый характер, а потому с исчезновением классов оно должно было быть ликвидировано.
Задача уничтожения чуждых классов реализовывалась до середины 1930 гг. Основным репрессивным звеном созданной большевиками судебной системы были революционные трибуналы. Они должны были рассматривать дела с четкой социальной и политической направленностью: о контрреволюционных посягательствах, саботажах, мародерстве, погромах, шпионаже и иных преступлениях, связанных со “злоупотреблениями торговцев, промышленников, чиновников”[74]. Для этого трибуналам предоставлялась полная свобода в выборе мер борьбы с контрреволюцией и право использования «самых острых форм репрессий».
С ликвидацией в начале нэп трибуналов, судебные репрессии против «классово-чуждых» элементов стали проводить народные суды. В появившихся Уголовных кодексах 1922 г. и, особенно, 1926 г., был ряд чисто «кулацких» статей, использование которых к трудовым категориям граждан не предполагалось (за те же действия середняков и бедняков закон устанавливал только административную ответственность)[75]. Против капиталистических, кулацких и деклассированных элементов был направлен также закон от 10 января 1930 г. «О высылке и ссылке, применяемым по судебным приговорам». Этим законом устанавливалось, что «При определении … сроков высылки и ссылки … суд руководствуется исключительно оценкой социальной опасности осужденного и не связан сроками лишения свободы, установленными в соответствующих статьях УК»[76]. Но, в основном, для судебных репрессий против «социально-чуждых» классов, широко использовался весь спектр контрреволюционных статей[77].
Третье: раннее христианство содержало идею всеобщего равенства и обязательной трудовой деятельности. У большевиков это проявилось в создании новых принципов права, таких как: «выборность судей из среды трудящихся самими трудящимися», «предоставление права непрофессионалам из трудящихся выступать в суде в качестве обвинителя или защитника», «уменьшение роли судебного профессионализма». Помимо этого новыми принципами стали: «вторжение в судопроизводство социальных и политических мотивов, слияние судебной и административной властей», были упразднены принципы презумпции невиновности и независимости судей. Эти принципы были совершенно не типичны и не допустимы для права цивилизованных стран, и тем принципиально отличали классическое и большевистское право.
Четвертое: в древнем Риме отношение к физическому труду, как к уделу рабов, было негативным. Следовательно, у христиан физический труд был почетным, что соответствовало и представлениям большевиков. В большевистской судебной системе это проявилось в том, что судьи относились к категории не рабочих, а служащих (даже выдвиженец из рабочих, проработав несколько лет в органах юстиции, в итоге переводился в категорию служащих). Судебная система должна была обслуживать потребности рабочего класса, и ее служебная роль не добавляла ей престижа и авторитета. Потому, на протяжении всего исследуемого нами периода, заработная плата судьи была значительно ниже оплаты труда квалифицированного рабочего.
Учитывая все вышеперечисленное, необходимо отметить, что представления большевистских идеологов о временном и вынужденном характере права сформировали пренебрежительное отношение центральных и региональных партийных органов к праву вообще и судебной системе в частности. Допустимым считалось нарушение правовых норм, установленных законов в целях «революционной целесообразности», что особенно ярко проявлялось на региональном уровне. В результате перегибов в карательной политике авторитет судебных органов был крайне низок, и в обществе сформировалось негативное отношение к советскому правосудию.
Однако к середине 1930-х гг. политическая и социально-экономическая ситуация в стране изменилась, и большевистские представления о праве уже не отвечали задачам, ставившимся руководством страны. Зародилась новая концепция права, противоречившая прежней большевистской.
Для изменения взгляда на право и задачи органов юстиции было несколько причин. Во-первых, период преобразований советского общества в основном завершился: достигнув необходимых показателей по коллективизации и индустриализации, правительство заявило, что социалистические позиции достаточно укреплены, а чуждые классы практически уничтожены. Общество стало более социально однородным. Как показал анализ практики применения действовавших на тот момент законов, продолжение судебных репрессий в промышленности, и особенно в деревне, было нецелесообразным, так как касалось теперь в основном рядовых рабочих и колхозников – того слоя, который должен был стать опорой государства[78]. Фактически, в условиях достижения социально однородного общества, провозглашался отказ от определявшего все предшествующее время карательную политику классового принципа[79]. Во-вторых, в силу ряда причин, рассматриваемых последующих параграфах диссертационного исследования, судебные органы не смогли обеспечить быстрое и неуклонное следование инструкциям центра, а значит судебные репрессии не дали необходимого идеологического эффекта. Следствием этого стало отсутствие авторитета советского правосудия. В третьих, для создания тоталитарного режима нужна была несколько иная судебная система: полностью подконтрольная центру и вызывающая доверие со стороны граждан. Для реализации последнего нужна была новая концепция права, которую стали активно разрабатывать с 1932 г. и постепенно применять с 1934 г.[80] под руководством главы Прокуратуры РСФСР А. Я. Вышинского (возглавившего впоследствии Прокуратуру СССР).
Таким образом, с середины 1930-х гг. произошел отказ от основных большевистских представлений о праве. Официально был осужден нигилистический подход к закону и представления о постепенном отмирании права с построением социализма. Под советским правом стал понимался особый исторический тип права, который представлял собой совокупность норм, установленных социалистическим государством и выражающих направляемую Коммунистической партией волю трудящихся масс во главе с рабочим классом и охраняемых от нарушения принудительной силой государства.
В соответствии с новым курсом правовые нормы были провозглашены основой создания государства, были ужесточены меры уголовного наказания для трудящихся, была поставлена задача создать профессиональный судебно-прокурорский аппарат с высоким уровнем юридической подготовки (в качестве одной из мер, которая бы способствовала карьере в судебной сфере, предполагалось значительное повышение зарплаты судебно-прокурорским работникам). Основной задачей провозглашалось повышение престижа и авторитета советского правосудия. В конце исследуемого периода новые задачи только начали осуществляться, и их полная реализация произошла значительно позднее.
Кроме рассмотренных правовых, идеологических и духовных факторов, повлиявших на формирование судебной системы Среднего Зауралья, на данный процесс не могли не оказать воздействия природно-географические условия региона. Но при реализации судебной политики в течение 1918–1938 гг. на территории Среднего Зауралья не учитывалось специфика региона. За весь рассматриваемый период было принято всего два дополнявших друг друга правовых акта, которые касались судебной системы Среднего Зауралья: они определяли изменения структуры судебных органов Уральской области, но не отразили потребности региона[81].
Потребности региона состояли в следующем: во-первых, в силу огромной территории, необходимо было создать условия для передвижения судей. В Ишимском, и, в меньшей степени, в Тюменском округах железнодорожная и дорожная сеть не были достаточно развиты, передвигались в основном на гужевом транспорте и пешком, соответственно, в период весенне-осенней распутицы судьи не могли своевременно проводить выездные сессии в деревнях, а население не могло явиться в другие населенные пункты в качестве свидетелей или для подачи кассационной жалобы.
Ситуация в Тобольском округе в этом отношении была еще более сложной: до многих населенных пунктов можно было добраться лишь по рекам в судоходный период, либо на санях по насту в зимний период. Многие населенные пункты находились от районных центров, в которых были камеры народных судей, на расстоянии от 100 до 600 верст и более, плотность населения в северных районах региона была невысокой, соответственно во время, занимаемое судьей на дорогу, работа суда в этой местности прекращалась. Так, судья одного из северных районов, направлявшийся на съезд работников юстиции в Тюмень, вследствие порчи катера, вынужден был свыше ста верст идти пешком по болоту до парохода, а по окончании съезда тот же путь проделать обратно[82]. Потому, в качестве второй потребности, требовался больший штат судей по сравнению с другими регионами.
В третьих, согласно большевистской кадровой политики, штат должен был формироваться из трудящихся, однако в Среднем Зауралье наблюдался низкий уровень грамотности и правовой культуры населения. Изначально уровень судей не мог быть достаточным для реализации правосудия и потому здесь необходимо было применение дополнительных мер для обучения судей-любителей элементарным профессиональным навыкам.
При этом он регион отличался рядом особенностей.
Первая: Ишимский и Тюменский районы Среднего Зауралья были одними из основных хлебозаготовительных регионов и районов сплошной коллективизации (Тобольский округ в основном был рыбозаготовительным и лесозаготовительным), соответственно госзадания по сельхозкампаниям были повышены. Обеспечивать их успешное выполнение должны были судебные органы, потому к ним предъявлялись повышенные требования со стороны местных партийных органов.
Вторая: регулярные структурные изменения советской судебной системы на центральном[83], и соответственно, на региональном уровне, в Среднем Зауралье привели к ряду негативных последствий, основным из которых было то, что в условиях огромной территории региона сеть низовых судебных органов находилась на значительном расстоянии от вышестоящих учреждений юстиции. В течение ряда лет органы судебного управления для Тобольского и Ишимского округов находились в г. Тюмени, с 1930 по 1934 г. – для всех трех округов региона вышестоящие судебные органы находились в г. Екатеринбурге, с конца 1934 г. – в г. Омске. Вследствие чего реальный контроль и управление со стороны вышестоящих судебных органов были трудно осуществимыми, и непосредственное руководство районными народными судами осуществляли местные партячейки.
Таким образом, на формирование теоретических основ права и судебной системы повлияло множество разнонаправленных факторов, во многом противоречивых по своему содержанию. Отсюда – и экспериментальный характер создания и развития судебной системы.
Характеризуя правовую политику государства с 1917 по 1938 г., можно выделить четыре основных периода ее становления (четыре эксперимента), которые прослеживались как на центральном, так и на региональном уровнях.
Первый - 1917–1921 гг. - период «революционной законности» (целесообразности): время, когда, были заложены основы правового террора в отношении всех врагов большевистского строя.В условиях гражданской войны и военного коммунизма право было призвано служить укреплению новой власти, быть ее «карающим мечом», подавляющим классовых врагов, и осуществлялось преимущественно через чрезвычайные органы. На этом этапе государство, лишив граждан основных прав и свобод, начало пока еще бессистемный контроль над обществом.
В Среднем Зауралье в этот период практика судебных органов, в противовес общероссийской тенденции, выполняла скорее воспитательную, чем карательную задачу права[84].
Второй период охватывал 1922–1927 гг. В годы нэп право, особенно гражданское, обеспечивало условия для восстановления экономики. Законность была более ориентирована на права граждан, формировалось уголовное и гражданское законодательство, шел активный поиск эффективной формы деятельности судебных органов. Однако интересы государства продолжали превалировать над личностью. Контроль над обществом и экономикой все более усиливался. Именно в этот период была заложена системность будущих репрессий.
В Среднем Зауралье, не смотря на определенные достижения в эффективности судопроизводства, в разгар нэпа проявлялись антиправовые тенденции[85].
Третий период - 1928–1932 гг. Право становится инструментом политики, с помощью которого идет перестройка социальной структуры общества, коллективизация и индустриализация. При этом право использовалось как экономический рычаг управления на сельскохозяйственном и промышленном фронте и стало действенным средством пресечения всякого рода оппозиционной деятельности и принуждения к выполнению властных велений государства, установления политико-идеологического единомыслия. Все это стало возможным за счет деформации «нэповской законности»: резкого снижения значимости гражданских прав и свобод, упрощения механизма судопроизводства, принятия ряда «чрезвычайных» актов, усиления карательно-репрессивной политики. В этот период проявилось прямое давление карательной системы на общество.
В Среднем Зауралье, учитывая вышеупомянутые климатические, территориальные и организационные особенности, это проявилось особенно ярко[86].
Четвертый - 1933–1938 гг. - период, когда началась реализация нового курса, направленного на формальное восстановление авторитета закона и правовых процедур, на показательное упрочение законности. Основными приоритетами политики в этот период стали стабилизация и консолидация общества, потому руководство партии пошло по пути свертывания массовых судебных репрессий. Целью было создание сильного централизованного государства, требовавшего всеобщего уважения к принимаемым им законам. Соответственно, восстановление авторитета права и создание надежных централизованных ведомств судопроизводства, а также использование права для утверждения планово-распорядительной экономики и управления социальными процессами, отвечали задачам укрепления тоталитарного государства. Право становилосьнеобходимой основой для создания мощного централизованного государстваи укрепления командно-административной вертикали власти и диктатуры В. И. Сталина.
В Среднем Зауралье на этом этапе до конца исследуемого периода сколько-нибудь значительных изменений, связанных с реализацией нового правового курса, не произошло[87].
В целом, в период 1917–1938 гг. советское право развивалось противоречиво, что было связано с позициями руководителей государства относительно его сущности. Взгляды на право прошли эволюцию от полного отрицания необходимости права в новом социалистическом обществе (и вынужденном его использовании на начальном этапе диктатуры пролетариата), от полного отречения достижений правосудия времен царизма до отказа от основных большевистских принципов построения юстиции и создания концепции советского права (Сталинской концепции), ставшего необходимой основой и гарантией существования тоталитарного государства. Изменявшаяся идеологическо-политическая база влияла на деятельность региональных органов юстиции. Однако при этом на всех этапах развития общества право так и не приобрело самостоятельной ценности, сохранив свой подчиненный и служебный характер в структуре государственной системы.
§ 1.2 Формирование структуры судебной системы
Становление и развитие советской юстиции в Среднем Зауралье отличалось рядом особенностей. Во-первых, процесс становления советских судебных органов происходил не плавно, эволюционно, а дважды прерывался, потому в Среднем Зауралье не были пройдены все стадии формирования советской судебной системы, как это предполагалось нормативными актами.
Во-вторых, становление региональной юстиции происходило в условиях плохой связи с центральными судебными органами, при крайне скудном финансировании, без ощутимой поддержки местной власти.
На первом этапе (1918–1921 гг.) местные губернские органы были созданы значительно позднее общероссийских, ликвидированы при Колчаке, затем воссозданы и вновь частично разрушены в момент восстания 1921 г. Становление судебных органов региона проходило в более сложных условиях, чем в центре страны.
Происходившие в центре страны и в Сибири активные процессы по слому старого судебного аппарата и становлению новых органов революционной законности в конце 1917 – начале 1918 гг. не коснулись Тобольской губернии. Местные Советы не поддержали Октябрьскую революцию; все губернские учреждения работали по-прежнему. Продолжали функционировать окружной и мировые суды, вынося приговоры и решения по законам и от имени свергнутого Временного правительства.
Лишь в январе 1918 г. в Тюмени Совет стал большевистским, а власть Советов была установлена с помощью отряда красногвардейцев, прибывшего из Екатеринбурга в марте 1918 года[88]. Советская власть в северных уездах губернии начала устанавливаться только в апреле-мае 1918 г., а к лету 1918 г. она окончательно утвердилась на всей территории региона.
5 апреля 1918 г. было принято решение перенести административный центр губернии из Тобольска в Тюмень и образовать Тюменскую губернию[89]. Это было, несомненно, стратегическим ходом большевиков, направленным на разрушение старого аппарата государственной власти и ликвидацию «буржуазных» органов самоуправления. Новый губернский центр должен был образовывать совершенно новые государственные учреждения, в т. ч. судебные органы.
С момента установления советской власти в Тюмени начинается формирование силовых структур. В числе прочих был создан губернский ЧК, и с помощью комиссариата юстиции Сибири образован Тюменский губернский революционный трибунал (губревтрибунал). Эти два органа приступили к немедленному наведению «революционного порядка» в Тюмени[90].
К этому моменту действовал Декрет о суде № 2[91] (Декрет о суде №1 уже потерял силу), а также Декрет СНК о ревтрибуналах от 19 декабря 1917 г.[92], а затем Декрет о революционных трибуналах от 4 мая 1918 г.[93] В соответствии с последним все дела общеуголовного характера изымались из ведения реврибуналов и передавались в общие суды, а на революционные трибуналы дополнительно было возложено решение дел по борьбе с погромами, взяточничеством, подлогами, неправомерным использованием советских документов, хулиганством и шпионажем. Этими законоположениями и руководствовались в начале своей деятельности региональные юристы.
Председателем губревтрибунала с 28 февраля 1918 г. был назначен Николай Иванович Иванов. Тюменский ревтрибунал взял на себя ответственность за формирование других судебных органов губернии. Пока шла организация народных судов под руководством ревтрибунала, последний занимался не только делами о контрреволюционных преступлениях, но и общегражданскими[94].
Вскоре был образован юридический отдел Тюменского губернского и уездного исполкомов[95]. Видимо, он начал работать в начале лета, когда территория региона была уже охвачена гражданской войной. Уголовных процессов в это время ни в Тюменской губернии не велось. В Тюмени продолжали разбираться лишь гражданские дела, в частности, по бракоразводному процессу. По сообщениям в прессе видно, что в Тюменской тюрьме находилось много лиц, арестованных по политическим делам[96].
В губернии было объявлено военное положение. По приказу коменданта Тюмени В. Шебалдина в окрестностях города действовал отряд «по охране революции», которому было приказано беспощадно расстреливать не только «всех лиц, мешающих проведению пролетарской диктатуры и закреплению советской власти», но и «весь преступный элемент воров и грабителей, нарушающих спокойствие»[97]. Вскоре и в Тюмени «всех пойманных и уличенных лиц в кражах и грабежах» стали уничтожать на месте[98]. Историк А. А. Кононенко в своей монографии приводит факты публичных расстрелов уголовных преступников на центральной площади города. Причем эти лица были осуждены к разным срокам лишения свободы, отбывали наказание в тюрьме, а расстрел был произведен не по решению суда, а по приказу М. А. Запкуса[99].
В июне-июле 1918 г. советская власть на территории губернии пала. Были восстановлены Тобольская губерния и многие дореволюционные органы, в т. ч. судебные. Многие представители советских губернских органов, в том числе председатель Тюменского губревтрибунала, вынуждены были спешно эвакуироваться на запад (в Пермь и далее)[100]. Три члена губревтрибунала, вовремя не предупрежденные об эвакуации, остались в Тюмени и были расстреляны белыми[101].
С освобождением в августе 1919 г. Тюмени, а затем и территории всей губернии от колчаковцев, начался процесс восстановления советских судебных органов. Общее руководство этой работой первое время возглавлял отдел юстиции Сибревкома, а в дальнейшем - ревком Тюменской губернии (впоследствии исполком губернского Совета). При организованном в городе ревкоме была учреждена следственная комиссия, которой было поручено ведение следствия по политическим делам. В дальнейшем она была преобразована в следственную комиссию губернского революционного трибунала[102].
24 августа 1919 г. в соответствии с «Положением об отделах юстиции губернских исполнительных комитетов»[103] был создан губернский отдел юстиции при Тюменском губревкоме (губюстотдел, губюст). Он выступал как контролирующий орган для всех советских учреждений губернии, в т. ч. судебных, выполняя сходные функции с ликвидированной дореволюционной Прокуратурой. Губюст должен был проводить директивы НКЮ, опротестовывать незаконные действия местных учреждений власти; наблюдать за нижестоящими судебными учреждениями губернии, в т. ч. ревтрибуналом; организовывать обвинение и защиту на суде, юридическую помощь населению и т. п. Тюменский губюст подразделялся на 4 отдела: общий, административно-хозяйственный, судебно-следственный, карательный.