Часть 4. От радикализма к терроризму
Радикализм
Экстремизм
Фанатизм
Фундаментализм
Современный терроризм
Змея, пожирающая свой хвост
О неизбежности терроризма
Итак, что же такое «мировой терроризм»? В современном мире нет подобного существующего субъекта политики - со своей идеологией, штаб-квартирой, армией и т. д. В реальности есть более 500 разношерстных, разных по численности, силе и влиянию террористических организаций. Большая часть из них - исламские, они базируются на Ближнем и Среднем Востоке. Кроме того, есть отдельные государства, которые то ли основательно, то ли, напротив, совсем безосновательно, но уверенно все причисляют к «спонсорам» так называемого международного терроризма. Это Ливия, Судан, Ирак, Иран, Сирия, Куба.
Ни сами эти террористические организации, ни их страны-»спонсоры» никогда не объединялись хоть в какое-то подобие коалиции - слишком разные у них интересы и цели. Между ними бездна разногласий и противоречий, порой переходящих в открытые конфликты. «Международный терроризм» слишком многолик для того, чтобы слиться в каком-нибудь устойчивом альянсе, новом террористическом «Интернационале», способном бросить вызов остальному мировому сообществу. Что может быть общего между Ирландской республиканской армией, терроризирующей Англию, и движением «Хезбаллах» кроме того, что для достижения разных целей они используют одно средство - взрывчатку? Что общего между басками ЕТА, методично уничтожающими испанских чиновников, и сикхскими, например, сепаратистами, на счету которых уже два индийских премьер-министра? В чем, например, могли бы кооперироваться японская псевдо- религиозная секта «Дум синрике» и национально-освободительное движение «Тигры освобождения Тамил Илама»? А куда же девать вполне вменяемого американца Т. Маквея, так осерчавшего на правительство США и устроившего в 1995 году взрыв в Оклахома-Сити, унесший 168 жизней?
При всей такой внешней «разносортице», однако, существуют некоторые впо.лне определенные для всех террористических организаций политические, идеологические и психологические факторы. Эти факторы укладываются в цепочку взаимосвязанных понятий: радикализм - экстремизм - фанатизм. Конкретные реалии современности добавили сюда еще одно, ранее не вполне обязательное звено: фундаментализм. В завершение, такая цепочка приводит к тому, что мы и ищем: на ее конце - терроризм. Теперь уже не как частное, локальное или групповое, а международное явление.
Радикализм
Понятием «радикализм» (от латинского radix - корень) определяются социально-политические идеи и действия, направленные на наиболее кардинальное, решительное («радикальное», «коренное») изменение существующих социальных и политических институтов. Это соотносительный термин, обозначающий, прежде всего, разрыв с уже признанной, существующей традицией, ее капитальное изменение.
В широком смысле, понятие политического радикализма трактуется как особый социокультурный феномен, обусловленный особенностями исторического, социального, экономического и религиозного развития страны, проявляющийся в ценностных ориентациях, устойчивых формах политического поведения субъектов, нацеленных на оппозиционность, изменения, тотальный, быстрый темп перемен, примат силовых методов в реализации политических целей.
Существуют и психологические трактовки радикализма. Иногда его прямо трактуют как «психологический механизм качественного преобразования политических процессов, предполагающий решительные и бескомпромиссные действия для достижения цели, придерживающийся крайних средств достижения цели; социокультурная традиция, обусловленная соответствующим типом личности и национально-цивилизационными особенностями общества и государства»[190].
Исторически данный термин применялся и для определения умеренных реформистских движений, которые, однако, производили на современников слишком сильное впечатление. В современном употреблении, радикализм означает, прежде всего, выраженное стремление к решительным, «корневым» идеям, а затем и к методам их достижения, и к связанным с этими идеями соответствующим действиям. Однако далеко не всегда люди, называющие себя радикалами, действительно являются таковыми. Отметим, что определение «радикальный» по традиции входит в название ряда центристских и левобуржуазных политических партий западных стран.
Иногда термин «радикализм» употребляется почти как синоним понятия «экстремизм». Это не вполне точное словоупотребление: между данными понятиями существует определенная разница. В отличие от экстремизма, радикализм фиксируется, прежде всего, на содержательной стороне тех или иных («корневых», крайних, хотя и не обязательно «экстремальных») идей и, во вторую очередь, на методах их реализации. Радикализм может быть исключительно «идейным», а не действенным, в отличие от экстремизма, который всегда бывает действенным, но не всегда идейным. Экстремизм, в первую очередь, фиксирует внимание на методах и средствах борьбы, отодвигая содержательные идеи на второй план. О радикализме же обычно говорят применительно к идеологически, политически и социально крайне ориентированным организациям, партиям или партийным фракциям, политическим движениям, группам и группировкам, отдельным лидерам и т.д., оценивая идейную направленность и степень выраженности такого стремления. Об экстремизме говорят, оценивая степень крайности методов реализаций таких стремлений.
Как термин, понятие «радикализм» возникло в Англии в середине XVIII века, в эпоху промышленной революции, среди противников знаменитого Билля об избирательной реформе 1832 года. Позднее это понятие стали относить к утилитаристу И. Бентаму и его последователям, названным «философскими радикалами». В Новое время радикализм проявлялся в буржуазно-демократических лозунгах. Опираясь на доктрину «естественного права», прогресса, разума, такие мыслители, как Дж. Локк, Ж.-Ж. Руссо и др., доказывали необходимость радикальной замены «неестественных» социальных условий и обычаев новым рациональным порядком. Основатель анархизма У. Годвин обосновывал ненужность сложных общественных институтов и ограничений тем, что человек в естественном состоянии - сам по себе воплощение разума и свободы. Для радикализма эпохи Просвещения был весьма свойствен отвлеченный морализм, антиисторический утопизм, противопоставление «неразумной» исторической действительности здравых, «естественных» понятий, простых решений и правил. Наиболее решительно, уже переходя от идейного радикализма к революционному экстремизму, пытался практически воплотить идеалы Просвещения французский политический радикализм в лице якобинцев, в ходе Великой французской революции.
Просвещение наиболее полно выявило основные черты буржуазного радикализма. В эту эпоху радикализм опирался на рационалистическую редукцию, упрощение, истолкование всех аспектов исторической и бытовой, повседневной жизни в свете исходного абстрактного принципа, идеала, моральной оценки или на критерий полезности, утилитарности (И. Вентам). Критики уже тогда считали, что рационализм радикализма не столько научный, сколько спекулятивный, разрушительный и нигилистический. Однако и для современного идейного радикализма также характерен определенный рассудочный догматизм и утопизм, нечувствительность к конкретной ситуации, склонность к «простым» решениям и симпатия к крайним средствам. Эти черты радикализма в 1960-70-е годы еще раз продемонстрировали «новые левые», последователи Г. Маркузе, для которого не было никакой связи между «разумной действительностью», «иным миром» будущего и настоящим, и потому первым шагом в реализации проекта будущего так или иначе оказывался нигилистический «Великий отказ» от эмпирической данности буржуазного мира того времени.
В XIX веке понимание радикализма расширилось, а сам он довольно стремительно распространился по Европе уже как широкое политическое, философское, религиозное, культурное, просветительское движение. В Х1Х~ХХ веках радикализм стал идеологической платформой для целого ряда левых партий социалистической, социал-демократической ориентации. Одновременно радикализм нашел своих последователей и среди некоторых правых сил. В последние десятилетия XX века радикализм стал базой для фундаменталистских исламских политических сил.
Еще недавно сторонники марксизма считали, что общим социально-психологическим и классовым источником как теоретического, так и политического радикализма является мелкобуржуазная стихия, особенно в кризисные, переходные исторические периоды, когда возникает угроза существованию, традициям и укладу тех или иных составляющих ее социальных групп и слоев населения. Или, напротив, когда такие исторические периоды открывают для мелкой буржуазии перспективы прихода к власти и перераспределения общественного богатства. В современном мире радикальные умонастроения чаще всего воспроизводит деклассированная люмпен-интеллигентская среда.
В основе радикализма лежит, во-первых, негативное отношение к сложившейся социально-политической действительности, а во-вторых, признание одного из возможных способов выхода из реальной ситуации как единственно возможного. В то же время радикализм трудно связать с какой-либо определенной политической позицией. «Радикализм может проявляться в различных формах нигилизма, экстремизма, терроризма, революционаризма. Однако, - считают некоторые авторы, - принято говорить и о «радикальном центре», то есть политической позиции, радикально отвергающей крайности и требующей решительно проводить сбалансированную политику. Как показывает история, достаточно часто государство само создает ситуации порождающие радикализацию политических субъектов».
Радикализм - всегда оппозиционное направление. Более того, это - опора наиболее жесткой, радикальной оппозиции, в отличие от оппозиции умеренной - «системной», лояльной, «конструктивной». Как правило, он играет в обществе дестабилизирующую роль.
«Как способ деятельности, тяготеющий к крайностям, радикализм, как правило, играет в обществе дестабилизирующую роль, способствует конфронтации политических сил, провоцирует углубление конфликтов, разбалансирование системы управления. Но в определенных социально-политических условиях радикализм может способствовать критическому пересмотру правительством своего политического курса, препятствовать накоплению негативной энергии внутри общества»[191].
Объективно говоря, радикализм выполняет в социально-политических процессах определенные функции. Во-первых, это сигнально-информационная функция, свидетельствующая о степени неблагополучия социально-политической среды. Во-вторых, функция разрядки социальной напряженности путем выброса накопившегося недовольства. В-третьих, функция давления на господствующие политические институты, подготовку, принятие и осуществление политических решений. В-четвертых, функция корректировки политического курса. В-пятых, функция стимулирования коренных политических изменений, инноваций.
«Как идейно-политическое течение, система убеждений определенной группы людей, метод решения локальных экономических и социально-политических задач радикализм является необходимым компонентом политической жизни. В устойчивых социальных системах консервативные, либеральные, радикальные компоненты находятся в сбалансированном взаимодействии. В переходных системах расширяются объективные и субъективные причины, стимулирующие радикалистское поведение. Масштабы распространенности, степень остроты проявлений радикалистских ценностных ориентаций политических субъектов будут уменьшаться с экономической и политической стабилизацией в стране. Ценности невозможно отменить, общество должно их исчерпать, пережить. Политические власти могут ослабить воздействие радикализма на политическую жизнь, нейтрализовать последствия его проявлений»[192]. Правда, это удается далеко не всегда. И тогда радикализм может перерастать в экстремизм и терроризм.
Аналитически подразделяются «радикализм мысли» и «радикализм формы». Первый исходит из того, что любые социальные и политические конструкции (анархизм, социализм, индивидуализм и т. д.) могут быть лишь выводами, а не аксиомами. Он предполагает такие действия, которые на практике ведут к реализации базовых ценностей. Второй вид, «радикализм формы», напротив, исходит из неких базовых аксиом. Его природа - не в размышлениях, а в простоте готовых решений. Разрушение без созидания - вот к чему обычно склонны радикалы формы, и что сводится к воспроизводству более примитивных социальных форм. Культура накапливается эволюционно. Революционно происходит только деградация.
В политике обычно различают правый, левый и анархистский, а также революционный и реформаторский виды радикализма. Как уже говорилось, радикализм не связан непосредственно с какой-либо одной определенной идеологией - это всего лишь особого рода энергетическая политико-психологическая основа любой идейно-политической конструкции. Важно отметить, что радикализм склонен к использованию насильственных методов и средств, чаще всего не соответствующих публично декларируемым целям. Тогда он может прямо смыкаться с экстремизмом и перерастать в него, находя свое конкретное, практически-политическое выражение в разных формах политического терроризма (от «бомбистов» начала, XX века в России до исламских террористов У. бен-Ладена в начале XXI века). В основе психологии радикализма всегда лежит сильный политический темперамент охваченных им политиков, стремление добиться нужного результата как можно быстрее, «здесь и сейчас», подчас любой ценой увидеть плоды своей политики при собственной жизни, даже когда речь идет о «поколенческих» процессах или очевидных утопиях. К. Маркс характеризовал сторонников радикализма как «заговорщиков по профессии», стремящихся «...опережать процесс революционного развития, искусственно гнать его к кризису, делать революцию экспромтом, без наличия необходимых для нее условий»[193]. Иногда радикализм стимулируется особенностями конкретной ситуации - так, непоследовательность горбачевской перестройки в СССР подстегнула в начале 1990-х годов радикализм первого президента России Б. Ельцина и, вслед за этим, активно поощряемых им радикал-реформаторов к так называемым шоковым реформам. Такой радикализм может оказаться на грани терроризма. Так, в июле 1991 года лидеры Демократического союза В. Данилов и В. Новодворская в своем открытом письме писали, что «отныне народ приобретает право на свержение преступной власти любым путем, в том числе и с помощью вооруженного восстания»[194].
Благоприятной социально-психологической почвой для радикализма считается состояние всеобщей неуверенности и нестабильности. Именно на этой базе расцветают ультралевые и ультраправые идеи, сопровождающиеся соответствующими действиями. При этом с точки зрения применяемых средств часто бывает так, что и левые, и правые радикалы сходятся в общем антидемократизме. Двусмысленность мелкобуржуазной психологии, вытекающая из «промежуточного» социального положения «новых средних слоев», главных носителей этой психологии, вызывает определенное «шараханье» от леворадикальной риторики к крайне правым силам и устремлениям. По этим же причинам обычно сходными оказываются социальные последствия казалось бы разных течений - например, консервативно-охранительного радикализма (в частности, в свое время, клерикально-инквизиторского террора) и леворадикальных эксцессов (террор левацких группировок).
Современный мир несколько по-новому ставит данные вопросы, однако это не меняет сущности сказанного. Так, сегодня в качестве консервативно-охранительного радикализма у клерикально-инквизиторского террора появился достойный преемник - исламский фундаменталистский радикализм. Именно он, наряду с кое-где еще сохранившимися левыми радикалами (хотя после эпохи «Красных бригад» в Италии левацкий терроризм пошел несколько на убыль, ныне его готова подхватить японская «Красная армия» и другие подобные структуры троцкистского и маоистского толка), и представляет собой основу современного экстремизма, а затем и терроризма.
Динамика перерастания идейного, теоретического радикализма в политический экстремизм хорошо прослеживается на примере истории развития так называемой Франкфуртской школы социальной философии. Эта школа сложилась в 1930-1950-е годы на базе Франкфуртского института социальных исследований и издававшегося им журнала «Zeitshrift für Sozialforschung». В данную школу входили такие известные философы, социологи и психологи, как М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Э. Фромм, Г. Mapкузе и др.[195] Все начиналось в рамках сугубо научных философских поисков. Именно так возникла так называемая «критическая теория общества» М. Хоркхаймера и Т. Адорно, которая отвергала традиционную теорию и философию, настаивала на критической интерпретации диалектики, приходила к выводам о «помрачении разума» и даже о самоубийстве искусства. Теоретики Франкфуртской школы настаивали на радикальном изменении всех прежних устоев - вплоть до разработки Т. Адорно «философии новой музыки». Вполне понятно, почему эти теоретики, будучи в основном эмигрантами из нацистской Германии, где в то время утвердился праворадикальный режим, стояли на противоположных, леворадикальных позициях. Однако до определенной поры их политические предпочтения не связывались напрямую с философским, теоретическим радикализмом. Более того, когда их ученики и последователи начали устанавливать эту связь между идейным, философским радикализмом и политическим экстремизмом, «отцы-основатели» и основоположники Франкфуртской школы (такие, как М. Хоркхаймер, Т. Адорно и др.) поспешили отмежеваться от «новых левых». Однако было уже поздно.
Слово было сказано, и логика перерастания радикализма в экстремизм заработала автоматически: «с одной стороны, обнаружилась достаточно глубокая «укорененность» экстремистских политических тенденций отдельных франкфуртских теоретиков в некоторых основополагающих посылках всей их социальной философии, а с другой стороны, стал значительно более понятным «ход мысли», приводивший к выводам левоэкстремистского порядка достаточно многих представителей... интеллигенции современного Запада... Однако у нас есть основания и для того, чтобы говорить не только о косвенном влиянии таких франкфуртцев, как Г. Маркузе, на политические настроения буржуазной интеллигенции, толкающем ее в направлении экстремизма. Многие «маркузеанские» формулировки, получившие затем хождение в качестве популярных лозунгов и газетных клише, прямо и непосредственно подталкивали радикальных интеллигентов... к выводам и, главное, «акциям» левоэкстремистского порядка»[196].
Соответствующие выводы были сделаны уже из «маркузеанского» истолкования «позднего капитализма» как «одномерного общества», подавляющего все возникающие в нем противоречия, устраняющего все альтернативы, ведущие за его пределы, фальсифицирующего все перспективы иного, не «одномерного развития». Идеологи «левачества» в рамках студенческой оппозиции в США (М. Савио) и Западной Европы (Р. Дучке, Д. Конбендит и др.), считавшие Г. Маркузе своим учителем, делали из этих постулатов выводы чисто политического свойства. Далее уже было просто перейти к тактике уличных беспорядков и провокаций - разнообразных мероприятий, вынуждающих парламентские демократические режимы «разоблачить свою фашизоидную сущность», то есть заставить их применять силу, нарушая свои собственные либерально-демократические установки. Следующим этапом был переход к «партизанской войне».
«Не так уж трудно понять связь этого левацкого комплекса с той идеологией, которая легла в основу деятельности террористических организаций типа японской «Рэнго сэкигун», занимавшейся, как известно, не только умыканием заложников и угоном самолетов, по и активным применением насилия в своих собственных рядах: по отношению к «оппортунистам», а вернее, к тем, кто был склонен к менее уголовным методам политической борьбы»[197].
В отличие от своего учителя, теоретика и мыслителя, именно таким образом «новые левые» экстремисты всего лишь делали следующий шаг по сравнению с прежним, ранее чисто философским радикализмом, переводя на язык соответствующей научным тезисам политической практики то, что Г. Маркузе, как правило (хотя и не всегда), оставлял в сфере красивой политической риторики. Так, радикальная «маркузеанская» версия социальной философии Франкфуртской школы очень быстро обнаруживает на практике глубокую внутреннюю связь своего собственного теоретического нигилизма с крайне жестким политическим экстремизмом. «Многие из столь же анархистски, сколь и экстремистски настроенных поклонников Маркузе, занимающихся революционаристским вспышкопускательством - захватом учебных зданий, организацией взрывов в общественных местах, угоном самолетов и умыканием заложников, - представляют себе революцию как раз вышеупомянутым образом» 2. Дистанция от теоретической схемы преобразования мира до реальных попыток его трансформации на основе такой схемы оказалась незначительной и легко преодолимой.
В России радикализм рассматривается как неотъемлемый компонент социально-политической жизни, оказывающий на нее существенное влияние: «радикализм является важнейшей политико-культурной традицией. Будучи обусловлен историческими, географическими, политическими, социальными, психологическими особенностями развития страны, радикализм и сегодня оказывает воздействие на характер функционирования всех сфер общества, менталитет, чувства, настроения, привычки индивидов и социума, на модели поведения, формы политического участия и взаимодействия россиян. Он проявляется на уровне социальных слоев, элиты и контрэлиты, властвующих и оппозиционных групп, обусловливая осевую линию политического поведения политических лидеров и простых граждан»[198].
Экстремизм
Ю. Давыдов пишет, что историческое первенство в экстремизме принадлежит России, ссылаясь на Р. Пайпса: «Ужасаясь современному западному экстремизму, и это естественно, он, будто привстав на цыпочки и вытянув шею, расслышал глухой гром над Петербургом - народовольцы убили Александра II. Расслышал и указал: вот откуда все пошло»[199]. Правда, тот же Ю. Давыдов иронизирует над такой упрощенной логикой и приводит примеры тому, что феномен экстремизма был известен значительно раньше. Обычно понятие «экстремизм» (от французского extremisme и латинского extremis - крайний) означает приверженность в политике и идеологии крайним взглядам и действиям. Психологически это продолжение и дальнейшее развитие радикализма. К экстремизму приводят различные факторы: социально-экономические кризисы, резкое падение жизненного уровня значительной части населения, деформация политических институтов и структур власти, их неспособность решать назревшие проблемы обшественного развития, тоталитарный характер политического режима, подавление властями оппозиции, преследование инакомыслия, национальный гнет, стремление отдельных групп ускорить решение своих задач, политические амбиции лидеров и т. д. Независимо от порождающих факторов, разные виды экстремизма имеют общую психологическую основу.
«Экстремизм порождают социально-экономические кризисы, деформация политических институтов, резкое падение жизненного уровня, ухудшение социальных перспектив значительной части населения, доминирование в обществе чувств, настроений хандры, пассивности, социальной и личной нереализованности, неполноты бытия, страх перед будущим, подавление властями оппозиции, инакомыслия. Он также определяет блокирование легитимной самодеятельности человека, национальный гнет, амбиции лидеров политических партий, ориентации лидеров и авторов политического процесса на экстремальные средства политической деятельности. Социальную базу экстремизма составляют маргинальные слои, представители националистических, религиозных движений, недовольные существующей политической реальностью интеллигенция, молодежь, студенчество, военные»[200].
В политическом плане экстремизм выступает против сложившихся социальных структур и политических институтов, пытаясь подорвать их стабильность, ослабить и низвергнуть ради достижения своих целей - как правило, силовыми методами. Для этого используются заразительные лозунги и призывы, откровенная демагогия; организуются и провоцируются беспорядки, акты гражданского неповиновения, террористические акции; иногда используются приемы партизанской войны. Лидеры экстремистов обычно отрицают компромиссы, переговоры, соглашения; они не идут на взаимные уступки, следуя принципу «все или ничего».
В идеологическом плане экстремизм отрицает всякое инакомыслие, стремясь как можно жестче утвердить свои политические, идеологические или религиозные взгляды, навязать их своим оппонентам практически любой ценой. Экстремисты требуют от своих сторонников полного, практически слепого повиновения и беспрекословного исполнения любых приказов. Отстаивая свои взгляды, они апеллируют не к разуму, а к чувствам, верованиям и предрассудкам людей, к примитивному сознанию и инстинктам толпы, массы. Крайняя степень идеологизации экстремизма создает особый психологический тип экстремистов, часто склонных к самовозбуждению, потере контроля над своим поведением, готовых на нарушения любых норм, вплоть до самоубийства. Иногда в политическом плане для экстремизма характерно стремление к охлократии. Одновременно обычно экстремизм склонен к тоталитаризму, культу своих вождей. Последние часто открыто объявляются носителями высших истин, которые должны приниматься массами на веру.
Аналитически различают экстремизм государственный и оппозиционный. Государственный экстремизм осуществляется властными структурами, его основным оружием являются демагогия и репрессии. Оппозиционный экстремизм осуществляется антирежимными группировками, главным образом посредством террористических актов. К государственному экстремизму обычно прибегают нестабильные режимы с низким уровнем легитимности власти.
Политический экстремизм делится на «левый» и «правый», а также на не вполне политические, религиозную и националистическую формы. Левые экстремисты - это анархисты, марксисты, троцкисты, маоисты и т. д. Они с одинаковым успехом обличают капитализм за социальное неравенство и эксплуатацию, а социализм - за бюрократизацию. Правые экстремисты обличают пороки буржуазного общества с крайне консервативных позиций, критикуя его за падение нравов, потребительство, «массовую культуру», отсутствие порядка и т. д. Религиозный, прежде всего исламский, экстремизм противостоит и левым, и правым политикам, В политических целях он используется в современном мире для достижения своих интересов исламской теократией. Националистический экстремизм, выступая с позиций защиты интересов «своей нации», ее прав, культуры, языка и т, д., отвергает аналогичные права других этнических групп. Националистический экстремизм часто связан с сепаратизмом, обычно направлен на развал многонациональных государств (борьба за Холистан в Индии, баски в Испании и т. п.) и выделение из них отдельных составляющих.
Новинка последнего времени - экологический и антиглобалистский экстремизм. «Зеленые» в своих наиболее экстремистских проявлениях выступают против научно-технического прогресса как такового, используют крайние меры против всего, что кажется им экологически опасным производством. Так, считается, что наиболее экстремистская международная экологическая организация «Green Peace» постоянно балансирует на грани откровенного терроризма. В свою очередь, антиглобалисты выступают против координированного транснационального решения общемировых проблем, прежде всего, экономического характера. Они считают, что за этим стоят интересы новой международной капиталистической империи, стремящейся поработить все остальные (прежде всего, развивающиеся) страны.
Практически всем разновидностям экстремизма присущи определенные общие черты: «насилие или его угроза, обычно вооруженного; одномерность, однобокость в восприятии общественных проблем, в поиске путей их решения; фанатизм, одержимость в стремлении навязывать свои принципы, взгляды оппонентам; бездумное, беспрекословное выполнение всех приказов, инструкций; опора на чувства, инстинкты, предрассудки, а не на разум; неспособность к толерантности, компромиссам, либо игнорирование их. Экстремизм смыкается с крайним радикализмом, терроризмом, нигилизмом, революционностью, вождизмом»[201].
Значительная часть экстремистских организаций мира находится на нелегальном положении, ведет партизанскую борьбу, совершает террористические акты и диверсии, пытаясь таким образом достичь своих целей. Большинство цивилизованных стран, напротив, готовы к принятию чрезвычайных мер против разных форм экстремизма и тесно связанного с ним терроризма.
Основной движущей силой политического экстремизма является поведение маргинальных групп и слоев. Они оказываются податливы ему в силу утраты традиционных ценностей, привычных социальных ориентиров, отчуждения. Быстро меняющиеся условия жизни вызывают у них протест против стирания вероисповедальных, национальных, расовых и иных барьеров, обычно служащих опорой для мировоззрения.
«Можно выделить целый набор ценностей и целей, установок и стилевых особенностей, которые характерны для экстремистского поведения. Первое, что бросается в глаза, - это духовная ущербность и антиинтеллектуализм таких движений. Они апеллируют к предрассудкам, которые наиболее пышно расцветают именно в маргинальных группах. Однако идейные соображения не являются ни главным механизмом, ни главной ценностью экстремистских движений. В первую очередь они опираются на бессознательные структуры, эмоции, инстинкты, веру, предрассудки и суеверия. Стихийность, как правило, умело насаждается и умело используется политическими лидерами, что способствует сплочению людей вокруг них»[202].
Маргинальные слои представляют собой относительно массовую социально-психологическую базу экстремизма. Однако его стержень составляют несколько иные группы, отличающиеся экстремистской симптоматикой особого рода.
«Внутренний», психологический эквивалент того, что со стороны представляется и именуется экстремизмом ~ так называемый «героизм». На примере экстремизма; российской интеллигенции преподобный отец С. Булгаков в свое время рассматривал данный феномен как проявление особого «героизма самообожения». Его психологический анализ практически не устарел. Экстремист, исходя из некоторых представлений о мире и обществе, убежден в необходимости осуществления своих представлений в реальной жизни. Поскольку, с его точки зрения, этого некому сделать, кроме него самого, то именно так он неизбежно приходит к «самообожению» - самообожествлению, то есть «поставлению себя вместо Бога, вместо Провидения», восприятию себя как демиурга, во власти которого и находится переустройство жизни людей. Субъективно это для него, безусловно, приятно: экстремисты «чувствуют себя героями, одинаково призванными быть провидением и спасителями». Психологически они исходят из того, что «герой есть до некоторой степени сверхчеловек, становящийся по отношению к ближним своим в горделивую и вызывающую позу спасителя». Данное представление неизбежно ведет к терроризму. «И те горькие разочарования, ...та неизгладимая из памяти картина своеволия, экспроприаторства, массового террора, все это явилось не случайно, но было раскрытием тех духовных потенций, которые необходимо таятся в психологии самообожения»[203].
Психология «героизма» имеет вполне определенные корни. С. Булгаков писал еще в начале XX века: «Изолированное положение в стране», «оторванность от почвы», «суровая историческая среда», «отсутствие серьезных знаний и исторического опыта взвинчивали психологию этого героизма». И далее: «Ничто так не утверждает психологии героизма, как внешние преследования, гонения, борьба с ее перипетиями, опасность и даже погибель». Героизм нравится и привлекает - это то, что выделяет и возвышает экстремиста хотя бы в собственных глазах, придает ему самоуважение и наполняет смыслом его повседневную жизнь. «Из самого существа героизма вытекает, что он предполагает пассивный объект воздействия - спасаемый народ или человечество, между тем герой - личный или коллективный - мыслится всегда лишь в единственном числе»[204].
В основе «героизма» и экстремизма лежит максимализм - требование наиболее радикальных перемен, полного переустройства окружающего мира. «Максимализм есть неотъемлемая черта... героизма». Причем максимализм оказывается не идеологическим, а сугубо психологическим инструментом, средством реализации экстремизма. «Это - не принадлежность какой-либо одной партии, нет - это самая душа героизма, ибо герой вообще не мирится на малом». С этим связаны особенности слишком абстрактного экстремистского мировосприятия и мышления: «Даже если он и не видит возможности сейчас осуществить этот максимум и никогда ее не увидит, в мыслях он занят только ими. Он делает исторический прыжок в своем воображении и, мало интересуясь перепрыгнутым путем, вперяет свой взор в светлую точку на краю исторического горизонта. Такой максимализм имеет признаки идейной одержимости, самогипноза, он сковывает мысль и вырабатывает фанатизм, глухой к голосу жизни»[205].
Опираясь на психологию максимализма, экстремистский «героизм» складывается достаточно просто. Так уж психологически устроен «героизм»: «Каждый герой имеет свой способ спасения человечества, и должен иметь свою программу. Обычно для этого принимается одна из программ политических партий или фракций, которые, не различаясь в своих целях..., разнятся в своих путях и средствах. Ошибочно было бы думать, что эти программы политических партий психологически соответствуют тому, что они представляют собой в большинстве парламентских партий западноевропейского мира; это есть нечто гораздо большее, это - религиозное credo, самовернейший способ спасения человечества, идейный монолит, который можно только или принять, или отвергнуть. Во имя веры в программу... приносятся жертвы жизнью, здоровьем, свободой, счастьем». Так «героизм» оказывается идеологически нейтральным, сводя все проблемы не к целям, а средствам ее достижения. Так идеологическая «программа» становится пустым фетишем, предметом культового преклонения и психологически всего лишь неким оправданием отстаиваемого экстремистом соответствующего - естественно, экстремистского, способа жизни.
Экстремистский «героизм» возвышает человека далеко не только в собственных глазах: «страдания и гонения больше всего канонизируют героя в его собственных глазах, но и для окружающих». В конкретном случае экстремизма протестного, оппозиционного, реально угрожающего государству терроризмом, даже в самом жестко устроенном государстве действует особая логика: «с одной стороны, полицейский режим калечит людей... с другой стороны, он содействует выработке особого духовного аристократизма, так сказать патентованного героизма у его жертв». Особенно сильно это отражается на молодежи, которая и без того склонна к «экстриму» в силу известного феномена «юношеского нонконформизма» и «максимализма».
«Превращение... юноши или вчерашнего обывателя в тип героический по внутренней работе, требующейся для этого, есть несложный, большей частью кратковременный процесс усвоения некоторых догматов религии человекобожества и quasi-научной «программы» и соответствующая перемена собственного самочувствия, после которой вырастают героические котурны. В дальнейшем развитие страдания, озлобление вследствие жестокости властей, тяжелые жертвы, потери довершают выработку этого типа, которому тогда уже может быть свойственно что угодно, только не сомнени