Глава 3. Полярный символизм. Владыка мира и справедливости
ВОССТАНИЕ ПРОТИВ СОВРЕМЕННОГО МИРА
Перевод с итальянского Виктории Ванюшкиной (главы 1-16)
Перевод с итальянского А.Д. (глава 20)
| Часть I. Мир Традиции | |||
| 1. | Принцип | ||
| 2. | Царственность | ||
| 3. | Полярный символизм. Владыка мира и справедливости | ||
| 4. | Закон, государство, империя | ||
| Часть II. Происхождение и облик современного мира | |||
| 16. | Цикл закрывается | ||
| 20. | Мужчина и женщина |
Часть I. МИР ТРАДИЦИИ
Глава 1. Принцип
Для понимания как традиционного духа, так и современного мира, каковой является отрицанием этого духа, необходимо начать со следующего основополагающего пункта: доктрины двух природ.
Существует физический порядок и порядок метафизический. Существует смертная природа и природа бессмертных. Существует высший регион "бытия", и низший — "становления". Обобщая, можно сказать, что существует зримый и осязаемый мир, но прежде, по ту сторону его существует незримое и неосязаемое, то есть сверхмир, принцип и истинная жизнь.
Во всем традиционном мире, как на Востоке, так и на Западе, в том или ином виде всегда присутствовало это знание, которое было подобно несокрушимой оси, вокруг которой выстраивалось все остальное.
Именно знание, а не "теория". Поскольку для современного человека постичь его сложно, необходимо начать с идеи, состоящей в том, что традиционный человек знал реальность куда более широкого порядка бытия, нежели тот, которому нынче соответствует слово "реальное". Сегодня, по сути дела, под реальностью мыслится лишь чисто телесный мир, ограниченный временем и пространством. Конечно, отдельные люди допускают существование чего-то, выходящего за рамки чувственного мира: но поскольку это допущение всегда принимается в порядке гипотезы или научного закона, умозрительной идеи или религиозной догмы, то в действительности оно остается в указанных рамках: на практике же, то есть на непосредственном опыте, который может отличаться от его "материалистических" и "спиритуалистических" верований, обычный современный человек создает себе образ реальности, опираясь исключительно на телесный мир.
Именно в подобного рода материализме повинны современные люди: их прочие материалистические воззрения, проявляющиеся как философские или научные взгляды, являются вторичным явлением. Таким образом, под подлинным материализмом понимается не мнение или "теория", но реальное состояние, присущее определенному человеческому типу, опыт которого более не позволяет ему уловить нечто большее, чем просто телесные предметы. Поэтому в большинстве случаев современный интеллектуальный бунт против "материалистических" взглядов по сути своей остается тщетной попыткой противодействия тем конечным и второстепенным последствиям, порожденным далекими и глубокими причинами, которые кроются в совершенно иной сфере, нежели в области "теорий".
Опыт традиционного человека, сегодня сохранившийся как пережиток у некоторых так называемых "примитивных" народов, выходил далеко за рамки этих границ. "Незримое" было для них столь же и даже более реально, чем данные физических органов чувств. Кроме того, оно обусловливало и сам образ жизни как индивида, так и коллектива.
Таким образом, если в традиционном понимании то, что сегодня принято называть реальностью было всего лишь одной из возможностей значительно более широкого порядка, то незримое, тем более, не было тождественно "сверхъестественному". Согласно традиции понятие "природа" значило куда большее, чем просто телесный мир видимых форм, на котором сосредоточена современная секуляризированная наука. Напротив, по самой своей сути она составляла часть той же незримой реальности. Было живое чувство "низшего" мира, населенного всевозможными темными и двуличными силами — демонической души природы, основы основ всех ее форм и энергий — которому противостоял недоступный обыденному человеческому сознанию небесный свет высшего региона. Кроме того, к "природе" традиционно причисляли также все чисто человеческое, то есть подчиненное общей судьбе, обрекающей на рождение и смерть, непостоянство, зависимость и порчу, свойственную низшим регионам. По определению порядок "того-что-есть" не имеет ничего общего с человеческими или временными состояниями и условиями: "люди составляют одну расу, боги — другую" — хотя считалось, что обращение к высшему, потустороннему порядку может направить интеграцию и очищение человеческого в нечеловеческом, что, как станет ясно в дальнейшем, являлось сутью и целью всякого подлинно традиционного общества.
Мир бытия и мир становления — вещей, демонов и людей. Впрочем, любой гипостатический1 образ этих двух регионов — астральный, мифологический, теологический или религиозный — возвращал традиционного человека к двум состояниям, служил символом, требующим разрешения во внутреннем опыте или в предчувствии внутреннего опыта. Так в индуистской традиции и, особенно, в буддизме идея сансары — "потока", который властвует над всеми формы нижнего мира — тесно связана с состоянием жизни как слепой жажды, неразумного уподобления. Равным образом, в эллинизме "природа" зачастую была олицетворением вечной "лишенности" того, кто имея собственный принцип и собственный акт вне себя, нескончаемо течет и ускользает от себя — aei reonta — обнаруживая в своем становлении изначальную и радикальную заброшенность, вечный изъян границы. "Материя" и становление в этих традициях выражают то, что в существе составляет неустранимую неопределенность и темную необходимость, бессилие обрести совершенную форму, овладеть собой законным образом: anahkaton и apeiron говорили греки; адхарма называли это на Востоке. Схоласты также выражали сходные идеи, признавая в cupiditas и appetitus innatus корень всякой не искупленной природы. Таким образом, в той или иной форме, человек Традиции обнаруживал в опыте жаждущего уподобления, который помрачает и делает ущербным существо, тайну этого состояния, в котором нескончаемое становление, вечная неустойчивость и возможность нижней сферы предстают как космическо-символическая материализация.
С другой стороны, в обретении и придании себе надлежащей формы, в обладании принципом жизни в себе самом — цельной жизни, не мятущейся более в поисках другого или других ради достижения собственной полноты и оправдания себя, жизни, более не расколотой потребностью в чем-то отличном от себя и иррациональной тягой к внешнему — одним словом, в опыте аскезы видели путь к постижению другого региона, мира состояния "бытия", уже не физического, а метафизического мира — "пробужденной разумной природы" — традиционными образами которого служили солнечные символы, небесные сферы, светоносные или огненные существа, острова и горные вершины.
Таковы "две природы". Кроме того существовало понятие о рождение согласно одной и согласно другой природе, а также переход от одного к другому рождению, ибо было сказано: "Человек это смертный бог, а бог — бессмертный человек".
Традиционный мир знал эти два великих полюса существования и пути, которые ведут от одного к другому. Таким образом, помимо мира во всей полноте его форм как видимых, так и скрытых, как человеческих, так и подчеловеческих, демонических, традиционный человек знал и "сверхмир" — uperkosmia — один как "падение" другого, а другой как "освобождение" первого. Он понимал духовность как то, что выходит за пределы как жизни, так и смерти. Он знал, что внешнее существование, "жизнь" суть ничто, если она не является приближение к сверхмиру, к "более чем жизни", если ее высшей целью не ставится соучастие в нем и активное освобождение от человеческих уз. Он знал, что ложна всякая власть, несправедлив и принудителен всякий закон, бессмысленно и преходяще всякое учреждение, если они не являются властью, законом и учреждением, подчиненным высшему принципу Бытия — данному свыше и устремленному к миру горнему.
Традиционный мир знал Божественную Царскую Власть. Он знал акт перехода — Инициацию (два великих пути приближения к сверхмиру) — героическое Действие и Созерцание; посредников — Обряд и Верность; великую опору — традиционный Закон и Касту; земной символ — Империю.
Таковы основы иерархии и традиционного общества, целиком и полностью разрушенных торжествующей "человеческой" цивилизацией современных людей.
^ ^ ^
Глава 2. Царственность
Любая традиционная форма общества отличается наличием существ, которые ввиду своего врожденного или приобретенного превосходства по отношению к обычному человеческому состоянию, воплощают живое и действенное присутствие высшей силы в самом сердце преходящего порядка. Согласно внутреннему смыслу своей этимологии и изначальному значению своей функции именно таков понтифик, "строитель мостов" или "дорог" — pons в древности означал также дорогу — между естественным и сверхъестественным. Кроме того понтифик традиционно отождествлялся с царем. "По обычаям наших предков царь одновременно был понтификом и жрецом" сообщает Сервий, а в нордической традиции говорилось: "Пусть вождь станет мостом для нас". Таким образом, истинные властители неизменно олицетворяли ту жизнь, которая находится "по ту сторону жизни". Благодаря самому своему присутствию или благодаря их "мостопролагающему" посредничеству, благодаря силе обрядов, которые обретали действенность за счет их силы и их установлений, центром каковых они являлись, духовное влияние пронизывало своим светом весь мир людей, укореняясь в их мыслях, намерениях, действиях: создавая заслон темным силам низшей природы; упорядочивая все многообразие жизни таким образом, чтобы она могла послужить виртуальной основой для реализации света; обеспечивая общие условия благосостояния, "здоровья" и "счастья".
Первичной основой власти и права царей и вождей, то есть тем, что заставляло других подчиняться им, благоговеть перед ними и почитать их, в мире Традиции служило именно их трансцендентное сверхчеловеческое качество, которое было не просто пустой фигурой речи, но могущественной и вызывающий священный трепет реальностью. Чем большим признавался онтологический ранг того, что предшествует и превосходит зримое и временное, тем в большей степени за подобными существами признавалось высшее, естественное и абсолютное право. Чисто политическая концепция верховной власти, возникшая в более поздние времена упадка, и утверждающая, что в основании власти лежат грубая сила и принуждение или такие натуралистические и преходящие качества, как ум, мудрость, ловкость, физическая храбрость, тщательная забота о коллективном благосостоянии, абсолютна чужда традиционным обществам. Напротив, эта основа всегда имела метафизический характер. То есть для мира Традиции совершенно неприемлема идея, состоящая в том, что власть дается властителю теми, кем он управляет, а его авторитет является выражением общества и подчинена его санкции. Сам Зевс дал царям божественного происхождения qemisteV, где qemis (фемис — прим. перев.), как закон, данный свыше, полностью отличается от того, что потом назовут nomoV (номос — прим. перев.), политический закон общества. Таким образом, любая мирская власть зиждилась на духовном владычестве "божественной природы, скрытой под человеческой внешностью". К примеру, согласно индоарийской традиции верховный правитель это не "простой смертный", но "великое божество в человеческом облике". Египтяне видели в своем фараоне воплощение Ра или Гора. Цари Альбы и Рима олицетворяли Януса; ассирийские — Ваала; иранские — Бога света; точно также Тиу (он же Тюр — прим. перев.), Один и Асы были северогерманскими правителями; греческих царей дорическо-ахейского цикла называли diotrefeeV или diogeneeV, что указывало на их божественное происхождение. За многообразием мифических и сакральных образов неизменным принципом оставалось понимание царственности как "имманентной трансцендентности", то есть присутствующей и действующей в мире. Царь — нечеловеческое, сакральное существо — уже самим своим "бытием", своим присутствием являлся центром, вершиной. Одновременно в нем заключалась сила, придающая эффективность совершаемым им обрядовым действиям, в которых видели неотъемлемую часть истинного "царствования" и сверхъестественные опоры общей жизни в рамках Традиции. Поэтому царский сан признавался естественным образом. Он практически не нуждалась в материальной силе. Он утверждал себя, прежде всего, через дух. "Блистателен сан бога на земле — говорится в индоарийском тексте — но опаляет он слабых своим сиянием. Достоин стать царем лишь тот, у кого хватит духа на это". Властелин предстает "последователем учения тех, кто являются богами среди людей".
В Традиции царское достоинство часто олицетворялась солнечным символом. В царе видели те же "славу" и "победу", которые были свойственны солнцу и свету — символам высшей природы — торжествующим каждое утро над мраком. "Восходит как царь на трон Гора живущих, как отец его Ра (солнце) каждый день" — "Я установил, чтобы ты восходил царем Юга и Севера на трон Гора вечно, подобно солнцу" — в таких выражениях описывает это царская египетская традиция. Впрочем, с ней перекликается и иранская традиция, в которой царь почитался причастным "роду богов", "владел самим троном Митры, восходил с Солнцем" и именовался particeps siderum, "Господин мира, здоровье людей, вечный человек, победитель, рождающийся с солнцем". А формула посвящения гласила: "Ты мощь, ты сила победы, ты бессмертный... Блистающий златом в лучах зари восходите вы вместе, Индра и солнце", c обращением к Rohita "победоносной силе", олицетворению аспекта солнечности и божественного огня (Агни) в индоарийской традиции говорится: "Продвигаясь вперед, он (Агни) создал в этом мире царский сан. Тебе вручил он царский сан, рассеяв твоих недругов". В древнеримских описания Бог Солнца вручает Императору державу, эмблему всемирного господства; солнечный принцип отражают выражения, используемые для обозначения незыблемости и владычества Рима: sol conservator, sol dominus romani imperii. "Солнечным" было последнее римское вероисповедание, поскольку последний представитель древней римской традиции Император Юлиан возводил свою династию, свое происхождение и царское достоинство именно к солнечности, как духовной силе, излучаемой "сверхмиром". Этот солнечный отблеск лежал и на гибеллинских императорах — выражение deitas solis применимо и к Фридриху II Гогенштафену.
Однако, эта солнечная "слава" или "победа", связанная с царственностью, не сводилось к простому символу, но была метафизической реальностью, отождествляемой с действенной нечеловеческой силой, который владел царь как таковой. Наиболее характерным образом эта идея выражалась в традиции маздеизма: здесь хварно (hvareno) (в последнее время более распространенными выражениями являются hvorra или farr (фарн — прим. перев.)) — "слава", которой обладает царь — это сверхъестественный огонь, присущий небесным и, прежде всего, солнечным сущностям, и одаряющий царя бессмертием и победой. Победой, которую — как станет ясно в дальнейшем — следует понимать в двух смыслах как мистическую и как военную, причем эти смыслы не исключают один другой, но, напротив, тесно взаимосвязаны. У неиранских народов, в более позднее время, понятие хварно смешалось с "удачей", tuch; в таком понимании оно вновь возникает в римской традиции в виде "царской удачи", которую Цезари путем обряда передавали своим наследникам и каковую следует понимать как активное, "триумфальное" принятие самой персонифицированной "судьбы" города — tuch polewV — предопределенной обрядом его основания. Царский римский атрибут felix надо понимать в том же контексте, в смысле обладания сверхъестественным качеством. В ведической традиции появляется равнозначное понятие: агни-вайшванара, понимаемое как духовный огонь, ведущий царя-завоевателя к победе.
В древнем Египте царя называли не просто Гор, но "Гор сражающийся" — Hor aha — чтобы обозначить этот характер победы или славы солнечного начала в верховном владыке: который, к тому же, в Египте не только обладал божественным происхождением, но также "назначался" таковым, и это его звание периодически подтверждалось посредством обрядов, воспроизводящих победу солнечного бога Гора над Тифоном-Сетом, демоном низшего региона. Считалось, что эти обряды обладают властью вызывать "силу" и "жизнь", которые сверхъестественным образом "объемлют" царское существо. Но идеограммой uas, "силы" является скипетр в руках богов и царей, та же идеограмма в наиболее древних текстах заменяется другим скипетром ломаной формы, в котором можно узнать зигзагообразный символ молнии. Царская "сила" таким образом предстает как проявление молниеносной небесной силы; и объединение знаков "жизнь-сила", anshus образует слово, которое также означает "огненное молоко", которым питаются бессмертные, и, в свою очередь, также имеет отношение к uraeus, божественному пламени, то живительному, то грозно разрушительному, змеиный символ которого украшает голову египетского царя. В этой традиционной формулировке различные элементы таким образом совпадают в единой идее власти или неземного влияния — sa — которое является освящением и свидетельством солнечной побеждающей природы царя и "перебрасывается" от одного царя к другому — sotpu — тем самым обуславливая непрерывность и "золото" цепи божественного рода, законно поставленных на "царство". Довольно интересно отметить тот факт, что "слава" фигурирует и в христианстве, как божественный атрибут и, что согласно мистическому богословию в "славе" свершается видение, дающее блаженство. Христианская иконография использует этот символ, изображая его в виде ореола вокруг головы, который явно воспроизводит значение египетского урея и короны, испускающей свет солнечной царственности в ирано-романской традиции.
Согласно дальневосточной Традиции, царь, "сын неба" — t'ien-tze — то есть тот, кто родился на как обычный смертный, обладает "небесными полномочиями", t'ieng-ming, в чем также выражена идея реальной сверхъестественной силы. Эта "небесная" сила, согласно выражению Лао-Цзы, "действует-не-действуя" (wei-vu-wei), то есть производит нематериальное действие, осуществляемое благодаря простому присутствию. Эта сила невидима как ветер, однако ее действие столь же необоримо, как действие природных стихий: силы обычных людей — говорит Мен-Цзы — сгибаются под ней, как сгибается трава под ветром. По поводу "действовать-не-действуя" в одном из текстов можно прочесть следующее: "Люди совершенные, по широте и глубине своей добродетели подобны земле; по ее высоте и блеску подобны небу; по своей протяженности и длительности подобны безграничному времени и пространству. Тот, кто пребывает в этом духовном совершенстве, не выставляет себя на показ, но, однако, подобно земле раскрывает себя в своих благодеяниях; он не движется, но, однако, подобно небу, осуществляет различные превращения; не действует, но, однако, подобно времени и пространству, приводит свои труды к совершенному завершению". Но лишь такой человек "достоин владеть высшей властью и повелевать людьми".
Укорененный в подобной силе или "добродетели", верховный правитель, wang, в древнем Китае обладал высшей функцией центра, третьей власти между небом и землей. Считалось, что от его поведения скрыто зависят процветание или бедствия его царства и моральные качества его народа (от "добродетели", связанной с "существом" царя, а не с его "действиями", зависят добрые или злые поступки его народа). Кроме того, указанная функция центра требовала поддержания того внутреннего "победоносного" образа бытия, о котором говорилось ранее, и которому соответствует смысл известного выражение: "Неизменность в середине" (у нас это обычно почему-то переводят как "золотая середина" — прим. перев.), связанного с учением, которое утверждает, что "в неизменности в середине проявляется небесная добродетель". Если это условие соблюдается, в принципе ничто не способно поколебать установленный ход человеческих дел и государства.
В более широком смысле идея того, что основной и первостепенной функцией царя или вождя является свершение обрядовых и сакральных действий, которые составляют центр тяжести жизни в традиционном мире, была широко распространена в традиционных обществах — от доколумбовского Перу и Дальнего Востока вплоть до греческих городов и Рима — тем самым подтверждая уже указанную неотделимость царского сана от жреческого или понтифика. "Цари — говорит Аристотель — обладают этим саном, поскольку они являются жрецами общего культа". Первой из обязанностей царей Спарты было исполнение жертвенных обрядов, то же можно сказать и о первых царях Рима, а также о многих правителях имперского периода. Царь, обладавший неземной силой, укорененной в "более-чем-жизни", естественным образом представал как тот, кто по преимуществу способен обеспечить действенность силам обрядов и открыть пути, ведущие в высший мир. Поэтому в тех формах традиции, где имеется отдельная жреческая каста, царь, согласно своему изначальному положению и функции принадлежит к этой касте и по сути дела является ее главой. Кроме Рима начального периода, то же самое можно сказать и о древнем Египте (именно для того, чтобы не утратить своей способности придавать действенность ритуалам, фараон ежедневно повторял обряд, который обновлял в нем божественную силу), а также Иране, где, как написано у Фирдоуси, и как сообщает Ксенофонт, царь, который согласно своей функции воспринимался как образ бога света на земле, принадлежал к касте магов и возглавлял ее. Кроме того, у некоторых народов имелся обычай свергать и даже убивать властителя в случае несчастья или бедствия — поскольку это казалось знаком уменьшения мистической силы "удачи", благодаря которой он получал право стать во главе народа — подобный обычай, несмотря на то, что он является явным признаком суеверного вырождения, можно отнести к тому же порядку идей. У нордических племен, вплоть до времен готов, где также сохранялся принцип царственной святости (царь считался одним из Асов или полубогом), который побеждает благодаря своей силе "удачи" — quorum quasi fortuna vincebat — несчастье означало не столько отсутствие мистической силы "удачи", ослабшей в царе, но воспринималось скорее как следствие некого поступка, совершенного им в качестве смертного индивида, что и вело к параличу его объективной действенности. Так например, согласно традиции, вследствие своего отступления от основной арийской добродетели (истине), в результате того, что он осквернил себя ложью, "слава", мистическая действенная добродетель покинула древнего иранского царя Йиму. Вплоть до времен франков-каролингов Средневековья, в рамках христианства иногда созывались советы Епископов для расследования того, какие проступки со стороны представителей светской или церковной власти стали причиной конкретного бедствия. Это были последние отзвуки указанной идеи.
Таким образом требовалось, чтобы верховный владыка сохранял символическое и солнечное качество непобедимости — sol invictus, hlioV anikhtoV — или же состояние центральности, которому собственно и соответствует дальневосточная идея "неизменности в середине". В ином случае, сила, а вместе с ней и функция могла перейти к тому, кто мог доказать, что более достоин ее. Уже здесь можно указать на один из случаев, при котором понятие "победы" становится точкой пересечения различных значений. В связи с этим наибольший интерес представляет древняя легенда о Царе Немийской рощи (взятая в ее наиболее сокровенном смысле), сан которого, одновременно царский и жреческий, переходила к тому, кто сумел победить и убить его — известна попытка Фрезера связать с этой легендой разнообразные традиции подобного типа, распространенные по всему миру.
Здесь испытание, как физическое сражение, является лишь материалистическим отражением того, чему свойственен высший смысл, и что следует отнести к общей идее "божественного суда", о которой речь пойдет в дальнейшем. Что касается наиболее глубокого смысла, скрытого в этой легенде о царе-жреце из Неми, то необходимо помнить, что согласно традиции померятся силами с Rex Nemorensis имел право лишь "беглый раб" (т.е. в эзотерическом смысле, существо, освободившееся от уз низшей натуры) который предварительно должен был овладеть веткой священного дуба. Этот дуб олицетворяет "Дерево Мира", которое в других преданиях является наиболее употребительным символом для обозначения изначальной силы жизни, а также силы победы: таким образом, это означает, что только существо, смогшее стать причастным этой силе, могло надеяться отобрать сан у Немийского Царя. Относительно сана, обретаемого таким способом, необходимо отметить, что дуб, а также роща, "rex" которой был царственный жрец из Неми, связаны с Дианой, а Диана, в свою очередь, была "супругой" царя лесов. Великие азиатские божества жизни в древних традициях восточного Средиземноморья часто выступали в облике священных деревьев; начиная от эллинистического мифа о Гесперидах вплоть до нордической богини Идунн и галльского божества из Маг Мелла, обители божеств сияющей красоты и месторасположения "Древа Победы" и т.д. и т.п.. В этих легендах постоянно подчеркивается символическая традиционная связь между женщинами (или богинями, силами жизни, бессмертия и мудрости) и деревьями.
Итак в образ Немийского Царя через символы раскрывается идея царственности, вытекающая из брака или овладения мистической силой "жизни" (и одновременно трансцендентного знания и бессмертия), олицетворяемой как богиней, так и Деревом. Впрочем, Немийская легенда передает общий смысл, который можно найти во множестве других традиционных мифов и легенд, повествующих о победителе или герое, который как таковой овладевает женщиной или богиней, каковая предстает в других традициях или в косвенном значении хранительницы плодов бессмертия (женские фигуры, связанные с символическим деревом в мифах о Геракле, Ясоне, Гильгамеше и т.д.) или же в прямом значении воплощения оккультной силы мира и жизни или же нечеловеческого знания, либо, наконец, как воплощение того же принципа владычества (рыцарь или неизвестный легендарный герой, который становится царем, когда овладевает таинственной принцессой).
Некоторые из древних преданий, касающиеся женского истока царской власти поддаются истолкованию в этом ключе. В этом случае их смысл оказывается прямо противоположным тому матриархальному, о котором будет сказано в свое время. По поводу Дерева не лишено интереса отметить, что и в некоторых средневековых легендах оно связано с имперской идеей: последний Император прежде чем умереть, вешает на "Сухое Дерево", растущее обычно в символическом мире "пресвитера Иоанна", свои скипетр, корону и щит, точно также умирающий Роланд вешает на Дерево свой нерушимый меч. В другом случае мы также встречаемся с символическим содержанием: Фрезер раскрывает связь существующую между ветвью, которую должен был сорвать бежавший раб со священного дуба в Неми, чтобы добиться победы над Лесным Царем и ветвью, которая помогает Энею живым сойти в ад, т.е. живому проникнуть в незримое. Одним из даров, который Фридрих II получил от таинственного "пресвитера Иоанна" было как раз кольцо, позволяющее стать невидимым (то есть переносящее в бессмертное и незримое: в греческих преданиях невидимость героев часто соответствует их переходу к бессмертной природе) и приносящее победу; точно также как Зигфрид в песне о Нибелунгах (VI), обладая той же символической добродетелью становится невидимым, покоряет и вступает в царственный брак с божественной женщиной Брюнхильдой. Брюнхильда подобно Сигрдриве в "Речах Сигрдривы" предстает как богиня, наделяющая "пробудивших" ее героев, словами знания и победы, заключенными в рунах.
Остатки традиции, в которых еще встречаются темы, содержащиеся в древней саге о Лесном Царе, сохраняются вплоть до конца Средневековья и даже позднее, неизменно сохраняя связь с древней идеей, утверждающей, что законная царственность способна также особым и конкретным — можно даже сказать "опытным" путем — проявлять знаки своей сверхъестественной природы. Приведем всего лишь один пример: накануне столетней войны, Венеция обратилась к Филиппу де Валуа с просьбой доказать свое законное право на престол одним из следующих способов. Первым способом была победа, которую Филипп должен был одержать над своим соперником в поединке, что заставляет вспомнить о Rex Nemorensis и мистическом свидетельстве, заключенном в победе. Относительно других способов, в одном из текстов того времени говориться: "Если Филипп де Валуа действительно является, как он то утверждает, королем Франции, пусть он докажет это встав лицом к лицу с голодными львами, ибо львы никогда не причинят вреда настоящему королю: или же пусть он совершит чудо исцеления больных, как это делали другие настоящие короли. В случае неудачи, он будет признан недостойным королевства". Сверхъестественное могущество, проявлявшееся в победе или в чудотворстве, даже в период царствования Филиппа де Валуа, который уже утратил связь с изначальными временами, тем не менее, неразрывно связано с традиционной идеей подлинного и законного царствования. И даже принимая во внимание возможное фактическое несоответствие отдельных личностей принципу и функции, сохраняется мнение, что "поклоняться царям заставляют, главным образом, их божественные добродетели и силы, свойственные им одним и никому более". Жозеф де Местр писал: "Бог делает царей в буквальном смысле. Он подготавливает царские роды, следит за их созреванием среди облака, скрывающего их происхождение. Затем они прорастают, увенчанные славой и честью; они покоряют — и это великое знамение их законности. Они возвышаются как бы сами собой, без насилия, с одной стороны, без четкого намерения, с другой. Это своего рода чудесное спокойствие, которое сложно выразить словами. Законная узурпация представляется мне наиболее уместным (хотя и несколько дерзким) выражением для определения подобного рода происхождения, которое время торопится освятить".
^ ^ ^
Глава 3. Полярный символизм. Владыка мира и справедливости
Можно связать изначальную и цельную концепцию царской функции со следующим циклом символов и мифов, которые посредством различных образных описаниях и транспозиций, ведут к одному и тому же.
В качестве отправной точки можно взять индуистское понятие чакраварти или "вселенского Владыки". Некоторым образом в этом понятии можно увидеть архетип царской функции, по отношению к которому отдельные конкретные формы царственности, если они соответствуют традиционному принципу, представляют более или менее завершенные образы или — с другой точки зрения — частные примеры. Чакраварти дословно означает Господин или Вращатель Колеса — что снова приводит нас к идее центра, которая соответствует также внутреннему состоянию, определенному образу жизни — или, лучше сказать, определенному типу существа.
Действительно, колесо, является также символом сансары, потока становления (kukloV the genesewV "круг поколений" или же kukloV anagkhV, rota fati (колесо рока — прим. перев.), "колесо необходимости" у эллинов), а его неподвижный центр, таким образом, выражает внутреннюю духовную устойчивость того, кто не принадлежит этому потоку и как таковой способен, согласно более высокому принципу, обуздывать и подчинять себе энергии и виды деятельности, связанные с низшей природой. В этом случае чакраварти предстает в образе дхармараджа, как "Владыка Закона" или "Колеса Закона". У Кун-цзы (он же Конфуций — прим. перев.) читаем по этому поводу: "Тот, кто господствует посредством Добродетели [небесной] подобен полярной звезде. Она пребывает недвижимой на своем месте, и все звезды вращаются вокруг нее". Отсюда берет свой смысл и понятие "революции", как упорядоченного движения вокруг "неподвижного движителя", понятие, которое в современном мире стало синонимом подрывной деятельности.
С этой точки зрения царственность, таким образом, обретает значение "полюса", которое возвращает нас к общему традиционному символизму. К примеру, кроме Мидгарда — центральной божественной земли нордической традиции — можно вспомнить указание Платона: Зевс держит совет с богами для решения судьбы Атлантиды в "своей царственной обители, расположенной в центре мира, откуда можно увидеть одновременно все вещи, участвующие в становлении". Вышеприведенное понятие чакраварти, кроме того, связано с циклом загадочных преданий, описывающих реальное существование "центра мира", имеющего на земле указанную высшую функцию. Изначально отдельные основополагающие символы царского сана были тесно связаны с данным порядком идей. В первую очередь, скипетр, который, согласно одному из наиболее важных своих аспектов, по аналогии связывался с "мировой осью". Затем, трон, "возвышенное" место, неподвижное сидение на котором к уже указанному значению устойчивости, связанной с "полюсом" и "неподвижным" центром, добавляет и другие внутренние, или даже метафизические смыслы. Учитывая изначально известное соответствие между природой царственного человека и той, которая пробуждается за счет инициации, в классических Таинствах часто встречается обряд неподвижного сидения на троне, причем этому обряду придается такое огромное значение, что иногда он может соответствовать самой инициации: понятие teqrouisenoV (воцарившийся на троне) нередко служит синонимом teletesmenoV, т.е. посвященного. Действительно, в некоторых случая в последовательности различных ступеней обсуждаемой здесь инициации qronismoV, воцарение на престол, предшествовало достижению единства с богом.
Тот же символизм воплощен в пирамидальном ассиро-вавилонском зиккурате с плоской крышей, в схеме города иранских верховных правителей (как в Экбатане) и идеальном образе царского дворца чакраварти: так в архитектуре отражается порядок мира, с его иерархиями и подчиненностью неизменному центру. Пространственному положению этого центра в зданиях соответствует то место, где находится трон властителя. И наоборот, как и в Элладе, в Индии формы инициации, в которых используют обряд так называемых мандал, драматизируют прогрессивный переход посвящаемого из профанического и демонического пространства в сакральное, вплоть до достижения центра; а главный ритуал, носящий имя mukatabisheka, состоит в возложении короны или тиары — тот, кто достигает "центра" мандалы коронуется как царь, поскольку он возвышается над игрой сил низшей природы. Кроме того, интересно отметить, что зиккурат, сакральное здание, возвышавшееся над городом-государством и являющееся его центром, в Вавилонии называли "краеугольным камнем" а в Ларсе "кольцом между небом и землей"; темы "камня" и "моста" — уже известная нам дальневосточная формула "третьей власти между Небом и Землей".
Невозможно пренебречь значением этих следов и связей. В частности "устойчивость" имеет тот же двойной аспект. Индоарийская формула посвящения верховных правителей ставит основной акцент на словах: "Будь твердым и непоколебимым... Не уступай. Будь непоколебимым как гора. Будь устойчивым как само небо и твердо удерживай власть в кулаке. Неподвижно небо и неподвижна земля, и прочны также эти горы. Прочен весь мир живущих и также прочен этот царь людей". В египетских формулах царственности устойчивость является важнейшим атрибутом, который дополняет "жизненную силу" властелина. И подобно атрибуту "жизненной силы", о связи которого с тайным огнем речь шла чуть ранее, "устойчивость" также соотносится с небом: знак ded выражает устойчивость "солнечных богов, покоящихся на небесных столбах или лучах". Все это относится к инициатическому порядку, поскольку речь шла вовсе не об абстрактных идеях: согласно египетской концепции "устойчивость", подобно "силе" и "жизни", также является внутренним состоянием и равным образом энергией, "добродетелью", которая как настоящий флюид перетекает от одного царя к другому, поддерживая их сверхъестественным образом.
Кроме того, с эзотерически понимаемым условием "устойчивости" связан "олимпийский" атрибут, а также атрибут "мира". Цари, "черпающие свою древнюю власть от высшего бога и получившие победу из его рук", являются "маяками мира в бурю". После "славы", центральности ("полярности") и устойчивости, мир является одним из главных атрибутов царственности, который сохранялся до сравнительно недавних времен: Данте говорил об императоре миротворце, сан, который носил еще Карл Великий. Естественно, речь идет здесь не о профаническом, внешнем "мире" в политическом понимании — мире, который в лучшем случае является лишь отблеском истинного мира — но о внутреннем и положительном мире, не лишенном связи с "победоносным" элементом, о котором было сказано выше, который выражает не столько прекращение деятельности, сколько ее совершенствование, то есть чистую цельную деятельность, сосредоточенную в самой себе. Речь идет о том мире, который реально свидетельствует о сверхъестественном.
Согласно Кун-цзы, человек, предназначенный к господству, в отличие от обычного человека, обладает "принципом устойчивости и покоя, а не возбуждения", "он несет в себе вечность, а не мимолетные движения радости". Отсюда исходит то спокойное величие, которое выражает неодолимое превосходство, которое покоряет и принуждает к сдаче, не вступая в сражение, мгновенно пробуждая чувство трансцендентной силы, в совершенстве владеющей собой, но готовой разразиться в любой момент, являя собой вызывающий благоговение и внушающий трепет смысл действенной божественной воли (numen). Священный римский мир (pax romana), связанный именно с трансцендентным смыслом imperium, можно считать одним из выражений подобных значений на уровне универсальной исторической реализации; если этос превосходства по отношению к миру, покоряющего спокойствия, безмятежности и одновременно готовности к абсолютному повелеванию остается отличительной чертой аристократического мира, то даже ставшую светской знать следует считать отзвуком этого изначально как царского, так и духовного и трансцендентного элемента.
Чакраварти, вселенский верховный владыка, является не только "господином мира", но и господином "закона" (или порядка, rta) и "справедливости" — дхармараджа. "Мир" и "Справедливость" являются двумя основными атрибутами царственности, которые сохранялись в западной цивилизации вплоть до времен Гогенштауфенов и Данте, пусть даже в том значении, при котором политический аспект ощутимо затмевает высший аспект, который предполагают эти понятия. Кроме того, указанные атрибуты можно найти и у загадочной фигуры Мельхиседека, царя Салема, который на самом деле представляет собой лишь одно из множества образных описаний функции "вселенского владыки": Генон указал на то, что mekki-tsedeq по-еврейски означает как раз "царь справедливости", тогда как Салем, правителем которого он был, является не городом, но — как это следует уже из толкования Павла — означает ничто иное, как "мир". Традиция утверждает превосходство царской жертвы Мельхиседека перед Авраамом — и уже здесь следует отметить крайне значительный факт, что именно Мельхиседек в загадочной средневековой аллегории о "трех кольцах" выступает в качестве провозвестника того, что ни христианство, ни ислам более не знают, что является подлинной религиозностью; между тем как "царственная религия Мельхиседека" нередко отстаивалась гибеллинской идеологией в споре с Церковью.
На подобном уровне, "царь справедливости" соответствует уже использованному выражению дхармараджа "вселенского царя", из чего, кстати, следует, что понятие "справедливости" настолько же выходит за рамки профанического понимания, как и "мир". Действительно, дхарма на санскрите означает также "собственная природа", закон, свойственный данному существу: что, в действительности прямо соответствует тому древнему законодательству, которое иерархически упорядочивает "по справедливости и истине" всякую функцию и форму жизни согласно природе, присущей каждому отдельному существу — свадхарма — в системе, устремленной к высшему миру. Наконец, подобное понимание "справедливости" свойственно платонической концепции государства, которая является чем-то большим, нежели "утопической", абстрактной моделью, и во многих аспектах может считаться отзвуком традиционного устройства более древних времен. У Платона, идея справедливости — qikaiosunh — воплощением которой является государство, находится в тесной связи с oikeiopragia или каждому свое — с принципом, согласно которому каждый должен исполнять функцию, соответствующую собственной природе. Таким образом "царь справедливости" также является первоначальным законодателем, учредителем каст, устроителем учреждений и обрядов — всей этико-сакральной совокупности, которая в арийской Индией обозначалась понятием Дхарманга и которая в других традициях соответствует местной обрядовой системе, с соответствующими нормами индивидуальной и коллективной жизни.
Это предполагает, что царская функция обладает высшей силой познания. "Способность в совершенстве и до глубины понимать изначальные законы всего живого" в дальневосточном понимании, кроме прочего, лежит в основе авторитета и права на власть. Упомянутая ранее маздеистская царская "слава", как hvorra-i-kayani является также добродетелью сверхъестественного интеллекта. И если существуют мудрецы — oi sofoi — которые согласно Платону, должны стоять на вершине иерархии настоящего государства, то здесь указанная традиционная идея обретает более определенную форму. Действительно, под знанием или "философией" здесь понимается наука о "том, что есть", а не та, которая занимается изучением иллюзорных чувственных форм; под знающим подразумевается тот, кто обладая такой наукой, непосредственным знанием того, что обладает высшим характером реальности и одновременно имеет нормативный характер, может эффективно сформулировать законы, соответствующие справедливости, из чего можно сделать заключение, что "пока в государстве правят не мудрецы, а те, кого мы называем царями, не обладают подлинным знанием и для достижения какой-либо цели не совмещают политическую власть и знание, сильные натуры, которые воплощают по отдельности то одно, то другое, понуждаемые необходимостью — до тех пор, не найдется средства, чтобы исцелить те болезни, которые поражают государства и все человечество в целом".
^ ^ ^