Диалектные и социальные различия в городском обществе

(Новое в лингвистике. Вып. VII. Социолингвистика. - М., 1975. - С. 363-381)

Когда короли станут философами, а философы - королями, когда средний американец станет спокойнее относиться к своему соседу и предоставит каждому заниматься тем делом, к которому он имеет склонность и интерес, вот тогда - поскольку классовые различия потеряют свое значение - едва ли будет необходимость говорить о социальных диалектах. Но пока это время не наступило, пока общественное положение человека оценивается в зависимости от того, насколько его английский язык соответствует принятым в господствующей культуре стандартам правильной речи, сохранится необходимость выяснения роли языковых показателей социальных различий в любом данном сообществе. Каждый из своего собственного опыта знает, что такие показатели существуют, хотя в отдельных случаях он может неправильно расценивать действительное значение той или иной черты. Вот один из примеров такой ошибки, которую может совершить каждый. Почти до тридцати лет я не мог себе представить, что по-настоящему образованный и культурный человек может не различать такие пары слов, как horse "лошадь" и hoarse "хриплый", dew "роса" и do "делать", или такие слова, как merry "веселый", marry "жениться" и Mary "Мэри" [1].

Как бы в компенсацию за такую ограниченность я интуитивно понял, что в моих родных местах (Гринвилл, штат Южная Каролина) характер произношения гласных является ярким показателем общественного положения. Этот опыт подготовил меня к тому, с чем я столкнулся, занимаясь преподаванием в самых разных местностях: Чарлстоне (штат Южная Каролина); Лафайетте (штат Луизиана), Кливленде и Чикаго, где легко можно наблюдать сложные ситуации в области социальных диалектов [2].

Интуитивные и неофициальные наблюдения этих ситуаций были подкреплены почти тремя тысячами часов полевых интервью для проекта Лингвистического атласа, а также интенсивными изысканиями, предпринятыми молодыми исследователями. Некоторые из них - и я заявляю это с гордостью - являются моими учениками. Настоящая статья является синтезом некоторых данных, собранных во время этих исследований. Если отдельным замечанием мы наступим кому-нибудь на любимую мозоль, например попечителю какой-нибудь столичной школы, то пусть он винит не факты, а общество, в котором эти факты собраны.

Диалект в понимании американских исследователей есть лишь обычный вариант языка, отличающийся от других подобных ему вариантов рядом черт - фонетического: [drin] - [dren] drain "осушать", грамматического: I dove - I dived "я нырнул", или лексического характера: doughnut - fried cake "пончик". Диалекты возникают при наличии географических или социальных барьеров в системе общения: чем выше барьер, тем резче проявляются диалектные различия Мы чаще всего думаем, что диалект - это манера говорить, свойственная людям из других местностей, и склонны считать, что мы сами говорим на "нормальном английском" или французском, русском, бирманском, оджибва и т. д.

Для большинства из нас наиболее очевидными диалектами являются территориальные варианты: восточноновоанглийского типа (покойного президента Кеннеди), юго-западного (президента Джонсона) или чарлстонского типа, которым пользуются все в центральной части Южной Каролины, когда хотят подразнить кого-нибудь, например: [wil hav эlеэt deэt ateэt and goэ эut tэnэit эt thэ boэt эnd roid boi thэ batri эnd throэ brikbats at thэ batlships] "We'll have a late date at eight and go out tonight on the boat, and ride by the Battery and throw brickbats at the battleships". ["Мы встретимся попозднее, в восемь часов, и поедем сегодня вечером на лодке, и проедем вдоль Батарей, и будем бросать кирпичами в военные корабли".] Другие местные варианты могут быть менее очевидны, чем вышеприведенные, но обычно нам легко удается отличить чужака от уроженца нашего родного города.

Однако кроме территориальных диалектов имеются еще и социальные. Социальный диалект, как я его определяю,- это принятый в данном сообществе субвариант речи, который благодаря действию определенных общественных сил является характерным для определенных этнических, религиозных и экономических групп или групп индивидуумов с определенным уровнем и типом образования. Вообще, чем большее предпочтение отдается какому-либо из субвариантов в данном сообществе, тем большее различие обнаруживается между ним и его менее удачливыми соперниками. Нет ни одного сообщества, где бы не было социальных диалектов, но в целом можно сказать, что, чем меньше местных классовых барьеров, тем труднее найти подлинно классовые различия, в том числе и в речи. Поскольку немыслимо привести в деталях все возможные ситуации в области социальных диалектов, я ограничусь здесь лишь двумя примерами - Гринвиллом и Чикаго. Оба они представляют традиционный способ роста городов в результате притока извне, хотя в каждом из этих случаев масштабы и детали процесса различны. Что касается Гринвилла, то здесь я опираюсь на свои стихийные наблюдения в детские и юношеские годы (наблюдения, по-видимому, объективные, поскольку ребенком я не ощущал себя включенным в какое-либо местное сословие, группировку или религиозную секту); затем последовали полевые исследования для Атласа. Что касается Чикаго, то я опираюсь на сознательные наблюдения, особенно на диссертацию Ли Педерсона [3].

Гринвилл: Микромир

Гринвилл, как и большая часть Верхнего Юга, первоначально был заселен ольстерскими шотландцами и пенсильванскими немцами, которые пришли на юг по Шенандогской долине и восточным склонам Голубого хребта. Наиболее предприимчивые из них во главе с Дэниэлом Буном и его товарищами направились на северо-запад, чтобы колонизировать долину Огайо. Другие, яростные индивидуалисты, проникли в Аппалачи, где изготовляли лучшее в мире виски (незаконно, конечно) до тех пор, пока самогоноварение не приняло промышленный характер. Большинство, однако, осело в Пидмонте с целью заняться фермерством. Город Гринвилл, расположенный в географическом центре округа, вырос на месте деревни, которая образовалась вокруг мукомольни, основанной одним местным торговцем во время американской революции. С образованием округов в 90-х годах XVIII столетия Гриивилл превратился в центр округа. Немногочисленная профессиональная элита, частью из Чарлстона, частью из другого культурного центра - Восточной Виргинии, основала здесь юридические конторы, банки и прочие учреждения. В начале прошлого столетия Гринвилл стал летним курортом для владельцев рисовых плантаций и их семей на период малярии (примерно с 1-го мая по 1-е ноября). Некоторые из них обосновались на постоянное жительство и пополнили ряды местной знати. Другие жители Чарлстонского округа, в том числе представители менее "знатных" семей, бежали в Гринвилл во время Гражданской войны. Многие из нынешних лидеров местной негритянской общины являются потомками домашней прислуги этих чарлстонских семейств.

С распространением хлопководства вслед за изобретением Эли Уитнеем хлопкоочистительной машины плантационная система и сопутствующее ей негритянское рабство распространились на южную часть округа, а негритянское население к 1860 г. возросло примерно до одной трети всего населения. Однако плантации никогда не играли главной роли в хозяйственной жизни округа. Отметим, в частности, что гористая северная часть страны не подходила для плантационного хозяйства и белое население этих районов было чрезвычайно возмущено конкуренцией, создаваемой применением рабского труда негров. До, во время и после Гражданской войны округ являлся оплотом унионистских настроений. Вопреки официально распространяемому мифу процент дезертиров из армии конфедератов был велик, и раздавалось многоголосое эхо недовольства по поводу "Проигранного Дела", которое называли "войной богатых и дракой бедных". Гринвиллец Бенджамин Перри был губернатором Южной Каролины в течение короткого периода замирения, до того как Конгресс создал правительство Реконструкции. После освобождения большинство рабов стали арендаторами, и многие негры продолжают оставаться в этом положении и сегодня, несмотря на тенденцию к переселению из сельской местности в города, а оттуда - на Север.

В период индустриализации в конце прошлого столетия округ в целом и Гринвилл в особенности превратились в один из центров текстильной промышленности Юга. При найме на предприятиях сохранялась традиционная для промышленности Юга система сегрегации, установленная Уильямом Греггом в Гранитвилле (Южная Каролина) в тридцатых годах прошлого столетия. Грегг смотрел на текстильную промышленность как на спасение для неимущих белых фермеров, согнанных с их земель в результате распространения системы плантаций, и как на убежище от нечестной конкуренции плантаторов, применяющих рабский труд. И сейчас продолжает действовать система набора на вновь организуемые предприятия разорившихся или неудачливых фермеров из горных и других непроизводительных районов, хотя к настоящему времени занятость в текстильной промышленности стала традиционной вот уже для четвертого поколения, представители которого могут переходить с предприятия на предприятие в радиусе сотни миль, но которые остаются прикованными к текстильной промышленности, где в основном используется неквалифицированный и низкооплачиваемый труд и которая подвержена длительным депрессиям и безработице, а также конкуренции со стороны новых предприятий Крайнего Юга. Помимо вспомогательных работ, негры или мало или совсем не используются на текстильных предприятиях Юга, а постоянная угроза привлечения труда негров ловко используется фабричной администрацией, когда профсоюзы начинают организованные выступления [4]. Как результат, рабочие текстильных предприятий вокруг Гринвилла, как и в других районах Юга, остаются в большинстве за пределами профсоюза. До недавнего времени большинство рабочих-текстильщиков жили в фабричных поселках, пользуясь почти на кабальных условиях долгосрочным кредитом в фабричных лавках. Эти поселки, как и сами фабрики, воздвигались вне черты города с целью избежать городских налогов. Однако со времени второй мировой войны фабричные поселки начали исчезать, так как фабрики стали продавать фабричные дома ремесленникам, рабочим-станочникам и др.

Фабричные школы вначале были довольно бедны, поскольку существовавшая система районных школ до 20-х годов нынешнего столетия получала мало помощи от государства [5]. Около 1920 года, когда население фабричной зоны достигло примерно двадцати тысяч, то есть почти сравнялось с населением самого города, администрация различных предприятий объединила усилия для создания единого и изолированного школьного района, предназначенного преимущественно для детей фабричных рабочих. Эта система не зависела от школьной системы самого города, которая обеспечивала квалифицированное традиционное образование для местного белого населения и особое, более примитивное - для негров. Экономические и социальные барьеры, выросшие между фабричным районом и городом, были настолько высоки, что люди совершенно серьезно говорили о том, что Гринвилл - это сообщество трех рас: белой, негритянской и текстильно-фабричной. Недоверие между фабричными рабочими и горожанами было таким же, как между каждой из этих групп и неграми, и это недоверие постоянно использовали демагоги низкого пошиба. Среди негров, разумеется, также имелись конкурирующие группы, но о них местные белые ничего не знали.

Речь негров, как и речь образованных белых горожан, утратила ретрофлексное поствокальное /-r/; в речи белых из сельской местности, текстильных рабочих, жителей горных районов ретрофлексный характер [r] обычно сохраняется. Для речи образованных людей, как правило, характерным было [rait], но [rad]; для речи необразованных людей типично [rat]. Таким образом, nice white rice "чудный белый рис" стал показателем социальной принадлежности. Для речи негров, жителей горных районов и необразованных сельских жителей более типично было произношение [nas hwat ras], в то время как немногие белые с чарлстонскими или восточновиргинскими связями (или претензиями) произносили [nais hwait rais]. Очень немногие из говорящих с чарлстонским или виргинским акцентом (главным образом женщины) подчеркивали так называемое "широкое а" в таких словах, как half "половина", past "прошлый" и dance "танец". Это произношение не пользовалось престижем и часто служило мишенью грубых шуток. Чарлстонская интонация и характер гласных, еще терпимые у пожилых и уважаемых сограждан, жестоко высмеивались у молодых. Простонародные глагольные формы были общими для всех уровней речи во всех стилях, за исключением сугубо официальных ситуаций среди наиболее образованной части населения. На образованного человека, который избегал в обычной речи с себе равными употреблять ain't (=aren't), смотрели с подозрением, как на человека, пытающегося скрыть свое темное прошлое. Местные и областные лексические единицы в повседневной речи были в порядке вещей; ребенок мог читать о Бурундучихе (chipmunk) - няне Джейн из рассказов дяди Уиггли, не отождествляя ее с бурундучихой (ground squirrel), живущей в городском парке.

Чикаго: Макромир

Кажется, что от этого микромира до макромира Чикаго - дистанция огромного размера. Однако и в Чикаго мы можем проследить влияние исторических предпосылок на источники местного типа речи и взаимозависимости между этим типом и общественным укладом.

Северный Иллинойс, так же как северная Индиана, южный Мичиган и юго-восточный Висконсин, первоначально заселялся из горного северного диалектального района, с запада Новой Англии, через север штата Нью-Йорк. Во многих небольших городах в окрестностях Чикаго в семьях старых поселенцев обнаруживаются языковые черты Новой Англии, такие, например, как центрирующие дифтонги [au] и [эi] в словах down "вниз" и ride "ехать верхом" или [u] в словах spoon "ложка" и soon "скоро". Но в Чикаго с самого начала сложилась более многоязычная ситуация. Город был основан в то время, когда благодаря каналу Эри центр американского континента сделался легко доступным для политических беженцев и экономических переселенцев из Западной Европы. С приходом ирландцев появилась надежная рабочая сила для строительства железных дорог и сложилась традиция постоянного интереса к актуальным политическим проблемам; немцы внесли свой вклад в пивоварение, просвещение, искусство, музыку и финансы. Почти тотчас же Чикаго превратился в магнит для молодежи из южных сельскохозяйственных районов Иллинойса и Индианы, то есть для жителей средних районов, речь которых восходит к типу, характерному для западной Пенсильвании. К концу XIX столетия население Чикаго выросло за счет массовой крестьянской иммиграции из Южной и Восточной Европы. Это были крепкие спины и, по-видимому, слабые головы, опираясь на которые можно было создать мощную сталелитейную промышленность в Чикаго. Когда эта иммиграция прекратилась во время первой мировой войны, новые источники рабочей силы стали искать среди негров Юга. Приток негров увеличивался до тех пор, пока Чикаго не превратился, пожалуй, в самый крупный негритянский город в мире. Позже к неграм присоединились латиноамериканцы (мексиканцы, кубинцы, пуэрториканцы) и, наконец, белые крестьяне из Южных Аппалачей. Частично благодаря давлению со стороны увеличивающегося цветного населения, частично благодаря легкому кредиту и возможности скорого продвижения по службе белое население Чикаго, как и других городов, выплеснулось за пределы города, и многие пригороды, по крайней мере неофициально, образуют целостные в социально-экономическом (а иногда и в этническом или религиозном отношении) группы [6].

В Чикаго, как и в большинстве крупных городов, развитие социальных диалектов явилось побочным продуктом процесса, который можно назвать "дифференциальной аккультурацией", то есть разницей в способах и скорости, с которой представители отдельных социальных групп развивают в себе способность жить рядом друг с другом как индивидуумы, лишенные специфических черт, характеризующих ту или иную группу. Развитию этой тенденции способствует традиционный американский принцип личного достоинства и веры в то, что каждому человеку надо позволить самому творить свою судьбу, насколько это позволяют ему его способности и везение. Напротив, этому препятствует стремление людей сбиваться в стадо в соответствии со своим происхождением и общими связями - будь то филиппинцы, ортодоксальные евреи, ирландцы, страстные поклонники джаза ("хипстеры") или преподаватели колледжа - тенденция, с одной стороны, поддерживаемая теми, кто хочет удержать это стадо от распада, а с другой стороны, стремлением группы не допустить к себе подозрительного чужака. В самом начале прошлого века пенсильванцы и выходцы из южных штатов благодаря происходившей в их краях на протяжении жизни нескольких поколений американизации довольно быстро смешались с отнюдь не наиболее здоровыми и наиболее полно осознающими свою генеалогию северянами. Наиболее трудной аккультурация была для кланово обособленных ирландцев, немцев и скандинавов [7]. Ирландцы были обычно католиками, скандинавы говорили на иностранном языке, многие немцы страдали и тем и другим, и все три группы, лишь недавно порвав со своей родной культурой, продолжали сохранять многие свои обычаи. Тем не менее, будучи выходцами из северо-западной Европы, все эти три группы имели достаточно общего с "американцами-старожилами", что облегчало им своего рода симбиотическую ассимиляцию, хотя всем этим группам ранних иммигрантов пришлось нелегко во время истерических приступов ксенофобии 1917-1919 и последующих годов [8]. В целом им удалось стать членами общины, в то же время сохраняя свои культурные организации, газеты и даже школы с обучением на родном языке.

Позднее прибывшие иммигранты из Южной и Восточной Бвропы страдали двумя недостатками: они говорили на иностранном языке и были католиками. Кроме того, в большинстве своем это были неграмотные крестьяне, которые, в отличие от немцев и скандинавов, были не слишком тесно связаны с культурной традицией своей родины [9]. Все эти группы оказались в центре сложного параллелограмма сил. Пытаясь помочь их акклиматизации и воспрепятствовать распаду традиционного религиозного единства, католические власти способствовали созданию "этнических приходов", предназначенных для отдельных национальных или языковых групп. Независимо от того, послужил или нет этот институт выполнению своей непосредственной задачи, побочным продуктом его деятельности было дальнейшее отождествление иностранцев с католиками, отделение новых групп от американских протестантов, от "местных католиков" (главных образом ирландского и немецкого происхождения) и этих групп друг от друга, а также укрепление роли этнических блоков в сфере местной политики [10]. Блоки продолжают существовать. Однако общей тенденцией, характерной для чикагцев (как и для кливлендцев) - выходцев из Южной и Восточной Европы, является стремление уже в первом рожденном в Америке поколении порвать с языком и культурой своих предков. Примечательное исключение составляют евреи с их приверженностыо к синагоге, к той субкультуре, центром которой она является, и к семье, как одной из основ религиозной и культурной жизни. Однако представитель любой из этих новых иммигрантских групп может отказаться - в той степени, в какой он этого пожелает, - от специфических черт своей этнической группы и быть относительно незаметным на фоне других этнических групп, ранее поселившихся в данном поселке, квартале или многоквартирном доме.

В противоположность этим двум группам иммигрантов из Бвропы американские негры Чикаго являются коренными носителями американского английского, живущими в Северной Америке в среднем по крайней мере пять поколений (ср. Макдэвид 1951). Они мало что сохранили от своей потомственной африканской культуры, хотя, несомненно, больше, чем обычно склонны признавать белые американцы. Первые негритянские жители Чикаго могли селиться индивидуально, независимо от того, были ли они свободными людьми, вольноотпущенниками или беглыми рабами - до Гражданской войны или свободными переселенцами - после нее. Кроме того, многие из самых первых негритянских иммигрантов были искусными ремесленниками, которые надеялись найти свое место в растущей экономике и, получив некоторое образование, сгладить шероховатости своего диалекта. Однако, даже будучи независимым поселенцем, негр гораздо больше выделялся среди окружающих, чем любой из ранее переселившихся белых, а многие негры были травмированы рабством и массовой дискриминацией. С массовым переселением негров начали действовать другие силы. Начиная с 1915 года среди приезжих в основном преобладали негры-крестьяне, до некоторой степени уже знакомые с городской жизнью, но почти никогда активно не участвующие в господствующей культуре. Их собственные американские культурные традиции, начиная с гастрономических и кончая религиозными, часто резко отличались от традиций среднего класса Чикаго. Их речь (хотя это тоже американский английский) также резко отличалась от речи их новых соседей. Даже у образованного миссисипца система гласных разительно отличается от системы, типичной для Чикаго. Необразованному негру с Миссисипи приходилось довольствоваться скудным багажом знаний, который могло дать обучение в условиях южной традиции обособленных и неравноправных школ, где на его долю выпадала худшая часть. Его грамматика отличалась от грамматики культурного человека его района гораздо больше, чем грамматика любого северного нестандартного диалекта отличается от местного стандарта белых. Кроме того, легкое обнаружение негра-иммигранта вызывало открытое или молчаливое давление, усиливающее тенденцию жить рядом с себе подобными, - обстоятельство, которое способствовало усилению языковых и культурных особенностей, чуждых господствующему типу местного диалекта. Наконец, вытеснение неквалифицированного труда в результате автоматизации затронуло негров - в целом менее образованную и менее квалифицированную категорию - в большей степени, чем другие группы населения.

Политическим боссам Чикаго и других североамериканских городов стал являться грозный призрак постоянно безработного негритянского пролетариата, лишенного возможности получить равное с белыми образование и соответственно работу при постоянно углубляющемся разрыве и в области владения языком.

Что касается латиноамериканцев, то следует сказать, что к проблеме внешних признаков, которая часто возникает и у них, как у негров, прибавляются еще и языковые препятствия. Если говорить о вытесненных южных жителях гор, то часто можно видеть, что они в меньшей степени подвержены воздействию городской культуры, чем негры или латиноамериканцы. Однако их внешний облик облегчает для их детей пересадку на городскую почву, если они просто в состоянии выжить.

Так какое же влияние оказывает этот тигель, где плавится столько языков, на речевую физиономию собственно Чикаго? И каково его практическое значение - коль скоро я имею честь преподавать английский язык и заниматься проблематикой социальных диалектов - для школы?

Прежде всего, в результате перемешивания в течение жизни четырех поколений переселенцев с севера внутренней части страны, из средней полосы и ирландцев, а также постепенной ассимиляции потомков иммигрантов из континентальной Европы речь собственно города стала отличной от речи прилегавших районов. Жители пригородов называют Чикаго /Shikago/, мясника - /hagz/ и страдают от весенней /fag/ ("слабость, усталость"); для большинства горожан название города - /Sikogo/, прежнее /hog/ "мясник" заменено более мягким сэндберговским /fog/. Для чикагцев слова prairie "прерия", gangway "проход" и clout "затрещина" имеют совсем иные коннотации, чем во внутренних районах страны [11]. Почти что ничего не сохранилось в Чикаго от таких специфически северных форм, как [эi] и [эu] в словах типа high "высокий" и how "как", [u] в spoon "ложка" и soon "скоро", или /eje/ - разговорная форма выражения согласия. Уже второе поколение ирландцев, вольно или невольно, в основном утратило свой провинциальный акцент; произношение вроде /ohere/ в o'Hare Field (название аэропорта в Чикаго) имеет скорее социальные, нежели этнические причины [12].

У представителей старшего поколения иммигрантов из других стран обнаруживаются спорадические черты их старого языка, такие, как отсутствие различия некоторых согласных (/t/ и /th/, /d/ и /th/), которое является нормой для стандартного английского. Среди образованной части более молодого поколения выделяются еврейские информанты, и не только своей традиционной американо-еврейской лексикой, начиная с bar mitzvah и blintz и кончая tsorris и yentz, но и детализацией и аффрикатизацией согласных /t, d, n, s, z, r, l/. Первые из вышеупомянутых черт получили распространение в других группах населения, последняя - нет. Так называемый скандинавский акцент английского языка встречается редко, даже среди информантов скандинавского происхождения; он не был подхвачен другими группами, как это имеет место в Миннеаполисе.

Негры, родившиеся в Чикаго до 1900 года, меньше отличаются от своих белых современников, чем эти последние различаются между собой, что свидетельствует о подлинно совместных формах их жизни в прошлом. Однако у негров-чикагцев моложе пятидесяти лет наблюдается ряд особенностей южного и центральноюжного произношения, в частности постоянное произношение /sikago/ на чужеземный манер, частое использование /griz/ "засаливать" и /grizi/ "сальный" в качестве глагола и прилагательного [13], частая утрата поствокального /r/ в словах barn "сарай", beard "борода" и т. п., противопоставление horse "лошадь" и hoarse "хриплый" и сравнительно большая долгота ударяемых гласных. Такие экстралингвистические особенности речи, как больший перепад между самой высокой и самой низкой высотой тона или между самым сильным и самым слабым ударением, чем это имеет место на севере внутренней части страны, или заискивающая дрожь в голосе при разговоре с предположительно власть имущими, также сохраняются и опознаются белыми уроженцами Чикаго как характерные черты негритянской речи. В области грамматики негр - уроженец Чикаго, который, как правило, вырастает в условиях нищеты и ограниченных культурных возможностей, как в письменной, так и в устной речи пользуется формами, которые с легкостью позволяют судить о его статусе, характеризуя его с невыгодной стороны.

В основном это относится к формам общераспространенных глаголов; ср. отсутствие показателя третьего лица ед. числа настоящего времени -s в he do (вместо does), it make (вместо makes), старомодные претериты и причастия вроде holp (вместо helped), появление показателя -s в неожиданных местах: we says (вместо say), they does (вместо do) или во множественном числе существительных: two postes /-эz/ (вместо two posts). Многие из этих фонетических и грамматических черт, особенно продление ударяемых гласных, мы находим и у недавних переселенцев из Аппалачей, у которых имеются свои паралингвистические феномены, например сильная назализация, и многие грамматические особенности, например предложение, начинающееся с used to: Used to, everybody in these-here hills made their own liquor "Бывало, все здесь на холмах изготовляли свое спиртное (варили самогон)". Но поскольку недавно прибывшие из Аппалачей белые относительно немногочисленны, поскольку жизнь их не так строго обособлена, как у негров, и поскольку они не так легко распознаются по своему физическому типу, специфические особенности их речи не очень-то закрепляются среди новых поколений и вряд ли когда-нибудь закрепятся.