Глава VII Среда, 15 апреля, вечер

Майя была в таком состоянии, что я вышел вместе с ней и на лестнице придержал ее за локоть.

– Не огорчайтесь, Майя. Давайте пойдем чего-нибудь выпьем, я провожу вас.

– Я живу на каналах Навильи, там полно баров. Есть один, где отлично готовят «Беллини». Можно туда зайти.

Мы шли по набережной, я впервые за всю жизнь в Милане видел эти каналы. Я о них слышал, но почему-то считал, что это дело какое-то древнего прошлого, а в наше время каналы все засыпаны. Ничего подобного! Там, оказывается, примерно то же, что в Амстердаме. Майя рассказывала с какой-то даже гордостью, что Милан был действительно похож на Амстердам, еще совсем недавно, сплошные кольца каналов, и на периферии, и в самом центре. Как же это было, наверное, красиво. Стендаль очень хвалил. Но потом каналы закопали. Якобы по гигиеническим причинам. Они остались только в этой части. Вода, конечно, гнилая… А в прежние времена тут полоскали белье прачки. В закоулках тут еще до сих пор есть старинные дома. Много и домов с галереями, di ringhiera.

Эти дома, честно сказать, тоже для меня были чистой абстракцией. Когда я занимался энциклопедиями, видел какие-то фотографии пятидесятых годов, сам их заверстывал, для статьи о постановке пьесы «Наш Милан» Бертолацци в «Пикколо Театро». Но, признаюсь, мне думалось, что и «рингьеры» – это что-то из девятнадцатого века.

Майя смеялась:

– Что вы! В Милане полно до сих пор таких балюстрадных домов. Но теперь уж не для бедных людей. Пойдемте, вот они.

Мы оказались в прелестном двойном дворе.

– Пожалуйста, на первых этажах бутики и антиквары. По сути, конечно, старьевщики. Но называют себя антикварами и заламывают цены. Видите, художественные мастерские, магазины. Сюда теперь толпами валят туристы. А верхние этажи до сих пор такие, какими они были в прежние времена.

Действительно, вдоль всех этажей, начиная со второго, тянулись железные галереи. Череда дверей выходила на каждую. Я подумал – белье, конечно, вывешивают тут же на лестницах.

Майя сияла.

– Насчет белья не знаю. Мы все-таки не в Неаполе. Сегодня тут проведен большой ремонт. Раньше в конце каждой галереи находился туалет, по одному на каждый этаж, то есть на несколько семей. А ванных комнат не было. Сейчас все перестроено с комфортом, для имущих. В квартирах не только душ, у некоторых стоят и джакузи. Жилье здесь стоит будь здоров сколько. Ну, не мое, конечно. У меня повернуться негде, с сырыми стенами, и слава богу, что все-таки есть душ, хотя и совмещенный с сортиром. Однако район, конечно, милый. Придет время, проведут ремонт и у меня. И после ремонта мне придется в обязательном порядке съезжать, потому что снимать будет уже не по карману. Одна надежда, что «Завтра» скоро запустится по-серьезному и меня возьмут на постоянную ставку. Только из-за этого я хожу туда, жду и терплю дурацкие унижения.

– Не сердитесь, Майя, на них. Естественно, что на стадии обкатки они должны дать нам понять, что именно им желательно печатать, а что нежелательно. У Симеи, ясно, есть обязательства перед газетой и перед собственником. Когда вы устраивали вот-так-сюрпризы в ежемесячных журналах, вы там печатали все, что удавалось нарыть. Но тут, согласитесь, издание другого типа. Это не скандальная пресса.

– Поэтому я и надеялась, что с вот-так-сюрпризами покончено. Мечтала заняться журналистикой. Боюсь, что не выйдет, в очередной раз окажется – не судьба. Что делать, не везет. Университет не окончила, ухаживала за родителями. Болели, умерли, потом уже было поздно начинать. Живу в трущобе, никогда не стану спецкором… Не отправиться мне в журналистскую командировку на Ближний Восток… Что меня ждет? Гороскопы. Дураченье дураков. Чистое лузерство.

– Мы в самом начале. Вот подождите, запустимся, и при ваших данных и подготовке вы получите выход на новые горизонты. Ваши предложения были блестящие. Мне понравилось. Думаю, что понравилось на самом деле и начальнику.

Это уж я привирал. По-хорошему следовало бы открыть ей, что она попала в тупик, что ей и правда не отправиться в журналистскую командировку на Ближний Восток, и вообще ни в какую командировку, а лучше всего бы бежать от нас куда глаза… Но просто язык не поворачивался вот так вот взять ей все и выложить. Я, впрочем, выложил, что думал, но не о ее делах, а о моих собственных.

Захлестнутый волной откровенничанья, я и не заметил, как меня снесло с вежливого «вы» на проникновенное «ты».

– Ну вот посмотри на меня. Я тоже, в конце концов, диплом не защитил. Всю жизнь пробегал по работенкам. В эту газету меня взяли в пятьдесят лет. И все-таки знаешь, с каких пор я уверился, что превращаюсь в лузера? С тех пор как сказал себе в первый раз: превращаюсь в лузера. Если бы я это так четко не сформулировал, как знать, может, и не уверил бы себя в том.

– Неужели пятьдесят? По вам не скажешь. То есть по тебе не скажешь.

– Ты бы мне дала, то есть, только сорок девять?

– Ничего подобного. Ты замечательно выглядишь и, читая нам нотации, не теряешь чувства юмора. Возраст в сочетании…

– Возраст в сочетании с нотациями – хуже не придумаешь.

– Возраст в сочетании с чувством юмора спасает положение. Прекрасно вижу, что ты сам не веришь в то, что говоришь на собраниях. Просто ты обязан играть по их правилам. В твоем цинизме… как бы это определить… есть что-то забавное.

Забавное? Это в ней было что-то забавное, хотя и смешанное с грустью. И глаза у нее были… Как бы их назвал паршивый писатель? Ну, паршивый, конечно, сказал бы: «глаза, как у олененка».

Ох уж этот олененок. Вообще-то, когда на вас смотрят снизу вверх, все похожи на оленят. Вот и вся причина. Любая женщина, если она ниже вас ростом и поднимает на вас глаза, приводит вам на память Бемби.

Мы дошли тем временем до ее любимого бара и уже давно сидели, и она прихлебывала «Беллини», а я мирно наслаждался виски. Я смотрел на эту женщину, которая не являла собой секс-продукцию по заказу. Чувствовал себя с каждой минутой моложе.

Алкоголь тому виною или что, но из меня рекой текли признания. Да и подумать, сколько лет как я никому ни в чем не признавался?

Я рассказал ей, что у меня когда-то была жена, которая меня оставила. Я рассказал ей, что я когда-то был покорен, в самом начале, тем, что на слова «я болван, прости меня» в ответ услышал «ну, я люблю тебя, хотя ты и болван». Подобные слова могут свести с ума человека, переполнить любовью. Но потом жена, вероятно, заметила, что я и вправду болван. Болванистее, нежели жена могла и хотела вынести. И тут история кончилась.

Майя смеялась:

– Ничего себе объяснение в любви, «болван»!

Потом рассказала, что хотя она и молода и болванов никогда специально не искала, но и у нее были неудачные любовные истории, вероятно, потому, что люди ее возраста, как правило, ей казались слишком незрелыми.

– Можно подумать, я сама зрелая… Но в результате, как видишь, мне уже почти тридцать лет, а я не замужем. В общем, каждый жалуется на свои обстоятельства. У кого что есть, тот на то и жалуется.

Тридцать лет? В бальзаковские времена это считалось бальзаковским возрастом. А я бы дал Майе двадцать. Только полуневидимые складочки около глаз лучились, как будто она слишком долго плакала или слишком напряженно щурилась на солнце.

– Нет повести приятнее на свете, чем встреча двух неудачников, – сказал я ей на это. И тут же перепугался ужасно.

– Дрянная фраза, – сказала Майя уязвленно.

Прошло несколько мгновений молчания, потом пришла ее очередь извиниться – за перебор фамильярности.

– Нет, что ты, что ты, я благодарен, – заверил ее я. – Никто никогда мне не говорил «дрянная фраза» таким обольстительным голосом.

Кажется, это тоже был перебор, в обратную сторону.

Слава небесам, она выкрутилась – переменила тему.

– Они тут очень хотели бы переплюнуть «Харрис-бар», – сказала она. – А сами даже бутылки толком расставить не умеют. Гляди, в ряду виски торчит джин «Гордонс», а «Сапфир» и «Танкере» поставлены вообще на другую полку.

– На какую полку? – переспросил я, вглядываясь. Не мог понять где. Везде были только другие столики.

– Да нет, – сказала Майя. – За стойкой же, посмотри.

Я повернулся. Да, она была права. Но как ей могло прийти в голову, будто я могу видеть то, что видимо только ей? Так я впервые обнаружил то, что потом мне подтвердил злоязыкий Браггадоччо. Но тогда я не обратил никакого внимания на это. Просто помотал головой и попросил счет. Повторил Майе одну-две утешительные фразы и проводил до подъезда, за которым просматривался двор, а во дворе матрасная мастерская. Неужели еще есть на свете матрасники?

Майя сказала на прощанье:

– Настроение улучшилось.

И пожала мне руку.

Рука была теплая, благодарная.

Домой я добирался пешком вдоль благословенных каналов старого Милана, который выглядел намного приемлемее, чем Милан Браггадоччо. Надо все же получше изучить этот славный город, таящий такое количество сюрпризов.