Последнее рукопожатие миллионера

Барух, и после того как выявились разные мнения СССР и США в подходе к вопросу о ядерном оружии, твердо стоял на позиции необходимости не допустить возрождения германского фашизма. Положительно высказываясь о решениях Потсдамской конференции, он выступал за их претворение в жизнь, неоднократно в беседах со мной подчеркивал одну и ту же мысль:

– С немецкой земли не должна быть вновь развязана агрессия.

Барух всегда сочувствовал наиболее радикальным планам искоренения германского фашизма. Той же точки зрения он придерживался и несколько лет спустя, когда уже не занимал официального поста.

Барух коротал свой век – ему уже было за восемьдесят – в Нью‑Йорке, проживая в особняке, выходящем фасадом на центральный парк города. Об этом особняке часто говорили:

– Вот дом мудреца Баруха.

И впоследствии мне приходилось беседовать с Барухом. Инициативу неизменно проявлял он (во время пребывания советских делегаций на сессиях Генеральной Ассамблеи ООН). Одна из встреч состоялась в его особняке. На ней присутствовали постоянный представитель СССР при ООН А. А. Соболев и сын хозяина, тоже бизнесмен.

В разговоре Барух в общем‑то возвращался к воспоминаниям, связанным с его планом. Насчет неудачи с этим планом он делал даже полуироничные замечания. Да и мы – его гости – щадили хозяина. Но ощущение было определенное – он сомневался в беспорочности американской позиции во время администрации Трумэна.

Наконец я спросил:

– Господин Барух, прошло почти пятнадцать лет со времени

наших баталий в 1946 году. Как вы оцениваете сегодня то, что защищали тогда? Он ответил:

– Сейчас я отстаиваю далеко не все из того плана, который окрестили моим именем.

«Не все»… Этим сказано немало.

Мы с Соболевым не стали добавлять соли на его рану.

В беседе он далее пожаловался:

– Американца сегодня стала брать за горло дороговизна: цены на многие товары широкого потребления даже по сравнению с военным временем подскочили черт знает до каких пределов.

Курьез, парадокс – на дороговизну в быту жаловался миллионер! Но все обстояло именно так. Барух энергично сетовал:

– Высокие цены коснулись и меня. Не так‑то просто, например, теперь нанимать домашнюю прислугу. Уже в течение нескольких месяцев я ищу нового батлера,[12]с тем чтобы избавиться от теперешнего сукина сына, который стал воровать вино из домашних запасов.

Мы с Соболевым от души посмеялись над этим горем мультимиллионера. Сын посматривал на отца каким‑то умоляющим взглядом, но в открытую остановить его не решался.

Встречался я с Барухом два‑три раза и в здании советской миссии при ООН. Вспоминаю, что когда он пришел в последний раз, то, едва открыв дверь в кабинет, принял стойку боксера. Мы сразу же поняли друг друга: этой занятной позой Барух хотел напомнить о грандиозном матче боксеров, который состоялся в 1946 году в Нью‑Йорке. Кстати сказать, одного из его участников – чемпиона мира Джо Луиса мы оба знали как друга Советского Союза. На этот матч нас, членов Комиссии ООН по атомной энергии, пригласил тогда Барух.

Во время беседы он держался дружественно, высказывался в пользу развития советско‑американских отношений, категорически осуждал враждебные заявления по адресу СССР. Перед уходом он спросил:

– Мистер Громыко, а вам удалось прочесть мою книгу под названием «Как я стал миллионером»? Я послал ее не так давно для вас в Москву через советское представительство при ООН.

В ответ на этот вопрос я заметил:

– Книгу я получил и почти прочел.

– Ну и как? – сразу же поинтересовался Барух. – Каково ваше мнение о книге?

Шутя, я ответил:

– Пробовал следовать советам, содержащимся в книге. Но из этого ничего не получилось.

Поострив еще на этот счет, мы распрощались на дружественной нотке, пожали друг другу руки и сказали «гуд бай» – до следующей встречи. Но она не произошла.

…Бернард Барух умер в возрасте девяноста пяти лет.

Мои знакомые – Эйнштейн, Оппенгеймер, Жолио‑Кюри

Все честные люди, в том числе и те, кто вовсе не принадлежал к числу сторонников социализма, всегда в той или иной форме выступали против того, чтобы выпущенное из клетки чудовище – ядерное оружие – стало причиной катастрофы. Эту грозную опасность многие хорошо видели и до Хиросимы. Среди них были и те, кто имел непосредственное отношение к его производству. Известно, что требование о запрещении этого оружия нашло поддержку таких выдающихся ученых, как Альберт Эйнштейн, Роберт Оппенгеймер, Фредерик Жолио‑Кюри.

В начале 1939 года Фредерик Жолио‑Кюри во Франции, венгр Лео Сцилард и итальянец Энрико Ферми, работавшие в США, сделали похожие выводы: в определенных условиях можно вызвать цепную реакцию расщепления ядер атомов урана, которая будет сопровождаться взрывом чудовищной мощности.

Вполне обоснованно ученые считали, что, сделав такие же выводы, ядерное оружие может создать и фашистская Германия. Догадки эти подтверждались: нацисты к тому времени оккупировали Чехословакию и запретили экспорт урановой руды, добывавшейся в Яхимове.

В это время Альберт Эйнштейн жил уже в США. В двадцатые годы создатель теории относительности возглавлял Физический институт Общества кайзера Вильгельма в Берлине – так именовалась в Германии организация, которая фактически являлась академией наук. После прихода Гитлера к власти, спасаясь от преследований нацизма, крупнейший физик переселился в Америку.

2 августа 1939 года Сцилард убедил Эйнштейна подписать письмо на имя Рузвельта. В письме говорилось об исследованиях Жолио‑Кюри, Ферми и Сциларда и содержался призыв к администрации уделить внимание этим исследованиям, потому что они открывают путь к созданию небывало мощных бомб нового типа.

Задача состояла в том, чтобы опередить Гитлера. Президент наложил на письме резолюцию: «Это требует действий!»

И поставил дату: «11 октября 1939 года».

Но только 6 декабря 1941 года было принято решение Белого дома приступить к созданию в США ядерного оружия. Толчком к такому повороту дел на этом направлении послужили успехи живших в Америке ученых. 13 августа 1942 года американскую программу назвали «Манхаттанским проектом», он объединил все работы по созданию нового оружия массового уничтожения.

Два миллиарда долларов вложили США в создание трех ядерных бомб. Над проектом работало сто пятьдесят тысяч человек. Понадобилось в глубокой тайне построить два новых города.

Однако, когда проект близился к завершению, 25 марта 1945 года Эйнштейн и Сцилард вновь обратились с письмом к президенту США. Пять лет назад эти люди убеждали Рузвельта создать атомную бомбу. Теперь они использовали свой авторитет, чтобы предотвратить ее применение.

…Хорошо помню нашу встречу с Альбертом Эйнштейном. Было это в Нью‑Йорке, в отеле «Уолдорф Астория». Пошли мы туда с советским дипломатом В. И. Базыкиным (позднее он был послом СССР в Мексике), который в нашем посольстве в Вашингтоне занимался вопросами культурных и научных связей. Он уже встречался с великим физиком ранее. В частности, видел его в знаменитом центре американской научной мысли – городе Принстоне, где находится известный университет и где ученый жил после переезда в США.

Примечательно, что рядом с маленького роста ученым – возраст сгибал его и делал еще меньше – находился какой‑то молодой человек. Эйнштейн в разговоре его как бы не замечал.

Мы поздоровались, и я сказал:

– Очень рад встретиться с вами лично. Много читал и слышал о вас. Хотел бы приветствовать вас и пожелать вам как выдающемуся ученому успехов.

– Спасибо, – коротко ответил Эйнштейн.

Конечно, речь сразу же зашла о ядерном оружии, или, как называли его тогда, атомной бомбе, применение которой обсуждали все: еще не развеялся пепел Хиросимы и Нагасаки. Я спросил:

– В последнее время в печать все чаще проникают сообщения об атомных бомбах, которые США сбросили на японские города. Что же будет дальше? Этот вопрос всех интересует.

Эйнштейн, как известно, являлся одним из тех, кто отчетливо понимал, какую грозную опасность таит ядерное оружие для человечества. На меня большое впечатление произвела определенность его высказываний.

Говорил он тихо, такая манера выражать свои мысли всегда его отличала.

– Президенту Рузвельту, – сказал он, – я сообщил, что людей в связи с атомной бомбой, возможно, ожидает несчастье. О моем мнении сейчас уже широко известно. Здешние парни не очень ясно представляют себе, какая судьба ожидает тот круглый корабль, на котором мы все, в том числе и американцы, сейчас находимся.

Под «парнями» великий ученый подразумевал политиков США, которые должны вынести свое суждение в отношении окончательной судьбы атомного оружия, а под «круглым кораблем», конечно, нашу Землю.

Он тут же заметил:

– Если бы все зависело от людей науки, то, по‑моему, американские ученые в подавляющем большинстве высказались бы за запрещение этого страшного оружия.

Он назвал при этом несколько имен. Для меня тогда только одно из них звучало как знакомое. Лоуренс… Как же! Я хорошо знал его. Эрнест Орландо Лоуренс – крупный американский ученый‑физик. Еще в 1939 году за работы в области физики атомного ядра Лоуренсу присудили Нобелевскую премию.

Эйнштейн не назвал Оппенгеймера, очевидно, не случайно. Ведь этот ученый в годы войны был научным руководителем центра, занятого производством атомной бомбы. Что же касается Лоуренса, то я заметил, что знаю этого человека лично.

– В напряженное время войны, – добавил я, – Академия наук Советского Союза поручила мне как послу вручить ему документ об избрании его своим почетным академиком. Он тогда приехал в посольство в Вашингтон из Сан‑Франциско. Работал он в Стэнфордском университете, руководил лабораторией. Этот документ ему и был вручен мною. Помню, Лоуренс очень тепло благодарил советских ученых за признание его научных заслуг.

Из той беседы с Эйнштейном запала мне в память еще одна примечательная фраза:

– Если бы я знал, что у Гитлера не будет атомной бомбы, то я не стал бы поддерживать американский атомный проект.

И сейчас у меня в ушах звучат эти его слова, хотя он в беседе произнес их в своей обычной манере – тихо.

Когда мы встретились с великим физиком, он уже был пожилым человеком. Жил он замкнуто и редко появлялся на людях. Сказывался и возраст, и то, что его, вероятно, как признавали близкие ему люди, угнетала постоянно одна и та же мысль: до чего может дойти человечество после создания ядерного оружия, начав накапливать его запасы?

Оппенгеймер – американец немецкого происхождения из весьма состоятельной семьи. Он – один из лучших выпускников Гарварда – тем не менее продолжил изучение физики в английском Кембридже, а потом и в Геттингенском университете в Германии. Вернувшись в Америку, молодой профессор приступил к чтению лекций в Калифорнийском университете. Его труды и успехи снискали ему уважение в научном мире. Ученый с первых своих шагов в науке обратил на себя внимание и военного ведомства. Администрация США сочла его самым подходящим специалистом, которому доверили возглавить большой научный коллектив «Манхаттанского проекта», включавший и иностранцев‑эмигрантов из охваченной войной Европы.

Научным центром «атомного проекта» был избран по предложению Оппенгеймера поселок Лос‑Аламос в засушливой части штата Нью‑Мексико, куда в юности ученый ездил лечить легкие. К моменту взрыва над Хиросимой в нем проживало в обстановке строжайшей секретности свыше шести тысяч человек.

Имя Фредерика Жолио‑Кюри физики во всем мире знали еще до войны. Он вместе со своей супругой Ирен в 1934 году открыл искусственную радиоактивность. Жолио‑Кюри еще до войны помог переправить весь французский запас тяжелой воды – важного компонента в технологии атомных исследований – в Англию. В годы войны он активно участвовал в движении Сопротивления, а после ее окончания де Голль назначил его руководителем комиссариата по атомной энергии Франции.

Хорошо помню беседы с Оппенгеймером и Жолио‑Кюри, встречаться с которыми мне приходилось не один раз. Первый работал в качестве научного советника Бернарда Баруха в Комиссии ООН по атомной энергии, а второй – в той же должности, но у представителя Франции Александра Пароди. Вместе со мной в этих беседах иногда принимали участие два наших научных советника – академик Д. В. Скобельцын и профессор С. П. Александров.

Уже тогда мы, советские представители, отдавали себе отчет в том, что перед нами выдающиеся ученые. Имя Оппенгеймера было известно задолго до наших встреч, хотя только позже в полном объеме выявилась масштабность этой личности среди ученых‑физиков.

И Оппенгеймер, и Жолио‑Кюри отчетливо осознавали угрозу, которую несет человечеству ядерное оружие. Они не одобряли курс на производство и накопление этого оружия, глубоко переживали сложившуюся ситуацию и говорили о необходимости его запрещения. В беседах они постоянно проводили эту мысль.

Замечалась разница в тональности высказываний того и другого. Оппенгеймер, высказывая мысли в пользу исключения ядерного оружия из вооружений, избегал формулировок, которые могли бы быть истолкованы как прямое несогласие с официальной позицией правительства США, хотя подтекст его высказываний говорил сам за себя. Жолио‑Кюри, соблюдая такт в том, что касается официальной линии западных держав, более открыто проявлял свое отрицательное отношение к позициям участников переговоров от этих держав. Нам импонировала эта мужественная позиция французского ученого.

Вскоре на них обоих стали с подозрением смотреть в официальных кругах Запада. А затем этих ученых те, кто не желал расставаться с ядерным оружием, стали попросту осуждать. Это особенно отчетливо проявилось в отношении Оппенгеймера. В наших беседах с ним бросалось в глаза то, что он вел себя почти всегда как‑то стесненко. Видимо, долгий период, в течение которого за ним назойливо следили, наложил свой отпечаток, породил у него как бы рефлекс постоянной настороженности при встречах с иностранцами.

Разумеется, сам Оппенгеймер об этом прямо нам не говорил. Более того, он старался, чтобы его манера держаться в ходе работы комиссии не выглядела необычной. Однако нельзя сказать, что это ему до конца удавалось. Вообще же человеком он оказался не из трусливых. Это подтверждается хотя бы тем, что позже он смело и уже открыто противопоставлял свои взгляды ученого позиции тех кругов США, которые тесно связали свою политику с ядерным оружием. Во время одной из наших встреч он решительно заявил:

– Я однозначно высказываюсь за поддержку предложения о безусловном запрещении производства и применения ядерного оружия.

Такие его слова имели большой вес. Он – один из активных разработчиков «Манхаттанского проекта» – мог бы сказать это и раньше. Его слова имели бы такой же вес и до принятия решения о бомбардировке японских городов. Но в ту пору он этого не говорил. А когда сказал, атомные бомбы уже «сходили с конвейера».

Власти США отомстили ученому за его независимую позицию. В 1953 году Оппенгеймера обвинили в «нелояльности» и лишили допуска к секретной информации. Разумеется, это была политическая анафема.

Есть все основания полагать, что позиция, которую занял Оппенгеймер, после того как появилась атомная бомба, отражает в какой‑то мере и мысли президента Рузвельта, который не успел их выразить. Это выяснилось после публикации воспоминаний некоторых государственных деятелей рузвельтовского периода.

После 1949 года, то есть когда Комиссия ООН по атомной энергии прекратила свое существование, я видел Оппенгеймера лишь один раз и при необычных обстоятельствах. Это произошло в 1959 году в Вашингтоне во время похорон Джона Фостера Даллеса – бывшего государственного секретаря США. В американскую столицу прибыли я и мои коллеги по проходившему в то время в Женеве совещанию министров иностранных дел СССР, США, Англии и Франции. На пути из собора на Арлингтонское кладбище с моей машиной еще в черте города поравнялся автомобиль, в котором находился Оппенгеймер. Его машина замедлила движение, и он приветствовал меня помахиванием руки. Я ему ответил тем же. На кладбище я его не видел, скорее всего, он туда и не направлялся.

Оппенгеймер и люди его взглядов переживали тогда в США нелегкие времена. Их окружала атмосфера вражды и оскорблений прежде всего со стороны официального Вашингтона.

19 марта 1950 года Жолио‑Кюри первым подписал Стокгольмское воззвание, в котором говорилось: «Мы требуем безоговорочного запрещения атомного оружия – оружия запугивания и массового уничтожения». За полгода под ним поставили свои подписи полмиллиарда человек.

Далее события в жизни великого ученого развивались стремительно. Правительство Бидо сместило его с поста верховного комиссара Франции по атомной энергии, который он занимал в течение четырех лет. Его не допустили к работам в форте Шатильон, где располагался основной научно‑исследовательский центр Франции и где перед этим сам ученый ввел в действие первый национальный ядерный реактор.

После этого Жолио‑Кюри посвятил свою жизнь целиком борьбе против ядерного оружия, против подготовки новой войны – он стал во главе Всемирного Совета Мира.

Отрадно сознавать, что от этих крупных ученых западного мира, авторитетно высказывавшихся в пользу запрещения навечно ядерного оружия, протягивается как бы невидимый мост ко многим нынешним представителям науки. К тем ученым и на Западе, и на Востоке, и на Севере, и на Юге, которые приходят к единственно правильному выводу – ядерное оружие должно быть объявлено вне закона, должно быть ликвидировано, а энергия атомного ядра должна использоваться только для мирных целей. Таких деятелей науки становится все больше. И все сильнее ощущается их роль в борьбе разума, с одной стороны, и безрассудства – с другой. Глубоко убежден, что никому не удастся обелить курс тех, кто, находясь у руля политики США, отказывается поставить под запрет ядерное оружие, для кого соблазн доминирования над миром оказался сильнее понимания необходимости исключения этого оружия из арсеналов государств.

Тщетны попытки утверждать, будто американская сторона недобрых намерений в связи с ядерным оружием никогда не имела. Нет правды и в заявлениях, которые делают в Вашингтоне, порой на самом высоком уровне, будто США, обладая одно время монополией на атомную бомбу, могли бы, если бы захотели, диктовать СССР свои условия, но не стали этого делать по высоким моральным мотивам.

Деятелям, оперирующим подобным доводом, уместно посоветовать взглянуть на события под другим углом зрения: что бы мог сделать, к примеру, Советский Союз, когда фашистская Германия уже была поставлена на колени, и до каких рубежей мог бы докатиться могучий вал советских армий, только что переломивших хребет гитлеровскому рейху, если бы СССР не оставался надежным партнером и не был бы верен своим союзническим обязательствам?

Так, спрашивается, зачем же тем, кто определяет внешнюю политику США, выдавать фальшь за истину, если даже эта фальшь преподносится в изящной упаковке?

Доходный бизнес…

Время от времени Советский Союз стремился выяснить, куда же дуют ветры в державах Запада – наших бывших союзниках. А когда стало совершенно ясно, что они пока дуют в сторону от разоружения, то советские представители пытались не раз от имени своей страны убедить руководство этих держав в том, что проблема разоружения должна одинаково занимать и Восток, и Запад.

В военное время и администрация Рузвельта, и английское правительство указанные проблемы в плане будущего вообще не желали обсуждать. Это еще можно было объяснить – идет война, и главное в ней – одержать победу. Но после окончания войны, капитуляции гитлеровской Германии, после Ялты, Потсдама и создания ООН фактическое нежелание Запада что‑либо предпринимать в направлении разоружения, естественно, серьезно настораживало советское руководство.

Разумеется, время от времени ответственные представители стран Запада не прочь были порассуждать о пользе поиска путей к сокращению вооружений и разоружению. Но, как правило, их высказывания носили скорее риторический характер. Дело не шло дальше пожеланий сплавить вопрос в какой‑либо комитет или комиссию. А там уж всегда находились разные крючкотворы, готовые похоронить любое конструктивное предложение.

Иногда у США и Англии появлялись и более заметные фигуры, готовые пофилософствовать на тему о разоружении и даже высказаться о пользе разоружения. Но вслед за этим они отклоняли все, что исходило от Советского Союза. Даллес, Стассен, Стивенсон, Барух всплывали на поверхность не раз. Но все они проявляли, по существу, отрицательное отношение ко всяким реальным предложениям по разоружению.

Вот две характерные беседы с Даллесом на эту тему. Одна имела место в Сан‑Франциско в конце конференции, когда Устав ООН фактически уже был выработан. Даллес, неофициальный советник американской делегации, проявил интерес к Советским Вооруженным Силам и спросил меня:

– Скажите, пожалуйста, господин Громыко, долго ли Советский Союз будет содержать под ружьем многомиллионную армию после завершения войны?

Вопрос звучал несколько странно, поскольку война с Японией еще продолжалась и США всячески торопили Советский Союз оказать им помощь в этой войне.

Я заметил:

– Задачу, которую вы имеете в виду, мы, разумеется, будем решать, но сегодня на эту тему говорить рано.

Со своей стороны я тоже спросил Даллеса:

– А как вы думаете, что сделают США со своими вооруженными силами и в Европе, и в Азии после победы над Японией?

Даллес ответил:

– Хочу оговориться, что я не занимаю официального поста в правительстве Трумэна, поэтому могу высказать только личное мнение. По‑моему, плацдармы, занятые на островах Тихого океана, а позже и в самой Японии, которая, я уверен, будет побеждена, должны удерживаться Соединенными Штатами.

Вопросы о численности вооруженных сил, военно‑морского флота он избегал затрагивать – и по Европе, и по Азии, и по островам Тихого океана.

Его рассуждения как бы экстраполировались на послевоенное время в связи с рассмотрением вопросов разоружения.

Очутившись через непродолжительное время на ключевом посту государственного секретаря, он фактически перевел высказанные им мысли на язык официальной внешней политики. В период его пребывания на посту государственного секретаря в политике США по вопросам разоружения все оказалось герметически закрыто для любых шагов, которые содействовали бы продуктивному обсуждению этих вопросов и тем более их решению.

Даллесовский дух обструкции в американской позиции по проблеме разоружения жил долго. Питала этот дух та же почва, которая питала в свое время и старые даллесовские концепции. По крайней мере на протяжении десяти – пятнадцати лет США проявляли к проблеме разоружения, если взять ее существо, почти пренебрежение. Это находило свое выражение и в существе их позиции, и даже в приемах, формах участия их представителей в соответствующих обсуждениях.

Никогда не ощущалась у представителей Вашингтона тревога за состояние дел в мире в связи с гонкой вооружений и накоплением ядерного оружия. Звучали одни стандартные заявления, пересыпанные большой дозой тенденциозной пропаганды и фальши в отношении Советского Союза. Эти заявления лишь еще больше подчеркивали тот факт, что США и ранее не имели вкуса к решению вопроса вопросов – ликвидации ядерного оружия. А потом Вашингтон пытался опрокинуть даже те соглашения, которые частично ограничивали вооружения и к которым удалось прийти во времена президентов Никсона и Картера.

Проблема прекращения гонки вооружений и разоружения не относится к категории тех вопросов, остроту которых сбивает время. Она постепенно обрастает все новыми сложностями и опасностями.

Некоторые буржуазные деятели в попытке подвести теоретическую основу под политику гонки вооружений утверждают, что человечество не способно вырваться из созданного этой гонкой порочного круга и что она в наш век является фатальной неизбежностью. Не раз я слышал подобные утверждения, в частности со стороны представителей Англии. Казалось, что даже стены Розового дворца в Париже, где проходила встреча министров иностранных дел четырех держав, еще больше «покраснели» от заявления, сделанного в этом духе представителем Англии.

Селвин Ллойд, выступавший от правительства консерваторов, бывший официальным представителем Великобритании на данной встрече, заявил:

– Линия на исключение войн из жизни человечества – порочная. Войны были, есть и будут. Они являются следствием самой природы человека.

Конечно, яснее сказать трудно. Даже в «третьем рейхе», наверно, позавидовали бы лихости, проявленной Селвином Ллойдом, который пытался сформулировать философию тех, кто стоит за гонку вооружений и уповает на ядерное оружие.

Такого рода «научные» выкладки нелепы. В действительности все обстоит иначе: империализм хочет выдать порожденные им явления за неотъемлемые свойства современного общества и даже человеческой натуры.

Милитаристский курс в мировых делах представляет собой, и это давно стало аксиомой, продукт политики тех, для кого гонка вооружений – сверхприбыльный бизнес. Говоря о том, что капитал не гнушается никакими средствами для получения сверхприбыли, К. Маркс в «Капитале» цитирует английского публициста Т. Дж. Даннинга: «Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы».[13]

Осознанием этого факта проникается все большее число людей, начинающих понимать, насколько ничтожными являются узкие интересы наживы военно‑промышленного бизнеса по сравнению с жизненными интересами народов.

Человеческий разум восстает против того, что гений ученых, высочайшее мастерство рабочих, колоссальные материальные средства по‑прежнему растрачиваются на производство орудий разрушения и уничтожения людей. Народы вправе требовать положить конец такому безумию.

Советский Союз настойчиво призывал и призывает всех, кому дорог мир, поставить гонку вооружений на тормоза, приступить к разоружению.

На Западе имеется немало таких деятелей, которые не скрывают, что им не нравится тот факт, что наша страна предпринимает одну конструктивную инициативу за другой в области разоружения. Но, спрашивается, почему бы Советскому Союзу не выступать с такими инициативами? Мы гордимся тем, что они близки сердцу советского человека, встречают сочувствие и поддержку со стороны других народов мира. Теперь дело – за правительствами западных стран.