Более ста советских инициатив

Цифра «100» – это большая цифра в международной жизни. Тем более когда она отражает предложения крупного государства. Уже в 1946 году Советский Союз выступил с предложением о всеобщем сокращении и регулировании вооружений. Это предложение легло в основу решения ООН о принципах всеобщего разоружения. По инициативе СССР II сессия Генеральной Ассамблеи ООН приняла резолюцию, осуждающую пропаганду войны.

С тех пор только в ООН Советский Союз выдвинул более ста инициатив в области прекращения гонки вооружений и разоружения. Миру известно, что нашей стране принадлежит предложение о всеобщем и полном разоружении в сочетании со всеобщим и полным контролем. А сколько советских предложений внесено с тем, чтобы ограничить и остановить гонку вооружений на отдельных ее направлениях!

В одном из своих первых выступлений в ООН на заре создания этой организации мне от имени Советского Союза было поручено заявить государствам – членам ООН:

– Регулирование и сокращение вооружений является одним из основных и важнейших элементов создания системы безопасности. Это необходимо повторять десять, сто и тысячу раз для тех людей, которые хотят действительно разобраться в этих вопросах.

То, что говорилось свыше сорока лет назад о прочном мире как о главной цели, наша страна повторяет и сегодня. Все это – существо нашей политики в области разоружения. О том же идет речь и в документах XXVII съезда КПСС в новых условиях, когда угроза миру еще больше возросла.

– Советский Союз предлагает подойти к проблемам разоружения, – говорил М. С. Горбачев на съезде, – во всем их комплексе.

Вспомним 1922 год. Генуэзская конференция… Советский нарком по иностранным делам Георгий Васильевич Чичерин впервые от имени Советской страны говорил о разоружении на международной встрече. Говорил он, но звучали ленинские слова:

– Наше государство предлагает всеобщее сокращение вооружений, и тогда будет устранена угроза новой войны.

Чичерин выступал по прямому поручению Ленина. Могучий интеллект вождя революции четко сформулировал задачу разоружения, и советский нарком со всей решимостью ее выдвинул.

Тогда это предложение Страны Советов о разоружении прозвучало впервые. Как и следовало ожидать, инициатива коммунистов сразу вызвала замешательство в империалистическом лагере. Смятение своих чувств британский премьер Ллойд‑Джордж пытался скрыть за саркастической улыбкой.

С тех пор прошло немало лет; пора сарказма и улыбок при обсуждении вопросов разоружения ушла в прошлое. Проблема разоружения стала одной из острейших на земле. Отношение к ней, как лакмус, определяет характер политических партий и суть политики стран.

Разве существовало когда‑нибудь на земле государство, которое бы столь последовательно боролось за разоружение, как это делает Советский Союз? Нет, не существовало. Все меры по частичному разоружению на пути к главной цели – ликвидации вооружений – это инициативы СССР.

По свежим следам войны в 1946 году ООН начала по предложению СССР обсуждать вопросы разоружения. Вскоре была создана специальная комиссия. В ее работе приняли участие СССР, США, Англия, Франция, Канада. Заседала она в Лондоне.

Сразу же выявилось, что из участников комиссии только Советский Союз настаивает на необходимости разоружения. Только одно государство. Другие участники дружно блокировали любое предложение, идущее в направлении не только разоружения, но и сдерживания гонки вооружений.

Представителем США в комиссии, о которой идет речь, в первые послевоенные годы являлся крупный дипломат Эдлай Стивенсон. На заседаниях он настойчиво твердил о невозможности для американской администрации принять любые предложения по разоружению. Дух Фултона[10]уже в то время витал в комиссии.

Однажды в своей резиденции, куда он меня пригласил на обед, американский представитель прямо заявил, что для США неприемлемо само направление дискуссии о разоружении. Он тут впервые за время пребывания в Лондоне сказал:

– Крупный бизнес США свое существование без производства оружия не мыслит. Никто всерьез в Вашингтоне идеи разоружения не принимает. Но я не сделаю такого официального заявления на заседании.

Откровеннее, чем сказал этот представитель администрации США, не скажешь.

– Ну а все‑таки, какой же курс по этому вопросу в политике держав вы считаете правильным? – спросил я.

– Контролируемое вооружение, – последовал его ответ. Точнее говоря, курс на вооружение.

Неудивительно, что позднее, став кандидатом в президенты от демократической партии, этот политический деятель так и не сумел выдвинуть сколько‑нибудь привлекательную для американского избирателя программу в международных делах, и в частности в вопросах разоружения. Игра в соглашение с большим бизнесом, взявшим курс на расширение военного производства, не обеспечила ему успеха. Он потерпел поражение.

Между тем Стивенсон был далеко не худшим из американских деятелей, которые тогда находились в сфере международной политики.

После окончания войны последовало множество встреч по вопросам разоружения. Они происходили на всех уровнях, в том числе и на самом высоком. Со всей остротой звучали поставленные Советским Союзом вопросы, в том числе следующие:

– Зачем Соединенным Штатам военные базы, насаждаемые ими в других странах?

– Против какого противника создаются эти базы либо сохраняются ранее созданные?

Эти вопросы задавал Сталин. Их задавал Молотов, задавали их советские представители на международных форумах. Сотни раз и я задавал этот вопрос многим представителям стран Запада. Сегодня эти вопросы уместны так же, как и сорок лет назад.

Помню, с каким упорством лидеры стран Запада не желали обсуждать вопрос о военных базах на чужих территориях. Так было в Женеве в 1955 году при встрече руководителей четырех великих держав – СССР, США, Англии и Франции. Так обстояло дело и на двусторонних советско‑американских, советско‑английских и советско‑французских встречах, на сессиях Генеральной Ассамблеи, в Совете Безопасности, разных комитетах и подкомитетах по разоружению.

…Сидит, например, американский президент Эйзенхауэр в своей загородной резиденции – Кэмп‑Дэвиде, выслушивает по этому поводу заявление Хрущева. Лицо у президента каменное. А взгляд его блуждает где‑то поверх голов собеседников не то и еще повыше…

Перед нами тогда предстал иной Эйзенхауэр – не тот человек, о котором реклама широко возвещала, что он не умел не улыбаться. В этот раз, когда речь зашла о разоружении, он безмолвствовал. Это была любопытная картина. Так поступал и его предшественник – Трумэн, который в лучшем случае повторял:

– Американские базы за рубежом служат миру. Основательно попотел президент Джон Кеннеди, придумывая

«аргументы» в защиту американских баз во время советско‑американской встречи в Вене, когда перед ним был поставлен вопрос:

– Зачем США иметь столько баз и войск в Европе? Ведь у них нет противника.

Кеннеди отрицал, что США следуют курсом на увеличение американских войск в Европе. Но он все же продолжал размышлять над этим положением.

В связи с этим хотелось бы привести такой факт.

Во время моего приезда в сентябре 1963 года в Нью‑Йорк на сессию Генеральной Ассамблеи ООН государственный секретарь Раск тоже прибыл туда, чтобы встретиться со мной и от имени Кеннеди переговорить по некоторым вопросам. Он сообщил следующее:

– Президент является сторонником того, чтобы изыскать возможность для улучшения отношений с Советским Союзом и для разрядки напряженности.

Далее Раск предложил:

– А не поехать ли нам как‑нибудь за город, чтобы кое о чем побеседовать в порядке продолжения разговора?

Я сразу понял, что за подобным пожеланием кроется нечто серьезное.

Конечно, я ответил:

– Что ж, согласен.

Мы выехали раздельно за пределы Нью‑Йорка.

Там Раск сообщил интересную точку зрения президента.

– Кеннеди, – говорил он, – обдумывает возможность сокращения численности американских войск в Западной Европе.

Беседовали мы об этом, прогуливаясь вдоль обочины дороги.

Сообщение Раска представляло несомненный и большой интерес. Новость, конечно, оказалась неожиданной, даже в какой‑то степени сенсационной. Наверно, не просто, а только после раздумий президент пришел к такому выводу.

Разговор о том, что Кеннеди незадолго до его гибели допускал вероятность сокращения американских войск в Европе, свидетельствовал о том, что в Вашингтоне, возможно, и восторжествовал бы в этом вопросе здравый смысл.

Мысль, которую подбросил Раск, конечно, касалась важной проблемы. Она зримо или незримо почти всегда присутствовала на советско‑американских встречах после войны. На них затрагивались вопросы о политике группировки НАТО, о положении в Западной Германии, ставшей на путь ремилитаризации.

Советский Союз всегда исходил из того, что американские войска и американские базы на территории западноевропейских государств представляют собой фактор, противоречащий интересам мира. Поэтому мысль Кеннеди, естественно, привлекла внимание советского руководства.

Однако через считанные дни пуля убийцы распорядилась по‑своему. Кеннеди не стало.

Как тут не вспомнить, что эта мысль Кеннеди перекликалась довольно своеобразно с тем, что во время Ялтинской конференции сказал президент Рузвельт:

– Соединенные Штаты примут все разумные меры, чтобы сохранить мир, но не ценой содержания большой армии в Европе на расстоянии трех тысяч миль от США. Поэтому американская оккупация ограничится сравнительно коротким сроком.

Однако все послевоенные администрации США – и до Кеннеди, и после него – не желали тратить время на обсуждение вопроса о базах и войсках США в Европе, как, впрочем, и в других районах мира.

Об идее Джона Кеннеди о возможности сокращения американских войск в Европе я доложил Н.С.Хрущеву. Тот сразу понял значение этого вопроса и сказал:

– Если бы у президента хватило силенок осуществить эту идею, то он сделал бы великое дело и для Европы, и для мира, и для США. Ну что же, посмотрим.

Комментарий его был правильным.

Первый бой

У дипломатов тоже бывают жаркие бои: Советский Союз уже много лет ведет битву за запрещение ядерного оружия, за то, чтобы поставить его вне закона.

Человечество нельзя заставить забыть, кто первым применил это оружие для уничтожения людей. Никакой риторикой не смыть пятно позора, которое легло на тех, кто совершил это преступление.

Наша страна занимает последовательную и принципиальную позицию как в целом в вопросах разоружения, так и в вопросах, касающихся ядерного оружия. Народы хорошо помнят: едва был потушен пожар войны, как Советский Союз первым поднял свой голос против этого оружия, требуя его запрещения.

Уже тогда Советское государство заявило, что использование атомной энергии в военных целях несовместимо с совестью человечества. Оно выступило с предложением заключить международную конвенцию о запрещении навечно военного использования атомной энергии, переключив ее только на мирные цели. Это была крупная акция нашей страны. Мне поручили выдвинуть указанное предложение с трибуны ООН.

От имени Советского Союза тогда было заявлено:

– Обстоятельства сложились так, что одно из величайших открытий человечества вначале нашло свое материальное претворение в определенном виде оружия – в атомной бомбе. Однако, хотя до настоящего времени такое использование атомной энергии является единственным практически известным путем ее применения, человечество стоит на пороге широкого применения атомной энергии в мирных целях на благо народов… Существуют два возможных пути для использования этого открытия: один – использование в целях производства средств массового истребления, второй – использование его во благо человечества. Парадоксальность положения состоит в том, что первый путь более изучен и освоен. Второй – практически неизвестен. Однако это обстоятельство не только не умаляет значения задач, стоящих перед атомной комиссией ООН, но, напротив, подчеркивает еще больше значимость этих задач.

Особое впечатление на аудиторию произвели тогда следующие слова, сказанные от имени Советского государства:

– Открытие методов использования атомной энергии не может оставаться в течение более или менее продолжительного времени достоянием только одной страны… Оно неизбежно станет достоянием ряда стран… В развитие этих общих положений я по поручению правительства вношу на рассмотрение комиссии конкретные предложения:

а) не применять ни при каких обстоятельствах ядерного оружия;

б) запретить производство и хранение оружия, основанного на использовании атомной энергии;

в) уничтожить в трехмесячный срок весь запас готовой и незаконченной продукции атомного оружия…

Советское предложение рассматривалось на созданной в 1946 году в рамках ООН Комиссии по атомной энергии, в которую входили представители государств – членов Совета Безопасности. Естественно, что ядро в комиссии составляли представители пяти держав – постоянных членов Совета.

Все участники, как наэлектризованные, ожидали, а что же будет дальше? А дальше было то, что советское предложение официальные круги США, которые тогда обладали монополией на ядерное оружие, встретили враждебно. Мы доказывали, что монополия – явление временное, а соглашение о запрещении ядерного оружия навсегда исключило бы это оружие из арсеналов государств.

Много тогда исписали бумаги, произнесли речей государственные деятели, дипломаты. Но при обсуждении вопроса усилия одних стран направлялись на сохранение ядерного оружия, утверждение монополии США, а других – на то, чтобы запретить это оружие на вечные времена. И потому прийти к договоренности не удалось. Все это и сегодня целиком лежит на совести тех, кто отвергал и ныне отвергает решение проблемы.

Барух и его «план»

В ходе работы Комиссии ООН по атомной энергии нам, естественно, приходилось постоянно общаться с представителем США в комиссии Бернардом Барухом. Его назначили в эту комиссию потому, что считали авторитетным и широко известным капитаном большого бизнеса, к тому же хорошо знавшим официальный механизм Вашингтона. Тогда этому мультимиллионеру, прочно связанному с американскими монополиями, уже исполнилось семьдесят пять лет.

Еще в годы первой мировой войны Баруха прозвали в США «экономическим диктатором». Конечно, называя его «диктатором», те, кто придумал это прозвище, явно преувеличивали. Но большим влиянием он пользовался. В период второй мировой войны он находился на положении советника президента по вопросам военной экономики. Достаточно было с ним поговорить один раз, чтобы убедиться в том, что это – человек, разбирающийся не только в поверхностных явлениях экономической жизни страны, но и в ее глубинных процессах. Он четко представлял себе прежде всего интересы именно монополистического капитала США и считал их для себя святая святых.

Вращаясь в высших сферах власти, Барух находил полную поддержку своего класса, в силу чего он держался уверенно. Его советы помогали администрации Рузвельта находить равнодействующую интересов большого бизнеса и требований военного времени.

Впервые я встретился с Барухом в Вашингтоне в 1941 году. Тогда американские парни только еще ожидали своего часа – США пока не вступили в войну. На этой встрече он высказывался дружественно по отношению к СССР. Конечно, не из симпатий к социализму, а из антипатий к фашизму. Барух был настроен антифашистски. Говорил решительно:

– США и Англия должны выполнить свой союзнический долг и открыть второй фронт. Я об этом уже говорил президенту.

Надо учесть, что в тот период многие американцы, особенно люди, занимавшие высокое положение в государственной машине США, не всегда осмеливались заводить разговор о втором фронте.

Случилось так, что с созданием Комиссии ООН по атомной энергии для наших встреч с Барухом появилась официальная основа, так как нас обоих назначили представлять в этой комиссии свои страны.

Трудно сказать, что заставило Баруха принять предложенный пост, который славы ему отнюдь не принес. Он активно ратовал за внесенное Вашингтоном, но неприемлемое для СССР предложение, которое американская пресса окрестила «планом Баруха». Хотя его с большим основанием можно было назвать «планом Пентагона». Суть предложения сводилась к тому, чтобы сохранить за США монополию на ядерное оружие. Нашей стране, да и всему миру предлагалось надеяться на Вашингтон и в значительной мере отдать в его руки судьбу своей безопасности.

С целью камуфляжа этого замысла американский план предусматривал создание международного органа для контроля за использованием атомной энергии. Однако предложение о международной инспекции ставило своей целью ввести людей в заблуждение. Вашингтон, по существу, и не скрывал, что намерен занять в указанном органе главенствующее положение, удерживать за собой бразды руководства всем делом производства расщепляющихся материалов и их хранения, вмешиваться под предлогом необходимости международной инспекции во внутренние дела суверенных стран.

Разумеется, такого рода контроль и инспекция применительно к ядерному оружию оказались нереальны. Советский Союз не мог принять план, который означал грубое нарушение суверенитета и интересов безопасности нашей страны.

В мой адрес поступило написанное в архивежливом тоне приглашение Бернарда Баруха посетить его поместье на Лонг‑Айленде. Связывался этот визит с каким‑то юбилеем, который отмечал хозяин: то ли с днем его рождения, то ли с каким‑то иным событием. Приглашение я принял, поскольку был коллегой Баруха в Комиссии по атомной энергии ООН.

И вот мы прибыли в хорошо обставленный уютный особняк, явно стоивший немалых денег. Там нашли внушительную компанию представителей американского делового мира и университетских профессоров.

Сразу я почувствовал, что они интересуются проблемой, которую мы с Барухом уже в течение некоторого времени систематически обсуждали. Речь шла об атомном оружии, а конкретно о том, как следует им распорядиться. Атомная комиссия, существовавшая при Совете Безопасности ООН, была в своих дебатах слишком далека от договоренностей, которые могли бы стать приемлемыми для крупных держав. Главное расхождение, конечно, имелось между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки.

После того как все присутствующие выслушали солидное количество тостов в честь «богатырского» здоровья юбиляра, он подошел ко мне и вполголоса сказал:

– Я хотел бы иметь с вами непродолжительный разговор один на один. Давайте поговорим на тему об атомном оружии и о его судьбе.

В ответ на это предложение я сказал:

– Что ж, согласен на такой разговор и даже хочу выразить пожелание встречаться с вами почаще, чтобы продолжать наши беседы на эту тему.

Мы отошли в сторону от гостей. Барух спросил у меня:

– Имеете ли вы в виду только советско‑американские встречи или также четырехсторонние – с участием англичан и французов?

В ответ мне пришлось разъяснить нашу точку зрения:

– Обе формы контактов для нас приемлемы, но если вы и ваша администрация считаете, что иногда двусторонние контакты предпочтительнее, то мы готовы более активно развивать такие контакты.

Барух как будто ожидал, что я выскажу такую мысль. Он сказал:

– Считаю особенно полезными двусторонние обсуждения. И еще добавил:

– Вашингтон все равно будет консультироваться с Лондоном и Парижем по вопросам, которые интересуют все четыре державы.

На этом мы и согласились. Но обе стороны также констатировали, что в конце концов главное – не комбинации контактов и встреч, а существо точек зрения.

Однако сближения позиций четырех держав тогда не просматривалось.

Затем Барух стал вновь расхваливать предложение, которое Вашингтон уже сделал Советскому Союзу и неоднократно его подтверждал.

– Правительству США, – сказал он, – по‑прежнему непонятно, почему Советский Союз не хочет принять американскую позицию, суть которой, если говорить коротко, состоит в том, чтобы была создана какая‑то международная власть, которая взяла бы под свой контроль атомную промышленность государств. Эта власть должна получать достоверную информацию о том, что атомное оружие не производится и все государства строго

выполняют международное соглашение, которое должно быть заключено.

Тогда я спросил Баруха:

– Можете ли вы рассказать, что это была бы за власть и какие полномочия она имела бы?

До этой беседы Барух и его советники – Оппенгеймер и другие – никогда не уточняли, что бы она собой представляла. Не уточняли они и ее конкретных функций.

Было заметно, что подобного рода вопросы являются для моего коллеги трудными. Эти трудности вытекали из того, что Барух и его советники что‑то сознательно не раскрывали. Становилось понятным, что им и не разрешено все раскрывать.

Отвечая на некоторые конкретные вопросы, относящиеся к этим двум крупным темам, Барух все же в конце концов сделал прозрачный намек:

– Международная власть, другими словами международный контрольный орган, должна обеспечить полный контроль над промышленностью всех государств мира, занимающихся производством расщепляющихся материалов. Иначе говоря, этот орган должен быть, во‑первых, компетентным и, во‑вторых, обладать достаточно широкими полномочиями, чтобы исключить всякого рода неожиданности.

Так Барух подтверждал американскую точку зрения, согласно которой контролерами должны быть люди, авторитетные в данной области. А такими людьми, по понятным причинам, являлись, как считали американцы, только представители США. Они являлись экспертами как по вопросам расщепляющихся материалов, так и самого атомного оружия.

– Вам и вашему правительству, – сказал я, – не надо упускать из виду главного – того, что сегодня нас разделяет в вопросе о ядерном оружии. Как поступить с этим оружием и в каком порядке впредь должны приниматься решения по этой проблеме? Такие проблемы следует рассматривать на основе принципа единогласия пяти держав – постоянных членов Совета Безопасности. Совсем недавно этот принцип был закреплен в Уставе ООН. А поскольку сама атомная комиссия является органом, существующим при Совете Безопасности, то на нее указанный принцип тоже распространяется, и от этого Советский Союз не собирается отступать.

Барух выслушал меня и реагировал замечанием:

– С такой позицией США согласиться не могут. Собственно, расхождения в этом тогда в комиссии и были главными. Всякие пропагандистские заявления о какой‑то международной власти, которая решала бы все вопросы, касающиеся атомного оружия, да и других атомных проблем, носили производный характер. В такой наднациональный орган не верили серьезные политические деятели и в самом Вашингтоне. Но для Трумэна с его политикой – держаться подальше от договоренности с Советским Союзом – он подходил, хотя потсдамские решения ориентировали на другой курс.

Если что и добавила «юбилейная» беседа с Барухом к тому, что мы знали об американской позиции, так это определенное желание Вашингтона создать какое‑то «всемирное управление» для того, чтобы, кроме США, ни одна страна в мире не вздумала требовать равного с ними положения в этом управлении.

Так все более четко выступала линия Вашингтона на закрепление монополии в области владения ядерной энергией. Такой монополией США тогда уже обладали. Произведенные к тому времени испытания, а также известные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки говорили сами за себя.

Вашингтон продолжал придерживаться этой позиции и впоследствии.

Надо признать, что механизм пропаганды, направляемый официальным Вашингтоном, работал бесперебойно. Непрерывно делались заявления, будто на пути к эффективному соглашению стоит Советский Союз. Ни слова не говорилось о том, что США стремятся закрепить свое монопольное положение в производстве расщепляющихся материалов. Идея создания международной власти, которая фактически являлась химерой, вводила в заблуждение даже некоторых крупных ученых.

Это было хорошо подмечено советскими научными работниками. Именно поэтому появилось тогда письмо четырех крупных советских ученых – президента Академии наук СССР С. И. Вавилова, директора Ленинградского физико‑технического института АН СССР А. Ф. Иоффе, директора Института химической физики АН СССР Н. Н. Семенова и директора Института электрохимии АН СССР А. Н. Фрумкина. В этом письме была четко квалифицирована как неприемлемая позиция Вашингтона, направленная на то, чтобы не допустить выгодного для всех держав соглашения о запрещении ядерного оружия.

Письмо Альберта Эйнштейна, написанное в ответ на выступление советских ученых, было опубликовано в нашей печати в апреле 1988 года,[11]спустя сорок лет после его получения. Уже тогда, когда он его писал, то вел речь об опасности, которая угрожает всему человечеству.

От беседы с Барухом у меня остался определенно отрицательный осадок, так как ни одной свежей мысли по сравнению с тем, что уже ранее говорилось на эту тему им, его советниками, правительством США, не было высказано. Вашингтон был против соглашения с Советским Союзом.

Характерно, что даже Барух не употреблял выражения «мировое правительство», когда говорил о международном контрольном органе. Эта идея была настолько далека от реальности, насколько далеки были намерения тогдашнего правительства Трумэна от поддержания дружественных отношений с Советским Союзом. А ведь солдаты обеих союзных в войне держав – СССР и США – с объятиями встречали друг друга на Эльбе, когда заканчивалась великая битва против германского фашизма.

Описанная встреча с Барухом является еще одной иллюстрацией тех усилий, которые Советское государство прилагало к радикальному решению проблемы запрещения и ликвидации ядерного оружия в интересах мира.

Сознавал ли Барух, что США предъявляли неоправданные претензии? Не берусь судить. Он внимательно выслушивал разъяснения и доводы, которые приводились с нашей стороны. Но когда Барух начинал излагать официальную позицию, аргументировать ее, то из этого всегда следовало лишь одно – Советский Союз, как и все остальные страны мира, должен просто целиком положиться на «моральный авторитет» США и их миролюбие.

Даже если Барух верил и в то и в другое, то что бы он, будь жив, сказал, услышав доносящиеся из Вашингтона заявления в пользу права США на нанесение первого ядерного удара по Советскому Союзу? А ведь это заявления руководителей того же государства, которое Барух представлял в Комиссии по атомной энергии.

В умы людей его масштаба и склада глубоко запал культивировавшийся, да и культивируемый в США сегодня миф о непогрешимости тех, кто определяет направление американской внешней политики.

Является аксиомой, что в извечном противоборстве обмана и истины рано или поздно торжествует последняя. Это в полной мере относится к проблеме ядерного оружия. Разве не слышен сегодня голос миллионов людей, в том числе американцев, выступающих против ядерной войны, за ограничение, сокращение и ликвидацию ядерных вооружений? Хотя жертв политики обмана все еще остается немало.

«План Баруха», усердно рекламировавшийся американской стороной, оказался мертворожденным. Иначе и не могло быть, так как заложенные в нем содержание и цели заранее обрекали его на это.

Субъективно сам Барух мог считать, что защищает доброе дело. Но это не снимает с него того пятна, которым он «украсил» себя, отстаивая план, названный его именем.