Русское государственное право

Том 1

ВВЕДЕНИЕ И ОБЩАЯ ЧАСТЬ ВВЕДЕНИЕ

Глава 1 ГОСУДАРСТВО

ПОНЯТИЕ ГОСУДАРСТВА

(...) Отличительную особенность государства как особой формы человеческого общения составляет принудительное властвование. Государство есть прежде всего властвование Недаром в международных отношениях, где государства действуют как обособленные целые, они называются державами (puissance, Macht). Этот признак государственного общения так ярок, стоит вне спора. Правда, в старых определениях государства он обыкновенно опускался. Но это объясняется тем, что до настоящего столетия государство отождествляли с обществом. Еще Руссо договор, которым, по его мнению, учреждалось государство, называл общественным договором. Общество стали отличать от государства только в настоящем столетии. Поэтому в старые определения государства и не заботились вносить признаков, которыми оно отличается от других форм человеческого общества, не принимавшихся вовсе в соображение. Но в новых определениях государства признак власти всегда стоит на первом месте, а в существе дела он и прежде не возбуждал ни в ком сомнений.

Вопрос лишь в том, достаточен ли этот признак? Можем ли мы им одним отличить государство от всех других форм человеческого общения? В составе любого государства мы находим общественные союзы, осуществляющие в отношении к своим членам принудительную власть. Такова, прежде всего, семья: члены ее подчинены принудительной власти главы семьи. Таковы, далее, общины и другие местные союзы, осуществляющие функции управления, а вместе с тем и принудительную власть. Все это так, но власть, осуществляемая этими союзами, несамостоятельна. Глава семьи властвует над своими домочадцами лишь настолько, насколько это допускает государство. (...) Точно так же не самостоятельно и властвование местных союзов, входящих в состав государства. Деятельность их может быть очень широка, их власть очень значительна; но и они поставлены под контроль государства, предоставляющего им права властвования и наблюдающего не только за соблюдением установленных законом пределов власти, но и за тем, чтобы предоставленные полномочия власти осуществлялись согласно указанной государством цели. Совершенно в иные условия поставлено властвование самого государства. Никакой другой союз не предоставляет ему прав власти, никакой другой союз не указывает ему целей его деятельности. Власть государства не есть кем-либо другим предоставленная ему власть, а власть самостоятельная. Государство властвует не по делегации, не по поручению другого союза, а по собственному праву, самостоятельно. Таким образом, для характеристики государства необходимо добавить, что оно представляет собою самостоятельное принудительное властвование.

Самостоятельность не предполагает непременно неограниченности. Собственник имеет самостоятельную власть над принадлежащим ему имуществом, но власть его, оставаясь самостоятельною, может быть, и часто бывает, очень ограниченной. То же самое возможно и в отношении к государству. Обыкновенно государства представляют собою не только самостоятельное, но и неограниченное юридическое властвование. Таковы государства суверенные. Но государства могут образовать из себя федеративное целое — союзное государство — не перестав и сами быть государствами, а лишившись только суверенитета, неограниченности своего властвования. Установление самостоятельной союзной власти порождает юридическое ограничение власти отдельных государств, составляющих союзное государство. Швейцарские кантоны или Северо-Американские Штаты не безграничны в своем властвовании. Известные дела предоставлены исключительному ведению союзной власти, и тем самым установлена определенная граница власти кантонов или штатов. И тем не менее и кантоны, и штаты не сделались лишь подчиненными областями, а остались государствами, так как в том, что не включено в сферу компетенции союзной власти, они являются вполне самостоятельными: в этой сфере они, как и суверенные государства, властвуют по собственному праву, а не по делегации, не по уполномочию союза. Таким образом, отличительную особенность государственного властвования составляет, как на это справедливо указывали Лабанд и Еллинек, самостоятельность, а не неограниченность, не суверенитет. Государства могут быть, и обыкновенно бывают, суверенными, но это не составляет их необходимой принадлежности.

Государство не есть просто отдельный акт властвования, а состояние (etat) установившегося властвования. Когда неприятель совершает военное занятие враждебной территории и властвует в ней силою оружия вполне самостоятельно, это еще не составляет государства. Военное занятие территории может перейти в государственное господство, но оно с ним не тождественно. О государстве как особой форме человеческого общения можно говорить лишь тогда, когда властвование уже установилось, а не только еще устанавливается силою оружия (...) Государство предполагает мирный порядок, признанный У целом обществом, составляющим государство. Где из-за власти идет колеблющаяся борьба, там или война, или анархия, но не государство. Государственное властвование есть Остановившееся, признанное, мирное властвование, предполагающее монополизацию всякого принуждения за органами государственной власти. Словом, государство есть самостоятельное, принудительное и мирное властвование.

Можно, однако, найти случай властвования, подходящий под такое определение, но не составляющий государства. Я имею в виду властвование над рабами. Раб не субъект права, а объект, и притом объект частного права. Он то же имущество. Над сколькими рабами ни властвовал бы человек, как над своею собственностью, он будет все-таки только крупным собственником, а не правителем государства(...) Государственное властвование есть властвование над свободными людьми. (...)

Сведя все сказанное, мы получим такое определение: Государство есть общественный союз свободных людей с принудительно установленным мирным порядком посредством предоставления исключительного права принуждения только органам государства.

Заключающихся в таком определении признаков вполне достаточно, чтобы отличить государство от всякого иного общественного союза. Поэтому нет надобности включать в нею, как это делает большинство публицистов, еще другие признаки: указание на происхождение государства, на его цель, органическую природу, национальный характер, связь с территорией и т. п. Дополнять определения подобными признаками было бы не только излишне, но и неудобно,— неудобно потому, что все эти признаки крайне спорные. (...) Так, современные государства, без сомнений, все неразрывно связаны с определенной территорией. Но относительно государств далекого прошлого необходимость такой связи с территорией, по меньшей мере, сомнительна. Во всяком случае, это значило бы определением предрешить в отрицательном смысле вопрос о возможности допустить существование государственной opганизации у кочевых народов. А между тем даже у оседлых народов первоначально территория вовсе не имела того значения в государственных отношениях, какое получила в настоящее время. Еще в греческих государствах нахождение на территории, им подвластной, не установляло подчинение местной власти и местным законам. Принадлежность к государственному общению определялась исключительно племенным началом — происхождением. Нечего и говорить, что органическая природа государств, национальный его характер и в особенности его цели являются самыми спорными вопросами политической теории и уже потому не должны находить себе места в определении, первое качество которого — объективность.

Самостоятельное принудительное властвование, являющееся основным признаком государственного общения, определяет собою все особенности государственного порядка. Так как только государство осуществляет самостоятельное властвование, то оно является в человеческом обществе как бы монополистом принуждения. И во внутренней жизни отдельных государств и в международных отношениях принуждение составляет монополию государства. (...)

Присвоение государством исключительного права принуждения представляет существенные выгоды для общественной жизни. Прежде всего, это приводит к значительному сокращению случаев насилия. Когда каждый сам охраняет силою свои интересы, охрана эта получает форму борьбы, слагающейся из более или менее длинного ряда обоюдных насилий (...)

Вследствие такого сокращения случаев насилия установление государственного порядка дает значительную экономию общественных сил. Те силы, которые бы иначе потребовались на борьбу, на отстаивание своих интересов силою, в государстве, оставаясь свободными, обращаются на мирную производительную деятельность. (...)

Но еще важнее обусловливаемая установлением государственного порядка перемена в самом характере принуждения. Государство, монополизуя в свою пользу власть принуждения, тем самым ставится в необходимость принуждать не только в своем непосредственном интересе, но и в чужих интересах. Общественная жизнь часто приводит к таким столкновениям, которые не могут быть разрешены иначе, как силою. Раз государство запрещает принуждение всякому другому, оно должно в таких случаях действовать само, хотя бы дело его вовсе не касалось. Иначе самоуправство неизбежно. Сила вещей заставит нарушить запрет государственной власти. Слагающаяся этим путем необходимость для государства принуждать в чужом интересе получает огромное влияние на весь склад принудительной деятельности государства. (...) Органы государства, призванные силою охранять нарушенные интересы граждан и общественных союзов, делают это только по обязанности, и потому спокойно и бесстрастно. У них не может быть никакого побуждения простирать принуждение дальше или придавать ему более суровые формы, чем это требуется для достижения имеющейся в виду цели. (...) И вот, принудительные меры, таким образом, подчиняю гся уже не чувству, побуждающему к насилию, и не правилам только целесообразности, но и началам права и морали. Принуждение дисциплинируется правом, проникается этическими принципами, служит не грубому насилию, а высшим нравственным идеям. Первоначально это сказывается только в принудительной деятельности, осуществляемой государством в чужом интересе. Но резкое различие, установляющееся вследствие этого между различными проявлениями государственной власти, не может не вызвать сознания несправедливости принудительных мер, не подчиненных этическим требованиям. Это наглядно обнаруживается в различии, проводимом международной практикой и общественным мнением, между обыкновенными, т. е. посягающими на частные блага, преступлениями и преступлениями политическими, посягающими на самое государство. Сомнение в допустимости выдачи политических преступников основывается, конечно, главным образом на сомнении в возможности справедливого, беспристрастного к ним отношения потерпевшего от них государства. Усвоенный государством в одних случаях более справедливый, более согласный с нравственными началами образ действия мало-помалу делается общим, распространяется на всю принудительную деятельность государства, все более и более подчиняющуюся требованиям справедливости, и, таким образом. грубое насилие заменяется строго соображенными с правилами справедливости принудительными мерами.

Ко всему этому надо присоединить, что государство, сосредоточивая в своих руках всю власть принуждения в данном обществе, представляет собою могущественную силу, охраняющую за обществом обладание принадлежащей ему территорией и всеми связанными с нею богатствами природы и выгодами географического положения, защищающую общество от всякой внешней опасности, содействующую ему в осуществлении разнообразных задач общественного развития. Государство является важным культурным фактором, играющим первенствующую, руководящую роль в историческом развитии общества.

Отдельные акты принуждения всегда осуществляются отдельными людьми — иначе и быть не может. Государство как целое никаких актов принуждения совершать не может. Но когда отдельные лица совершают акты принуждения в отношении к другим гражданам, опираясь на подчинение, обусловленное сознанием ими общей зависимости от государства, принуждение получает совершенно иной характер, существенно отличающий их от актов частного насилия. Во-первых. такие акты принуждения имеют за собою всю ту силу, какая создается общим сознанием зависимости от государства. (...)

Во-вторых, если принуждение опирается на сознание зависимости от государства, это определяет в известной степени и самое содержание актов принуждения, их цели и условия. (...) Как представитель религиозной идеи вызывает в верующих подчинение, только когда говорит от имени их божества, так и правитель государства может пользоваться властью, только действуя во имя государства, а не во имя своих личных целей. (...)

(...) Не всякому действию можно придать вид действия, совершаемого в интересах государства. Поэтому и акт принуждения, опирающийся на общее сознание зависимости от государства, является по необходимости выражением не односторонней воли лица, его совершающего, а должен также сообразоваться и с существующими в данном обществе понятиями о государстве, условиях его существования и развития. Таким образом, и по своему содержанию акты государственного принуждения оказываются обусловленными не личными интересами принуждающих, а общим состоянием сознания всех членов государства, и принуждающих их и принуждаемых.

Принудительный характер государственной власти осложняет значительно ее воздействие на граждан. Сознание нашей зависимости от государства заставляет нас, во-первых, действовать так, как того, по нашему убеждению, требуют интересы государства; во-вторых, это же сознание зависимости от государства заставляет нас подчиняться и не противодействовать мерам принуждения, осуществляемым в интересах государства, от имени государства, хотя по существу мы и не считали эти меры необходимыми государству. Так, мы повинуемся закону, хотя бы и не находили его целесообразным. Мы подчиняемся вступившему в законную силу судебному решению, хотя бы и не находили в нем выражения действительной справедливости. Мы исполняем законные распоряжения и тогда, когда не считаем их умственными и разумными. Все это для того, чтобы не нарушить мирного порядка в государстве, от которого сознаем себя зависимыми. (...)

(...) Власть основывается на сознании людьми их зависимости от государства. Поэтому, чтобы вызвать по своей воле действие власти, надо располагать возможностью вызывать в людях это сознание зависимости и придавать ему то или другое содержание. Такою возможностью располагает тот, кто в глазах других людей является лучшим выразителем и истолкователем того, что над нами властвует. Так, если над человеком властвует представление о грозящей смертью болезни, знахарь или врач, в искусстве которого убежден больной, может пользоваться неограниченною над ним властью. Так, набожный человек, в особенности угнетаемый раскаянием в содеянном грехе, подпадает власти того, кого считает истолкователем божественной воли, посредником между людьми и божеством. Точно так же сознание нашей зависимости от государства может быть направлено так или иначе тем, кто в наших глазах является лучшим выразителем требований интересов государственного общения. Подобное значение приобретается людьми различными путями: успехом на войне, находчивою умелостью в разрешении трудовых общественных вопросов, принадлежностью к роду, издавна стоящих во главе государства, и т. п.

И притом таким истолкователем не должен быть непременно один человек. Напротив, сложность и разнообразие отношений, из которых слагается государственное общение, естественно приводят к тому, что различные стороны государственной жизни находят себе и различных истолкователей. (...) И обыкновенно подчинение человека государству определяется частью им самим выработанными представлениями, частью тем, что подсказывают и истолковывают ему другие. (...)

(...) Мы нередко подчиняемся человеку просто потому, что ему подчиняются другие, и не только потому, чтобы мы всегда считали других верными ценителями, лучшими судьями, а и потому также, что самый факт подчинения других уже увеличивает силу этого человека и создает уверенность, что все так и сделается, как он хочет. (...)

Кроме того, нельзя упустить из внимания, что и чисто личные качества человека могут подчинить нас обаянию его личности. Ум, сила, энергия, родовитость, богатство составляют немаловажные шансы успеха и в политической карьере. (...)

Но воля таких лиц не составляет сама государственной власти. Их воля, в силу тех или других условий, получает только возможность направлять так или иначе действие государственной власти. Государственная власть образует лишь объект их воли...(...)

Тех, кто является в глазах людей истолкователем и выразителем властвующей над ними идеи, обыкновенно называют ее представителями. (...)

К пользованию государственной властью как силой, могущей служить осуществлению человеческих интересов, стремится так или иначе каждый, и отдельные лица, и целые общественные группы, каждый по-своему стараясь направить действия власти. Отсюда и по поводу пользования государственной властью, как по поводу пользования всяким другим объектом, возникает столкновение разнообразных, противоречащих друг другу, борющихся между собой интересов. Сознание такого столкновения интересов, такой борьбы их между собою приводит к потребности их соглашения, к выработке начал, которыми бы определялось их разграничение, словом, к выработке юридических норм, регулирующих пользование государственной властью. (...)

Те лица, за которыми признается право распоряжения в определенном отношении властью, называются органами государственной власти. С точки зрения общепринятого понимания власти это наименование объясняется так, что органы власти суть органы проявления и выражения составляющей власть воли. Отвергая волевую теорию власти, я не могу, конечно, так понимать выражение “орган власти”. Но из этого еще не следует, чтобы я не мог вовсе употреблять этого выражения. Орган не всегда обозначает орган воли. В первоначальном своем значении, даже напротив, орган обозначает нечто приспособленное к осуществлению телесных функций, хотя бы без всякого участия воли. Так говорят об органах кровообращения, питания, деторождения. Точно так же и в применении к общественной жизни говорят об органах благотворительности, кредита, статистики, печати, не предполагая, конечно, чтобы благотворительность или кредит имели свою волю. В таком же смысле, и не считая государство личностью, а государственную власть — его волей, можно говорить об органах государственной власти, понимая под этим тех, за кем признано право на осуществление известных актов принудительной власти. (...)

Итак, сведя воедино все сказанное, мы приходим к такому заключению. Государственная власть есть сила, обусловленная сознанием зависимости от государства как общественного союза, в котором принудительно устанавливается мирный порядок. Как и все силы, могущие служить средством осуществления человеческих интересов, государственная власть является для людей предметом их стремления воспользоваться ею для своих целей, и насколько эти стремления разграничиваются юридическими нормами государственная власть становится объектом права. Те, за кем признаются права на распоряжение властью, суть органы власти; выполняемые этими органами действия составляют функции государственной власти.

Мы говорим все о принудительной деятельности государства. Но разве вся деятельность государства имеет такой характер? Разве дея7ельность его не выражается также и в попечении о развитии различных сторон общественной жизни — попечении, совершенно чуждом элемента принудительности? Разве государство не строит церквей, не заводит школ, музеев, библиотек, галерей, образцовых ферм, различных выставок, не проявляя при этом никакого принуждения? На все это должно отвечать отрицательно: государство не может действовать иначе, как принудительно. Если иногда, действуя, государство и не принуждает непосредственно, то все-таки, действуя, оно тратит материальные средства, всегда получаемые им принудительно. Каждая мера государственного попечения для осуществления своего требует материальных средств, получаемых посредством взысканий налогов. Поэтому с экономической точки зрения государство признается принудительным хозяйством (Zwangswirtschaft).

Государство предполагает не только принудительное, но вместе с тем и установившееся властвование. Только при этом условии в обществе установится мирный порядок. Иначе это будет состояние войны или анархии. Но это условие установленности властвования нельзя понимать в абсолютном смысле. Государственное властвование должно установиться лишь в общем и целом. Добровольное повиновение должно быть общим правилом. Но в отдельных случаях или даже в отдельных местностях государственная власть может встречать и противодействие и потому опираться в своем властвовании непосредственно на силу, без того, чтобы этим уничтожался государственный порядок. Напротив, невозможностью обойтись вовсе без принуждения и обусловливается необходимое существование государств как принудительного властвования. (...)

(...) Непосредственными участниками государственного общения являются только свободные, только те, которые не заслонены от государственной власти властью над ними частных лиц. Поэтому развитие государственной жизни всегда приводит к устранению частной зависимости населения. Установление непосредственного участия в государственном общении всего населения, без всяких ограничений и исключений, усиливает и упрочивает государственную власть. (...)

ЗАДАЧИ ГОСУДАРСТВА

(...) Чтобы быть сильным, государству приходится позаботиться о преуспевании народного хозяйства, и о распространении образования, и об обеспечении санитарных условий. Нельзя точно так же считать задачей государства осуществление всех интересов человечества. В числе их есть чисто духовные интересы, к осуществлению которых власть неприложима. Властью нельзя выяснить истины, нельзя вселить в сердце человека веры. (...)

Монополизируя в своих руках принудительную власть, государство не может допускать самоуправной насильственной охраны частными лицами своих прав и потому должно приходить на помощь каждому, подвергающемуся насильственным или обманным действиям. Сюда относится судебная и полицейская деятельность государства.

(...) Принуждение требуется для устранения и таких опасностей, которые не заключаются вовсе в насильственных или обманных посягательствах, но вытекают из факта неустранимой зависимости людей друг от друга. Когда кто-либо, по невежеству или скупости, упорствует в непринятии необходимых санитарных или противопожарных предосторожностей или не исправляет грозящего падением здания, это представляет для других такую же опасность, как если бы он прямо злоумышлял против них. (...)

(...) Принуждение необходимо (...) и в тех случаях, когда кто-либо ставится почему-нибудь в положение монополиста. Мирная борьба с монополистом невозможна, а насильственные действия не допускаются государством. Поэтому и тут государство должно прийти на помощь, принудительно регулируя деятельность монополиста и этим возмещая недопускаемое государственным порядком противодействие ему частною силою.

Во всех рассмотренных до сих пор случаях государство действует как охранитель интересов отдельных личностей, его составляющих. Но этим не может ограничиться сфера его действия. Государство и само как одно целое имеет свои особые интересы. Уже самое возникновение государства предполагает известную общность интересов составляющего его населения. А затем и существование государства все более и более объединяет его население. Общность политической жизни и общность исторических судеб приводит неизбежно к выработке общих интересов И общих культурных идеалов. (...)

Наконец, государство есть постоянное общение, объемлющее не одно наличное, но целый ряд сменяющихся поколений. (...) Оно не может допустить хищнических способов Хозяйства, приводящих в близком будущем к полному истощению естественных богатств страны; оно не может по той же самой причине не позаботиться о развитии в стране не одной добывающей, но и обрабатывающей промышленности, оно оберегает население от вырождения и вымирания, обеспечивает нарастающему поколению необходимое образование и т. д.

Если в отношении к отдельным личностям государство является исключительно охраняющей силой, в осуществлении этих общих государственных интересов проявляется творческое значение его деятельности. Ею создается и упрочивается могущество государства, расширяется территория государства, приобретаются удобные границы, богатые области, развивается народное хозяйство, повышается общественная культура.

С другой стороны, нельзя упустить из виду, что при всей широте государственной деятельности есть две области, для нее безусловно недоступные: это область веры и область знания. Средства, которыми располагает государство, бессильны в этой сфере. Принуждением нельзя возбудить чувство веры, нельзя выяснить или доказать истины. Правда, государства иногда задавались этими неосуществимыми целями. Но последствия получались всегда не те, каких ждали. Принуждение в области веры приводило или к изуверству, или к омертвению чувства веры; в области знания — к полному упадку научного мышления. А между тем без веры и знания государству невозможно обойтись.

Такое определение круга задач государства легко может вызвать сомнение: не слишком ли расширяются им границы государственной деятельности? Ведь вне этих границ окажутся только тогда две стороны человеческой жизни: область веры и область знания. Но вся внешняя деятельность человека окажется охваченной государством. Не равносильно ли это полному уничтожению всякой личной самостоятельности в сфере практической деятельности?

Едва ли такие опасения основательны. Не надо забывать, что государство не есть что-то такое само по себе существующее независимо от людей, его составляющих. Государственная деятельность слагается из действий тех же отдельных личностей. Ее задачи, характер, направление, формы определяются также волей людей. Все дело в том, кто именно из участников государственного общения пользуется наибольшим влиянием на определение направления деятельности государства. Из-за этого влияния между представителями различных общественных классов, различных партий идет постоянная борьба.

То или другое направление государственной деятельности есть всегда результат победы в этой борьбе той или другой партии, того или другого класса, тех или других личностей. Только эта борьба мирная, без применения принуждения, так как за обладание властью принуждения и идет борьба. Если же захватившие в свои руки власть станут пользоваться ею в своих партийных интересах для подавления силою враждебных партий, то это вызовет и с их стороны применение также силы и приведет к революции.

И при широком развитии государственной деятельности индивидуальная инициатива не будет подавлена, если все население одинаково будет призвано к участию в политической жизни, если каждому будет открыта возможность добиваться того, чтобы его идеи получали определяющее значение для государственной деятельности, если состав государственных учреждений не будет иметь кастовой замкнутости, если они будут доступны притоку всех живых сил общества, всех выдающихся личностей. Тогда государственная власть и ее органы будут отзывчивы на все значительные веяния общественной жизни, их деятельность не станет вырождаться в неподвижную рутину, а будет способна отзываться на все новые запросы текущей жизни. Тогда каждое расширение государственной деятельности будет расширять вместе и поприще деятельности составляющим его личностям. (...)

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГОСУДАРСТВА

(...) Современные публицисты объясняют государство как продукт закономерного исторического развития, независимо от произвола отдельных личностей. Но в ближайшем определении исторических условий возникновения государства замечаются большие разногласия. Различаются по меньшей мере четыре исторических теории происхождения государства: родовая, экономическая, теория завоевания и теория коллективной борьбы. (...)

Старые договорные теории государств, в особенности теория Гоббеза, исходили из совершенно ошибочного и произвольного предположения, что с установлением государства прежние враждебные отношения между составляющими его людьми совершенно прекращаются, война всех против всех сразу сменяется безусловным миром. Современные экономические теории государства с особенною силою выдвигают именно то положение, что и государственное властвование основано на непрерывающейся борьбе, на борьбе общественных классов за экономическое господство друг над другом. Но при этом повторяют ошибку отвергаемых ими отвлеченных теорий XVII и XVIII веков, только в другом направлении. Придавая особенное значение внутренней борьбе составляющих государство классов, они совершенно игнорируют внешнюю борьбу государств между собой.

Между тем, если принять в соображение влияние, какое должна оказывать на общественную жизнь международная борьба, явления общественной жизни получают совершенно иное освещение. Борьба общественных классов может породить только рознь между ними и господство самого могущественного из них, и господство притом исключительно в его собственной выгоде. Из взаимной борьбы общественных классов не может возникнуть чего-либо возвышающегося над ними, над их рознью и враждой, объединяющего их общностью интересов. Поэтому весьма понятно, что, обращая исключительное внимание только на совершающуюся внутри отдельных государств борьбу общественных классов, приходят к отождествлению государственной власти с властью господствующего общественного класса.

Совершенно иначе представится нам дело, если принять в соображение не только борьбу общественных классов между собой, но и международную борьбу государств. Так как в этой борьбе государств участвуют нации как целые, со всеми составляющими их общественными классами, то борьба эта необходимым образом объединяет общественные классы, составляющие каждое государство, и приводит не к односторонней зависимости одного класса от другого, а к общей взаимной их зависимости друг от друга.

В самом деле, первые основные условия успеха в борьбе — это сила единства. А сила целого, конечно, обусловлена силой его частей. Не может быть могущественного государства, значительнейшая часть которого, рабочий люд, эксплуатируемый меньшинством капиталистов, находится в состоянии умственного и физического вырождения.

Не касаясь уже других, более сложных соображений, эксплуатируемая и потому приниженная масса слишком плохой материал для пополнения войска. От солдат требуется физическая сила, известная смекалка, сознание нравственного долга. Но может ли удовлетворить этим условиям малорослое, физически слабое, отупелое от непосильного труда, развращенное обстановкой фабричной жизни население?

Эксплуатация неимущих капиталистами, увеличивая могущество одного общественного класса на счет всех остальных, тем самым расшатывает и подрывает могущество государства как целого. При других одинаковых условиях в международной борьбе успех будет обеспечен тому государству, где благосостояние распределено ровнее, где капиталистическая эксплуатация слабее, где масса населения более обеспечена необходимыми условиями физического, умственного и нравственного развития.

Нам могут, однако, пожалуй, заметить, что и борьба государств может быть сведена и к экономической борьбе, что и в основе международных отношений лежат все те же экономические отношения.

Но, во-первых, едва ли возможно объяснить международные отношения и самый факт существования многих государств одними экономическими условиями. Если бы, как это утверждают сторонники экономического материализма, действительно все общественные отношения, в том числе и международные, определялись в условиях современной культуры только господством капиталистов над неимущим людом, то, конечно, собственники всех капиталистических обществ должны были бы соединиться, образовать из себя род синдиката для общей и тем более верной и неуклонной эксплуатации пролетариата. Если такое объединение не совершается или, напротив, между капиталистическими организованными государствами идет непрерывающаяся борьба, значит, соединение и обособление людей в общественные союзы определяется не одной только зависимостью бедного от богатого, а еще чем-то другим, заставляющим бедных и богатых соединяться вместе для охранения и развития веками вырабатываемой национальной культуры.

Во-вторых, если и допустить, что все международные отношения имеют исключительно экономическую основу, во всяком случае, эта международная, хотя и экономическая, борьба по необходимости имеет совершенно иной характер и иное воздействие на общественную структуру, нежели внутренняя борьба общественных классов.

Борьба внутри государства предполагает и развивает рознь общественных классов. Борьба государств между собою, напротив, предполагает и развивает в каждом из борющихся единство, солидарность, сплоченность. Не может успеть в борьбе с другими государство, представляющее внутреннюю рознь. (...) И в мирном соперничестве в области промышленности, торговли, науки, искусств, нравственного влияния превосходство, конечно, будет всегда на стороне государства с более здоровой физически и духовно и с лучше обеспеченной материальной массой населения. Международное соперничество государств, требуя для своего успеха внутреннего единства, сплоченности, по самому существу своему, ведет к большей солидарности составляющих государство элементов. Бедствия, какие влечет за собою война или вытеснение другим государством с международного рынка, отзываются не на одном каком-либо общественном классе, а всегда на всем населении, и на имущих так же, как и на неимущих. Каждый ущерб, понесенный государством в своих международных отношениях, есть общая опасность для всех общественных классов, грозящая всему населению безразлично обеднением, гибелью самостоятельного общественного быта национальной культуры.

Раз будет принята во внимание не только борьба общественных классов внутри государства, но и столь же несомненно и реально существующее международное соперничество, то основой общественного строя, фактором, его определяющим, нельзя уже считать, как это делают представители экономического материализма, одну только зависимость неимущих от имущих. Международное соперничество в значительной степени парализует эту рознь общественных классов, объединяя их сознанием общей опасности от внешнего врага, выдвигая вперед общее достояние всего народа, имеющее большее значение, чем отдельные классовые интересы, осуществление которых, конечно, прежде всего предполагает охрану и развитие самостоятельной национальной культуры.

Все это приводит нас к признанию основной причиной, порождающей образование государств, международной борьбы, приводящей к большой сплоченности племенных общин, к возникновению в них объединяющей власти первоначально только на время войны, но затем устанавливающейся постоянно и в мирное время и обеспечивающей принудительно мирный порядок. (...)

ОБЩАЯ ЧАСТЬ

Отдел первый