Социально-экономические последствия крепостной системы
Кризис крепостного хозяйства. Крепостная система была основой экономического развития Российской империи в XVIII в., поскольку она вместе с общиной веками служила своеобразным компенсационным механизмом ущербных следствий влияния суровой природы и климата. С конца XVI в. она определяла рост политического и военного могущества государства, с ней было связано расширение территориальной составляющей развития хозяйства страны, и на ее основе были построены существовавшие в стране политический строй и социальные отношения. «Оптимизированное» крепостным правом и общиной традиционное ведение сельского хозяйства обеспечивало основные потребности общества и до времени не ставило под сомнение крепостную зависимость крестьян от помещиков. Крепостная экономика позволяла содержать сильную армию и флот, пополнять их с помощью рекрутской системы. К концу XVIII в. социально-экономические отношения в рамках крепостной системы достигли такого уровня развития, что Россия превратилась в ведущую европейскую державу не только в военно-политическом, но и в экономическом отношении. Европеизация элиты общества способствовала проникновению в
Россию западных эталонов социального бытия и заставляла передовое дворянство с затаенным, а потом и открытым гневом смотреть на положение крепостных крестьян. В ту пору и даже позже обществу не было дано понять, что крепостничество — явление вторичное.
Успехи крепостной экономики, ее способность сохранить внутреннюю стабильность, что было особенно важно в годы социальных потрясений, охвативших Европу под влиянием Французской революции, вынуждали правящие круги России отказаться от мысли кардинальной перестройки крепостной системы. Несмотря на неоднократно раздававшиеся в екатерининские и александровские времена призывы к освобождению крепостных крестьян, сложившаяся система не реформировалась, не имела условий для внутренней эволюции, в ней нарастали кризисные явления. Участие в наполеоновских войнах, истощившее государственную казну и поставившее страну на грань финансового банкротства, хозяйственное разорение 1812 г., затронувшее основные западные губернии Европейской России, запоздалое начало промышленного переворота, который был объективной потребностью, своим следствием имели необратимый социально-экономический кризис, который современники понимали как кризис крепостной системы.
Барщина и оброк. Наиболее острые формы кризис крепостного хозяйства принял в районах развития помещичьего товарного производства зерна. Его главным проявлением стало, как уже было указано, расширение барской запашки и барщинных работ, сокращение крестьянских наделов в земледельческих губерниях. Это было связано со стремлением помещиков производить как можно больше зерна на продажу, удовлетворяя растущие потребности внутреннего рынка и получая стабильные доходы от хлебного экспорта. Тем самым под влиянием товарно-денежных отношений разрушалась структура натурального крепостного хозяйства.
Безудержное стремление к повышению норм эксплуатации крепостных крестьян приводило к тому, что помещики практически повсеместно отказались от натурального оброка, повышали денежный оброк и одновременно переводили крестьян на барщинные работы. В оброчных имениях по 16 нечерноземным уездам в среднем с 70—80-х гг. XVIII в. до 50-х гг. XIX в. денежный оброк вырос с 3 до 10,5 руб. серебром, а по 17 черноземным уездам — с 4,4 до 9,5 руб. серебром. Там, где в XVIII в. уровень оброка был высоким, общий рост его был сравнительно меньшим, что свидетельствует о доведении размеров оброка до максимального уровня.
В нечерноземных губерниях две трети крестьян находились на оброке и в основном были заняты отходным промыслом. В Ярославской и Костромской губерниях таких крестьян было уже свыше 90 %. По всей России ходили ярославские офени, в разнос торговавшие мелким галантерейным товаром, в трактирах славились ярославские половые. В дореформенное время помещики постоянно повышали сумму денежного оброка, что в конечном счете вело к усугублению двойственности положения их крепостных, чья «вольность» вне деревни была следствием растущей крепостной эксплуатации. Падение ценности бумажных денег вело к тому, что в номинальном исчислении в дореформенный период оброк нередко возрастал в 5–7 раз, что служило источником постоянных крестьянских жалоб. Нередки были случаи, когда зажиточные крестьяне платили оброк в несколько сот и даже в две-три тысячи рублей с души.
Если денежный оброк был выгоден помещикам нечерноземной полосы, то в целом по России в первую половину XIX в. наблюдалось увеличение числа барщинных крестьян. В начале века их было 56 %, к отмене крепостного права они составляли 71,5 %. Это означало, что помещики черноземных и степных губерний все больше вынуждали крепостных крестьян отказываться от посторонних заработков ради повышения товарности помещичьего хозяйства. Происходило сокращение крестьянского надела с одновременным увеличением барской запашки. В некоторых губерниях Черноземной России в первую половину XIX в. она увеличилась в полтора-два раза. Некоторые помещики еще с XVIII в. делали попытки рационализировать барщину, учитывая не число дней и часов, проведенных на ней крестьянами, но «известное количество работы, произведенное мужчиною, женщиною или лошадью». Данная тенденция хорошо описана декабристом Н. И. Тургеневым: «Некоторые помещики не довольствуются тремя днями в неделю и заставляют иногда, во время уборки хлеба, работать своих крестьян несколько дней поголовно. Иные отдают им только два дня в неделю. Иные оставляют у крестьянина только одни праздники, и в таком случае иногда дают всем крестьянам месячину, так что они беспрестанно работают на господина, не имея ничего, кроме выдаваемого им ежемесячно количества хлеба». Это был своеобразный возврат к практике XV–XVI вв., когда на месячине содержались холопы-страдники, т. е. рабы, работавшие на боярских полях. Таким образом, крайние формы крепостнической эксплуатации в виде месячины становились неотличимы от рабства. Грань, разделяющая эти типы отношений, почти исчезла: юридически помещик не мог лишь убить крепостного.
Разумеется, подобный тупиковый путь не способствовал развитию ни помещичьего, ни крестьянского хозяйства. Месячина была лишенной рационального экономического обоснования попыткой интенсификации барщины и наглядно свидетельствовала о глубоком кризисе крепостных отношений. Перевод крестьян на месячину обычно вел к развалу помещичьего хозяйства.
Работа крепостных на помещика, занимающегося товарным производством зерна, часто была неэффективной. В статье «Охота пуще неволи», где доказывалось преимущество «охотного», вольного труда, славянофил Кошелев писал: «Взглянем на барщинскую работу. Придет крестьянин сколь возможно позже, осматривается и оглядывается сколь возможно чаще и дольше, а работает сколь возможно меньше, — ему не дело делать, а день убить. На господина работает он три дня и на себя также три дня. В свои дни он обрабатывает земли больше, справляет все домашние дела и еще имеет много свободного времени». Кошелев был крупным помещиком, и, по его свидетельству, без «усердного надсмотрщика» барщина была невозможна. И такая практика была распространенной.
Помещичье хозяйство. Поскольку крайне экстенсивная система хозяйства была к тому же жестко ограничена условиями природы и климата, экономически она постоянно испытывала осложнения. Поэтому в дореформенной России лавинообразно росла помещичья задолженность. Если в начале века заложено было не более 6–7 % крепостных душ, то к отмене крепостного права их число возросло до 66 %. Все попытки владельцев резко повысить рентабельность крепостного хозяйства путемего рационализации или простого возвышения норм барщины и оброка заканчивались неудачей. Доходность помещичьих имений падала, и к 1855 г. сумма помещичьего долга составила 425,5 млн руб., что в 2 раза превосходило годовой доход государственного бюджета. Хлебный экспорт рос, но он совпадал с падением хлебных цен на европейских рынках и не решал проблемы дворянской задолженности.
Свидетельством кризиса крепостной системы было изменение структуры дворянского землевладения. Накануне отмены крепостного права почти четвертая часть помещичьих крестьян была сосредоточена всего в 1382 имениях, число владельцев которых было еще меньше, так как многим из них принадлежало несколько имений. Это были крупные землевладельцы, располагавшие значительными денежными и хозяйственными ресурсами, используя которые они могли приспособиться к новым экономическим отношениям. Четвертая часть поместного дворянства владела около 80 % крепостных крестьян. Одновременно шел процесс разорения и хозяйственного вытеснения из деревни мелких помещиков. Владение крепостными душами само по себе уже не гарантировало помещику ни достойный прожиточный минимум, ни тем более не было условием нормального ведения сельского хозяйства. В канун отмены крепостного права помещики усиленно переводили крестьян в дворовые, чтобы темсамым сохранить за собой возможно большее количество земли. По ревизии 1858 г., дворовые составляли немногим менее 7 % от общего числа крепостных, тогда как за 20 лет перед этим их было около 4 %.
Отходничество. Проблема крепостной экономики заключалась в том, что и в сельском хозяйстве, и в промышленности не было ни условий для внедрения вольного труда, ни самих вольных работников, ибо страна производила ограниченный объем продукции, и общество постоянно нуждалось в увеличении рабочих рук в земледелии — рабочих рук крепостныхлюдей. Подобием вольного труда было отходничество, широко распространенное в нечерноземных губерниях. Помещичьи крестьяне, переведенные на денежный оброк, уходили в города, где, как правило, объединялись в артели, занятые в строительстве. Они поступали также рабочими на мануфактуры, нанимались в услужение, работали извозчиками, из них составлялись бурлацкие артели. Крестьяне-отходники вступали в отношения свободного найма со своими работодателями, но их отход от деревни был прежде всего связан с неэкономической зависимостью от помещика, с необходимостью выплатить ему оброк в установленные сроки. Уход из деревни на заработки был обусловлен разрешением владельца и не вел к изменению сословной принадлежности крестьянина-отходника, даже если тому удавалось разбогатеть.
Социальное расслоение. Вплоть до 30-х гг. xix в. имущественная дифференциация крестьянства не выходила за рамки традиционного перемещения хозяйств вверх и вниз по ступеням имущественной состоятельности. Соотношение между собой прослоек по материальной состоятельности, как и в предшествующие века, не нарушалось. Основным слоем было среднее крестьянство, значительным был слой бедняков и небольшим — слой зажиточных крестьян. Однако в предреформен-ные десятилетия этот баланс был нарушен: бедняцкий слой стал резко увеличиваться за счет остальных. Социальное расслоение, при котором создавалась бы прослойка не просто зажиточных хозяев, а крестьян, ведущих крупное хозяйство с наемными работниками, у земледельческих крестьян было редкостью, поскольку российское земледелие (за исключением южных районов) не составляло прочной основы для появления такого типа хозяйств. Подобные хозяйства появлялись главным образом на основе торгово-промысловой деятельности. В дореформенное время чаще всего в число таких крестьян попадали жители целых торгово-промышленных селений. В 1828 г. московские купцы с завистью констатировали: «Селения тех помещиков, коих крестьяне наиболее занимаются торговлею, по богатству и устройству своему превосходят многие города, а сии последние по упадку торговли граждан становятся беднее деревень». Кроме того, и крепостная зависимость сковывала торгово-промышленную деятельность предприимчивых крестьян.
Помещики оброчного Нечерноземья были прямо заинтересованы в эксплуатации богатых крестьян, препятствовали их выкупу на волю, что вело тех к дополнительным издержкам их предпринимательской деятельности. Дореформенная Россия знала случаи, когда разбогатевшие крепостные, которых называли «капиталистами», покупали крепостных крестьян на имя своего помещика с тем, чтобы использовать их труд на созданных ими мануфактурах. Это было возможно при грубом нарушении норм законодательства, при повальной коррупции местной администрации и свидетельствовало о том, что крепостное право изжило себя.
Крестьянским ответом на усиление крепостной эксплуатации был самовольный уход от помещиков, бегство в Новорос-сию, степные районы Поволжья и Предкавказье. Беглые в Но-вороссии, которых после Крымской войны было несколько сот тысяч, создавали социальную проблему, которая не имела решения в рамках крепостной системы. Их рабочие руки были нужны на Юге, их возвращение требовало больших денежных затрат и административно-полицейских усилий, а легализация их нового положения противоречила нормам крепостного права.
Характерной чертой экономической и финансовой жизни России была откупная система. Частные лица, откупщики, за определенные суммы получали право сбора с населения той или иной местности косвенных налогов на соль, табак и некоторые другие продукты. Откупа позволяли наживать громадные состояния и одновременно вели к дезорганизации правильной хозяйственной деятельности и местной администрации, которая часто находилась на содержании откупщиков.
Крепостная промышленность. В петровские времена сложилась система государственного попечительства промышленности, точнее — система мобилизационной экономики. Россия была земледельческой страной, бедной капиталами, с ограниченными внутренними возможностями их концентрации, с малыми людскими ресурсами и с высокой долей непроизводительных расходов. Система мобилизационной экономики на основе крепостного труда вывела ее на тот уровень, что западноевропейские морские державы достигли в ходе «революции цен», открывшей дорогу частной инициативе и первоначальному накоплению капитала. Суть системы — жесткий протекционизм, правительственная опека над отдельными отраслями промышленности и отдельными регионами, ускоренное развитие казенных и крепостных мануфактур, где технические новшества сочетались с принудительным трудом, государственные монополии и гарантии, предоставляемые частным лицам.
Благодаря этой системе, тяготы которой всецело легли на податные сословия, Россия к екатерининскому времени достигла высокого, по европейским меркам, уровня промышленного развития, в рамках традиционного общества ее отсталость была преодолена. Государственное попечительство казалось залогом дальнейшего прогресса. В наполеоновском Париже русский путешественник наблюдал: «Какая разница между нашим Монетным двором и парижским: у нас видна опрятность, а там ужасная нечистота; на нашем Монетном дворе действующая сила есть паровая машина, а в парижском, по крайней мере, как я его видел, употреблена была человеческая сила, и работали на оном преступники». Однако успехи мануфактурной промышленности в крепостной стране могли иметь ограниченный характер. Россия почти на полвека запоздала с началом промышленного переворота, и это обрекло ее на новое отставание.
Начало промышленного переворота. Первой страной промышленного переворота была Англия, где в производство быстро внедрялись паровая машина Д. Уатта и построенная в 1765 г. Д. Харгривсом прядильная машина. Промышленный переворот означал скачок в развитии производительных сил и заключался в переходе от мануфактуры к машинному производству, к замене мускульной силы рабочего и энергии падающей воды силой пара. На смену водяному колесу пришла паровая машина. Наряду с технической промышленный переворот имел и социальную сторону. Он был невозможен без рынка свободной наемной рабочей силы, он предполагал наличие свободных рабочих рук, услуги которых предприниматели оплачивали исходя из рыночной конъюнктуры. Социальным последствием промышленного переворота стало формирование двух новых общественных классов — промышленной буржуазии и пролетариата.
Помимо экстенсивного характера земледелия, державшего на пашне почти все население страны, крепостная система, в свою очередь, суживала возможности создания рынка свободных рабочих рук и была главным препятствием на пути промышленного переворота. В России он начался в 1820-е гг., шел крайне медленно и завершился уже после отмены крепостного права, не ранее 1880-х гг., когда закончилась техническая и социальная перестройка уральской горнозаводской промышленности, которая целиком была основана на крепостном труде.
Начиная с 1760-х гг. в Англии, а вслед за ней и в других западноевропейских странах происходил процесс накопления технического опыта и внедрения технических изобретений, которые стали условием перехода к машинному производству. Российские мануфактуристы не выказывали интереса к нововведениям. Лишь в самом конце XVIII в. по инициативе правительства началось обсуждение масштабного проекта использования английских чесальных и прядильных машин. Первый механический ткацкий станок для производства лент внедрил в 1798 г. владелец московской шелкоткацкой мануфактуры И. Шелагин. Однако ручной труд продолжал практически полностью господствовать на российских мануфактурах вплоть до 1840-х гг., когда резко увеличился ввоз в страну машин и станков. В 1841–1845 гг. их ввезли на сумму 668 тыс. руб., в следующее пятилетие эта сумма возросла в 2,5 раза, а в первой половине 1850-х гг. составляла более двух миллионов рублей.
В это время наблюдается кризис мануфактурного производства, начинается процесс вытеснения мануфактуры фабрикой, который протекал крайне неравномерно в разных отраслях и в разных регионах. С начала XIX в. механическое бумагопрядение стало внедряться в хлопчатобумажную промышленность. На построенной в Петербурге Александровской бумагопрядильной мануфактуре в 1805 г. впервые в России был установлен паровой двигатель. Производство здесь было почти полностью механизировано. Мануфактура выпускала и прядильные машины, которыми оснащала большинство российских бумагопрядильных фабрик, что позволило к середине века обеспечить ткацкое производство отечественной пряжей машинного изготовления. Происходила замена ручного труда машинным в ситценабивном производстве, которое перешло на выработку дешевых ситцев, отпечатанных на цилиндрических машинах.
Однако в целом на текстильных мануфактурах дорогое машинное оборудование внедрялось медленно. Оно было ненадежным в эксплуатации, его обслуживание требовало квалифицированных механиков, и поэтому рядом с ним долго соседствовали ручные орудия труда. Дешевый крестьянский труд позволял предпринимателям не вкладывать средства в строительство производственных помещений, их оснащение машинами и механизмами.
С конца XVIII в. широкое распространение, особенно в текстильной отрасли, получила рассеянная мануфактура. Работы выполнялись крестьянами в деревнях по заказу мануфактуриста, который снабжал их необходимым оборудованием и сырьем и непосредственно контролировал лишь отделочные операции. Обычно собственно на фабрике действовало 20–30 станов, а по соседним деревням их число доходило до 300. Рассеянная мануфактура была широко распространена в Центральном промышленном районе, где прирост населения и малая плодородность почвы наряду с увеличением нормы денежных повинностей вынуждали крестьян отказываться от земледельческого труда. Современник признавал: «Начиная от подмосковного села Черкизова ткацкая промышленность разливается, как море, по всем деревням и селам, к Александрову, к Юрьеву-Польскому, Ростову, Ярославлю, до Кинешмы, Шуи и Вязников». Только во Владимирской губернии и в нескольких соседних уездах Костромской ткачеством было занято до 150 тыс. крестьян. Рассеянная мануфактура развивалась и в первые пореформенные десятилетия, что давало основание народническим экономистам говорить об особом пути промышленного развития страны.
На основе централизованной мануфактуры развивались такие отрасли, как бумажная и стекольная, продукция которых в основном обеспечивала потребности страны. В бумажном производстве с начала столетия к отмене крепостного права число предприятий почти утроилось и дошло до 165, с помощью машин здесь производилось около 80 % продукции. В стекольной промышленности большинство стекольных, хрустальных и зеркальных заводов принадлежало дворянам: в начале века свыше 75 %, к 1861 г. — 65 %. Общероссийскую известность получила продукция заводов Мальцевых, на которых паровые двигатели и руки крепостных использовались для изготовления знаменитого цветного стекла. Объем производства отрасли рос, но достигалось это благодаря простому увеличению численности рабочих.
Крепостной труд и наличие собственного сырья и леса не требовали больших вложений средств и препятствовали модернизации техники и технологии. Кроме того, сам процесс производства требовал большой доли ручного труда. Положение дел в крепостной мануфактуре хорошо характеризовал Кошелев: «Инструменты непременно в худом виде, ибо работники их не берегут, они за них не отвечают; можно этих людей наказать, но нельзя прогнать. По этой же самой причине работа производится и дурно, и неотчетливо; что же касается до сработанного количества, то, верно, едва в половину против вольного работника. Какая разница войти в мануфактуру, истинно на коммерческой ноге устроенную! Как там один перед другим боится переработать, так тут они друг друга одушевляют и подстрекают. Вычет заставляет каждого, строже всякого надсмотрщика, наблюдать за чистотою работы. Собственная выгода будит его до света и освещает ему вечером». Тем не менее основные отрасли промышленности России дореформенной поры были адекватны возможностям социума с ограниченным объемом совокупного прибавочного продукта, общества, где ведущую роль играло земледелие, волею судеб втиснутое в «прокрустово ложе» короткого рабочего цикла всех земледельческих работ.
Горнозаводчество. Кризисные явления наблюдались в добывающей промышленности Урала, где мануфактурное производство было основано на монополии и на принудительном труде. В дореформенный период практически не росло число металлургических заводов; незначительно, с 10 млн пудов в начале века до 18 млн пудов к 1861 г., увеличилась выплавка чугуна. В это время в Великобритании выплавка чугуна достигала 240 млн пудов. Если в конце XVIII в. Россия давала около трети мировой выплавки чугуна, то к 1860 г. ее доля не превышала 4 %. Слабая техническая база делала продукцию металлургических заводов неконкурентоспособной. Производительность труда прикрепленных к заводам рабочих была низкой, внедрять паровые машины владельцы горных заводов не спешили, полагаясь на дешевизну ручного труда.
Только в 1850-е гг. устаревший кричный способ выделки железа стал заменяться пудлингованием. Однако заводчики не пошли на использование при пудлинговании каменного угля, что привело к масштабным вырубкам леса, к увеличению затрат на производство и к еще более широкому использованию внеэкономических форм эксплуатации рабочих. Кризис горнозаводской промышленности сказался и на положении казенных военных заводов, где современное металлообрабатывающее и механическое производство все чаще сталкивалось с поставками некачественного сырья. Сами казенные заводы лишь в 1830-е гг. стали переходить на ограниченное использование вольнонаемного труда.
Крепостная система замедляла внедрение в промышленность технических открытий и изобретений. Дешевизна крепостного труда делала невыгодной его замену трудом машинным, основанным на использовании паровых двигателей. Предприниматели не были заинтересованы в повышении квалификации рабочей силы, производительность труда на казенных и частновладельческих мануфактурах росла крайне медленно. Незавершенный промышленный переворот обрекал страну на растущее отставание от промышленно развитых европейских стран. Завершение промышленного переворота и преодоление этого отставания было прямо связано с ликвидацией крепостных отношений, поскольку именно помещичье-крепостное право было главным препятствием появлению в России рынка свободной наемной рабочей силы.
Промышленность, основанная на подневольном труде, не давала возможности внедрению новых технологий, препятствовала переоснащению производства и развитию новых отраслей, росту производительности труда и в конечном счете стояла на пути научно-технического прогресса. Как военная держава, Россия в полной мере ощутила гибельность крепостничества в ходе Крымской войны. Экономическая и социальная несостоятельность крепостных отношений сказалась на положении деревни, где безуспешные попытки помещиков повысить или хотя бы сохранить доходность имений вызывали растущее недовольство крестьян.
В последнее предреформенное десятилетие кризис крепостной системы зашел столь далеко, что его вынуждены были признать как правительство, так и дворянские круги.