Различение смыслов и содержаний

1. Содержание и смысл

При трактовке конструктов речевого произведения принципиально важно различать два важнейших конструкта - содержание и смысл. При трактовке речевого произведения в различных филологических сочинениях именно эти два конструкта постоянно подвергаются смешению, что имеет множество негативных последствий как для науки, так и для практики.

Рассмотрим вначале содержание и смысл отдельно.

Содержание - важная сторона субстанциальной стороны того идеального, которое представлено средствами текста. Это идеальное может быть сообщаемым, усматриваемым, критикуемым, расширяемым, интерпретируемым, обсуждаемым, изучаемым и т.п. Для нас в данном случае особенно важно то, что это идеальное может выступать как ПОНИМАЕМОЕ, как субстанция понимания. Содержание - одна из важнейших сторон понимаемого. Оно есть необходимое понимаемое при когнитивном и распредмечивающем понимании, единственное понимаемое при когнитивном понимании. Семантизирующее понимание, обращенное на предикацию, есть уже переход к когнитивной работе понимания содержаний, поскольку содержание и есть то, что предицируется. Совокупное содержание текста состоит из предикаций в цепях пропозициональных структур в рамках всего текста. При этом имеют место разные виды предикации, разные меры новизны предикации и пр.

Предикации, из которых составляется содержание, не исчерпывают субстанции понимания: существуют еще и смыслы, которые могут быть важнее содержаний для автора или для реципиента; в таком случае смыслы составляют главное в речевом произведении, тексте, а содержание выступает в роли необходимого фона смыслов. Семантизация предикаций приводит к когнитивному пониманию, а рефлексия над общностями в рамках парадигматических и синтагматических категоризаций и систематизаций позволяет переходить к распредмечивающему пониманию, поскольку при этих категоризациях появляются мельчайшие единицы смыслообразования ­

ноэмы. В группировках ноэм возникают свои собственные ситуации, конфигурирование отношений и связей внутри которых и приводит к появлению смысла.

Содержание - это "предметная область", представленная в тексте. Это - множество однородных объектов, способных получать предикаты. Любой объект может быть взят в качестве индивидной переменной. ЛОГИЧЕСКИ (по содержанию) эти объекты равны, ЭСТЕТИЧЕСКИ (по смыслу) - различны (Бессонов, 1985). Содержание вовсе не есть отраженное содержание объективной действительности": нет никаких ЗНАКОВ субъектно-предикатной формы (Wittgenstein,1979,2). Субъектно-предикатная форма - это форма ПРЕДЛОЖЕНИЙ, момент устройства человеческого языка. Именно ПРЕДЛОЖЕНИЯ, соответствующие пропозициям, - это утверждение "чего-то СОВЕРШЕННО ОПРЕДЕЛЕННОГО" (с.4). Существенность того, что сообщается предикатом, также уловима только в рамках предложения, поскольку последнее может говорить о СУЩНОСТИ некоторого фрагмента действительности (см. Аветян, 1979, 33). Надо сказать, что этот автор ошибся, полагая, что предицированная сущность есть СМЫСЛ предложения: просто в определенных контекстах элементы содержания могут иметь сходство И ДАЖЕ СХОДНОЕ ИМЯ со смыслами - например, "предательство", "влюбленность" или "неприятие", но если дело касается сюжета, репрезентации фактов, то мы имеем дело с содержанием: "Такой-то совершил предательство" и т.п. Прямая номинация совпадает здесь с простой предикацией, поэтому в таком именно контексте нет необходимости восстанавливать или создавать ту конфигурацию отношений и связей, которая присуща соответствующему положению вещей и, следовательно, составляет смысл. Однако такие контексты далеко не покрывают всех манифестаций идеального - поэтому не все контексты провоцируют смешение содержаний и смыслов. Каков бы, впрочем, ни был контекст, правило одно: содержание - это еще далеко не смысл.

Содержание может быть представлено в составе значений. Значение - это не только референция, но и референциальный потенциал - то множество ситуаций, к которым данный знак приложим. Чем богаче референциальный потенциал, тем богаче значение, что сказывается и на развертывании содержания. Референциальная функция по-разному выполняется при построении содержания в рамках разных грамматических конструкций. С. Райт и Т. Живон (Wright, Givon, 1987) отмечают, например, что содержание может иметь разную меру "референциальной непрозрачности". John married A RICH WOMAN ­референциально прозрачно, но John wanted to marry A RICH WOMAN - референциально непрозрачно. При этом неопределенный артикль - это указание не на semantically referential indefinites, а на pragmatically important ones. Другой пример влияния грамматики на ход выполнения референциальной функции и тем самым - и на развертывание и наращивание содержания - коннотации, соотносительные с отдельно взятыми лексическими единицами. При такой презентации слова коннотации относятся к содержанию, а не смыслу. Например, в немецком ряд слов с суффиксом ei получает сходные добавки к значению - лексикографической записи смысла, то есть к конструкту языка в том виде, как он дан нам в словарях и грамматиках, а не в речевых поступках конкретных людей. Так,

Leserei - бессистемное и поверхностное чтение;

Deutelei - превратное толкование, казуистика;

Dichterei - стихоплетство;

Kraftmeierei - хвастовство своей силой.

Очевидно, значение суффикса - "нечто плохое". Это значение дополняет содержание, поскольку содержание вообще поддается анализу посредством значений. Такое дополнительное значение, называемое коннотацией, привязано к слову. При этом существенно, что оно вторично по отношению к смыслу, причем вторично в двух отношениях - и потому, что смысл вообще, в том числе и смысл слова, первичен по отношению к значению, и потому, что как смыслу, так и тем более значению слова предшествует смысл, опредмеченный в целом тексте, то есть смысл ситуативный. Единицы ситуативного смысла также часто принимают за единицы значения, хотя в действительности значения существуют только вторично, благодаря лексикографической фиксации. Единицы ситуативного смысла, не фиксированные лексикографами, составляют, в отличие от значений, неопределенное множество, причем эти единицы также могут восприниматься как дополнения к уже возникшему смыслу, то есть в сущности тоже КОНнотации. Все коннотации, уже фиксированные лексикографами (пейоративные, мелиоративные и пр.), содержательны, а не ситуативны. Когда же некто говорит: "Сергей Иваныч - это, братец ты мой, лошадь", то лексикографы такого не фиксируют и фиксировать не могут, потому что идеальное здесь не складывается и не наращивается, как это бывает при участии значений в образовании содержаний, а сначала концентрируется (интенсиональность в противоположность экстенсиональности), а затем еще, как правило, растягивается в виде добавлений такого рода: "Да-а, уйдет Сергей, кто из молодых будет за так такой воз тянуть, дураков-то теперь больше нет..." и т.п.

Эти отличия весьма существенны для всей речевой деятельности, в них и источник эстетического начала, и основание солидарности коммуницирующих людей, и - в случае смешений содержания и смысла - источник непонимания и недоразумения: "А чё он нашего Серегу лошадью обозвал?" Очевидно, коннотация может быть и в значении при построении содержаний, и в смыслообразовании целого текста, и одно далеко не равно другому. В одном случае строятся пропозиции, в другом - всё то, в чем может быть представлен смысл - начиная, естественно, со значащего переживания. Разумеется, при желании и смысловую единицу (как бы коннотацию, а по сути дела - НОЭМУ) можно подать в виде перевода "на язык" пропозиций:

Лошадь - это когда не умеют по-человечески разумно облегчать труд;

Лошадь - это метафорическое название для человека, с которым и говорить-то не о чем;

Лошадь - это когда идет напролом, вроде паровоза, никого не видя...

Поскольку, в отличие от значений, действительно строящих коммуникативно релевантные пропозиции, количество смыслов абсолютно бесконечно, приведенные только что пропозиции отнюдь не определяют того смысла, который опредмечивали собеседники, говорившие о Сергее Ивановиче: о нем-то они плохо не думали, но это о можно понять только при помощи герменевтической техники распредмечивания всех текстовых форм ради восстановления ситуации мыследействования продуцентов, а не путем повторного приписывания предиката некоторому логическому субъекту.

Ведь "лошадь", при всей полисемии этого слова, все же имеет ограниченный набор значений, коль скоро текст построен по содержанию. Однако если текст строится по смыслу, то "лошадь" - это что угодно, как того требует ситуация, поэтому при распредмечивании речевых произведений, построенных по смыслу, предполагается усмотрение ситуации, что вовсе не обязательно для когнитивного понимания такого, скажем, предложения: "Лошадь издавна используется в качестве вьючного животного".

К различию содержаний и смыслов как компонентов субстанции понимаемого имеет самое непосредственное отношение и различение случаев, когда в акте номинации выбрано ГОТОВОЕ обозначение, и случаев, когда для субстанциальной стороны понимания необходимо выполнять новые задачи текстопроизводства и текстовосприятия. Тип номинации - одно из метасредств для семантизирующего действования. Вопрос о "механизме номинации" - это вопрос о референциальной функции содержания. Аналогично существует и "механизм синтаксирования" ­построения линейной схемы развертывания синтаксической конструкции (Кубрякова, 1986); при этом происходит НАРАЩИВАНИЕ СОДЕРЖАНИЯ как носителя уже упомянутой функции, но может и не происходить РАСТЯГИВАВНИЯ СМЫСЛА. Готовые обозначения существуют для рационализации действования при построении и понимании содержаний; что же касается способов именования смыслов, то эти способы актуальны главным образом для СОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ РЕФЛЕКТИВНЫХ ПРОЦЕССОВ, актуальных для распредмечивающего понимания. Когда при трудностях в понимании услышанного разговора о Сергее Ивановиче желающий понять ставит себя перед вопросом "Я понял, но что же я понял?" (то есть выходит в рефлективную позицию), возникает "нехватка слов" для рефлектирования. Например, возникают вопросы: "А как понимать эту самую 'лошадность', каков ее смысл здесь, где я с таким смыслом встречался раньше и как та встреча соотносится в моем опыте с нынешней встречей и в какой мере эти встречи с 'лошадностью' идентичны?" и т. п. Эти вопросы отнюдь не обязательны при когнитивной работе с собственно содержаниями, со значениями и с коннотациями, взятыми в рамках значений.

К сожалению, когнитивное понимание часто принимают "вообще за всё понимание", и это имеет далеко идущие отрицательные последствия для культуры, образования и многого другого в индивидуальной и социальной жизни. Различение содержаний и смыслов - не только теоретическая, но и практическая проблема всей речевой деятельности - коммуникации, рассматриваемой максимально широко. В этой связи сравнительное рассмотрение особенностей содержаний и смыслов представляется актуальным.

Для читателя содержание вырастает из денотатов. Денотаты имеют предикаты или являются предикатами. Слова как носители денотатов связаны друг с другом и другими способами (повтор простой, повтор семантический, тематическая общность, грамматические связи в пределах и за пределами предложения, общие семы в разных предложениях и пр.). Поэтому пропозиции в состоящем из них тексте не разобщены. Более того, текст может и сам трактоваться как некоторая предикация, вырастающая из индивидуальных пропозиций: ведь в тексте есть и тематическое единство, и единая коммуникативная направленность, и связность, и членимость, и целостность - все те признаки, которые обязательны для предложения как типичного представителя пропозициональной структуры. Таким образом, "логика" текста" во многом сходна с той "логикой", которую традиционно усматривают в предложениях. Так, по Г. Фреге, содержание целого текста строится как синтез отношений между суждениями, благодаря чему когнитивное понимание можно описать как "анализ отношений между суждениями" (Baker, Hacкer,1984,33). Совокупность трактуемых таким образом суждений образует массив текстов, построенных по содержанию. Содержание модифицируется также возможностью категоризаций, дающих метасодержания; модифицируется оно и силою propositioinal attitudes ­ДИСПОЗИЦИЯМИ типа believing that, judging that, remembering that, hoping that (Russell, 1940, 210).

Так, например, при реализации предикативности "модули ума" (состояния, операции, организация) явным образом выступают как ТИПЫ ПРЕДИЦИРОВАНИЯ при получении содержаний. При этом возникают текстовые ситуации модулярности, и эти ситуации являются очевидными, во всяком случае - не скрытыми, а явными. Однако нетрудно заметить, что в эту явность ситуаций вторгается неявность смыслообразования. Происходит то же, что происходит и с коннотациями: в узких рамках процесс может трактоваться как содержательный, в более широких - как смысловой, смыслообразующий. Так, вторжение смысла относится и к восьми модальностям (по Stockinger, 1987: volitive, deontic, veracious, operative, controlling, possibilizing, "alethique", "boulestique") и ко всем концептуальным схемам построения содержания. Концептуальные схемы таковы: changes of state, intentional processes, aspect, structure of the state, spatio-temporal localization, "syntagmatic" complications (там же). Последняя из названных концептуальных схем относится, по всей видимости, и к отношениям внутри словосочетания. Чем шире контекст и чем больше протяженность текста, в рамках которого реализуются и модальности, и концептуальные схемы, тем больше вероятность того, что идеальное будет не только усматриваться в качестве содержания (набора предикаций в рамках пропозициональных структур), но также и переживаться и видоизменяться в качестве смыслов. Понимаемое в рамках когнитивного понимания имеет тенденцию к тому, чтобы выступить как понимаемое в рамках понимания распредмечивающего. Разумеется, эти трансценденции зависят не только от текста, но и от человека - участника процессов речевой деятельности и - шире - коммуникации.

Л.А. Киселева (1979, 31) показала, что несущие содержание единицы текста делятся на информемы (единицы, несущие только интеллектуальную, рациональную информацию) и прагмемы - единицы, обладающие также и прагматической заданностью. Главное из того, что определяется в качестве прагмемы - это предметно-логическая модель ситуации, что устанавливается на основе высказывания-предложения, актуального членения и интонации (Гак, 1990, 90). При всей сложности того идеального, которое содержится и в инфоромемах, и в прагмемах, все же это идеальное относительно просто сравнительно с другим идеальным - смыслами и метасмыслами (результатами категоризации смыслов). Трагедия некоторых сообществ заключается в том, что представление об уме оказывается соотносительным с общим представлением о человеке, более виртуозном при мыследействовании и жизнедействовании с содержанием и только содержанием. Между тем, успехи в логических операциях с содержаниями и только содержаниями доступны - при нормальном или почти нормальном начальном образовании - даже десятилетнему ребенку. Вопрос о действовании со смыслами - несравненно более острый вопрос человеческого социокультурного бытия и несравненно более острый вопрос народного образования. Напоминанием о серьезности проблемы может служить и характер книжного рынка после введения свободы книгоиздательства: тексты со смыслами, метасмыслами и метаметасмыслами (художественными идеями) оказались не очень нужными населению, получившему советское полное среднее образование... Художественные произведения классиков и современных образцовых писателей оказались самым дешевым товаром на свободном книжном рынке, зато заметен очень высокий спрос на толкования снов, самые примитивные детективы и повести из жизни пришельцев из космоса, то есть на то, что не требует усилий на построение или восстановление смыслов. Тенденция к купанию в море почти бессмысленных текстов не компенсируется и той ложной религиозностью, на которую в настоящее время переживается мода в среде людей, отнюдь не ищущих тех сложных смысловых наборов, которые в такой же мере характеризуют исходные конфессиональные тексты, в какой они характеризуют и светские тексты художественного и философского характера. Поскольку для многих религиозность сводится к поверхностному знанию ритуальности и к знанию небольшого набора афоризмов, заимствованных из основополагающих конфессиональных текстов, соответствующие реципиенты пользуются весьма бедными смысловыми наборами...

Разумеется, огромная важность смыслов в духовном бытии человечества не может трактоваться так, будто кроме смыслов в культуре вообще ничего нет. Лишь единство усмотрения содержаний и усмотрения смыслов позволяет участнику коммуникации выходить к самой сути вещей. При этом было бы неверно считать, что смысл - это и есть сущность. Величайший исследователь смыслов Э. Гуссерль, завещавший поколениям исследователей изучать смыслы и смысловые миры, показал в книге "Ideen" (Husserl,1950, Par. 16), что ни смыслы, ни даже их категоризации не являются сущностями. Сущность - одна из категорий содержания, хотя смыслы как-то все же захватывают сущность тех интенциональных объектов, перед которыми они стоят в качестве медиаторов между "Я" и рефлективной реальностью. Кроме того, переход содержаний в смыслы может приводить к тому, что сущность переживается, что дает смысл-переживание. Номинация этого смысла затруднительна ("сущностность"), но это несомненно уже смысл, а не содержание. Вообще ориентированность в мире смыслов, при всей ее основополагающей важности, не может заменить знания того, что известно всем другим. Этот общедоступный содержательный материал может трактоваться в системе референциальности (субъект понимания хочет знать, как соотносится знание с той или иной реальностью, он сверяет описание с "известным по знакомству"). Материал может трактоваться и в системе терминологичности (субъекта интересует самое возможность построения относительно завершенной понятийно-терминологической системы). Трактовка материала в системе гипотетичности есть, в свою очередь, поиск средства, которое "связывает разрозненные явления в одну каузальную цепь" (Демьянков, 1988, 36). Системообразующими конструктами при работе с содержаниями являются также описательность, нормативность, идеологичность (Мамытов, 1984, 107).

Фактически мы имеем здесь дело с выбором онтологии. Онтология может при трактовке содержательного материала выбираться и по такому принципу, обращенному на предикацию при построении содержания:

Это может быть сейчас/ всегда/ в будущем/ тогда-то.

Это может быть здесь/ везде/ там-то.

Это может характеризоваться количественно по критериям: время/место/мера.

Следует иметь в виду, что метаметодологичность акта выбора онтологии при трактовке содержания сопровождается МЕТАЯЗЫКОВОСТЬЮ правил, связывающих некоторую систему представлений с содержательной интерпретацией этой системы. Это приводит к тому, что при работе с содержаниями существенны - и с точки зрения риторической, и с точки зрения герменевтической - "ключевые слова", характерные для данной онтологии. Так, например, несомненна существенность слова civilisation в рамках идеологии эпохи Просвещения во Франции (Будагов, 1973, 394) или слов "Партия", "партийность", "партийное руководство" в СССР в 1929 - 1989 годах. При рассмотрении таких метаязыков приходится учитывать не только тезаурус продуцента, но и общую для продуцента и реципиента систему оценочных эталонов. Среди оценочных эталонов - "реальность" и "придуманность" содержаний, представленных в речевом акте. Например, Гамлет придуман Шекспиром, но все предикации содержательны, то есть известно, что Гамлет - принц датский, что Гамлет - не председатель колхоза, не бастующий железнодорожник и не житель города Ставрополя. То же можно сказать и о национальном характере текста как альтернативе. Так, у Д. Лоуренса в романе Sons and Lovers цвет "цветнее", чем в любом романе Э. Золя, что имеет отношение и к национальным особенностям как английского и французского языков, так и английского и французского сенсуализма (материализма).

Добавим к этому, что выбор онтологии усмотрения идеального всегда может быть связан и с историческим познанием как источником систем - системы знания о социальной ситуации такого-то времени, системы знания о таком-то аспекте функционирования социума в такую-то эпоху и в такой-то стране и т.п. Вообще при усмотрении содержания важен "фокус усмотрения", подсказываемый формами репрезентации всё того же содержания. Этот фокус - зона особой концентрации всех тех содержаний, которые нужны реципиенту по той или иной причине. На основе этого выбора устанавливается "тематическое тождество" текста, причем выявление этого тематического тождества достигается с помощью называющих словоформ (Надибаидзе, 1983, 4), например,

ТВОЯ ЛЮБОВЬ ... что без нее мне жизнь,

И славы блеск, и русская держава? (Пушкин)

Очевидно, здесь выдерживается предмет обсуждения "любовь", что видно из прямой номинации, занимающей в предложении выгодную с риторической и герменевтической точек зрения начальную позицию. Все это относится здесь к содержанию, поскольку без обращения к нему нет когнитивного понимания. Продвинется ли реципиент, достигший когнитивного понимания, далее к смыслам, зависит от множества обстоятельств, существенных с точки зрения перехода содержаний в смыслы. Среди этих обстоятельств особая роль принадлежит готовности реципиента выйти в позицию ЗНАЧАЩЕГО ПЕРЕЖИВАНИЯ - одну из разновидностей позиции рефлективной. Разумеется, чем шире освоение содержания, тем больше условий для богатства значащих переживания. Отсюда - важность (в конечном счете - даже и для последующего смыслообразования!) статусов пропозиции высказывания, в рамках которых может быть дано содержание.

Содержание существует в трех статусах пропозиции высказывания, причем пропозиция может быть одна или может соединяться с рядом других пропозиций. Эти статусы:

1. ЗНАНИЕ. Знание имеет признак "истинность": то-то имеет место, и знание об этом делает знание истинным.

2. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ. Оно возникает из рефлексии над пережитым усмотрением

предиката и предицирования, которые нужны для получения знания.

3. ГИПОТЕЗА. Это - представление, ориентированное на верификацию.

Как мы видим, знание имеет самый высокий статус среди статусов пропозиции высказывания. Активизация знания в процессах когнитивного понимания речевого произведения есть преодоление таких черт знания, как неполнота (х=либо n либо t); умолчание (нет данных об обратном, поэтому считают, что нечто обстоит так-то и так-то); непоследовательность (одно не вытекает из другого с определенностью); неточность; относительность (неясно, откуда взято такое-то из утверждений) (см. Delgrande, Mylopoulos, 1987). Когда такие черты пропозиций или последовательных рядов пропозиций преодолены, каждая общая пропозиция указывает на утверждение или отрицание каких-то фактов. Это и есть "содержание предложений" и "содержание текста". Объекты, составляющие эти факты, соотнесены (более или менее произвольно) с элементами предложения, поэтому считается, говорит Л. Витгенштейн (Wittgenstein, 1979, 12), что пропозиция дает логическую модель ситуации (Sachverhalt). В результате многие верят в то, что "в синтаксисе заложена логика" и т.п. Между тем, составляющие фактов соотнесены с элементами предложения вовсе не на основе каких-то императивных законов, а грамматическое значение так же вторично по отношению к исходному смыслу, как и значение лексическое.

ПЕРЕХОД СОДЕРЖАНИЙ В СМЫСЛЫ

Содержания при развертывании деятельности с текстом могут превращаться в не-содержания. Например, предметный мир текста складывается из экзистенциальных предикаций типа "Здесь есть такой-то предмет", "Здесь есть такой-то человек" и т.п. При собственно когнитивном понимании усмотрение этих предикаций и есть усмотрение того ИДЕАЛЬНОГО СОСТАВА (т.е. содержания), ради которого и включено когнитивное понимание. Однако по отношению к смыслу этот же самый содержательный материал выступает лишь как ТЕКСТОВОЕ СРЕДСТВО ДЛЯ ОПРЕДМЕЧИВАНИЯ ДРУГОГО ИДЕАЛЬНОГО - СМЫСЛА. Вообще семантизирующее понимание есть сигнал "Не жди смысла", когнитивное и распредмечивающее - "Жди смысла". ПЕРЕЖИВАЕМОЕ содержание имеет тенденцию превращаться в смысл, при этом переживаемой оказывается и вся пропозиция. При этом пропозиция не утрачивает своей главной способности ­пробуждать рефлексию над Sachverhalt, над "положением дел", над содержательной ситуацией. В пропозиции, кроме соотношения "звукоряд/значение", важны "интерпретативные факторы в конкретной ситуации словоупотребления" (Romalo, 1985). В частности, наличие темо-рематических отношений сразу окрашивает содержание смыслом "моя осведомленность относительно того, о чем именно идет речь", "моя способность выделить то, что оказалось новым" и т.п.

Давно замечено родство текстов для когнитивного понимания и текстов для распредмечивающего понимания. Так, П. Рикёр считает, что и материал, и герменевтический процесс одинаковы при рецепции историографических текстов и текстов художественной литературы (Ricoeur, 1984,v.2, 229), коль скоро, добавим мы, материалом соответствующих текстов является именно содержание, представленное в виде фабулы. П. Рикёр фактически объяснил причину этого: повествование - дело повседневной жизни всех людей (там же, с. 230). Все виды повествования восходят (хотя и не сводятся) к фабульному повествованию, все виды повествования - СИМВОЛИЧЕСКИЕ ОПОСРЕДОВАНИЯ действования, предполагающие "предпонимание нарративного поля" (мимезис-1). Общий эталон историографии и художественной литературы - запуск интриги, завязка и дальнейшее развертывание интриги (mise en intrigue). Сначала историография подарила фабульность литературе (там же, с. 230), позже взяла фабульность у литературы. Средства конфигурирования содержания через представление времени при развертывании содержания во всех видах повествования с фабулой могут быть покрыты двумя категориями:

1. Временной синтез гетерогенного;

2. Согласованность рассогласованного, или - разногласное согласование (concordance discordante).

Художественное повествование богаче информацией в отношении времени - даже в плане искусства композиции, - чем повествование историческое. Художественная литература допускает "игру со временем" (там же, с. 232): "Нигде кроме как в художественном повествовании автор интриги, "фабульный мастер", умножает искажения, дающие право раздваивать время на время повествования и время того, о чем повествуется: это - раздвоение, устанавливаемое и вводимое игрой между способом высказывания и высказыванием в ходе нарративного акта".

Имеется много типологий фабул, среди них отметим типологию, предложенную Кл. Бремоном (Bremond, 1973, 131):

переход к завершение

действию не-завершение

Возможность

не-переход

к действию

Фабула имеет разные наполнения, ее компоненты связаны с разными "ролями" ­организованностями рефлексии над функцией. По определению Кл. Бремона (там же, с. 134), "роль - это приписывание субъекту-лицу предиката-процесса - процесса возможного или законченного".

Другая классификация совокупных содержаний целых текстов - классификация по задействованным факторам (Halliday, Hasan, 1980). По этой классификации, содержание включает такие факторы:

Поле дискурса (что именно случается).

Собственно содержание, включая и участников событий.

Ситуация.

Формальный коррелят - mode (роль, играемая языком).

Отношения в тексте (повтор, синонимия, антонимия, гипонимия, меронимия). Регистр.

Диалект.

Возможность построения множества таких классификаций говорит об огромной многоаспектности содержания. Когда эта многоаспектность перемножается на принципиальный плюрализм смыслообразования, мы получаем практически бесконечное поле смыслов - безграничное пространство значащих переживаний, собственно человеческих чувств, отношений, оценок, мнений и всего прочего, существующего как идеальное и при этом находящего свое выражение в речевом произведении, тексте. Растягивание смыслов приводит к появлению метасмыслов, метасредств, метасвязок (связок смыслов и средств или метасмыслов и метасредств), все эти эффекты категоризации и растягивания в смысловом поле можно представить в виде растягивающихся нитей, поперечный срез пучка которых есть схема действования реципиента при понимании текста (Богин, 1989). Вместе с тем, совершенно ясно, что все эти процессы были бы невозможны без содержательного субстрата, без содержаний, разворачивающихся одновременно со смыслами. Поэтому следует учитывать место содержания в схемах действования при понимании текстов.

Содержания не растягиваются, а наращиваются, то есть акт приращения содержания, в отличие от акта приращения смысла, не приводит к коренному изменению ранее введенного содержания. Категоризация содержаний протекает как категоризация прямых номинаций и приводит к появлению метасодержаний. Эти метасодержания могут трактоваться как складывающиеся из значений единиц текста, отсюда - понятие "подбор словесных тем" (Виноградов, 1934, 91). Например, у Карамзина в "Бедной Лизе" такими темами оказываются рощи, кусточки, птички, пастух, свирель.

Метасодержание может переживаться субъектом как "знание о своем знании", причем ЭТО знание является внехудожественным даже при понимании художественных произведений: "я знаю, что..." Б. Брехт - передовой писатель, Л. Толстой - великий гуманист, Достоевский - писатель, много думавший о судьбах России. То, что выступает как метасодержание в когнитивном понимании, оказывается макроструктурой при понимании семантизирующем. В. Кинч (Kintsch, 1977) показал, что семантизирующее понимание как раз и начинается с попытки охватить макроструктуру. Поэтому сразу же реципиент хватается за слова вроде "поэтому", "тем не менее" и т.п., связывающие более частные структуры и выводящие к МАКРОПРОПОЗИЦИЯМ. Эти и подобные средства - МАКРООПЕРАТОРЫ для связывания старого и нового опыта (Kintsch, Van Dijk, 1978).

Способы категоризации элементарных содержаний различны в текстах разного рода. Так, У. Лабов и Й. Валецки (Labov, Waletsky, 1967) отмечают, что в таком жанре повествования, как рассказ, категории, организующие содержание, имеют такой системный вид:

1. Exposition. 2. Complication. 3. Resolution.

При этом (1) исчисляет агенсов и состав ситуации, (2) представляет событие, а (3) возвращает рассказ к некоторой новой стабильности. Это (по Van Dijk, Kintsch, 1983, 55) и есть СХЕМА (ФОРМАТ) МАКРОСТРУКТУРЫ. В отличие от схем смыслообразования, которые существуют только в динамике развития, категоризации содержания - это скорее форматы, своеобразные трафареты для заполнения, однако эти форматы также участвуют и в процессах растягивания смыслов. При этом существенно, что освоение этих форматов реципиентом происходит в ходе процесса понимания раньше, чем понимание смыслов и метасмыслов, служит обязательным фоном при освоении смыслов и метасмыслов. Т.А. Ван Дейк (1989, 63) пишет в этой связи: "Признавая особую направляющую роль макропропозиций, следует предположить, что пользователи языка стремятся вывести релевантную макропропозицию из отрывка как можно скорее, хотя они и не всегда могут сделать это. Так, пользователи языка не поняли локальной связности всей последовательности предложений, а начинают строить макрогипотезы уже после интерпретации [Ван Дейк имеет в виду семантизацию] одного предложения или части этого предложения".

Макропропозиция образует ОСНОВНУЮ ТЕМУ, она и есть основная тема. Поэтому макропропозиция и обозначена в начале или конце дискурса (или эпизода, или абзаца); ее также используют для вынесения в заголовок, резюме или аннотацию, иногда ее выделяют - курсивом, подчеркиванием, при устной коммуникации ­интонационными или тембровыми средствами и пр. Далее по тексту по мере дальнейшего наращивания содержания может происходить "смена темы", то есть смена метасодержания и содержания вообще. Эта смена имеет маркеры - например, изменение участников-персонажей в рассказе, изменение возможного (альтернативного) мира, или ситуации, или точки зрения, или прецедентных образов ("фреймов"), или места развертывания описываемых событий, или их последовательностей и т.п. Например, повествование обрывается красной строкой со словами "А в это самое время, когда произошла эта катастрофа, Онуфрий Иванович сидел за самоваром и пил чай".

Наращивание в рамках содержаний соотносится с растягиванием в рамках смыслового поля так, как у И. Канта соотносятся схематизм эмпирический и схематизм трансцендентальный. Первый - условие для освоения второго. Соотносительные с наращиванием содержания эмпирические схемы позволяют построить или воспринять ситуации, построенные на прецедентах, освобожденных от индивидуальности (Kant, 1781, 141), то есть тяготеющих к экстенсиональности - в отличие от трансцендентальных схем, соотносительных со смыслами и тяготеющих к интенсиональности и к рефлексии над прожитым опытом вне прямой зависимости от того, дает ли этот опыт прямые прецеденты усматриваемого в настоящий момент гносеологического образа. Сравнительно с трансцендентальной схемой схема эмпирическая - это "смазанный набросок, размытый непередаваемый образ" (там же, с. 574), то есть эмпирический схематизм дает нам лишь ОБЩЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ как нечто противопоставляемое и ПОНЯТИЮ и СМЫСЛУ.

Развертывание содержаний происходит в форме наращивания предикаций, в противоположность растягиванию смыслов. Что же касается значений, то они стоят в особом отношении к содержаниям и смыслам. По отношению к содержаниям они выступают как конструкт, в терминах которого возможна интерпретация содержаний, по отношению к смыслам - как средство лексикографической и необходимой для обучения (оно здесь трактуется очень широко) фиксации наиболее типичного и общепринятого в смыслах, во всех случаях первичных по отношению к значениям. Существенно, что значения и не наращиваются в тексте, и не растягиваются по ходу развертывания текста: они отдают функцию наращивания предикациям в рамках пропозиций и макропропозиций, а функцию растягивания - смыслам, метасмыслам и метаметасмыслам (художественным, философским, социальным и иным идеям). Предикации же, в свою очередь, выступают как ПРЕОБРАЗОВАНИЯ ЗНАЧЕНИЙ и при этом РЕПРЕЗЕНТИРУЮТСЯ в качестве ПРОПОЗИЦИЙ.

Смыслы - это не содержания, смыслы - это не значения, значения – это не содержания, всё это нуждается в "расклеивании", но "расклеить" - это не "разгородить окончательно": содержания могут переходить в смыслы, как уже смыслы множество раз переходили в значения (и будут переходить и далее - в той мере, в какой будет процветать лексикография, равно как и методика обучения родному и иностранным языкам). Среди факторов, способствующих переходу содержаний в смыслы, отметим, что существуют ситуации, в которых и содержания ТОЖЕ РАСТЯГИВАЮТСЯ и в этом отношении могут уподобляться смыслам, и это происходит тогда, когда при развертывании содержания складываются не просто факты, а факты с аспектами. Денотаты часто манифестируются только в категориальных схемах типа "Вещь-­свойство" (Лиепинь, 1986, 24 - 25), то есть при введении прилагательных и наречий, указывающих на свойства ситуаций или их актантов. Кроме того, существует организация содержания как иерархии единиц темо-рематических отношений на разных уровнях текстопостроения - на уровне слов, на уровне суперсегментных элементов, на уровне связей с внетекстовым материалом (см. Lotfipour-Saedi, 1986). Очевидно, пропозиции можно брать не только как соотношение "субъект/предикат", но и как соотношение "тема/рема".

В связи с возможностью в определенных условиях ориентироваться на то, что не только