Глава 3 природа конфликтов 14 страница
В миграционном обмене России с новым зарубежьем могут быть выделены три основные характеристики: 1) с 1994 г. абсолютно со всеми государствами Россия в миграционном обмене имеет положительное сальдо; 2) основная доля (около 80%) положительного миграционного сальдо России приходится на русских. Среди беженцев доля русских составляет две трети. Миграция русских во все страны нового зарубежья в 1989-1994 гг. последовательно сокращалась, в то время как их отток в Россию возрастал или сохранялся на неизменно высоком уровне; 3) противоположные тенденции наблюдаются в миграционной активности представителей титульных национальностей бывших союзных республик. Масштабы их выбытия из России сокращаются параллельно уменьшению их прибытия.
Новым разрушительным для России явлением в постперестроечный период стал рост масштабов эмиграции. Ныне из России эмигрируют десятки тысяч граждан. Их общее число за 1989-1994 гг. превысило 600 тыс. человек. Среди эмигрантов в основном немцы, евреи, русские. Они направляются преимущественно (90%) в США, Германию и Израиль. В составе эмигрантов — техническая и творческая интеллигенция, высококвалифицированные рабочие. В результате Россия теряет интеллектуальный и профессиональный потенциал. Вместе с людьми вывозятся идеи, навыки К труду, производственный опыт.
Исследователи признают, что вследствие встречного процесса — иммиграции — страна получает не меньше, если не больше населения. Основную массу иммигрантов составляют нелегалы. Этому способствуют прозрачность границ, неурегулированность вопросов въезда в страну из нового и старого зарубежья, политические и иные интересы ряда соседних государств в отношении российской территории. Эта ситуация считается негативной, поскольку Россия превратилась в отстойник и перевалочную базу иммиграции. Наиболее важными последствиями иммиграции в Россию сотен тысяч граждан государств старого, а теперь и нового зарубежья являются следующие: 1) формирование условий для проникновения новых этнических диаспор, их расселения, скупки ими недвижимости в крупнейших городах и приграничных, зачастую спорных, районах страны; 2) въезд в Россию иммигрантов из стран" Юго-Восточной Азии, Африки и других слаборазвитых стран, преимущественно малообразованного и неквалифицированного населения, ухудшает ее трудовой потенциал, усиливает давление рабочей силы низкого качества на рынок труда; 3) с иммиграцией, прежде всего нелегальной, связано усиление криминогенной обстановки (разрастание объектов наркобизнеса, контрабанды, организованной преступности).
Признавая тревогу авторов за будущее России, все же следует констатировать следующее.
В о – п е р в ы х, что касается внешних мигрантов, то существует вероятность возврата многих наших соотечественников с приобретенным на Западе материальным и духовным капиталом. Нельзя исключить и ту помощь, которую они сейчас оказывают своим родственникам, оставшимся на родине.
В о – в т о р ы х, внутренние мигранты зачастую выполняют ту работу, которую коренные жители многих российских городов не могут или не хотят делать (торговля, строительство, транспорт и т.д.).
В – т р е т ь и х, временное «освобождение» регионов Севера некоренным населением означает, при всех негативных последствиях этого процесса, и одновременное оздоровление условий для проживания местного населения.
Как мы видим, последствия миграции разнообразны и неоднозначны. Считать положение, связанное с этнической миграцией, катастрофичным преждевременно, что нельзя отнести к оценке все возрастающего потенциала самих межэтнических конфликтов.
Насилие
Глава 9
§ 1. Исследовательские подходы
Мир пронизан насилием, которое является формой и следствием конфликтов и одновременно само порождает все новые и новые конфликты. Преступность, террор, этнические и социальные столкновения служат постоянными показателями насилия, которое стимулируется, в свою очередь, слухами и средствами массовой информации, что не вызывает сомнения в долгосрочности этого феномена. Насилие давно стало правилом жизни, а институты общества, в том числе и властные, не только не подавляют насилие, но и, как это ни парадоксально, зачастую сами к нему прибегают. Какова же причина столь широкого распространения насилия в обществе? Рассматривая этот вопрос, следует исходить из амбивалетности оценки насилия и отказа как от его «демонизации», так и от преуменьшения его роли в жизни людей.
Более или менее систематически насилие начали изучать в средние века. Теологи св. А в г у с т и н, Ф о м а А к в и н с к и й пытались разъяснить прихожанам, как необходимо использовать насилие, чтобы оно не расходилось с христианскими заповедями. Войны против неверных, еретиков в том случае, если они происходят во «славу Божию», считались справедливыми{«священными»). Кроме того, насилие допускалось против дьявола, чье вредительство, как было принято тогда считать, проявлялось чаще всего в поступках людей. Непосредственно или через колдунов дьявол всегда и везде причиняет физические страдания людям, насылая на них чуму, проказу, засуху, наводнения, голод и т.д. Колдун в таких случаях должен был обязательно наказан либо светской, либо духовной властями.
Насилие, связанное с уничтожением еретиков (колдунов, демонов и пр.), было широко распространено в Европе в XIII-XVIII вв.
Оно включало в себя пытки, казни, замуровывание и регулировалось юридическими нормами. Судьи предостерегались от допущения частных апелляций: последние «только утомляют судей, а еретикам дают возможность поднимать голову».
Борьба была серьезна: два почти равных существа оспаривают друг у друга господство над миром. У Бога есть ангелы и небесные полки, у дьявола — бесчисленные полчища демонов и подчиненных ему чертенят. Активность дьявольской рати увеличивала опасность, но церковь, победившая язычество, заставившая преклониться перед ее авторитетом императорскую власть, смело ринулась в бой, полагаясь на свое старое, испытанное в бою средство. Мечом и огнем должен быть уничтожен враг человеческого рода; кто за него, тот подлежит уничтожению, истреблению; пощады никому не будет, и дьявол будет изгнан из самых узких щелей, куда он проник, и из самых интимных мест, куда он засел1.
Из светских исследователей насилия в позднем средневековье выделяется итальянец Н. М а к и а в е л л и (1469-1527; трактат «Государь» (в прежнем переводе — «Князь». —А.Д.). Выступая за объединение разрозненной тогда Италии под властью одного правителя, Макиавелли признавал насилие как одно из средств достижения этой цели. Умный государь должен внушать страх, а не любовь.Онобязан быть победителем независимо от того, какие методы правления выбираются (хитрость, обман, ласки, почести). «Нужно поставить дело так, что, когда люди больше не верят, можно было бы заставить их верить силой»2.
Т. Г о б б с, рассматривая государство как «искусственное тело», возникшее на основе общественного договора, считал, что оно прекращает состояние разобщения и «войны всех против всех». Для того чтобы сохранить с таким трудом добытый мир и безопасность, ограничить эгоизм человеческого поведения, государь может и должен использовать все средства, в том числе и насилие3.
Право народов на насилие против правителей, нарушающих общественный договор, последовательно отстаивали французские ф и л о с о ф ы – п р о с в е т и т е л и XVIII в. Но, например, И. Кант вообще отвергал необходимость насилия, считая его аморальным актом.
Если до середины XIX в. изучение роли насилия в жизни общества было довольно эпизодическим, то в последующие годы ему уделялось значительное внимание в связи с неустойчивой политической обстановкой, сложившейся в тогдашней Европе, и необходимостью оценки прошедших в мире революций. Во второй половине XIX в. теоретики уделяли внимание главным образом политическому аспекту насилия, рассматривая его важнейшим средством завоевания государственной власти. В своих работах О. Бланки, М. Бакунин1, К. Маркс, Ф. Энгельс2, Т. Сорель и др. утверждали, что, поскольку отношения между двумя классами носят непримиримый характер, использование насилия в борьбе против буржуазии неизбежно и необходимо.
Несмотря на некоторые расхождения во взглядах, эти исследователи считали, что в будущем антагонизм между людьми будет уничтожен и место социальной войны займет социальный мир.
Проблема насилия в марксистском учении представлялась как проблема революционного насилия (Т.И. Ойзерман). Революции рассматривались К. Марксом и Ф. Энгельсом как закономерные этапы развития антагонистического общества в эпоху, когда прогресс производительных сил сковывается устаревшими общественными отношениями производства. Таково одно из кардинальных положений материалистического понимания истории, сформулированное в их ранних работах. В основе этого общего социологического вывода лежит исторический опыт буржуазных, антифеодальных по своему содержанию, революций XVII-XIX вв.
Если переход от феодализма, в недрах которого возникает и развивается капиталистический экономический уклад, к буржуазному обществу, т.е. к господству капиталистической системы производства, был лишь ускорен в результате ряда антифеодальных революций, то переход к принципиально новому, исключающему антагонизм производственных отношений, посткапиталистическому общественному строю вообще неосуществим без насильственных революционных действий. Так рассуждали Маркс и Энгельс, опираясь на опыт известных им антифеодальных революций. Это обстоятельство важно подчеркнуть, поскольку оно объясняет происхождение марксистской идеи насильственной революции1.
Идея насильственной революции логически вытекала из тезиса о неизбежности конфликта между развивающимися производительными силами и отстающими от них производственными отношениями. Но теоретически вполне возможно и мирное разрешение противоречия путем постепенного трансформирования сложившихся производственных отношений в самом лоне капитализма. Следовательно, постулат о необходимости насилия для становления новой формы социальной организации жизни, поскольку он обобщает конкретные исторические факты, мог быть подвергнут частичному или даже полному пересмотру при появлении ранее неизвестных, качественно отличных от предшествующих, объективных общественных реалий. С этих методологических позиций можно проследить трансформацию воззрений Маркса и Энгельса на насильственную революцию как на средство социалистического переустройства капиталистического общества.
Первый программный документ марксизма — «Манифест Коммунистической партии» — был написан накануне революций 1848 г. во Франции и Германии.
В «Манифесте» Маркс и Энгельс так раскрывают перспективы этого исторического процесса: «Описывая наиболее общие фазы развития пролетариата, мы прослеживали более или менее прикрытую гражданскую войну внутри существующего общества вплоть до того пункта, когда она превращается в открытую революцию, и пролетариат основывает свое господство посредством насильственного ниспровержения буржуазии»1.
Однако к 60-м гг.XIX в. они отказались от идеи непрерывной революции. Уже после смерти Маркса Энгельс констатирует:
«Ирония всемирной истории ставит все вверх ногами. Мы, «революционеры», «ниспровергатели», мы гораздо больше преуспеваем с помощью легальных средств, чем с помощью нелегальных или с помощью переворота. Партии, называющие себя партиями порядка, погибают от созданного ими же самими легального положения... И если мы не будем настолько безрассуцны, чтобы в угоду этим партиям дать себя втянуть в уличную борьбу, то им в конце концов останется лишь одно: самим нарушить эту роковую законность»2.
В.И. Ленин и его сторонники мало считались с эволюцией взглядов Маркса и Энгельса на революционное насилие. Они рассматривали главным образом функциональную сторону насилия, разрабатывали стратегию и тактику его использования в ходе борьбы за власть. Заметим, обстановка, сложившаяся после свершения Октябрьской революции 1917 г., характеризовалась жестоким столкновением больших групп населения. С целью удержания или взятия государственной власти были развязаны и «красный», и «белый» терроры. Руководители враждующих групп постоянно обвиняли друг друга в зверствах и жестокости. Большевики, считая насилие «повивальной бабкой» истории, разумеется, всячески подчеркивали ограниченность его применения.
«Насилие имеет свою силу по отношению к тем. кто хочет восстановить свою власть. Но этим и исчерпывается значение насилия, а дальше уже имеет силу
влияние и пример. Надо показать практически, на примере, значение коммунизма»1
«...Обвинение в терроризме, поскольку оно справедливо, падает не на нас, а на буржуазию. Она навязала нам террор. И мы первые сделаем шаги, чтобы ограничить его минимальнейшим минимумом, как только мы покончим с основным источником терроризма...»2.
Насилие по отношению к классовому врагу рассматривалось известным теоретиком и практиком тоталитарного социализма Львом Троцким не только средством революции, но и одним из методов военного строительства. По его мнению, создававшаяся Красная Армия должна выполнять две функции: внутреннюю и внешнюю. Первая состояла в том, чтобы поддерживать революционный порядок, подавлять классового врага, бороться с бандитизмом. Вторая же функция должна состоять как в защите от внешнего агрессора, так и в предоставлении помощи мировой революции. Репрессии должны применяться и для поддержки дисциплины в войсках. Поэтому нельзя вести массы на смерть, если в запасе у командования нет права на расстрел трусов и паникеров. Красноармейца, по его мнению, надо ставить между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади. Командиры и комиссары должны быть готовы применить оружие против своих подчиненных. «Отсутствие револьверов создает на фронте невозможное положение. Поддерживать дисциплину, не имея револьверов, нет возможности»3.
Фашистские теоретики, в свою очередь, оправдывали применение насилия биологическими и расистскими причинами, сталинские — «обострением» классовой борьбы.
В послевоенный период советские исследователи рассматривали насилие в рамках теории революции (Ю. Красин), в аспекте критики западных концепций (В. Денисов), а также соотношения морали и
политики (А. Титаренко)1.
Западные специалисты давно обращали внимание на необходимость адекватно определить роль насилия в жизни общества. Еще М. Вебер подробно обосновал функцию насилия для исполнения государственных обязанностей. Несколько работ по той же теме можно обнаружить у В. Парето, Г. Моска, П. Сорокина2.
Во второй половине XX в. на Западе сложилась самостоятельная научная дисциплина валейнсология, изучающая насилие, с отдельными направлениями: социологическим, психологическим, юридическим, международным. В последние годы появились основательные работы и по проблемам вооруженного терроризма (И. Александер, П. Уилкинсон).
Из современных российских исследователей заметно выделяется И. Залысин, опубликовавший несколько работ, посвященных одному из видов насилия — политическому.
Автор определяет насилие как физическое принуждение, используемое для навязывания своей воли субъекту с какими-либо целями (власть, ресурсы и т.д.). Спорность такого определения видна из невозможности выделения других видов насилия (например, информационного), где физическое принуждение не очевидно3. Именно поэтому обратимся к выяснению смысла этого феномена.
§ 2. Понятие насилия
Существует множество понятий насилия, которые разрабатываются многими исследователями. Это относится к представителям психологической теории агрессии, этики, уголовного права, теории государства, многочисленных философских произведений. В ходе систематизации этих понятий вырисовываются две основные группы, где преобладающими являются либо физически-психологические, либо всеохватывающие структурные характеристики. Использование любого из понятий этих двух групп при анализе процессов насилия кажется недостаточным.
Так, п с и х о л о г и трактуют насилие как беспричинную, импульсивную, иррациональную, неумеренную агрессию1.
Определения подобного рода, несомненно, являются неполными и спорными: они зачастую различны, не охватывают содержание понятия во всей его полноте. Они скорее идентифицируют конкретный вид насилия, который необходимо понять и признать как факт.
П р а в о в е д ы и п о л и т о л о г и понимают насилие в основном как государственное действие (опирающееся на право и ограниченное правом) и как действие, направленное на намеренное нанесение ущерба2. Эти определения кажутся недостаточными. Поэтому в настоящее время обществоведами ведется поиск третьего понятия насилия, которое было бы более операциональным и точным. Таковым сегодня считается понятие так называемого системного насилия, которое показывает место насилия в социальной системе средствами социологической теории.
Если идти по пути, указанному основоположником структурно-функционального направления Т. Парсонсом, то можно предположить, что носителем насилия является сама социальная система. Продолжая эту линию, мы отнесем к социальной системе систему коммуникаций (Н. Луман), которая доступна наблюдателю лишь через действие. Коммуникация сама управляет собой и при помощи асимметризации воспроизводит себя. Тогда насилие можно рассматривать как коммуникацию действий или реакцию на действгш. Словом, насилие встроено в систему общества и само является не чем иным, как системой. Данное определение насилия более подходит и для того, чтобы связать применение насилия с его интерпретацией средствами массовой информации.
Так, в системе напряженного взаимодействия людей любое энергичное введение информации в некоторое действие при определенных обстоятельствах может либо обострить (например, призыв к неповиновению, навешивание ярлыка оппоненту, оскорбление), либо разрядить (готовность к компромиссу жест покорности, шутка и пр.) чреватую насилием ситуацию. В экономике, науке, искусстве, религии коммуникация осуществляется, как правило, без применения насилия. В политической подсистеме наблюдается несколько иная ситуация. Здесь очевидна постоянная угроза применения насилия. Одновременно власть ищет пути для своей легитимизации не через приведение в действие угрозы насилия, а через коммуникацию. Именно поэтому политическая подсистема оказывается восприимчивой к предложениям легитимизации, сформулированной обществом, отклоняющим монополизацию насилия и направляющим внимание на другие «государственные задачи». Таким образом, право ставит на место насилия аргументацию, экономическая система — артикуляцию интересов, культура — моральные нормы.
§ 3. Нелегальные и легальные формы насилия
Известно, что каждый вид насилия имеет персональную и институциональную формы, которые в реальной жизни трудно отделить друг от друга. Скажем, физически-психологический вид насилия может быть представлен как личный (убийство, увечья, драка, изнасилование, пощечина) и как институциональный (ранение и убийство во время теракта, войны).
Анализ сложившейся ситуации в мире показывает, что юридический контроль за проявлением насилия в любой форме малоэффективен. Насилие сыграло и продолжает играть существенную роль в процессах образования военных блоков, завоеваниях, сохранении различных форм государственности, политических, социальных, экономических революциях, восстаниях и в процессе реализации господствующими структурами различных, в том числе и репрессивных стратегий. Насилие нередко оказывается и историческим условием мира.
Насилие же внутри общества допускалось только в форме санкций по отношению к злостным нарушителям существующих норм. Ныне оно рассматривается как одна из обязанностей, которая может быть оправдана только давлением чрезвычайных обстоятельств. В то же время развилась идея полного отказа от насилия. Для политика последнее положение обычно не имеет реального смысла, поэтому ненасилие не может быть максимой его деятельности. Скорее оно становится целью (достижение мира), никогда не исключающей полностью применения насилия.
Оправдание господствующего насилия не тождественно его легитимации. Оправдание же насилия, направленного против господствующих отношений, — принципиально сложный процесс, так как в данном случае должна быть доказана нелегитимность существующей системы господства.
В этой связи заметим, что существует различие между восстанием, государственным переворотом и революцией. Восстание и государственный переворот в отличие от революции имеют ограниченную цель - устранение незаконного (либо не соответствующего поставленным целям) господства. При этом не ставятся под сомнение основные формы политической системы, социальные неполитические структуры. Легитимной основой насилия выступает в данном случае право на сопротивление.
Высокая степень концентрации власти у какой-либо группы всегда порождает недовольство у групп, отстраненных от власти и распределения. Если эти группы не имеют возможности изменить ситуацию легальными способами, они могут прибегнуть к конфронтации и, возможно, к экстремизму.
В свою очередь авторитарное государство часто прибегает к крайним формам регулирования («насилие сверху»).
Очевидно, что в условиях развитой демократии значительно сокращается основа насильственной власти. Однако никакая демократия отнюдь не имеет иммунитета против применения политического насилия. Время от времени в политической жизни демократических государств происходят острые конфликты, в ходе которых оно и применяется. Исходя из оценки своих интересов, эти страны применяют силу, в том числе и вооруженную. Так, страны НАТО весной — летом 1999 г. подвергли бомбардировкам территорию Югославии.
Оправдание насилия во внутриполитической деятельности объясняется следующими причинами. В о – п е р в ы х, тем, что любая форма властных отношений предполагает асимметричность, неравенство. Поэтому даже в условиях демократии объекты власти испытывают определенную отстраненность (отчуждение) от властвующих структур, исходящую из различия их интересов. В о –
в т о р ы х, бюрократизация системы управления, характерная для современных развитых государств, усиливает чувство беззащитности у рядовых граждан, неверие в то, что они могут защитить свои интересы легальным путем. В – т р е т ь и х, инерционность политических институтов., включая демократические, не всегда позволяет им вовремя адаптироваться к требованиям новых социально мобильных групп, что вынуждает последних обращаться к экстремистским средствам решения своих проблем.
§ 4. Насилие: российская специфика1
В современном российском обществе насилие хотя и осуждается, но одновременно пронизывает все его поры. Преступность, террор, этнические и социальные конфликты служат постоянными индикаторами насилия. Оно стало правилом во взаимоотношениях части общества.
Одна из причин такой ситуации в специфике прошлой и нынешней социальной структуры, политических традициях России, ее национальной культуре.
И с т о к и
Как уже известно читателю, общественные группы руководствуются в своих действиях интересами, которые определяются их местом в социальной структуре общества. Социальная структура России до Октябрьской революции 1917 г. отличалась двумя особенностями, которые благоприятствовали активному использованию насилия во взаимоотношениях между общественными группами.
С о д н о й с т о р о н ы, крайней поляризованностью высших и низших слоев общества. Их образ и качество жизни, объем социальных благ (власть, престиж, богатство) были абсолютно несовместимы, они жили словно в разных мирах. Н.А. Бердяев писал: «Нигде, кажется, не было такой пропасти между верхним и нижним слоем, как в Петровской России. И ни одна страна не жила одновременно в столь разных столетиях, от XIV до XIX в. и даже от века грядущего, до XXI века»1. Вопиющее неравенство социальных групп не могло не вызвать отчуждения между ними, чувства взаимного недоверия и ненависти, а у части образованных слоев — вины и ожидания неизбежной расплаты. Известный русский религиозный философ Г.П. Федотов отмечал: «Со времени европеизации высших слоев русского общества дворянство видело в народе дикаря, хотя бы и невинного, как дикарь Руссо; народ смотрел на господ как на вероотступников и полунемцев»2. Взаимное отчуждение создавало грозный потенциал взрыва, социальных потрясений, которые периодически выливались в восстания, бунты и, наконец, в революции 1917 г.
С д р у г о й с т о р о н ы, социальная структура традиционного российского общества была архаичной, характеризовалась неразвитостью классовых отношений. Все социальные группы России (особенно с XVI до начала XIX в.) находились в рабской или полурабской зависимости от самодержавия, распоряжавшегося их судьбами, определявшего их социальное положение.
Русские цари в традициях восточного деспотизма относились к стране как к своей вотчине. Государь мог отобрать землю у бояр, помещики до второй половины XVIII в. принуждались к государственной службе, их могли лишить дворянского звания. Контроль был установлен и над буржуазией. Со времени царствования Петра I государство было фактически собственником промышленных предприятий — устанавливало цену на их продукцию. Казна также заставляла купцов продавать товар по твердым ценам, а сама перепродавала их по рыночным.
В итоге самодержавие препятствовало формированию самостоятельных, осознающих свои интересы, организованных общественных групп.
Социальная зависимость всех основных сословий России, их неразвитость, неспособность к серьезному сопротивлению создавали благоприятную почву для государственного произвола, насилия. Отсутствие независимого, экономически сильного среднего класса лишило российское общество слоя, способного уравновешивать социальные противоречия между группами, находящимися на флангах социальной структуры.
Основные общественные группы дореволюционной России проявляли готовность к политической активности, в том числе в насильственной форме, главным образом лишь в периоды изменений, которые носили открыто взрывной характер в силу консерватизма, закрытости социальной структуры. Следовательно, реакция социальных групп могла быть более энергичной, агрессивной, насильственной. Так и случилось.
Снижение социального статуса титулованного боярства и восхождение помещиков в ходе опричнины вылилось в многочисленные акты насилия: «В XVI в. смена княжеского боярства худородным поместным классом приняла характер насильственной революции, поколебавшей самые устои Московского царства»1. Закрепощение вольных людей, прежде всего крестьянства, в XVI-XVII вв. также привело к резкому ухудшению социального положения ряда общественных групп, что стало одним из источников насильственных конфликтов, смуты.
Радикальные реформы Петра I обусловили глубокие сдвиги в социальной структуре российского общества. Они подняли на вершину иерархической лестницы новые слои служилых людей, не имевших знатного происхождения. Их восходящая мобильность сопровождалась ослаблением позиции традиционной знати, которая попыталась добиться реванша после смерти Петра в «эпоху переворотов» середины XVIII в.
Реформы Александра II, надломившие бюрократический строй, были осуществлены в значительно более мягкой форме, чем петровские. Однако и они вызвали большие социальные перемещения, ввергшие Россию в неравновесное состояние. Появление разночинной интеллигенции с ее социальными амбициями, противоречивость положения крестьянства после реформы 1861 г. не могли не вылиться в социальные катаклизмы, народнический терроризм и последовавшую за ними реакцию.
Глубокие стратификационные сдвиги предшествовали и революционным потрясениям началаXX в. С одной стороны, возросли численность и экономическая роль классов, порожденных быстрой индустриализацией России (пролетариат, промышленная буржуазия). С другой — их возможности влиять на властные отношения остались весьма ограниченными. Статусная несовместимость отличала положение и других общественных групп: крестьянства («освобождение» при нехватке земли); интеллигенции (высокое образование и политическое бесправие); дворянства (принадлежность к престижному сословию и сложное материальное положение) и т.д.
Политическая история многих стран показывает, что столь кричащие несовпадения отдельных позиций в рамках совокупного статуса социальных групп часто являются источником политического насилия. Беспорядки началаXX в. не стали исключением: основные группы дореволюционной России, будучи деформированными и слабыми, проявляли социальную активность, сопровождавшуюся насилием, лишь в периоды выхода общественной системы из состояния равновесия (поражение в войне с Японией). Вместе с тем сословная несовместимость создавала конфликтогенный потенциал насилия, .смуты, который окрашивал политическую жизнь России в течение многих десятилетий.
Специфические черты традиционной социальной структуры были унаследованы российским обществом после прихода большевиков к власти в октябре 1917 г. Хотя социальная структура стала более мобильной, условия жизни и социальное положение новых лидеров коренным образом отличались от статуса рядовых граждан. Несмотря на массированную идеологическую обработку, низшие слои советского общества всегда в той или иной степени ощущали несовместимость своих интересов с интересами номенклатуры, не доверяли ей, особенно на этапе разложения тоталитарного режима.
Как и в дореволюционной России, в советское время социальные группы находились в зависимости от государственной власти. Все они рассматривались служащими государства (коммунистической партии), находящимися в полном его распоряжении. При Сталине насильственному социальному перемещению мог быть подвергнут любой человек, в том числе и представитель партократии.
Ослабление репрессий с конца 50-х гг. повысило социальную безопасность номенклатуры, но мало коснулось статуса государства; отсутствие собственности и возможностей для социальной самодеятельности обусловили пассивное отношение низших слоев общества к государственному насилию. Однако экономическая слабость основных социальных групп советского общества имела и оборотную сторону. Приученные к иждивенчеству, социальные низы способны на самые отчаянные действия, когда их лишают государственной кормушки, «гарантированного» минимума.
Грубое вмешательство государства в социальные процессы привело к сосредоточению в городах значительной массы людей, близких по своей психологии к маргинальной прослойке. Отсутствие прочных социальных связей, беспочвенность способствует крайней противоречивости их поведения, в том числе и готовности последовать за экстремистскими призывами.
Следует отметить, что социальное неравенство в СССР дополнялось этническим. Этнические проблемы, искусственно загоняемые внутрь репрессивной политикой, представляли собой мощную «мину» замедленного действия, которая взорвалась в конце 80-х — начале 90-х гг.