Берлин, nw 40, альт-моабит 6 страница
Герберт взял кружку и сел за пустой стол против входа. Через минуту мосье Поль поставил перед ним ветчину, сыр и аккуратно разрезанную свежую булку.
Загремела занавесь, и в бистро вошел высокий темноволосый человек в двубортном, несколько отстающем от моды коричневом костюме.
- Могу ли я получить здесь холодный ростбиф и пиво? - спросил он, тщательно выстраивая, скорее даже подгоняя друг к другу слова.
- Разумеется, мосье. С горошком?
- О, да. Если это возможно, с горошком.
По акценту Герберт сразу распознал в посетителе немца. Не хватало только, чтобы он сел за мой столик, подумал Герберт. Но так оно и случилось. Соотечественник принял свою кружку и, осмотревшись, не очень уверенно направился к Герберту.
- Разрешите, мосье? - он выжидательно склонил голову набок, но кружку на стол не поставил.
- Прошу, - пожал плечами Герберт.
- Надеюсь, я вас не стесню? Просто я вижу, что вы тоже пьете пиво...
И это достаточное основание, чтобы подсесть? - насторожился Герберт. Кругом же полно свободных мест. Или он распознает немцев по пиву? Французы тоже весьма охотно пьют его, хотя и не в таких количествах...
- Вы немец? - напрямик спросил Герберт.
- Да. К сожалению.
- Почему - к сожалению?
- Сегодня быть немцем не очень, как бы это точно сказать, лестно...
Ого! Какая прыть!
- Не совсем понимаю вас.
- Я имею в виду мою бедную родину. Но об этом не очень приятно говорить. А вы парижанин?
- Нет. Я из Цюриха. Коммивояжер, - на всякий случай сказал Герберт, ибо далеко не был уверен, что говорит по-французски, как настоящий парижанин.
- О, Швейцария - очень благополучная страна. Наверно, вы поэтому и плохо представляете себе, что делается у нас в Германии.
Опять Германия. Прямо за горло берет.
- Почему же плохо? - зло прищурился Герберт. - Очень даже хорошо. Мы знаем о концлагерях, погромах, расстрелах без суда и следствия, знаем, как отрубают головы топором и сжигают на площадях книги. Все знаем.
- Да. Именно так все происходит. Но есть и еще многое, о чем знаем только мы, немцы, а иностранцы не догадываются. Или просто, не верят, когда им рассказывают.
- Что же именно?
- О, это можно понять только там, на месте, - незнакомец явно отвечал охотнее, чем спрашивал. - Постоянный страх. Какое-то, знаете ли, отвращение ко всему, и в том числе лично к себе. Все кажется - бессмысленным. Нельзя же все время подавлять себя. Постепенно перестаешь уважать в себе личность. Только активный борец может чувствовать себя человеком. Все остальные - развращены. И те, кто поддерживает режим, и те, кто тайно его ругает, но не ударяет пальцем о палец. Понимаете? И я такой.
- Какой? Одобряете или поносите?
- Нет, я не одобряю. Я ненавижу нацизм. Точнее, я очень его не люблю.
- Вы эмигрант?
- Нет. Я в Париже по делу.
- Тогда вы слишком рискованно вступаете в откровенный разговор с неизвестным человеком. Это может повредить вам.
- Чем? - грустно улыбнулся незнакомец.
- Гестапо карает не только активных борцов. Оно, видимо, не любит и тех, кто не любит его. Это же естественно. Не правда ли?
- Но вы же не из гестапо?
Я-то нет, про себя усмехнулся Герберт. А вы, господин?
- Ничего нельзя знать заранее, - он многозначительно хмыкнул.
- Отчего же? - незнакомец все еще улыбался, но глаза его были очень невеселые, усталые какие-то глаза. - Предвидеть можно многое... Я случайно зашел в эту случайно подвернувшуюся мне таверну, а вы уже сидели здесь, и маловероятно, что вы ожидали меня.
- Логично. Но тогда получается, что вы вошли вслед за мной, сели именно за мой столик и завели такой серьезный разговор. Разве не так?
- Да?! - он казался искренне удивленным. - Я как-то не подумал...
- Или опять же вернемся ко мне. - Герберт медленно выцедил пиво и отрезал ломтик сыру. Пон л'эвек и впрямь оказался превосходным. Такого он никогда не ел. - Вы вот сказали, что я вряд ли мог ожидать вас. А что если я ждал не лично вас, а таких, как вы, - не обижайтесь, это только пример - болтунов?
- Да, плохо мое дело, - незнакомец поднял кружку, приветливо кивнув собеседнику, и жадно отпил добрую половину. - Одно утешение: что мы не успели обменяться визитными карточками. Надеюсь, что мы никогда больше не встретимся. По крайней мере в Германии.
- Я тоже, - Герберт поднялся. - Геренгросс. Коммивояжер из Цюриха. Торгую, - он усмехнулся, - хронометрами.
- Фон Хорст, - помедлив какое-то мгновение, представился незнакомец. - Изучаю звезды. И далеко не уверен, что не торгую своей совестью.
Вот как? Легко проверить, слишком громкое имя. Кажется, нобелевский лауреат...
- Зачем вы это мне говорите?
- Не знаю... Париж кружит голову. Мне страшно возвращаться домой, герр Геренгросс. Очень тоскливо... Я завидую им, - он кивнул на таксистов, которые затеяли игру в домино, - вам и вообще всем, кому не надо возвращаться туда. Мне почему-то кажется, что больше мне сюда не приехать.
- Но почему вы тогда... - Герберт не договорил. Что-то мешало ему продолжить разговор. Возможно, он утратил настороженность и поверил всему, что сказал ему о себе этот человек.
- Вас интересует, почему я возвращаюсь? - понял он Недосказанный вопрос. - Все очень просто. Семья... И, знаете ли, дело даже не в том, что на моих близких могут быть обрушены репрессии. Мне будет тяжела и сама разлука. Долгая разлука. Я люблю свою жену.
- Вы сказали, долгая разлука?
- Да, долгая, - Хорст тоже встал, но тут же опять сел. - Нет, я не пойду вслед за вами, герр Геренгросс, - усмехнулся он. - А то вы плохо обо мне подумаете... Долгая разлука. Очень долгая. Фашизм - это надолго.
- Почему вы так думаете?
- Мы получили то, что хотели, герр Геренгросс. Германия хотела Гитлера, и он пришел. Это надолго.
- Прощайте, профессор, - кивнул Герберт и, подойдя к стойке, положил монету в сто су.
Получив сдачу, он еще раз поклонился и вышел на улицу.
Профессор молча поднял кружку и наклонил голову.
Ветер гнал по мостовой обрывки газет, чей-то засохший букет, мелкий городской сор. Над мостом через Сену тускло светился осколок радуги. Когда Герберт дошел до набережной Вольтер, упали первые капли. Холодные и тяжелые, они зашуршали по бумажным клочкам и мусорным ящикам, кругами побежали по мутной воде, которая, утратив зеленый цвет, стала тусклой и серой.
Сзади скрипнули тормоза. Это было такси. Но на приглашающий жест шофера Герберт отрицательно помотал головой. Он никогда не садился в первое такси. Особенно в таких случаях, когда оно было как нельзя более кстати. Он твердо знал, что особенно своевременно подвернуться может прежде всего гестапо. Французская сюрте его тоже не очень устраивала. Поставив портфель на гранит парапета, он надел плащ и заспешил прочь от реки под нарастающие удары капель. В порывах ветра летела гроза.
Он основательно промок, пока поймал действительно случайный таксомотор. В беспощадном бело-лиловом свете молний лицо шофера показалось похожим на негатив.
- Нонвиль, - сказал он шоферу, вытирая платком мокрые волосы, но треск расколотого неба заглушил его слова.
Он отнюдь не торопился в этот очаровательный пригородный уголок. Но пока он добежит до ближайшей автобусной остановки, дождь окончательно его доконает. Что ж, он приедет в условленное место на полчаса раньше, только и всего. Если гроза пройдет, можно будет немного погулять.
Но гроза и не думала стихать. Вода заливала стекла машины, и каменные громады правого берега невероятно искажались, делались зыбкими, расчлененными снизу доверху вертикальными невидимыми трещинами. Серебристые мостовые взрывались под колесами веерами брызг, мелькали черные разлапистые деревья с шарообразными подстриженными кронами, маркизы над витринами магазинов, залитые водой кафе.
На Вандомской площади машина совершила круг и, обогнув отель "Риц", влетела на улицу Камбон. Вероятно, шофер решил, что так будет быстрее. Но Герберт не торопился. Ему некуда было спешить.
Прильнув к боковому стеклу, он следил за тем, как город теряет свой серебряный оттенок. Окутанные дождем пригороды казались серыми и печальными. Дома и распустившиеся деревья, как бесприютные уродцы, уносились назад в пронизанный белыми струями туман, словно тонули в небытии. По водостокам бежали пенные потоки, на брусчатке вскипали крупные пузыри, показавшиеся Герберту похожими на солдатские каски.
- Это дождевая пена, она тоже мылкая, - заметил таксист, не поворачивая головы. - Скорости не разовьешь. Особенно на поворотах.
- И не надо, - Герберт улыбнулся карему шоферскому глазу в зеркальце. - Я не тороплюсь.
Шофер сбавил скорость, но, когда выехал на шоссе, вновь нажал на газ. И тут машина вылетела из густой завесы дождя и тумана.
Обновленный сверкающий мир лежал по обе стороны шоссе. Над асфальтом курился нежный пар. Листья на деревьях переливались мириадами зеркал. Крыши домов и лужи больно слепили глаза. И в каждой напитанной светом капле, повисшей на придорожной траве, переливалась и дрожала преображенная земля.
У газетного киоска Герберт велел остановиться. Расплатился по счетчику, дал полтора франка чаевых. Он купил утренний выпуск "Монд" и пачку сигарет. Неторопливо, со вкусом закурил. Когда таксомотор развернулся и уехал, бросил недокуренную сигарету в голубую лужу на быстро просыхающем песке и медленно пошел вдоль дачных заборов, за которыми на многокрасочных клумбах уже гудели пчелы.
Несколько ранее условленного часа он подошел к чугунным, с позолоченными рыцарскими щитами, воротам, за которыми виднелись темные строгие кипарисы и геометрически четкие куртины цветов. В глубине сада стояла серая двухэтажная вилла в стиле рококо, увитая плющом и диким виноградом. Это и было то самое загородное казино, где его ждали сегодня к часу дня. Он пришел без десяти минут час.
Калитка была приоткрыта. Он толкнул ее и по асфальтовой дорожке направился к вилле. Обошел ее и тихо постучался в заднюю дверь.
Беппо уже ожидал его. Он сразу же провел Герберта в маленькую каморку перед кухней.
Герберт уже не раз встречался с Беппо. Он знал его еще по Германии. Отец Беппо был итальянец, мать - австрийка. Сам он рос и воспитывался в Германии у какой-то двоюродной тети из Киля; Герберт познакомился с Беппо, когда тот служил стюардом на пароходе "Северогерманского Ллойда". В 1929 году Беппо потерял работу и, как тысячи других, отправился за границу в поисках хлеба насущного. Ему повезло. Он получил хорошее место в Нонвиле и осел во Франции. Насколько Герберт знал, Беппо Шенауэр был в партии с 1925 года.
- Есть новости? - Герберт присел на узкую, застланную марсельским одеялом койку.
- Завтра отправляешься, - улыбнулся Беппо и протянул ему сигарету.
- Наконец-то...
- Да. Сегодня вечером, ровно в девять часов, приходи на старое место. Товарищ Вальтер хочет тебе кое-что сказать лично.
- Понятно. - Герберт глубоко затянулся и медленно выдохнул дым.
Дело предстояло, очевидно, серьезное. Вальтер Ульбрихт выходил на связь лишь в исключительных случаях.
- Что-нибудь новое? - спросил он, прислушиваясь к звону столового серебра и неразличимому рокоту разговора за стеной.
- Все то же. Просто тебя выдерживали на карантине. Нужно было заново проверить всю сеть.
- Были провалы? - Герберт прищурил глаз от дыма.
- Да. Многих взяли. Но за эти дни удалось наладить новые явки. Будь особенно осторожен с женой Старика. За ней постоянная слежка.
- Ну, это-то всегда было, - отмахнулся Герберт. - Она опытный товарищ и умеет избавляться от хвоста. Да и я ведь не вчера родился...
- Все же будь осторожен. Особенно теперь, когда опять появились реальные шансы вырвать Старика.
- Я знаю, меня познакомили с планом. Он дерзкий и довольно простой, без особых вывертов. Такие, бывает, удаются.
- Бывает?
- Сам понимаешь, как это сложно. Стопроцентной уверенности тут быть не может. Достаточно пустяка, и все рухнет.
- Ты не веришь, что удастся?
- Пока нет, Беппо. Одной идеи мало. Нужно все предусмотреть и расписать по секундам. Потребуется хорошая подготовка.
- Поэтому ты и, едешь туда. Прежде всего установи прямую связь со Стариком. Наши считают это самым главным. Пусть он подробно ознакомится с планом и внесет свои поправки. Изнутри, Понимаешь? Между ним и группой надо наладить взаимодействие. Операция приурочена к его прогулке. Это единственная возможность.
- Не единственная. Наиболее реальная.
- Да, - Беппо смял сигарету в баночке из-под майонеза. - Пусть он все еще раз уточнит. Потом ты проверишь, Постарайся повидать всех, кто находится с ним в контакте. Запомни фамилию: Эмиль Мориц. Это надзиратель в Моабите. Можешь обратиться прямо к нему. Пароль он знает... Но будь осторожен.
- Буду. Какой у меня маршрут?
- Через Бельгию и Нидерланды.
- Это обязательно?
- На сей раз - да. Французские товарищи предупредили, что нашей деятельностью интересуется их контрразведка. Альянс с гестапо не исключен.
- Ясно. Но дорога по Рейну потребует лишних два ДНЯ.
- Что делать? - развел руками Беппо. - Я пока буду переодеваться. - Он раскрыл дверцу маленького гардероба, где висел закрытый старой простыней фрак.
- Что так рано?
- Суббота. Сегодня у нас обедают господа с Ке д'Орсе[4].
- А я думал, что ты занят только по вечерам.
- Обычно. - Беппо разделся, и Герберт увидел у него на руке татуировку: хорошенькая русалочка обвивала якорь. - Это очень кстати, - улыбнулся официант, пританцовывая на одной ноге и никак не попадая другой в штанину. - Всегда лучше, если в зале кто-то есть. Одинокие посетители не так бросаются в глаза.
- Но Жюля-то у вас всякий знает. Он же завсегдатай.
- Да. Король рулетки! И все же лучше, когда есть посторонние.
- Смотря какие! - усмехнулся Герберт.
- Это верно, - Беппо надел черную бабочку. - Но осторожность никогда не вредит.
- Постой! - спохватился вдруг Герберт. - Ты хочешь, чтобы мы встретились с Жюлем в зале?
- Ты что? - Беппо покосился на серенький костюмчик Герберта. Брюки основательно измялись. Мокрые манжеты были забрызганы грязью. - В таком-то виде? У нас, братец, как минимум, нужен смокинг. Даже днем.
- А ты, я погляжу, заделался снобом!
- Что делать? - пожал плечами Беппо. - Работа есть работа. И она мне нравится.
- Так как же я встречусь с Жюлем?
- Часа через два я тебя выпущу. На заднем дворе будет стоять его машина. Ты ляжешь на заднее сиденье и дождешься его. Он отвезет тебя в Париж. По дороге получишь от него все, что надо.
- Сложно придумано.
- Конечно, можно бы проще, - Беппо оглядел себя в ржавое, облупленное зеркало и, видимо, остался доволен. - Но так захотел Жюль. Слишком уж он заметен.
- Ну, если ему так удобнее...
- Да, Герберт, мы тоже так решили. Жюль - ценный работник. Он вхож в самые высокопоставленные круги. Его пера побаиваются даже некоторые министры.
- Ну, положим, французским товарищам от него тоже достается.
- Конспирация. Это необходимо.
- А рулетка? Это тоже конспирация?
- Конечно... Я понимаю тебя, Герберт, мне тоже кажется, что Жюль и в самом деле игрок. Иногда он приезжает сюда днем, вот как сегодня - пообедать. В перерывах между блюдами достает свой блокнот и начинает что-то записывать, высчитывать. У него есть система, Герберт, а это значит, что он профессиональный игрок.
- Кто знает, - Герберт встал и раскрыл одностворчатое оконце. В каморке запахло умытой дождем зеленью и мокрой землей. - Rien ne va plus. Это тоже может быть прикрытием, Беппо. - Faites vos jeux[5]. Вы его спрашивали?
- Конечно. Но, понимаешь, как-то не совсем всерьез. То есть, конечно, мы спрашивали очень серьезно, но звучало это как шутка. Не удивительно, что он в ответ тоже отшучивался... Ведь что там ни говори, а его страсть, действительная или притворная, очень удобна для встреч со мной. Все-таки наше заведение - идеальное место для подобных операций.
- Все верно, Беппо, все очень правильно. Жюль - ценный для нас товарищ. И он не виноват, что вышел из совсем другой, чуждой нам среды. Он предан делу - и это главное... Но понимаешь, Беппо, ты давно не был на родине и смотришь на все несколько иначе, чем я. Пока здесь все благополучно и тому же Жюлю, даже в случае разоблачения, ничего страшного не угрожает, с ним можно работать. Но если...
- Я понимаю тебя, Герберт. Напрасно ты думаешь, что я не понимаю. Только ведь и в самых страшных условиях такие ребята, как Жюль, не подводили. Мы проверяли после провалов твою цепь. Только один не выдержал. Между прочим, рабочий-металлист, крепкий, казалось, парень. К счастью, он знал очень мало, но всех, кого знал, выдал. Не выдержал пыток. Мы не можем знать, кто из нас как себя поведет.
- Ладно. Не будем об этом... Вернемся к делу. Мне не очень нравится план Жюля. Его роскошная "испано-сюиза" слишком бросается в глаза. Ее знает каждый парижский ажан, а мне бы не хотелось привести за собой к товарищу Вальтеру хвост. Может быть, в сюрте и не догадываются о связях Жюля с нами, но блестящие люди всегда на виду. Полиция испытывает к ним то ли недоверие, то ли непреодолимый интерес. Журналисты, понимаешь, министры, кинозвезды, профессиональные игроки - все это попахивает. Пусть сладко, но все же попахивает. А полицию, особенно тайную, тянет на запашок, очень тянет. Недаром именно в этой среде полным-полно международных шпионов.
- Ты дал очень ценный классовый анализ, Герберт, - с едва уловимой иронией сказал Беппо. - Не думаю, что для наших он окажется такой уж новостью, но я доведу до их сведения твою, так сказать, оценку. Что же касается "испано-сюизы", то ее сегодня не будет. Жюль приедет в спортивном автомобиле своего близкого приятеля. Тебя устраивает?
- Вполне.
- Мне пора накрывать стол. Принести тебе чего-нибудь поесть?
- Я недавно позавтракал.
- Так ведь обедать тебе не придется. Проторчишь здесь еще часа два, как пить дать... Пользуйся случаем. Кухня превосходная и, главное, не будет стоить тебе ни сантима.
- Может, и вправду приобщиться к буржуазным удовольствиям? Что заказали господа французские дипломаты?
- Устрицы, креветки, консоме, петух в белом вине, салат, конечно...
- Вино?
- Разумеется. К обеду - шабли и пуйи, вечером - "Дом Периньон" 1926 года.
- Ого! Шампанское... Надеются выиграть?
- Не думаю, - усмехнулся Беппо. - Просто к вечеру ожидаются дамы. Они, прогостят у нас до понедельника...
- Роскошная жизнь! Господа во фраках, дамы в вечерних туалетах от Баленсиаги, в драгоценностях от Картье... Будут хорошие чаевые, Беппо?
- Это уж как водится. Так что тебе принести?
- Может, креветок? - нерешительно спросил Герберт и почесал макушку.
- Розовых или серых? Серые сегодня будут получше...
- Нет, дай-ка мне, пожалуй, устриц! Я же никогда не пробовал устриц!
- Морен или белон? В это время белон нежнее.
- Вали белон! И сыр. Пон л'эвек у вас есть?
- Разумеется.
- Прекрасно. А еще я хочу хороший бифштекс с яйцом и пива.
- Этого мои гости не заказывали, - Беппо озабоченно покачал головой. - Но ничего, что-нибудь придумаем. Знаешь, я дам тебе попробовать фрамбуаз - старую малиновую наливку из подвалов принца Орлеанского.
- Потрясающе! - пробормотал Герберт и в ожидании грядущих роскошеств повалился на койку.
- Неизвестно, где ты будешь обедать завтра, - меланхолично заметил Беппо и, щелчком сбив с себя пылинку, повернулся к двери, которую закрыл за собой на ключ.
Герберт инстинктивно не любил, когда его запирали. Он поднялся, осторожно пробрался к окошку и глянул вниз: прыгать было невысоко.
В искрящейся мокрой траве звенели цикады. В холодной синеве обновленного неба носились стрижи. От земли, горячей и влажной, как свежевыпеченный хлеб, поднимался пар.
Герберт подумал, что, может быть, завтра ему придется лежать в такой же мокрой траве, ожидая удобной минуты, чтобы перебежать через границу... И еще он представил себе, как хлопнет распоротый выстрелом воздух и он уткнется лицом в сырую и такую же пахучую землю.
Но мысль эта была мимолетна и не затронула сердца. Путь через Бельгию не грозил особыми осложнениями. Это наиболее удобный и надежный вариант. За исключением, конечно, последнего этапа. Но ведь не обязательно же ему спускаться по Рейну. Обстановка сама подскажет, как быть... Можно пробраться из Голландии морем. Уж что-что, а гамбургский порт он знает как свои пять пальцев. Стоит закрыть глаза, и он увидит волнорез, маяк и бетонную стену причалов, всю в черных потеках мазута и ржавых - от мокрого арматурного железа. Конечно, он доберется до Гамбурга. Документы у него надежные, а для еще большей надежности он сумеет, в случае надобности, затаиться в трюме. В голландских портах тоже, слава богу, есть свои ребята. Уж они-то подберут ему хорошее судно. Если Беппо говорит, что цепь проверена заново, ему можно верить. Жаль, что этот золотой парень работает кельнером в великосветском притоне, а не, допустим, консулом на побережье...
Впереди была привычная работа, и Герберт решил, что на всякий случай не помешает часок или сколько там у него есть времени вздремнуть, пока Беппо выбирает для него из выложенной мокрыми водорослями корзины устрицы белон.
Глава 27
ВСТРЕЧА В ГЕСТАПО
- Вам надо зайти к следователю Брауне, - сказал дежурный, когда Роза пришла в Моабит на очередное свидание.
Она так и знала, так и предчувствовала, что ей не дадут свидания. Когда же дежурный, услышав ее фамилию, уткнулся в бумаги, тоскливое и неотвязное предчувствие перешло в уверенность. Впрочем, ей ведь еще прямо не отказали. Ах, все это беспокойные домыслы.
Она сразу же нашла нужную комнату и тихо постучала. Но никто не отозвался. Тогда она осторожно толкнула дверь и заглянула внутрь.
За столом сидел человек с глубокими залысинами на лбу и писал.
- Простите, - сказала Роза. - Мне нужен господин следователь Брауне.
- Я Брауне, - он поднял голову и внимательно посмотрел на нее. - Чем могу служить?
- Моя фамилия Тельман. Мне сказали, что... Мне не дали свидания с мужем и велели обратиться к вам.
- Вот как? - его крохотные колючие зрачки еще более сузились. - Зачем же ко мне? Вам разве не сказали, что свидание состояться не может?
- Нет, не сказали, - Роза прошла к столу. - Почему же не может?
- Я не уполномочен обсуждать с вами этот вопрос. Свидания временно отменяются. Вам должны были об этом сказать.
- Мне не сказали. Могу я сесть? - она положила, руку на деревянную спинку стула.
- Да, конечно, пожалуйста... - он слегка привстал. - Я уже все вам сказал. Свидания не будет.
- Я поняла. Мне хочется знать почему.
Следователь молча пожал плечами.
- Я не уйду отсюда. - Роза поудобнее устроилась на жестком стуле. - Я хочу знать, что с мужем. Я хочу его, видеть.
Брауне нахмурился, но ничего не ответил.
- Вас выведут силой, - наконец сказал он и подвинул к себе папку.
- Хорошо, - кивнула Роза. - Пусть будет силой. Сама я не тронусь с места.
Следователь побарабанил пальцами по столу и, видимо, приняв какое-то решение, стал собирать бумаги. Он аккуратно сложил их в ящик и запер.
- Побудьте, здесь, я позвоню по поводу вас, - сказал он и вышел, прикрыв дверь.
Напряженно прислушиваясь. Роза уловила за Стеной звяканье телефонного диска. Следователь Звонил из соседней комнаты. Роза догадывалась куда, но слов не было слышно.
Брауне отсутствовал минут сорок.
- К сожалению, ничего не вышло, - сказал он, внезапно появляясь в дверях. - Нужных лиц не оказалось на месте.
- Я подожду, - отозвалась Роза.
- Возможно, сегодня мне вообще не удастся никуда дозвониться. Приходите завтра в это же время.
- Нет. Отсюда я никуда не уйду.
Следователь потоптался в дверях, что-то пробурчал и опять ушел в соседнюю комнату. Диск за стеной снова затренькал.
На этот раз он не возвращался больше часа. Сколько Роза ни прислушивалась, ничего слышно не было. Только в коридоре время от времени раздавались шаги. Возможно, Брауне не было уже в соседней комнате, он куда-то ушел.
Но что ей оставалось делать? Только ждать. И она ждала. День за окном поскучнел, и в комнате стало сумрачно. Со стороны тюремных корпусов доносился приглушенный гул. Впрочем, это могла шуметь и улица. Скорее всего, так оно и было, потому что монотонный шорох изредка прерывался звонками трамваев и утробными сигналами "хорьхов".
- Вы еще здесь? - удивленно спросил Брауне, появляясь в дверях. Глядя на его порозовевшие щеки и чуть замаслившиеся глаза. Роза подумала, что он только что откушал. - Я думал, вы не дождались меня, - сказал он, зажигая сигарету.
- Дождалась.
- Но обрадовать вас мне нечем, - он сел на свое место и закашлялся. Потом легонько развеял рукой дым. - Не дозвонился. И вообще уже день кончается. Даже если ответ будет благоприятным, свидания все равно сегодня не дадут. Приходите завтра.
- Пока я не узнаю, что с моим мужем...
- Да, да, слышал уже, - ухмыляясь, перебил ее следователь. - Вы отсюда не уйдете. - Он икнул. Запахло водкой, и Роза отвернулась. - Ладно... Попробую еще звякнуть.
На этот раз он действительно пытался дозвониться. Роза слышала, как несколько раз со звоном падала на рычаг трубка. В кабинете быстро темнело. Позеленевшее небо за окном пылало хмурыми малиновыми разводами. Скоро стало настолько темно, что Роза перестала различать стрелки и цифры на своих часиках.
Когда наконец явился Брауне и включил свет, было уже около девяти.
- Вы увидите мужа. - Он устало вздохнул и присел на край стола. - И вы, и он одинаково виноваты в том, что администрация ужесточила режим. Как, видите, я сделал все что мог, и вы получите свидание... - Он надул щеки и шумно выпустил воздух. - Надо идти друг другу навстречу, фрау Тельман. Оставьте свое упрямство и мужу посоветуйте быть более сговорчивым. Ясно? Тогда не будет никаких неприятностей.
- Я не понимаю вас, - Роза оправила на коленях юбку и встала.
- Понимаете! Прекрасно вы все понимаете! Просто делаете вид... Одним Словом, фрау Тельман, могу вам по-дружески посоветовать: поменьше шума. Вы поняли меня? Поменьше шума! Если бы не постоянное вмешательство, если бы не гнусное подстрекательство из-за границы, Тельман давно уже был бы на свободе. Имейте это в виду.
- Свидание будет где всегда? - Роза кивнула направо, где должна была находиться комната для свиданий.
- Нет, - следователь отвернулся к окну, в синей тьме которого отразилось его несколько одутловатое лицо, озаренное светом электрической лампочки под потолком. - Ступайте на Принц-Альбрехтштрассе. Он будет там, - следователь забарабанил пальцами по стеклу и, фальшивя, стал насвистывать гогенфридбергский марш.
- До свидания, - сказала Роза и пошла на Принц-Альбрехтштрассе.
В здании гестапо она сразу заметила, что все уже знают, кто она и зачем пришла. Молодой штурмфюрер молча указал ей видневшуюся в конце коридора лестницу и прошел вперед. Она последовала за ним. На лестнице их дожидался еще один эсэсовец. Он оглядел ее с ног до головы, но тоже ни о чем не спросил. Когда Роза вслед за штурмфюрером поднялась на половину пролета, он тоже стал медленно подниматься.
Роза молча усмехнулась. Ее конвоировали, как важного заключенного, по всем правилам.
Подниматься пришлось высоко - на самый верхний этаж. Эсэсовцы впустили ее в просторную комнату, где стояли большой кожаный диван и несколько кресел. Не успела она оглядеться, как дверь раскрылась и еще два офицера в черных мундирах ввели Тельмана.
Она рванулась к нему, но вдруг остановилась, вся еще устремленная вперед, с протянутыми руками, искаженными в молчаливом выкрике губами.
- Эрнст, что с тобой сделали! - не то действительно выкрикнула, не то беззвучно выдохнула она.
На Тельмана страшно было смотреть. Лицо у него распухло и приобрело желто-лиловый оттенок. Глаза казались залитыми кровью. Вымученная улыбка открывала пустые, совершенно стариковские десны. Из-за выбитых зубов нижняя губа ушла в глубокую складку. Одежда на нем обвисла, и весь он осунулся и постарел на много лет. Это был другой, совсем другой человек. Только в глазах мелькнуло что-то знакомое, что-то бесконечно родное. Но тут же исчезло за кровавой сеткой белков.
- Что с тобой сделали, Эрнст! Что сделали!
Вперед выскочил гестаповец. Он затопал на нее ногами и что-то выкрикнул. По его погону и листьям на петлицах Роза поняла, что перед ней важный чин. Чего он хочет от нее? Она воспринимала происходящее отдаленным краем сознания. Все это было очень и очень далеко, почти ее не касалось. Расширенными глазами она все смотрела и смотрела на Эрнста.
Вот он подошел к креслу, попытался присесть. Вот его передернула судорога боли, и он, пошатнувшись, выпрямился. Она видела, она всем существом своим чувствовала, как ему больно, но еще не осознавала, что она не может сесть, и не понимала, почему не может.
Только потом, когда закончилось это страшное и короткое свидание, явления встали на свои места, и она все поняла. Позже она догадалась, что гестаповец с генеральскими нашивками и был, вернее всего, тот самый Гиринг, о котором она уже столько слышала от берлинских друзей.