Майкл Хардт, Антонио Негри 7 страница

Мы полагаем, что такого рода подрыв международного права сам по себе не является негативным событием. Мы пре­красно сознаем, как часто на протяжении XX столетия между­народное право служило лишь оправданию и поддержке на­силия сильного над слабым. И все же новое имперское правосудие, при некоторой подвижке осей и разделительных линий, как нам кажется, тоже создает и поддерживает глобаль-

1.1. Симплициссимус

_ное неравноправие. Приходится признать, насколько изби­рательно такое отправление правосудия, как часто преследу­ются преступления наименее влиятельных игроков, тогда как _в отношении самых мощных это происходит слишком редко. Настаивать, что самые сильные тоже должны подчиняться имперским законам и санкциям, представляется нам страте­гией благородной, но совершенно утопичной. До тех пор, пока институты имперского правосудия и международные суды, которые наказывают за преступления против человечности, находятся в зависимости от господствующих в мире сил, та­ких как Совет Безопасности ООН и самые мощные государ­ства-члены ООН, они непременно будут ценить и воспроиз­водить политические иерархии Империи. Отказ Соединенных Штатов подчинить своих граждан юрисдикции Международ­ного уголовного суда показывает неравенство в применении правовых норм и структур⁴⁵. Соединенные Штаты будут на­кладывать дозволенные санкции на других на основании будь то обычных внутриполитических систем или специальных договоренностей, таких как заключение боевиков в тюрьму в заливе Гуантанамо при чрезвычайных обстоятельствах, но они не допустят собственной подотчетности другим национальным или наднациональным судебным органам. Из-за неравенства в силах, по-видимому, не удастся установить и равенство пе­ред законом. В любом случае, сегодня реальное положение дел заключается в том, что согласованность насилия либо с уста­новленным международным законом, либо с возникающим глобальным законом еще не гарантирует его легитимации, а нарушение не означает, что его сочтут нелегитимным - совсем наоборот. За пределами этих юридических структур нужно поискать другие механизмы или рамки, имеющие сейчас эф­фективность в качестве основания для легитимного насилия. Как нам кажется, в настоящее время принуждение осо­бенно эффективно легитимируется не в рамках некой заранее данной схемы, будь то нравственной или юридической, но лишь постфактум, на основании его результатов. Можно было бы подумать, что насилие со стороны сильного легитимирует­ся автоматически, а насилию со стороны слабого немедленно наносится клеймо терроризма, но логика легитимации теснее

47Часть 1. Война

связана с воздействием, которое производит насилие. Укреп­ление или восстановление существующего глобального поряд­ка - вот что задним числом легитимирует обращение к силе. ВI интервале всего лишь немногим более десяти лет мы стали свидетелями полного изменения в соотношении форм леги­тимации. Первая война в Персидском заливе получила леги­тимность на базе международного права, поскольку была офи­циально нацелена на восстановление суверенитета Кувейта. Для интервенции НАТО в Косово, напротив, легитимации искали в моральных, гуманитарных основаниях. Вторая вой­на в Персидском заливе, которая стала упреждающим ударом, могла рассчитывать на легитимацию прежде всего исходя из ее результатов⁴⁶. Военная и/или полицейская сила будет полу­чать легитимность в той и только в той мере, в какой она дей­ственна в смысле исправления всемирных нарушений - не обязательно в установлении мира, но в поддержании поряд­ка. По этой логике такая сила, как американская армия, мо­жет прибегать к насилию, которое не обязательно законно или нравственно, но будет считаться оправданным, поскольку при­водит к воспроизводству имперского порядка. Однако как только принуждение перестанет обеспечивать порядок или безопасность сложившейся глобальной системы, основа его легитимации исчезнет. Это самая сомнительная и нестабиль­ная форма обретения легитимности.

Для легитимации имперского насилия необходимы посто­янное присутствие врага и угроза беспорядков. Вероятно, не стоит удивляться тому, что когда война составляет базис для политики, то враг становится определяющей функцией леги­тимности. То есть враг уже не конкретен и не имеет опреде­ленного местонахождения, а отныне становится чем-то быст­ро перемещающимся и ускользающим, как змей в имперском раю. Враг неизвестен и невидим, и все же он присутствует, как нечто типа общей атмосферы враждебности. Вражеский лик просматривается в дымке будущего и позволяет взбод­рить легитимацию там, где она ослабла. Такой враг на деле не просто неуловим. Это совершенная абстракция. Конкретные лица, послужившие целью сначала - в частности, Усама бен Ладен, Саддам Хусейн, Слободан Милошевич, Муаммар Кад-

1.1. Симтициссимус

дафи и Мануэль Норьега - сами по себе представляли весьма ограниченную опасность. Однако их надувают до фигур неве-поятной величины, чтобы они служили олицетворением бо-_лее общей угрозы и создавали видимость традиционных, ре­альных объектов военного противодействия. Возможно даже, _что они выступают в роли воспитательного инструмента (или вводящего в заблуждение прикрытия), представляя войну нового типа в привычной для нас форме. Абстрактные объек­ты войны - наркотики, терроризм и тому подобное - в реаль­ности тоже не являются врагами. Лучше всего относиться к ним как к симптомам дезорганизации действительности, ко­торая составляет угрозу безопасности и обеспечению дисцип­лины и контроля. Есть нечто ужасное в таком абстрактном противнике, который таится повсюду. Его чудовищность есть первый признак того факта (который будет подробно рассмот­рен нами ниже), что асимметрия и дисбаланс сил в мире не могут найти разрешения в рамках новых форм легитимации имперской власти. Здесь же достаточно будет сказать, что этот враг составляет пример или, точнее, служит для experimentum crucis (решающего эксперимента) в определении легитимнос­ти. Враг должен быть мыслительной схемой в кантовом пони­мании, однако действующей в обратном направлении: он дол­жен продемонстрировать не то, что есть сила, а то, от чего она нас спасает. Наличие врага указывает на потребность в без­опасности.

Следует пояснить, что безопасность как таковая не обяза­тельно подразумевает подавление или насилие. Во второй части мы подробно проанализируем новые формы обществен­ного труда, которые базируются на нематериальных факто­рах, таких как умственные способности, информация и раз­личные эмоциональные реакции. Такие формы труда и создаваемые ими социальные сети организуются и контроли­руются изнутри, через сотрудничество. Вот подлинная форма безопасности. Между тем понятие безопасности, которое мы рассматривали и которое опирается на идею об абстрактных ^врагах, помогая легитимировать принуждение и ограничить свободы, появляется извне. Эти два понимания безопасности, °Дно основанное на сотрудничестве и другое - укорененное в

49Часть 1. Война

1.1. Симплициссимус

насилии, следовательно, не только различны, но и находятся в открытом конфликте друг с другом⁴⁷.

На начало нового тысячелетия пришлись почти две тыся­чи длительных вооруженных конфликтов на Земле, причем их число продолжает расти. Когда вслед за упадком монопо­лии на легитимное применение силы сокращаются суверен­ные функции национальных государств, конфликты начина­ют множиться, прикрываясь бесконечной чередой эмблем, идеологий, религий, требований и идентичностей. Причем во всех таких случаях бывает невозможно различить легитим­ное насилие, преступность и терроризм. Это не означает, что все войны и все воюющие стороны стали одинаковыми, или что мы не в состоянии понять причин, по которым возникают вой­ны. Скорее речь идет о том, что критерии эпохи модернити становятся непригодными: различие между легитимным и неле­гитимным насилием, между освободительными войнами и война­ми, направленными на угнетение, оказывается все менее четким. Все варианты насилия сливаются в разные оттенки серого цвета. Сама война вне зависимости от различий, которые мы пытаемся проводить, нас подавляет. Возникает видение с точ­ки зрения Симплициссимуса, который не ведал стыда.

Вспомним, в частности, варварскую, имевшую характер геноцида войну между племенами хуту и тутси в Руанде в на­чале 1990-х годов. Конечно, причины этого конфликта подда­ются пониманию, например, в контексте наследия, оставлен­ного бельгийской колониальной системой, при которой тутси, находившиеся в численном меньшинстве, занимали привиле­гированные позиции относительно хуту, составляющих боль­шинство населения⁴⁸. Однако подобные объяснения не слу­жат оправданием случившегося. Не указывают они и пути к освобождению. Насилие со стороны как хуту, так и тутси ли­шено легитимности. То же самое верно, если говорить о наси­лии со стороны сербов и хорватов на Балканах, а также со стороны индусов и мусульман в Южной Азии. Всем этим про­явлениям насилия свойственно становиться в равной мере нелегитимными и реакционными.

Тем не менее, мы можем классифицировать сегодняшние войны согласно различным системам координат (например,

_ак борьбу богатых против бедных, богатых против богатых _й бедных против бедных), однако подобные категории вряд ли будут иметь значение. Никто не спорит, что они важны для

частников конфликтов, но в рамках нынешнего глобального порядка это не так. Важно только одно различие, которое выше всех остальных: это различие между насилием, сохраняющим сложившуюся иерархию глобального порядка, и угрожающим _еМу. Такова перспектива новой имперской войны, которую мы детально исследуем в следующем разделе. Многочислен­ные ныне идущие войны ничего не дают господствующей гло­бальной иерархии и ничего у нее не отнимают, а потому Им­перия к ним равнодушна. Это не значит, что они прекратятся, но это может помочь в объяснении того, почему такие войны не являются объектом имперского вмешательства.

Тайный советник Самюэль Хантингтон

В основнъи трудах в области политической науки эпохи модер­нити всегда предлагаются инструменты трансформации или свер­жения господствующих сил и освобождения людей от угнетения. Даже «Князь» Макиавелли, то есть книга, которую порой счита­ют учебным пособием для бесчестных правителей, фактически представляет собой демократический памфлет, который ставит понимание насилия и коварное применение силы на службу респуб­ликанского ума. Однако сегодня большинство политологов - не более чем технологи, занятые решением количественных проблем под­держания порядка, а остальные бродят по коридорам от своих уни­верситетов до мест средоточия власти, пытаясь заполучить дос­туп к уху правителя и прошептать в него свой совет. Образцовой фигурой политолога стал тайный советник, секретный постав­щик рекомендаций для высшего руководства. Самюэль Хантингтон Шжет служить наилучшим примером имперского тайного совет-кика, наиболее успешно пробравшегося к властному уху. В 1975 году вместе с Мишелем Крозье и Джоджи Ватануки он опубликовал объе­мистый том по вопросу «кризиса демократии», подготовленный ™я Трехсторонней комиссии⁴⁹. Диагноз, сформулированный Хан­тингтоном, сводился к тому, что «демократия» в Соединенных

51Часть 1. Война

Штатах с 1960-х годов была поставлена под угрозу слишком много­численными каналами демократического участия и излишним оби­лием требований со стороны организованной рабочей силы, а так­же недавно активизировавшихся социалъньгх групп, таких как

^х защитники прав женщин и афроамериканцы. Согласно его пара­доксальному утверждению, в США избыток демократии привел к ее ослаблению, что в итоге выразилось в «демократическом рас­стройстве». Не исключено, что столь противоречивый ход мыслей мог восприниматься как разумный лишь во времена «холодной вой­ны», когда на фоне угрозы советского тоталитаризма власть над обществом капитала, какие бы политические формы она ни при­нимала, обязательно считалась «демократической». В действитель­ности текст Хантингтона - это решительно антиреспубликанс­кая, антидемократическая проповедь, содержащая наставления по защите суверенитета против угроз со стороны всех социальных

" сил и общественных движений. Конечно, больше всего Хантигнтон боялся именно демократии в подлинном смысле слова, то есть вла­сти всех, осуществляемой всеми, и это определило основной пафос его аргументации. По его словам, демократия нуждается в усмире­нии властью, а различные сегменты населения необходимо удержи­вать от чересчур активного участия в политической жизни или от выдвижения чрезмерных требований в адрес государства. На деле в последующие годы доктрина Хантингтона действительно послужила руководством для неолибералов в деле разрушения госу­дарства благосостояния.

Через 20 лет тайный советник Хантингтон снова нашепты­вает в ухо верховной власти. Ее потребности изменились, а с ними и его советы. «Холодная война» обеспечивала прочный принцип де­ления государств на союзников и врагов, тем самът очерчивая гло­бальный порядок, но теперь с этим покончено. В конце XX столе­тия, когда «холодная война» завершилась и даже суверенитет на­циональных государств сходит на нет, отсутствует ясность в отношении того, какую форму можно придать глобальному поряд-ку и как допустимо развертывать и легитимировать насилие, не­обходимое, чтобы такой порядок поддерживать. Хантингтон ре­комендует отныне определять организующие разделительные ли­нии глобального порядка и глобального конфликта, те блоки, которые сводят государства в лагеря союзников и врагов, не в терминах «иде-

1.1. Симпяициссимус

окогии», а как «цивилизации»⁵⁰. Освальд Шпенглер возвращается. Старые родимые пятна реакционной мысли вновь вышли на повер­хность. Остается неясным, что могли бы представлять собой эти причудливые исторические образования под названием цивилиза­ций, но в представлении Хантингтона они в основном определяют­ся как обнаруживается, на основании расовьт и религиозных кри­териев. Размытый характер цивилизаций как мерила классифика­ции тем более облегчает подчинение «науки» политической тактике и использование их для перекройки геополитической карты. В дан­ном случае наш тайный советник верховной власти опирается на старую реакционную гипотезу, относящую политические группи­ровки к смешанным сообществам (Gemeinschaften), и помещает вла­стную реальность (Machtrealitdten) среди духовных сущностей. Он будит призраки этих цивилизаций, чтобы обнаружить в них об­щую схему приведения в порядок того разделения на друзей и врагов, которое является для политики самым важным. Друзья для нас те, кто принадлежит к нашей цивилизации; прочие цивилизации -наши враги. Пусть все услышат благую весть: война превратилась в столкновение цивилизаций! Спиноза метко окрестил подобное со­творение врагов и страхов предрассудком, который, как было ему хорошо известно, всегда в конце концов приводит к варварству бес­конечной войны и разрушения.

Талант Хантингтона как тайного советника проявился в 1970-е годы в том, что он предвосхитил потребности власти, за­ранее подготовив антидемократическое руководство к действию, пригодившееся во время революций Рейгана и Тэтчер. Аналогич­ный образом, его тезис о «столкновении цивилизаций» предшество­вал 11 сентября 2001 года и последовавшей за ним войне с терро­ризмом, которую средства массовой информации и основные политические силы немедленно восприняли, иногда с благоразумным его опровержением, но часто и без такового, как конфликт Запада с исламским миром. На этом фоне гипотеза о столкновении циви­лизаций фактически выглядит не столько описанием нынешнего ^соспгояниямира, сколько недвусмысленным предписанием. Это при-зыв к войне, постановка задачи, которую предстоит решать Запа-fy³¹. Иначе говоря, в версии Хантингтона цивилизации не имеют Никаких изначальных, духовных или даже исторических истоков, а в роли политических и стратегических данностей,

Часть 1. Война

которые должны породить реальные политические единицы, счи­тающиеся друзьями или врагами США в перманентном состоянии войны.

На этот раз Хантингтон промахнулся, и власть отвернулась от него. О, жестокая судьба тайного советника, зависящего от прихотей господина! После 11 сентября американское правитель­ство настойчиво повторяло, что его всемирная стратегия безо­пасности не имеет ничего общего со столкновением цивилизаций^. Изначальная причина тут не в том, что политические лидеры США уловили расистский подтекст гипотезы-предложения Хан­тингтона. Скорее, его понимание цивилизации слишком узко для их глобального видения. Хантингтон застрял в рамках прежней пара­дигмы мирового порядка, стараясь сформировать новые кластеры национальных государств, на этот раз в виде цивилизаций, чтобы они заменили противостоящие блоки времен «холодной войны». Од­нако имперские виды на будущее гораздо шире. Все человечество дол­жно оказаться под управлением Империи. В этом новом мире вооб­ражаемые цивилизации Хантингтона и разделяющие их границы -просто препятствия. Есть нечто печальное в облике ретивого со­ветника, которым пренебрег владыка, вычеркнув его из избранно­го круга.

1.2. Подавление мятежей

В наступившем столетии перед нами стоит трудная задача: защитить американскую нацию от неизвестной, неопределенной, невидимой и неожиданной опасности.

Дональд Рамсфепд, министр обороны США

Вся Галлия усмирена. Юлий Цезарь

На смерть У.Б., изгнанника

(Уолтеру Беджамену)

Как говорят, покончил ты с собой,

Чтоб избежать услуги палача.

За восемь лет твоей чужбины вырос враг.

Тогда, ввиду преград неодолимых,

Ты и ушел, они сказали, - ведь ты бессмертным не был.

Империям конец приходит. Предводители бандитов

Вышагивают чинно, как элита. Народы

Теряются из виду за вооруженьем их многочисленных бригад

А потому грядущее во мраке, и праведные силы

Иссякают. Все это было ясно для тебя,

Когда ты уничтожил измученное пыткой тело.

Бертольд Брехт

В этом разделе мы проанализируем внутренние противо­речия «военной машины», порожденной экстраординарнос­тью ситуации и глобальной гражданской войной. У новой мо­дели ведения войны есть свои характерные особенности. Тем не менее, она должна отвечать и традиционным запросам су­веренной власти, а именно - подавлять движения сопротив­ления и подчинять множество определенному порядку. Дру­гими словами, даже новые стратегии ведения боевых действий следует оформлять как подавление мятежей. Как станет ясно из Дальнейшего изложения, новой модели войны присущи про­тиворечия двух типов: те, что проистекают из ее отхода от Ранее принятых методов ведения боевых действий, и те, что возникают в связи с изменившимися социальными условиями ^и появлением новых форм общественного труда, с которыми

55Часть 1.Война

неизбежно сталкиваются биовласть и война. Такие противо­речия дают нам исходную точку или основу, чтобы выяснить, какие формы сопротивления и, в конечном счете, освобожде­ния возможны в этом новом контексте, иначе говоря, чтобы найти выход из этого глобального состояния войны.

Зарождение новой войны

Состояние войны эпохи постмодернити во многом напо­минает войны тех времен, когда еще не наступила эпоха мо-дернити. Сейчас период модернити, в течение которого вой­ны сводились к ограниченным во времени и пространстве конфликтам между национальными государствами, преследо­вавшими политические цели, может показаться всего лишь краткой передышкой на пару веков перед тем, как человече­ство вновь погрузится в расплывчатое состояние войны, нрав­ственные и религиозные коды которой постоянно меняются. Но на самом деле часы истории не идут вспять. Констатация возвращения неких прежних элементов - лишь первая сла­бая попытка ухватить смысл нового явления.

Можно сказать, что, по сути дела, с самого начала XX века человечество так и не жило в мире. Первая мировая война (1914-1918 годы), которая была сосредоточена в Европе, пос­ле неспокойного периода хрупкого мира непосредственно привела ко Второй мировой войне (1939-1945 годы), а сразу вслед за ее завершением мы вступили в «холодную войну». Это уже была глобальная война нового типа, в некотором смыс­ле - Третья мировая. Ее окончание (1989-1991 годы) ознаме­новало переход к современному состоянию имперской граж­данской войны. Таким образом, наше время можно считать Четвертой мировой войной⁵³. Подобная периодизация - по­лезная исходная точка, поскольку она помогает нам увидеть как то, что унаследовано от прежних мировых конфликтов, так и отличия от них. Само по себе понятие «холодной вой­ны» уже предполагало, что война стала нормой. Тем самым стал очевиден тот факт, что даже прекращение стрельбы оз­начает не завершение вооруженного конфликта, а лишь вре­менное смягчение его форм. Как представляется, в широком

1.2. Подавление мятежей

смысле сегодня состояние войны стало нескончаемым. Кроме того, предлагаемая периодизация позволяет понять, как на различных этапах менялся характер военных действий и про­тивоборствующих сторон. Первая мировая война была конф­ликтом между европейскими государствами, хотя в него были втянуты многие регионы вне Европы, прежде всего - в силу распространения по миру империалистических и колониаль­ных структур. Вторая мировая война во многом повторяла Первую, на этот раз в равной мере разворачиваясь в Азии и в Европе. Она была завершена в результате вмешательства Со­ветского Союза и Соединенных Штатов, впоследствии став­ших сторонами нового конфликта всемирного масштаба. «Хо­лодная война» закрепила данную глобальную конфигурацию таким образом, что большинство стран оказалось вынуждено поддержать ту или иную ее сторону. Однако в нынешнем со- , стоянии имперской войны суверенные национальные государ­ства уже не имеют первостепенного значения в качестве уча­стников противостояния. Сегодня на поле брани вступили иные действующие лица. Более четкое их определение состав­ляет одну из основных задач для выяснения генезиса нынеш­него состояния войны.

Принципиальные изменения в международных отноше­ниях часто датируют 1989 годом и окончательным заверше­нием «холодной войны». Однако, чтобы отметить наступле­ние нынешнего состояния, по-видимому, больше подходит 26 мая 1972 года, то есть тот день, когда Соединенные Штаты и Советский Союз подписали Договор о противоракетной обо­роне, регулирующий производство ядерных вооружений двух сверхдержав. Ядерное соревнование, в котором угрозы сто­рон зеркально отражали друг друга, достигло апофеоза. Воз­можно, именно в тот момент война утратила прежнюю отчет­ливость в качестве главного показателя мощи национальных государств. Ядерное оружие, опирающееся на ракетные бое­головки, еще долго после этого оставалось краеугольным кам­нем военной стратегии, но, в сущности, начиная с данного момента, ядерные ракеты стали увязать в грязи своих храни­лищ. Война, по крайней мере в том виде, каком ее знала эпоха ^МоДернити, то есть всеобщий вооруженный конфликт высо-

Часть 1. Война

1.2. Подавление мятежей

кои интенсивности с массовыми разрушениями, отступала в прошлое. Бойни, подобные бомбардировкам Лондона Герма­нией в сентябре 1940 года или бомбардировке Дрездена вой­сками союзников по антигитлеровской коалиции в феврале 1945 года, которые представляли собой тотальное напряже­ние всех сил, нацеленное на уничтожение и устрашение всего населения страны, теперь, если рассуждать здраво, уже нельзя признать элементом военного искусства. Правда, к сожалению, это не означает, что подобные действия не могут повторяться. В течение какого-то времени еще могла продолжаться страте­гия взаимного сдерживания, характерная для противостоя­ния между США и СССР, но война как таковая стала видоиз­меняться. Она меньше ориентирована на защиту от какой-то явной мегаугрозы и больше нацелена на распространение мел­ких угроз. Она нацелена не столько на общее уничтожение врага, сколько на его трансформацию и даже создание. Война приобрела ограниченный характер. Вместо того чтобы напря­гать все силы в крупномасштабной битве, сверхдержавы ста­ли втягиваться в полицейские акции высокой интенсивности, ка­ковые проводились Соединенными Штатами во Вьетнаме и Латинской Америке, а Советским Союзом - в Афганистане. Конечно, высокоинтенсивную полицейскую акцию часто по­чти не отличишь от военных действий низкой интенсивнос­ти. Но даже когда названные конфликты временами перехо­дили в военную фазу, они не становились такими же всеобъемлющими, как тотальные мобилизации «великих войн» XX столетия. Короче говоря, 26 мая 1972 года война стала превращаться в неотъемлемый компонент биовласти, направ­ленной на создание и воспроизводство глобального обществен­ного порядка.

Изменения начала 1970-х годов в форме и целях войны совпали с периодом крупной трансформации в мировой эко­номике. Договор о ПРО не случайно был подписан в проме­жуток времени между прекращением США обмена долларов на золото, которое произошло в 1971 году, и первым нефтя­ным кризисом 1973 года"^я. То было время не только валютных и хозяйственных кризисов. Тогда же начались и эрозия госу­дарства благосостояния, и перенос упора в экономике с фаб-

Г

ичного производства на социально-ориентированные и не­материальные отрасли. К таким разнородным трансформаци­ям можно относиться как к отдельным граням одного и того явления - грандиозной социальной трансформации. Военные действия биовласти периода постмодернити столь явно зависят от изменений в экономике постольку, по­скольку война всегда была связана с ней и, судя по всему, со временем такая зависимость лишь укреплялась. Многие уче­ные подчеркивают, что крупной промышленности принадле­жит главная роль в определении нынешнего состояния дел в военной сфере - в плане технологических изменений, органи­зационных моделей и тому подобного. Нынешняя война и со­временная промышленность развивались рука об руку⁵³. Для боевых действий эпохи постмодернити характерно усвоение и распространение технологий и форм крупномасштабной индустрии, а также новшеств из области социального и нема­териального производства, на чем мы подробно остановимся во второй части книги.

Сегодня военный контроль и организация осуществляются в первую очередь с помощью средств связи и информацион­ных технологий. Более того, представляет особый интерес (и опасность) развитие в военных целях - в дополнение к новым ядерным и химическим технологиям и наряду с обычными промышленными технологиями - биотехнологий и соответ­ствующих производств. В совокупности все это составляет гигантский арсенал, служащий целям войны. В результате вой­на в условиях постмодернити обретает многие черты того, что экономисты считают характерным для «постфордизма» на производстве. В ее основе лежат мобильность и гибкость; она включает в себя разведку, обработку данных и труд в немате­риальной сфере; ее масштаб расширяется за счет распростра­нения милитаризации по всей поверхности Земли вплоть до космических высот и океанских глубин. Речь идет не только о крахе традиционных попыток добиться нераспространения вооружений. По сути дела, новые производственные техно­логии составляют основу того, что аналитик «РЭНД корпо-Рэйшн» Лоран Муравич называет «распространяющимся рас-

59Часть 1.Война

пространением» - непреодолимым наращиванием всех видов оружия во всем мире*.

Характеризуя взаимосвязи между войной и экономичес­ким производством, нужно проявлять осторожность, дабы не впасть в упрощенчество, которое нередко имеет место при описании «военно-промышленного комплекса». Этот термин появился для определения случаев слияния интересов круп­ных промышленных предприятий и государственного воен­но-политического аппарата в империалистической фазе капи­талистического развития. Например, между сталелитейным производством Круппа и германской армией, между страхо­вой компаний «Ллойде» и британскими империалистически­ми проектами, между авиастроительной фирмой «Дассо» и военной политикой де Голля или между «Боингом» и Пента­гоном. Начиная с 1960-х годов понятие «военно-промышлен­ный комплекс» превратилось в некую эмблему, служившую для описания того, как военная промышленность подчинила себе людские судьбы. Другими словами, ВПК стали считать скорее субъектом истории, нежели итогом сложных взаимо­отношений между промышленностью, войной и институтами, складывающихся в ответ на разворачивание повстанческих и освободительных движений-'⁷. Таким образом, некритическое упоминание военно-промышленного комплекса в популистс­ком смысле (что порой отдает антисемитизмом, если вспом­нить старые стереотипы о «еврейских банкирах» как «дель­цах от войны») стало некой формой чрезмерного историчес­кого упрощения. В результате при политико-теоретическом анализе войны, ее причин и социальных измерений за скобки выводятся все реальные соображения, касающиеся классовых конфликтов и общественных беспорядков, а на нынешнем эта­пе - и массовых движений. Речь идет о движениях, на кото­рые суверенная власть должна реагировать и которые она обязана контролировать во всем объеме их жизненных про­явлений. Ведь мы уже убедились, что война, направленная лишь на уничтожение врага, сегодня не может служить опо­рой новой формы господства. Ей следует не только разрушать жизнь, но и создавать ее. Возможно, вместо «военно-промыш­ленного комплекса» мы должны теперь говорить о «военно-