Межэтнические отношения,., 2) Власть и происхождение245

ников и пасторов чужакам, говорящим на иностранном языке, было равносильно тому, чтобы лишиться голоса и твердого национально -го самоопределения. Кроме того, специфические условия подбора клерикальных кадров придавали необычайную нестабильность всему процессу церковной колонизации. Поскольку в принципе такие назначения осуществлялись по заслугам, а не по наследству, то церковная иерархия оказывалась открыта для кандидатов нового типа. Войти в круг светской знати можно было посредством купли-продажи, брака или бенефиция, но во всех случаях на это требова­лось время. Что касается постоянно пополнявшегося бюрократичес -кого аппарата, каковым, по сути, являлась церковь, то тут при опре­деленных обстоятельствах этнический состав должностных лиц мог меняться намного быстрее.

Церковь была растущим образованием, ей требовалось расши­рять свой штат и определять, пригоден ли каждый потенциальный кандидат на тот или иной пост. Ежегодно выносились тысячи реше­ний по поводу новых назначений в конкретную епархию, пребенду, аббатство или приход. Здесь должны были учитываться несовпадаю­щие интересы местных религиозных общин и знатных родов, мона­шеских орденов и отдельных прелатов, королей и папства. Был выра­ботан целый набор критериев, по которым кандидат мог допускаться на церковную должность. Учитывались такие аспекты, как личная сво­бода, легитимность, физическое здоровье и возраст. В областях, о ко­торых мы сейчас ведем речь, то есть в подвергшихся колонизации ок­раинных районах католического мира, к этому набору критериев добавлялась еще и этническая принадлежность кандидат.

Церковь была не обычным институтом, а открыто претендую­щим на особое предназначение. Вот почему всякая борьба за крес -ло в церковной иерархии сопровождалась рассуждениями о долге духовенства, особенно той его части, которой вверялась забота о душах верующих. (Подчас, впрочем, такие декларации преследова­ли исключительно тактические цели.) Поскольку долг пастора под­разумевал чтение проповедей, исповедь, утешение, совет и порица­ние, то исполнить его эффективно было под силу лишь священни­ку, способному общаться с паствой на ее родном языке. Как прави -ло, этот принцип не подвергался сомнению. Хронист Герлах Мюль-хаузенский сетовал, что в 1170 году руководить Пражской епар­хией был поставлен немец, «абсолютно не владеющий чешским языком». Автор относит факт его назначения за счет родственных связей кандидата с королевой Богемии, ибо «сами они [выборщи­ки] по своей воле ни за что бы не избрали иностранца, не знающе­го их языка»². Напротив, Козьма Пражский обращал особое внима­ние на то, что немцы, избираемые на епископский престол в X веке, «владели славянским языком в совершенстве» либо «были ему в совершенстве обучены»-*. Когда Геральд Валлийский пример­но в 1200 году предложил свою кандидатуру в епархию св. Давида, он заявил, что «собрание каноников св. Давида ни за что не утвердит

Роберт Бартлетт. Становление Европы

того [кандидата], кто не владеет языком их народа и не сможет чи -тать проповедь или исповедовать без переводчика»⁴. Известный астролог Майкл Скот, которого папа римский выдвинул на престол ирландского архиепископства Кэшел, нашел благовидный предлог, чтобы отказаться от предложения: он заявил, «что не знает языка этой страны»⁵.

В тех регионах, где жили бок о бок носители двух или более языков, идеальным вариантом становились двуязычные священни­ки и проповедники, как «брат Петр, он же Нарр, проповедующий на всех наших языках», чья деятельность в Богемии пришлась на XTV век⁶. В отдельных случаях владение двумя языками и вовсе становилось условием получения той или иной церковной должное -ти. Так, в 1293 году, когда принималось решение о строительстве церкви св. Марии в предместье Баутцена (Верхний Лаузитц), было специально оговорено, что священник «станет в вечернее время ухаживать за теми, кто болен или лежит на смертном одре за пре­делами города или в окрестных деревнях. Следовательно, приход­ский священник должен владеть как немецким, так и славянским языком. Если окажется, что он не знает славянского, то при нем должен быть помощник-славянин»⁷. Далее документ регламентиро­вал распределение пожертвований.

Попытка найти иное решение проблемы лингвистически пе­строй общины была предпринята в начале XIII века в Щецине, где немецкие купцы и ремесленники жили вперемежку с местным по-морянским населением. Было установлено правило, что «все немцы, живущие внутри крепостной стены... должны принадлежать к при­ходу св. Якоба... но славянам внутри крепостной стены надлежит ходить в церковь св. Петра»⁸. Разделение не было абсолютным, по­скольку сельское население было предписано и к тому, и к другому приходу, и договор не имел долгой жизни. Для нас существенна сама попытка деления паствы не по территориальному, а по этни­ческому принципу, что должно было способствовать формирова­нию моноязычной общины прихожан, по крайней мере в случае славянского прихода св. Петра. Аналогичный пример деления жите -лей на разные приходы по языковому признаку имел место в чеш­ском городе Чески-Крумлов (Крумау), где в XIV веке служили «Ио­ганн, проповедник немцев», и «Николай, проповедник чехов»⁹.

Как мы видим, двуязычные священники были наилучшим реше­нием вопроса, но имелись и случаи деления паствы по националь­ному принципу. Чаще же встречались более конфликтные ситуа­ции. В этнически пестрых приграничных областях католической Ев -ропы именно соперничество между разными этническими группа­ми играло решающую роль в формировании церковного аппарата. Завоеватели могли навязывать своих представителей, влиятельные группы иммигрантов — продвигать собственных пасторов. Типич­ным примером первого случая служит частичная англиканизация епископата Уэльса и Ирландии; второго — право немецких посе-

9. Межэтнические отношения... 2) Власть и происхождение 247

ленцев в Трасильвании избирать пасторов из своей среды. Местные жители могли сопротивляться навязыванию им чужих прелатов, равно как и постепенному выдвижению иноязычного духовенства из среды эмигрантов. Таким образом, в приграничных районах сама Церковь становилась ареной этнического конфликта.

Польская церковь появилась в конце X века и черпала примеры для подражания, культурные модели и кадры у своих западных со­седей, в первую очередь Германии. Сам по себе этот факт еще не являлся основанием для беспокойства или противоречий. Однако в XIII веке достигшая Польшу новая волна сельской и городской не­мецкой колонизации изменила ситуацию с пополнением церковных кадров. Теперь население внутри исторических границ Польши четко делилось на две языковые и культурные группы, следствием чего стало соперничество из-за влияния на кадровую политику цер­кви. Особенно яркой и показательной фигурой в этой борьбе был архиепископ Гнезно Якуб Швинка, занимавший это кресло в 1283— 1314 годах. Его правление пришлось на то время, когда одни райо­ны подведомственной ему территории, в частности Силезия, пере -живали стремительную германизацию, другие, например, Данциг, оказались захвачены немцами, а весь регион в целом претерпевал массированную немецкую колонизацию и усиление немецкого вли -яния в сфере культуры. В этих условиях Швинка занял позицию активного национализма. «Он был таким ярым врагом немцев, — отмечает хронист того времени Петр Циттауский,

«что называл их не иначе как "собачьими головами". Однажды, когда Иоганн, епископ Бриксенский, в присутствии короля произнес в храме красноречивую молитву по-латыни, архиепископ обратился к ко -ролю со словами: "Прекрасный был бы проповедник, если б не был со -бачьей головой и немцем"»¹⁰.

Такая же позиция, но выраженная в более корректной форме, прослеживается в местных статутах, изданных Шзинкой в 1285 го­ду. Отчасти они были вызваны к жизни неприкрытым желанием «защитить и укрепить позиции польского языка» (ad conservacionem et promocionem lingwe Polonice). Священникам надлежало в воскрес­ной службе на польском языке читать Символ веры, «Отче наш» и «Аве Мария». Исповедь также должна была проходить на родном языке. Учителей можно было принять на работу только при усло­вии, «что они владеют польским языком и могут читать с детьми ав -торов на польском языке». Заключительное положение более обще­го плана предусматривало, что «никто не может быть допущен к сану и исцелять души, если не является уроженцем этой земли и не владеет ее языком»¹¹, Эта бескомпромиссная позиция, которую в 1326 году подтвердил на провинциальном синоде и преемник Швинки, давала польскому языку статус единственного языка цер­кви и школы. Кандидаты в священники или учителя были обязаны сдать языковой экзамен.

Роберт Бартлетт. Становление Европы

Межнациональные трения отчетливо проявились и в разногла­сиях между архиепископом Швинкой и епископом Иоанном Кра­ковским, приведших в 1308 году к смещению последнего. Среди выдвинутых против него обвинений (в частности, и от имени его собственных прихожан), значились «попытки выслать за пределы Кракова господина Владислава, герцога Краковского и полноправ­ного наследника, стремление изгнать польский народ и отдать их ремесленные мастерские и имущество чужеземцам». Ему даже предписывалась такая клятва: «Если мне не удастся завершить на­чатое дело и изгнать с этой земли польский народ, то я скорее умру, чем останусь жить!» Во время дознания показаниями по меньшей мере десяти свидетелей было подтверждено обвинение его в отказе назначать поляков на какие бы то ни было церковные должности в Кракове: «он не выдвигает поляков, а все больше ино­странцев и немцев»; «он не выдвигает достойных поляков, утверж­дая, что они не годятся для сана»; «он не выдвигает поляков, уро­женцев этой земли, а только иностранцев — немцев». Пожалуй, самым важным из всех было обвинение в «клятвопреступлении.., поскольку при посвящении в сан он поклялся прелатам, что никог­да не допустит и не облечет ни одного немца саном в церкви Кра­кова, но, поступая вразрез с собственной клятвой, он набрал в цер­ковь Кракова фактически одних только немцев»¹². Если при посвя­щении Иоанна в епископский сан такая договоренность действи­тельно существовала, то она свидетельствует о реальных попытках претворения в жизнь решений синода 1285 года, касавшихся ис­ключительного права на духовную карьеру представителей одной национальной группы. Однако вероятнее всего, что этнический со­став духовенства в целом соответствовал составу населения, и не­мецкая иммиграция во владения польской короны неизбежно вела к возрастанию числа церковных должностных лиц из числа немцев. Это, впрочем, не означает, что процесс протекал гладко, направляе -мый лишь невидимым демографическим перстом. В решениях си­нода 1285 года, как и в тексте клятвы посвящения епископа Кра­ковского и в последующем его отстранении, усматриваются черты политической кампании с целью остановить германизацию поль­ской церкви.

В Польше и Богемии иммигранты из Германии селились в тех областях, где у власти, по крайней мере вплоть до XIV века, стояли представители местных западнославянских династий. В кельтских же областях ситуация была обратной. Там появление английских и других иноземных поселенцев происходило одновременно или сле­дом за свержением местных правителей и их заменой иностранны­ми. Однако эта замена была лишь частичной, и политическая ситуа­ция в Уэльсе вплоть до его окончательного завоевания в 1282 году характеризовалась борьбой «своих» и «чужих» правителей за вли­яние в церковной иерархии. В Ирландии такая борьба проходила непрерывно.

9. Межэтнические отношения... 2) Власть и происхождение 249

Ключевым моментом этого противостояния было назначение епископов. Судя по всему, с начала XIII века английская корона и ее должностные лица в Ирландии всеми силами проводили полити­ку отстранения коренных национальностей от церковных должное -тей. В 1217 году в послании правительства английского короля к юстициарию Ирландии было сказано:

«Поскольку избрание ирландцев в нашей земле Ирландия в про­шлом часто становилось причиной беспокойства и нарушения мира в этой земле, то мы повелеваем, дабы вы, повинуясь нам по закону вас -сальной преданности, отныне не допускали избрания ни одного ир -ландца на церковную должность в наших владениях, равно как и ни в один собор. По велению нашего преподобного отца, лорда Генриха, ар -хиепископа Дублинского, и по вашему собственному разумению вам надлежит всеми силами обеспечивать избрание и продвижение на ва -кантные должности в епархиях и других церковных инстанциях наших должностных лиц и иных добропорядочных англичан, столь незамени -мых для нас и нашего королевства»¹³,

Архиепископ Дублинский Генрих оказался самой подходящей фигурой для осуществления этой политики. Он был сыном лондон -ского олдермена, по меньшей мере трое его братьев занимали в Лондоне пост шерифа. Генрих готовился к духовной карьере, к 1192 году имел сан архидьякона Стаффорда и при короле Иоанне служил королевским судьей, администратором и дипломатом. После назначения архиепископом Дублина он провел в епархии преобра­зования англо-французского толка, видоизменил ее архитектурный облик, реформировал структуру управления, создал капитул по об­разу и подобию Солсбери, а первым деканом в нем сделал одного из своих лондонских племянников. Архиепископ исполнял и неко­торые светские обязанности в масштабах Ирландии, в частности, королевского юстициария и руководителя работ по реконструкции Дублинского замка. Генрих был истинный колониалист, и неудиви­тельно, что грамота, сопровождавшая выделение ему земли в Стаф -фордшире, называла адресатом пожалования «архиепископа и его преемников, которые также не являются ирландцами» Н

Политика отстранения коренных ирландцев от церковных по­стов в епархии навлекла критику со стороны папы¹⁵. Впрочем, пре­творить ее со всей строгостью едва ли было возможно. Однако от­голоски этой политики можно найти в действиях английских влас­тей и в последующие столетия. В 20-х годах XIII века собраниям ка­ноников давалось право выбора новых членов с тем условием, что «они будут избирать из англичан»¹⁶, а назначенная Эдуардом I ко­миссия сформулировала такую рекомендацию: «В интересах коро­ля, чтобы ни один ирландец никогда не становился архепископом... поскольку их проповеди всегда направлены против короля, и в своих ирландских церквях они всегда призывают к тому, чтобы ир­ландцы могли избираться епископами для сохранения их нации» ".

Роберт Бартлетт. Становление Европы

В последующее столетие были разработаны правила, согласно кото -рым «никто не может быть посвящен в церковный сан и исцелять души смертных, если он не говорит и не понимает по-английски надлежащим образом»¹⁸. Как и в Польше, язык религиозного обря­да приобрел ключевое значение для сохранения этно-политической целостности и власти.

Если обратиться к черному духовенству, то здесь этнические конфликты носили иной характер. С одной стороны, здесь не было такого упора на исцеление душ, хотя полностью исключать его тоже было нельзя. С другой стороны, факт существования к XII веку международных монашеских орденов означал, что круги от разногласий внутри обители расходились далеко за ее пределами. Иннокентий III не считал чем-то «новым или нелепым то, что бра­тья разных национальностей служат одному общему Господу» ^ Однако внутри таких монашеских общин наблюдалась естествен­ная тенденция к формированию своего рода этнических фракций. Поскольку в XII, XIII и XIV веках монашеские братства редко были самостоятельными единицами местного значения, а чаще входили составной частью в достаточно сложные и разветвленные конгрега­ции в лице международных религиозных орденов, то и националь­ные фракции внутри братств тоже оказывались вовлечены в борьбу за влияние, формирование или противостояние этим орденам.

Организационно новые ордена строились строго по територи-альному принципу, но они также имели важное национальное и по­литическое значение. Их вышестоящие инстанции находились во Франции и Италии; кроме того, могущественные административ­ные центры второго порядка имелись в Англии и Германии. Аббат­ство Сито и четыре его «старших дочери», то есть самые ранние из цистерцианских монастырей, были расположены в королевстве Французском. Крупнейшие соборы доминиканского генерального капитула в XIII веке в 40 процентах случаев проводились в Италии (но никогда — южнее Рима), в 35 процентах — во Франции и в 10 процентах — в Рейнской области²^. Стоит ли говорить, что они никогда не собирались в кельтских или славянских странах. Новые ордена XII—XIII веков пришли в кельтский и славянский мир из Англии и Германии, и их натурализация в новых краях так и не стала окончательной. На их религиозной «географии» явно отража­лось взаимодействие политических и духовных аспектов. Напри­мер, степень независимости шотландских францисканцев менялась в зависимости от побед и поражений в шотландских войнах за не­зависимость: в 1329 году, после успехов Роберта Брюса, они «были полностью отделены от английского братства», однако снова попа­ли в их подчинение в XIV веке, когда верх в англо-шотландском противостоянии одержал Эдуард III²¹. В Восточной Европе марк­граф Бранденбургский был против того, чтобы доминиканский мо­настырь, который он надумал организовать в своих владениях, на­ходился в польской провинции ордена, поскольку «это может поро-

9. Межэтнические отношения... 2) Власть и происхождение 251

дигь между нашими наследниками и польскими правителями тер­риториальный спор»²². Вот как комментирует это событие Джон Фрид: «Если нищенствующий монашеский орден оказывался при­писан к той или иной провинции, то становился потенциальной базой для территориальных или феодальных притязаний на весь регион»²³. Одним из последствий германского заселения и колони­зации Силезии, Пруссии и других областей за Одером была их передача францисканской провинции Саксония²⁴.

В конце XIII века немецкие нищенствующие монашеские орде­на стали рассматриваться некоторыми славянскими прелатами и правителями как инструмент культурной колонизации. «Братьев, говорящих на немецком языке, — гласил текст одной жалобы, по­данной в Богемии,

«намного большей численности, чем требуется, направляют в от -дельные францисканские обители нашего королевства и в польские герцогства, в то время как братья из числа славян рассеяны среди ино -земцев, где пользы от них быть не может. В результате души славян пребывают в большой опасности»²⁵.

Неудивительно, что Якуб Швинка занял твердую позицию в от­ношении проникновения и распространения немецких монастырей. «Отдельные монахи, — негодовал он, — отказываются принимать в свои ордена наших коренных поляков, а напротив, отдают предпо­чтение иноземцам». Он повелел епископам лишать такие монасты­ри их владений. В конце концов, подчеркивал он, монастыри созда­вались «для спасения здешнего народа»²^. В ряде случаев нацио­нальная исключительность даже провозглашаюсь в письменной форме, фиксировалась в уставах религиозных братств и богоугод­ных заведений. Например, в 1313 году Владислав Локитек Польский основал в Бресте (область Куявия) лечебницу, оговорив, что «в эту обитель и больницу братья не допустят ни одного немца, будь то клирик или мирянин». Двадцатью годами позже, основывая в Рауд-нице августинский монастырь, националистически настроенный епископ Пражский Ян Дражицкий сформулировал такое условие: «Мы не должны допускать в это братство или обитель ни одного представителя какой-либо другой нации кроме богемской [то есть чешской] и рожденного от двух родителей-чехов».

В Ирландии цистерцианский орден, ставший «первой эффектив­ной международной организацией в Европе»²? расцвел пышным цветом задолго до вторжения и покорения ее англо-нормандцами. Первых монахов белого братства привез в страну св. Малахий, друг св. Бернара, ив 1142 году был основан первый в Ирландии цистер­цианский монастырь — Меллифонт. Он «расплодился» множеством дочерних обителей, от него произошло большинство ирландских Цистерцианских монастырей. После того как в конце XII века нача -лась английская колонизация Ирландии, местные ирландские коро­ли и вожди продолжали оказывать ордену покровительство. К 1228 го-

Роберт Бартлетт. Становление Европы

ду в Ирландии насчитывалось тридцать четыре цистерцианских братства, из которых только десять были основаны англо-норманд-цами²⁸.

Однако напряженность в отношениях между интернациональ­ным орденом и ирландскими братствами в первой четверти XIII века вылилась в кровопролитие и скандал, получивший назва­ние «Меллифонтского заговора»²⁹. Заморских эмиссаров, направ­ленных цистерцианцами для устранения злоупотреблений, допуска­емых в ирландских обителях, игнорировали, подвергали оскорбле­ниям и нападениям. Б монастырях возводились укрепления. Все громче слышался ропот, что в дочерних монастырях Меллифонта признаки монастырской жизни совершенно исчезли. В конце кон­цов Генеральный капитул поручил Стефану Лексингтонскому, абба­ту английского цистерцианского братства Стэнли, совершить поезд­ку с официальной инспекцией этих обителей, с тем чтобы подавить очаги оппозиции, добиться неукоснительного соблюдения правил монастырской жизни и полного послушания вышестоящим органи­зациям ордена, причем в случае необходимости было предписано не отказываться и от содействия светских властей. В 1228 году Сте­фан исполнил это поручение. Меры дисциплинарного воздействия носили самый решительный характер. В результате его поездки (а также инспекции, предпринятой его предшественником годом раньше) были подавлены два непокорных братства, смещены со своих постов полдюжины аббатов, монахи из ирландских братств разосланы в разные заморские обители цистерцианцев и вся струк­тура цистерцианских монастырей подверглась пересмотру. Место головных братств во многих случаях заняли английские монастыри, причем в первую очередь это касалось самого Меллифонта.

С одной стороны, подавление «Меллифонтского заговора» пред­ставляется примером успешного восстановления контроля со сторо -ны центральных властей международного ордена над его местными и заблудшими членами. Но с другой стороны, очевидно, что кон­фликт носил и этническую окраску. Сам Стефан Лексингтонский о проделанной в Ирландии работе писал: «Мы назначили туда мно­жество аббатов разных языков и национальностей». Вот как он на­ставлял новых должностных лиц в главной английской администра­ции в Лейнстере, владении эрла-маршала: «Как следует заботьтесь о наших новых аббатах, на каком бы языке они ни говорили, по всему Лейнстеру, во имя блага лорда эрла, вашего собственного блага и мира на нашей земле»³⁰. Как мы только что видели, одним из способов усмирения ирландских цистерцианских монастырей была передача их дочерних обителей в подчинение английским или французским головным монастырям. Более того, в наказание за за­говор он на три года наложил запрет на назначение любого ирланд­ца аббатом в цистерцианских обителях Ирландии. Наконец, он ввел свои ограничения на монастырскую жизнь и в отношении языка. В отчете, направленном аббату Клерво, он писал:

9. Межэтнические отношения... 2) Власть и происхождение 253

«Мы издали неукоснительное предписание, дабы отныне никто не допускался к монашескому сану, ежели не может проповедовать по-французски либо по-латыни. Писание толкуется и впредь будет толко -ваться в Меллифонте... и многих других ирландских обителях только по-французски, так что когда вы лично посетите их или направите туда своих представителей, они смогут понимать службу, а братья, в свою очередь, смогут понимать их, а кроме того, теперь, когда нет более прикрытия в виде чужого языка, ни у кого не останется ширмы для не -послушания. Ибо как может человек, владеющий только ирландским языком, по-настоящему любить обитель или Писание?»

Откровенный галлоцентризм подкрепляется таким наставлением:

«Мы предписали ирландцам, что ежели в будущем они пожелают принять кого-либо из своих соплеменников в ряды братства, то долж -ны озаботиться тем, чтобы прежде послать их в Париж или Оксфорд, либо в какой-нибудь другой славный город, где они смогут научиться грамоте, красноречию и приличному поведению. Мы особо подчеркну -ли, что орден не имеет намерения отлучать какую-либо нацию, за ис -ключением неподходящей, негодной или той, что не умеет вести себя надлежащим образом»³¹.

Это приравнивание норм поведения и культуры, определенных национальными факторами, к нормам международного монашеско­го ордена наглядно характеризует ситуацию на колониальных окра­инах Европы. Когда в Ирландии белые братья, казалось, принялись за создание независимой конфедерации монастырей, похожей в чем-то на раннеирландскую монастырскую парухию (paruchia), и угроза радикальной адаптации к местным условиям стала казаться особеннно близкой, то Генеральный собор цистерцианских канони­ков выслал на его усмирение Стефана Лексингтонского, то есть англичанина, прошедшего парижскую школу. Его задачей, по собст­венному выражению, было «добиться единообразия в ордене»; а методами ее осуществления были насаждение английских аббатов, подчинение ирландских братств английским и наступление на по­зиции национального языка.

КНЯЖЕСКИЙ ДВОР

Другой ареной этнических противоречий был двор правителя, и для этого также имелись глубинные причины. Даже в самых благо­приятных условиях княжеский двор разительно отличался от окру­жающего общества развитием культуры в широком понимании, был средоточием протекционизма, зоной более высокого уровня потребления, космополитизма и моды, и все эти проявления легко вызывали на себя огонь критики со стороны церковников, пуритан и ретроградов, Если вдобавок господствующая часть двора, или даже сам правитель, принадлежали к нации и культуре иммигран­тов, то этот потенциальный антагонизм мог приобрести еще более острый характер с выраженным этническим оттенком. По самой

Роберт Бартлетт. Становление Европы

9. Межэтнические отношения... 2) Власть и происхождение 255

своей природе княжеский двор тяготел к тому, чтобы стать при­ютом для чужестранных элементов. Это был эпицентр династийной политики, что подразумевало передачу политической власти на ос­нове не национальных, а семейных приоритетов. Соответственно, он то и дело испытывал на себе удары в виде сватовства к замор­ским невестам и появления чужестранных наследников. Само уст­ройство правящего двора эпохи Средневековья, как затем и начала Нового времени, создавало условия, когда шотландцам приходилось вновь и вновь дожидаться своей Маргареты Норвежской, а испан­цам — своего неведомого Карла Пятого.

Официальная политика Церкви, поощрявшей экзогамию, и на­стороженность в отношении браков с представителями местной знати, чреватых политической поляризацией, вели к тому, что мно­гие правящие династии стремились к установлению внешних меж-династийных связей через браки. Если молодая невеста, а значит, и ее многочисленные фрейлины, капелланы, слуги, а возможно, и братья, племянники, кузены и даже родители принадлежали к дру­гой национальности, то следствием такого брака непременно стано -вилась стремительная и кардинальная культурная переориентация двора. Например, после женитьбы Эдуарда I Английского на кас­тильской принцессе в его гардеробе появился испанский костюм с беретом, а старшего сына короля нарекли Альфонсом. В пригранич­ных областях католического мира появление при дворе группы чу­жестранцев и приток переселенцев той же национальности созда­вали крайне нестабильную политическую ситуацию.

Неприязненное отношение местных аристократов к принцессе-иностранке нашло, например, свое яркое выражение в так называе -мой «Хронике Далимила», стихотворной летописи на чешском языке начала XIV века. Событием, давшим повод для выражения таких взглядов на брак правителя, стала женитьба герцога Удальри -ха {XI век) на чешской девушке-крестьянке. Герцог объясняет своим сподвижникам, почему он предпочел жениться скорее на простой крестьянке, чем на «дочери иностранного короля». Как яв­ствует из самого текста, намек сделан на немецкую принцессу:

«Такая женщина предана своему языку;

Вот почему иностранка никогда не будет мне мила;

Она не была бы лояльна к моему народу.

Иностранка окружила бы себя иноземными приближенными.

Она стала бы учить моих детей немецкому языку

И переиначила бы все их обычаи.

И тогда в языке началось бы раздвоение,

А для страны

Это была бы гибель.

Мужи...

Кто хочет говорить с женою-немкой

Через переводчика?»³²

Таким образом, появление королевы-иностранки означало опас­ность насаждения чужой культуры, а кроме того, трения между мо -лодыми принцами смешанной крови и исконной местной знатью. То была извечная проблема династийной политики. Например, в XI веке византийцы, по-видимому, воспротивились женитьбе сына им­ператора на нормандской принцессе, ибо появление при дворе принцев смешанного происхождения могло открыть двери нор­мандской экспансии³³. Опасения, звучащие в «Хронике Далимила», были высказаны от лица чешской знати как монолитной группы. Именно по их настоянию французская и люксембургская свита мо­лодой Бланш Валуа, прибывшей в 1334 году в Богемию для бракосо­четания с наследником чешского престола, была отправлена домой и заменена придворными-чехами. И все же опасения Далимила, по -хоже, оправдались. Бланш и ее свекровь, королева Беатриса, не слишком преуспели в изучении чужого языка: отмечалось, что «тот, кто не говорит по-французски, не может с ними общаться свобод­но»³⁴.

Иностранные короли появлялись реже, чем королевы, зато в таких случаях осложнений в отношениях с местной правящей эли­той бывало больше, В последующем фигура иностранного правите­ля в государствах средневековой Восточной Европы стала играть исключительно важную роль, поскольку национальные правящие фамилии фактически исчезли с исторической арены. В XIV веке местные королевские династии в Богемии, Польше и Венгрии вы­мерли. Пржемысловичи, Пясты и Арпады, то есть династии, кото­рые в X и XI веках принесли своим народам христианство и тем обеспечили себе политическое выживание, в конце концов выроди -лись. Последний представитель рода Арпадов, Андрей II, умер в 1301 году, последний Пржемыслович, Венцеслав III, — в 1306, а Пясты, сумев в 1320 году возродить единое Польское королевство, в 1370 остались без наследника престола по мужской линии. В ре­зультате короны Восточной Европы оказались доступны претенден­там как из самого региона, так и из-за его пределов. На протяже­нии Позднего Средневековья Богемия и Венгрия управлялись пос­ледовательно французскими династиями, германскими, а затем местными аристократами, прежде чем перешли под власть Габсбур­гов. Польша пережила два более кратких по времени, но аналогич -ных по сути смутных периода в XIV веке, сначала — накануне воз -рождения королевства в 1320 году, а затем — между 1370 и 1386 го­дами, когда языческая литовская династия Ягеллонов (в лице вели­кого князя Ягайло) приняла христианство и одновременно поль­скую корону.

Появление правителей-иностранцев было удачным моментом для местной знати заявить о своих условиях. Когда граф Люксем­бургский Иоганн в 1310 году стал королем Богемии, ему пришлось дать обещание не назначать на высокие государственные посты лиц «иностранного происхождения» (alienigenap^. Теоретически

Роберт Бартлетт. Становление Европы

9. Межэтнические отношения... 2) Власть и происхождение 257

даже приобретение недвижимости было им заказано. Однако ко­роль, судя по всему, допускал отступления от буквы, ибо уже через несколько лет, как явствует из источников, «в его окружении было множество графов и дворян из Германии, которые выдвинулись благодаря не столько своему положению, сколько государственной мудрости, без их совета практически не вершилось никакое дело в его королевстве, и он жаловал им королевские земли и высокие посты». В 1315 году чешские бароны сетовали: «У всех народов вы­зывает недовольство, когда иммигранты из чужой стороны так обо -гащаются и важничают». Иоганну пришлось отослать своих немцев. Спустя несколько лет королю-иностранцу по-прежнему приходи­лось клясться, что он «не поставит иноземца командовать ни одной королевской крепостью либо замком, будь то в официальной долж­ности или как-либо еще, как и не сделает никого из чужеземцев бургграфом, а будет назначать одних чехов».

Иногда этнические противоречия проистекали не из-за ино­странного происхождения короля или королевы, а в силу того, что король, принадлежащий к коренной национальности, начинал при­вечать иноземцев и поощрять создание целого слоя иностранных воинов, номенклатуры и придворных. Примеров тому множество в истории польской династии Пястов, хотя были случаи, когда эти правители-космополиты наталкивались на опасную оппозицию со стороны националистически настроенных местных кругов. Тем не менее, согласно одному источнику, Болеслав II Силезский (1242— 1278), довольно слабо владея немецким, «стал предпринимать кру­тые действия против поляков, самым безобразным образом отдавал предпочтение немцам и во множестве раздаривал им поместья. На этом основании поляки перестали признавать его своим королем и низвергли»³⁶. Автор приведенной цитаты объясняет последующее пленение королем епископа Вроцлавского его «одержимостью дья­волом и давлением немцев, под чью диктовку он действовал»³⁷. Не­приятие космополитизма проявила и коренная польская знать в об­ласти Куявия, когда отказала в доверии своему герцогу на том ос­новании, что он слишком благоволил к Тевтонским рыцарям³⁸. По-знанский летописец жаловался, что молодые силезские герцоги, пришедшие к власти в 1309 году, «окружены немцами, которые на­вязывают им свои советы, так что они могут делать только то, что на руку немцам»³⁹.

ГОРОДСКОЕ СООБЩЕСТВО

Население средневековых городов было по существу эмигрант­ским. Такая картина наблюдалась повсеместно, приобретая особен­но важное значение в приграничных районах, где горожане или значительная их часть в этническом отношении нередко отличались от окрестного сельского населения. Переселение в далекие края за­частую имело конечной целью именно город, и в областях наподо-

бие Восточной Европы или кельтских земель противоречия между городом и деревней сопровождались и усугублялись этническими противоречиями, ибо многие городские поселения, целиком или большей частью, были населены иммигрантами. То обстоятельство, что понятия немец и чех были фактически равнозначны соответст­венно понятиям горожанин и крестьянин, наглядно иллюстрируется рассказом о чуде, происшедшем в Праге в 1338 году. Ремесленники разных специальностей обсуждали, как праздновать день св. Вацла­ва, когда один из них, немец, заявил, что «он не намерен отмечать праздник этого крестьянина». И только когда его разбил паралич, а исцеление наступило от мощей Вацлава, «немцы стали относиться к нашему покровителю с большим почтением»⁴⁰. Здесь мы имеем пример того, как межэтническая рознь оказалась облечена в форму взаимной неприязни между городом и деревней.

В Восточной Европе немецкий язык был преимущественно язы­ком городов и правящих дворов. Список новых бюргеров, допущен­ных жить в старую Прагу в XIV веке, показывает, что от 63 до 80 процентов тех, чью национальную принадлежность можно уста­новить по именам и фамилиям, были немцы. Эта статистика еще более убедительна, если рассматривать состав городского совета⁴¹. Француженка по происхождению, королева Богемии Бланш, стре­мясь достичь большего взаимопонимания со своими подданными, стала учить не чешский, а немецкий язык, «ибо почти во всех горо -дах королевства и повсюду в присутствии короля немецкий язык употреблялся чаще чешского»⁴^. Аналогичная ситуация имела место в Польше. Когда будущий архиепископ Львовский (Лембергский) в середине XV века приехал из сельской местности в Краков, «он об­наружил, что все общественные и частные дела вершатся на немец -ком языке» (Filippo Buonaccorsi, alias Callimachus, Vita et mores Gre-garii Sanocei, ed. Ludwik Finkel, MPH 6 (Cracow, 1893, repr. Warsaw, 1961), pp. 163—216, at p. 179⁴³}, что побудило его впоследствии от­правиться в Германию для совершенствования в языке. По мере продвижения на восток, в те районы, где немецкие сельские посе­ления становились реже, города все больше напоминали острова немецкой культуры среди морей культуры славянской, прибалтий­ской, эстонской или мадьярской.

Так же четко могли быть охарактеризованы с точки зрения языка и города Британских островов. Здесь значительно чаще, чем в окрестных селах, звучала французская речь. После нормандского завоевания французские переселенцы закрепились во многих горо­дах Британии — Книга Страшного суда, в частности, упоминает о сорока трех бюргерах-французах в Шрусбери⁴⁴, — и процесс раз­вития культуры в последующие столетия шел по пути дальнейшей галлизации. В начале XIV века горожане в пять раз чаще владели французским по сравнению с сельскими жителями⁴⁵. В землях кельтов французский также являлся языком городов и переселен­цев. Одним из главных памятников старофранцузской литературы

Роберт Бартлетт. Становление Европы

9. Межэтнические отношения... 2) Власть и происхождение 259

ирландского происхождения является поэма о возведении в XIII ве­ке стен Нью-Росса, нового города, ставшего вскоре самым оживлен­ным портом Ирландии⁴⁶. Примечательно, что сам город колониза­торы и торговля были воспеты в поэтической форме на француз­ском языке. В то же время в Уэльсе и Ирландии к французскому как языку престижа и привилегий присоединился и английский. Не будучи престижным на родине, английский язык стал таковым в колонизованных западных землях. В XII веке переселенцы прибы­вали в новые города Уэльса и Ирландии из разных краев: в одном источнике начала XII века упоминаются «все горожане, французы, англичане и фламандцы» города Кидвелли⁴⁷. Однако на протяже­нии XIII и последующих столетий городское население колонизо­ванных кельтских областей стало все в большей степени самоиден­тифицироваться в качестве английского. Сохранилась петиция XTV ве­ка, составленная от имени «английских горожан английских боро в Северном Уэльсе» (характерно, что она при этом написана на французском языке). В другом документе утверждалось, что «ни один валлиец не должен жить в свободных городах Уэльса»⁴⁸. Час­то города Уэльса и Ирландии оставались в языковом отношении изо­лированными анклавами, как города польской Галиции или Ливонии.

Будучи языковыми анклавами, города тем не менее редко харак­теризовались полной этнической однородностью. Внутри городских стен жило и местное население, иногда — на самой тяжелой физи­ческой работе, а иногда — в роли ремесленников или даже купцов. Рост городской экономики в XII—XIII веков, по-видимому, вполне позволял процветать и эмигрантскому, и коренному населению. Картина приобретает более мрачные оттенки с началом экономи­ческого спада Позднего Средневековья. Еда в «кормушке» начала убывать, и припавшие к ней смотрели друг на друга все более недо­верчивыми глазами.

Кризис восточноевропейских династий в Позднем Средневеко­вье привел в частности, к тому, что немецкое население городов оказалось перед лицом куда более сложных и острых политических проблем. В XII—XIII веках эмигранты-немцы находились под могу­чим покровительством местных правителей, которые, в свою оче­редь, имели достаточно устойчивые позиции. В новых условиях XIV и XV веков немецкие переселенцы часто оказывались перед нелег­ким выбором и порой в этом выборе ошибались. Случалось, что местные правители видели в немцах «пятую колонну», как было в Померелии в 1290 году, когда местный славянский правитель обви­нил «немцев, живущих в Померелии», в сговоре с его немецким не­другом, маркграфом Бранденбургским⁴⁹. По-видимому, бывали слу­чаи, когда немецкое население действительно пыталось привести к трону немецкого короля⁵⁰. Например, в ходе династийных манев­ров начала XIV века, которые привели к возрождению королевства Польского под властью Владислава Локитека, немецкие бюргеры Кракова допустили серьезный просчет. Они сначала поддержали не

Докитека, а люксембургского претендента, затем силезского, в ре­зультате лишились союзников и навлекли на себя жестокие репрес -сии, принявшие форму преследований по национальному признаку. Крайне недружественно настроенная летопись под названием Ап-nales capituli Cracoviensis описывает, как

«в год от рождества Господа нашего Христа 1312-й, бюргеры города Кракова, объятые безумной германской яростью, будучи приспешника -ми мошенников, тайных и замаскированных врагов мира, предложили принести клятву верности, точно так, как Иуда поцеловал Иисуса, но потом забыли о страхе перед Господом и оказали открытое неповино -вение Владиславу, герцогу Кракова и Сандомира и правителю всего ко -ролевства Польского»⁵¹.

Восстановив контроль над городом, Владислав повелел некото­рых горожан протащить по улицам, привязав к лошадям, после чего они были повешены за городской чертой и провисели так, «пока не сгнили сухожилия и не истлели кости». В летописи Krasinski Annals добавляется такая деталь: «всякий, кто не мог произнести слов soczewic ("чечевица"), kolo ("колесо"), miele ("жернов") и ralyn ("мельница"), был предан казни». Применение такого критерия при­дает событиям несомненный этно-лингвистический характер. Язы­ковой шовинизм проявился и в другом нововведении того же года. С 18 ноября 1312 года официальные бумаги города Кракова стали писаться по-латыни, тогда как прежде они составлялись на немец­ком языке. «Отсюда начинаются акты города Кракова и документы о передаче собственности, записанные на латинском языке», — гла­сит относящийся к этому моменту текст⁵². Исключение немецкого языка из официальной документации служит продолжением анти-немецкого погрома того года. В то же время факт замены его не польским, а латынью говорит о еще недостаточной развитости письменного польского языка. (Похожая история случилась с анг­лийским: когда после завоевания Англии франкоязычной знатью в 1066 году староанглийский язык исчез из бумаг типа завещаний и другой судебной документации, на его место пришла латынь, а не французский. Французский язык XI века, как и польский XTV-ro, еще не «заслужил» статуса языка официального делопроизводства.) На протяжении ста лет после краковского восстания 1311— 1312 годов город постепенно полонизировался. По всей вероятнос­ти, сам Владислав Локитек настоял на том, чтобы полякам было по­зволено владеть престижными участками земли, прилегающими к рыночной площади, что само по себе причисляло их к рингбюрге-рам (ринг, Ring — «рынок»), а за период 1390—1470 годов доля в го­родском населении новых горожан польского происхождения воз­росла с 25 до 60 процентов. Краков стал скорее польским городом с немецким меньшинством, нежели немецким городом в Польше-Н

Роберт Бортлетт. Становление Европы

9. Межэтнические отношения... 2) Власть и происхождение 261