Патриотизм и национализм в России. 1825-1921. Именно эти злосчастные лозунги и сделали Леонтьева мишенью критических залпов как либеральной прессы

Именно эти злосчастные лозунги и сделали Леонтьева мишенью
критических залпов как либеральной прессы, так и полулиберальных
обломков старого славянофильства. В пылу этой слишком легкой
охоты просмотрели они, однако, вещи куда более существенные. На-
пример то, как осторожно, но настойчиво пытался Леонтьев при-
учить правительство и публику к мысли о неотвратимости феодаль-
ного и самодержавного социализма.

"Иногда я думаю (объективно и беспристрастно предчувствую),
что какой-нибудь русский царь, быть может, и недалекого будущего,
станет во главе социалистического движения и организует его так,
как Константин способствовал организации христианства <...> Но
что значит организация? Организация означает принуждение, значит
благоустроенный деспотизм, значит узаконение хронического посто-
янного насилия над личной волей граждан". (80) И снова: "Чувство
мое пророчит мне, что Славянский Православный Царь возьмет ко-
гда-нибудь в руки социалистическое движение и с благословения
Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуаз-
но-либеральной. И будет этот социализм новым и суровым трояким
рабством: общинам, Церкви и Царю". (81) А для тех, кто все еще не
понял, о чем речь, он добавлял: "Социализм есть феодализм будуще-
го... То, что теперь крайняя революция станет охранением, орудием
строгого принуждения, дисциплины, отчасти даже и рабством". (82)

Вот здесь и пригодилась ему пропасть между Россией и Европой,
то бишь между "славянским" и "двухосновным романо-германским
культурно-историческим типом", вырытая Данилевским. Да, — по-
учает Леонтьев свое туповатое правительство, — в Европе под социа-
лизмом понимают нечто совсем иное — страшное, нигилистическое.
Но к нам-то какое это может иметь отношение? "То, что на Западе
значит разрушение, у славян будет творческим созиданием". (83) И
рабством, конечно, и "хроническим постоянным насилием над лич-
ной волей граждан" - но и дисциплиной. И "орудием строгого при-
нуждения". И возрождением "сословно-корпоративного строя". Од-
ним словом, национал-социализмом. То есть как раз тем, для чего мы
рождены. Понимаете теперь, почему Розанов назвал его "более Ниц-
ше, чем сам Ницше"?

А вот и конкретное политическое пророчество о том, как осущест-
вится этот план построения национал-социалистической России. Мы
уже говорили, что одних внутренних контрреформ недостаточно, что
прежде всего нужен крутой внешнеполитический поворот, способный
создать "новую почву, новые перспективы и совершенно непривыч-

ные сочетания". Говорили и о том, как жизненно "необходим новый
центр, новая культурная столица". И тогда уже могло зародиться в уме
читателя подозрение. Да уж не идет ли опять речь о том самом злопо-
лучном Константинополе, о котором так отчаянно грезили и Баку-
нин, и Достоевский, и Тютчев? Что ж, и впрямь о нем, хотя Леонтьев
никогда его Константинополем и не называл: "Таким поворотным
пунктом для нас, русских, должно быть взятие Царьграда и заложение
там основ новому культурно-государственному зданию".

Уже из этого очевидно, что речь здесь для Леонтьева не просто
еще об одном, пусть и открывающем России ворота в Средиземномо-
рье, территориальном приобретении. И даже не просто о символе
возрождения России. Для него здесь решающий элемент плана "ре-
византинизации" страны, призванный заменить неэффективные
внешнеполитические телодвижения правительства. "Скорая и несо-
мненная (судя по общему положению политических дел) удачная
война, — предсказывает он в 1882 году, - долженствующая разрешить
восточный вопрос и утвердить Россию на Босфоре, даст нам сразу
выход из нашего нравственного и политического расстройства, кото-
рый мы напрасно будем искать во внутренних переменах".(84)

Вот что должно, согласно пророчеству Леонтьева, произойти
дальше. "Само собою разумеется, что Царьград не может стать адми-
нистративной столицей для Российской империи, подобно Петер-
бургу. Он не должен даже быть частью или провинцией империи. Ве-
ликий мировой центр этот с прилегающими округами Фракией и
Малой Азией должен лично принадлежать государю-императору (на-
подобие Финляндии или прежней Польши). Там само собоюпри по-
добном условии и начнутся те новые порядки,которые могут служить
высшим объединяющим культурно-государственным примером для
1000-летней, несомненно уже уставшейи с 61-го года заболевшей
эмансипацией России". (85)

Таким образом, архаический, "уставший" и "заболевший" визан-
тизм уступит место византизму новому. Старая Российская империя
станет лишь формой, лишь пустым сосудом, предназначенным вме-
стить в себя вторую, ре-византинизированую Россию. Ибо "будут тогда
Две России, неразрывно связанные в лице государя; Россия-империя
с административной столицей (в Киеве) и Россия - глава Великого
осточного Союза с новой культурной столицей на Босфоре". (86)

Знай Леонтьев отечественную историю получше, он и сам бы увидел,

^4X0 ^изобрел уже изобретенное. А именно опричнину. Иван Грозный ведь

°*е создал "две России, неразрывно связанные в лице государя".

17-4648

Три пророчества

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

И одна из них тоже принадлежала лично царю. Та первая страшная по-
пытка "византинизировать" страну обошлась ей непомерно дорого
Когда цена была подсчитана позднейшими историками, оказалось, что
она стоила жизни каждому десятому россиянину. Впрочем, то было в
реальной истории, а мы говорим всего лишь о пророчестве.

Но говоря о нем, читатель не должен упустить из виду знамена-
тельный факт, что новая административная столица империи плани-
руется вовсе не в чиновничьем Петербурге и даже не в славянофиль-
ской Москве, но в южной колыбели отечественного византизма. Это
не оговорка (у Леонтьева оговорок не бывает), а важная часть все то-
го же плана "ре-византинизации" страны. На самом деле Леонтьев
непрочь вообще отдать Германии весь прибалтийский Северо-Запад,
обменять, так сказать, Финский залив на Босфор. "Нет разумной
жертвы, которой нельзя было бы принести Германии на бесполезном
и отвратительном северо-западе нашем, лишь бы этой ценой купить
себе спокойное господство на юго-востоке, полном будущности и
неистощимых как вещественных, так и духовных богатств". (87)

Тем более, что вместе с Прибалтикой отдадим мы Германии и "пе-
тровское тусклое окно в Европу", через которое и проникла к нам
"эгалитарная зараза", окно, которое "тогда потемнеет и обратится в
простой торговый васисдас". (88) И "чем скорее станет Петербург
чем-то вроде балтийского Севастополя или балтийской Одессы, тем,
говорю я, лучше". (89)

Еще важнее, однако, что ценой Прибалтики и Финского залива
покупаем мы союз с Германией, которую нужно использовать сразу
для двух целей Во-первых, для удара по Франции, долженствующе-
го вызвать окончательный ее распад, анархию и превращение во вто-
рую Польшу (тут Леонтьев, как видим, согласен с Достоевским) А
во-вторых, Берлин должен развязать нам руки для разгрома "самого
коварного врага славянства" (тут он согласен с Иваном Аксаковым)

Что до первой цели, то "я не знаю, почему бы людям, желающим
России идеального блага (то есть духовной независимости), не же-
лать от всего сердца гибели и окончательного унижения той стране
или той нации, которой дух и во дни величия и во дни падения пред-
ставлял и представляет собой квинтэссенцию западной культуры, хо-
тя и отжившей, но еще не утратившей своего авторитета в глазах то-
го отсталого большинства русской интеллигенции, которое и теперь
еще имеет наивность верить в какое-то демократическое и благоден-
ствующее человечество". Тем более, что "разрушение Парижа сразу
облегчит нам дело культуры даже и внешней в Царыраде". (90)

Ну а главная цель, для которой понадобится Германия, так же ес-
тественна, как разрушение Парижа, — для просвещения "отсталого
большинства русской интеллигенции". Мы ведь намерены уничто-
жить для "идеального блага России" не только Францию, но и Тур-
цию. То есть не одну лишь Оттоманскую империю, угнетающую
"братьев-славян", против которой всегда негодовали славянофилы,
но и саму страну. Просто не повезло ей. Оказалась она на том самом
месте, где предназначено по нашему проекту быть "второй России",
иначе говоря, царьградскому округу, принадлежащему лично госуда-
рю-императору (тут Леонтьев согласен с Данилевским) А без нейтра-
лизации Австрии это, как мы уже по опыту знаем, невозможно. И от-
бить у нее раз и навсегда охоту вмешиваться в наши проекты можно
лишь с разрешения Германии, за которое мы и вручаем ей "бесполез-
ный и отвратительный наш северо-запад".

Суммируем. Пророчество Леонтьева включает в себя следующие
аспекты:

• Соглашение с Германией, подталкивающее ее к новой франко-
германской войне (подобно тому, как Бисмарк когда-то подталки-
вал Россию к войне с Турцией).

• Вызванную геоманским ударом анархию во Франции и разруше-
ние Парижа.

• Уход из Прибалтики и перенесение административной столицы
империи в Киев.

• "Скорую войну с Австрией" и устранение ее с линии дунайских
коммуникаций.

• Нейтрализацию или принуждение Румынии и Болгарии (с тем,
чтоб они открыли нам проход на Балканы);

• Уничтожение Турции.

• Основание на ее месте "второй России" с культурной столицей в
Царьграде.

• Расцвет новой "славяно-азиатской цивилизации", способной
бросить вызов "отжившей" Европе.

Мы видели, что пришел Леонтьев к этому прогнозу, беспощадно ре-
визуя самые фундаментальные основы старого славянофильства, но
оставаясь в то же время в пределах славянофильской методологии
мышления. Вот что из этого получилось.

С точки зрения охранительной доктрины, которой руководилось
^к°нтрреформистское правительство Александра III, его проекты дей-
ствительно означали революцию, что с порога делало их утопически-

Три пророчества

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

ми. С точки зрения формулы Соловьева, знаменовали они переход
русского национализма в следующую, "бешеную", его фазу. Здесь
была у нас редкая возможность увидеть, как именно это происходи-
ло, заглянуть, так сказать, в лабораторию трансформирующегося на-
ционализма. Но как бы то ни было, проект уничтожения двух суве-
ренных государств ради "идеального блага" России не оставляет ни
малейшего сомнения в "бешенстве" леонтьевского национализма.
Более того, открытая пропаганда войны предвещала тотальную ми-
литаризацию славянофильства третьего поколения.

Но самое главное, с точки зрения реального соотношения сил в
международной политике 1880-х, прогноз Леонтьева оказался столь
же безнадежно нереалистичным, как прогнозы Бакунина, Достоев-
ского и Тютчева. Напомним, что еще за четыре года до его смерти, в
феврале 1887 года, Германия заключила союзный договор с Австро-
Венгрией, в ответ на что Россия уже в августе 1891 года начала пере-
говоры с Францией о военном союзе против Германии. А в июле
французская эскадра нанесла дружественный визит в Кронштадт, и
Александру III пришлось обнажить голову при звуках революцион-
ной Марсельезы.

Короче, еще при жизни Леонтьев мог убедиться, что его проект
ре-византинизации России построен был на песке. Так обстояло де-
ло с его пророчеством. На практике оказался этот проект лишь еще
одной средневековой утопией, ничуть не более реалистичной, неже-
ли отвергнутая им аксаковская. Не знаю, как читатель, но у меня
вполне отчетливое ощущение, что еще один миф буквально распол-
зается у нас под руками — миф о Леонтьеве как о пророке.

ИТОГИ

Так или иначе, подошли мы к концу наших case studies. Пора возвра-
щаться к тому, с чего мы начали. Читатель мог убедиться, какая безд-
на страсти, ума, таланта и политической изобретательности положена
была их героями на то, чтоб оправдать агонизирующее самодержавие,
продлить его дни, спроецировать русское средневековье в вечность. В
каждом случае речь здесь шла о серьёзных, самостоятельных мысли-
телях, каждый из которых искренне верил, что именно его проект -
единственно возможный путь России к новой сверхдержавности
(а в случае Тютчева, к её увековечиванию). А на самом деле, как тоже
видел читатель, все без исключения их пророчества оказались невооб-
разимо далеки от действительных путей истории. Прогнозы их не
сбывались, проекты на глазах рушились.

Словно бы некий рок смеялся над ними. Когда они, как Тютчев,
педсказывали православного Папу в Риме, происходила Крымская
катастрофа. Когда пророчествовали революцию, как Бакунин, насту-
пала реакция. Когда предвидели великое провославное пробуждение
страны, как Достоевский, "Победоносцев над Россией простер сови-
ные крыла". Когда прогнозировали войну, как Леонтьев, наступал
мир. Когда говорили о союзе с Германией против Франции, — заклю-
чался союз с Францией против Германии. Почему?

Почему вполне реалистичные, по мысли их авторов, идейно-по-
литические конструкции обратились на наших глазах в памятники
политической некомпетентности, в реакционные утопии? Одно уже
это обстоятельство делает судьбы их авторов трагическими и застав-
ляет задуматься над причиною столь постоянного, столь рокового их
бесплодия.

Если социологические, по выражению Плеханова, эквиваленты
всех этих утопий были совершенно различны и ничего, собственно,
общего в этом смысле не было между Бакуниным и Достоевским, не
говоря уже о Леонтьеве, то объединяло их, стало быть, что-то совсем
другое. Поневоле приходится заключить, что именно общий для них
всех подход к действительности, который мы и назвали методологи-
ей мышления "национально-ориентированного" интеллигента, обу-
словил их никчемность. Совершенно даже независимо от того, созда-
вались они левыми радикалами или правыми, пророками "народной
организации", "народной веры" или "народного византизма". Уме-
стно поэтому еще раз бросить напоследок взгляд на первопричину.

В основе ее, как мы видели, лежит представление о некоем одна-
жды и навсегда заданном национальном характере. Как бабочка в
коконе, содержит он в себе готовые правила истинно русского обще-
жития. Его подземная стихийная мощь требует лишь освобождения
из-под чужеродных напластований. Неважно, воплощаются ли они в
культурном слое, "не признающем в народе церкви", как в случае
Достоевского, или в "германской правительственной системе", как в
случае Бакунина, или, наконец, в полулиберальном режиме, ставшем
инструментом "европейской буржуазности", как в случае Леонтьева
(и Подберезкина). Задача идеолога от этого не меняется. Она по-
прежнему в том, чтобы найти способ устранить эти чужеродные на-
пластования, выведя таким образом на поверхность "народную прав-
ДУ , сложившуюся "в повседневной рутинной жизни людей".

Ибо этот метафизический фундамент утопии - вечный покой
^сРеди вечного движения, первозданный безгреховный рай, золотой

_Три пророчества^

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

век России — не где-то в далеком будущем, как учили социалисты, и
не в туманном прошлом, как учили в 1830-е родоначальники славя-
нофильства, а здесь, рядом с нами, в нашем "простом народе", в его
духовном наследии, в его вековых привычках.

И даже когда Леонтьев, самый умный и самый глубокий из "наци-
онально-ориентированных" интеллигентов (потому, собственно, и
говорили мы о нем подробнее, чем о других), бунтует против столь
безоговорочного отрицания истории, то лишь затем, чтоб реставри-
ровать этот, пусть и разъеденный ржавчиной европеизма, но все еще
мерцающий метафизический фундамент утопии.

Проблема с этим представлением о мире лишь в его безнадежной
средневековости. Это ведь все равно, как если б кто-нибудь предпо-
ложил, что судьба человека раз и навсегда предопределена унаследо-
ванными им генами, что окружающая его среда ничего изменить в
ней не может и свободы выбора для него поэтому не существует.
Жизнь остановилась бы, будь это верно. На самом деле в философии
истории, как и в биологии, суть дела в конечном счете сводится к со-
отношению наследственности (традиции) и изменчивости (истори-
ческого творчества).

Смешно отрицать роль традиции в человеческом сообществе. Но
ничуть ведь не менее нелепо отрицать историческое творчество, сво-
боду выбора и, следовательно, вообще свободу, будь то человека или
народа. Но ведь именно этим и занимались герои наших case studies.
В том и состоит суть методологии мышления, которая привела к кру-
шению их идейно-политических проектов.

Поразительная, согласитесь, ирония в том, что самую блестящую
защиту свободы и исторического творчества даже с важнейшей для
них религиозной точки зрения находим мы именно у русского либе-
рала, тоже "национально-ориентированного", но никогда, в отличие
от них, политических проектов не строившего и сверхдержавной бо-
лезнью не страдавшего. "Насильственное, принудительное, внешнее
устранение зла из мира, необходимость и неизбежность добра, вот
что, — говорит Николай Александрович Бердяев, — окончательно
противоречит достоинству всякого лица и совершенству бытия. Тво-
рец не создал необходимо и насильственно совершенного и доброго
космоса, так как такой космос не был бы ни совершенным, ни доб-
рым в своей основе. Основа совершенства и добра — в свободе". (91)
Георгий Федотов так суммировал его философию истории: "Бердяев
решается утверждать в творчестве возможность принципиально но-
вого, т.е. нового даже для Бога. Бог хочет от человека продолжения

Его творения и для этого дает ему творческую способность (Свой об-
раз). В этом смысл всего трагического эксперимента, которым явля-
ется создание Богом свободного существа". (92)

Так решает вопрос о соотношении в истории наследственности и
изменчивости, традиции и творчества современная религиозная
мысль. Средневековая мысль исходила из диктатуры традиции. У нее
и оказались в плену наши герои. И это сделало судьбу славянофиль-
ствующих интеллигентов столь трагичной. Так не следует ли их сего-
дняшним преемникам задуматься над этой трагедией?

ПРИМЕЧАНИЯ

1. ГА. Зюганов. За горизонтом, Орел, 1995, с. 75, 74.

2. Там же, с. 75.

3. В.И. Ленин. Собр. соч., 4-е изд., т. 21, с. 86.

4. К. Маркс и Ф. Энгельс. Коммунистический манифест, М., 1969, с. 48.

5. ГА. Зюганов. Цит. соч., с. 74.

6. Там же, с. 75.

7. Там же, с. 49.

8. А. И. Подберезкин. Русский путь, М.,1996, с.5.

9. Ю.П.Иваск. Константин Леонтьев, Франкфурт, 1974, с. 319.

10. ГА. Зюганов. Цит. соч, с. 23.

11. Цит. по Константин Леонтьев: Pro et contra, кн. 2, Спб., 1995, с. 81 (далее
Pro et contra).