Неприятие культа самим Сталиным

Многие годы подряд и множество раз Сталин возражал против славословия и льстивых разглагольствований по сво­ему адресу. Он поддерживал ленинскую точку зрения на «культ личности» и высказывался практически в том же ключе, что и Ленин. В «закрытом докладе» Хрущев обильно процитировал Ленина, но «позабыл» указать, что Сталин говорил в сущно­сти то же самое. Значительное число сталинских высказыва­ний свидетельствует о его резком неприятии возвеличивания собственной личности. Примеры такого рода легко умножить, ибо почти все авторы мемуаров, когда-либо встречавшиеся со Сталиным, обычно припоминают случаи из жизни, свидетель­ствующие о его неприязненном отношении или даже об от­вращении к преклонению перед своей персоной.

Один из примеров такого рода— изданная не так дав­но (2001) книга мемуаров Акакия Ивановича Мгеладзе (ум. в 1980 г.), в прошлом крупного руководителя КП Грузии, «Ста­лин. Каким я его знал», в которой автор не единожды затра­гивает тему отрицательного отношения Сталина к культу, соз­данному вокруг его имени. Мгеладзе сообщает, что Сталин был против пышных торжеств по случаю его 70-летия в 1949 году; он с большой неохотой поддался на уговоры своих соратников по ЦК, и то лишь когда те выдвинули довод, что приезд в Москву лидеров зарубежных коммунистических и рабочих партий, их взаимные консультации и обмен мнениями будут способствовать сплочению и укреплению мирового коммунистического движения.

В 1937 году Сталин сумел воспрепятствовать переименованию Москвы в Сталинодар. Но ему так и не удалось отка­заться от присвоения звания Героя Советского Союза: награ­да, которую Сталин никогда не признавал, приколотая к поду­шечке, тем не менее, все равно сопровождала гроб с его телом на похоронной процессии…

Попытка Г. М. Маленкова созвать Пленум ЦК, чтобы обсудить на нем вопрос о «культе»

Сразу после смерти Сталина Маленков предложил созвать Пленум Центрального комитета и обсудить вопрос о пагуб­ном влиянии культа личности. Маленков был достаточно чес­тен, чтобы покритиковать и себя, и коллег, напомнив, как Ста­лин время от времени пытался предостеречь их от раздувания культа, но это не возымело должного действия. Увы, инициати­ва Маленкова не нашла поддержки в Президиуме ЦК, и Пле­нум, посвященный культу личности, так и не состоялся. Слу­чись все по-другому, быть может, Хрущев тогда и не высту­пил бы со своим «закрытым докладом». Вне зависимости от того, поддерживал ли Хрущев предло­жение Маленкова или нет, — точных свидетельств этому пока нет, — как секретарь ЦК КПСС он, несомненно, не мог не уча­ствовать в обсуждении предложенной повестки дня. Словом, так или иначе, но Хрущеву было доподлинно известно о дав­ней инициативе Маленкова в открытую разобраться с «куль­том». Но он остался нем, как рыба.

Июльский (1953) Пленум ЦК: нападки на Берию за критику «культа»

На июльском (1953) Пленуме ЦК, посвященном разоблаче­нию Берии, ряд выступавших осудили последнего за его кри­тику культа личности. Ключевая роль в подготовке заговора против Берии и энергия, какую Хрущев развил на Пленуме, показывают, что его следует расценивать не просто как со­участника партийного судилища, но и как активнейшего сто­ронника «культа».

Кто раздувал «культ»?

Исследование причин появления «Культа» выходит за рамки поставленной нами задачи. Но мы располагаем дока­зательствами того, что насаждение и дальнейшее раздувание «культа» Сталина было связано с деятельностью тех, кто та­ким образом пытался замаскировать свою оппозиционную деятельность.

Так, во время одной из очных ставок Н. И. Бухарин случай­но проговорился, что, работая в газете «Известия», он прину­ждал бывших оппозиционеров расточать непомерные похвалы в адрес Сталина, и в ходе того же допроса употребил термин «культ». Статья «Зодчий социалистического общества» друго­го оппозиционера — Карла Радека, которая 1 января 1934 года была напечатана в «Правде», а затем вышла отдельной брошю­рой, стала, как нередко утверждают, самым первым образчи­ком безмерного прославления сталинского «культа».

Хрущев и Микоян

Хрущев и Микоян — члены бывшего сталинского Полит­бюро, застрельщики политики «десталинизации» и ее наибо­лее активные проводники — в 1930-е годы были ярыми проводниками «культа».

Если бы дело ограничивалось только этим, мы бы позво­лили себе думать, что Хрущев и Микоян взаправду трепетали перед Сталиным до дрожи в коленках. Что, конечно же, кое с кем случалось. Мгеладзе, бывший первый секретарь грузин­ской компартии, пострадавший в хрущевские годы, оказал­ся одним из немногих, кто сохранил свое восхищение Стали­ным и после того, как от таких убеждений удобнее было от­казаться.

Хрущев и Микоян принимали деятельное участие в мар­товском (1953) Пленуме, где дали отпор попыткам Маленко­ва коллегиально рассмотреть вопрос о «культе». На июньском (1953) Пленуме и тот, и другой выступили с резкой критикой Берии за его противодействие «культу» Сталина.

Указанные выше грубые искажения вкупе с другими разо­блачительными «откровениями» Хрущева означают, что исто­рикам еще предстоит изрядно попотеть, прежде чем они смо­гут докопаться до истины.

Ленинское «завещание»

Хрущев: "Озабоченный дальнейшими судьбами партии и Советского государства, В. И. Ленин дал совершенно правиль­ную характеристику Сталину, указав при этом, что надо рас-

смотреть вопрос о перемещении Сталина с должности гене­рального секретаря в связи с тем, что Сталин слишком груб, недостаточно внимателен к товарищам, капризен и злоупот­ребляет властью.

В декабре 1922 года в своем письме к очередному съез­ду партии Владимир Ильич писал: «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользо­ваться этой властью»^[2]

Прервем пока цитату, чтобы обратить внимание на нема­ловажное обстоятельство: здесь Хрущев приписывает Лени­ну обвинения Сталина в том, что тот, дескать, «злоупотреб­ляет властью». В действительности Ленин написал лишь то, что он «не уверен, сумеет ли он [Сталин. — Г. Ф.] всегда дос­ таточно осторожно пользоваться этой властью». Иначе гово­ря, в ленинских словах нет обвинений Сталина в «злоупот­реблении властью».

Хрущев продолжает: «Это письмо — важнейший полити­ческий документ, известный в истории партии как „завещание“ Ленина, — роздано делегатам XX съезда партии. Вы его чита­ли и будете, вероятно, читать еще не раз. Вдумайтесь в про­стые ленинские слова, в которых выражена забота Владимира Ильича о партии, о народе, о государстве, о дальнейшем на­правлении политики партии.

Владимир Ильич говорил: „Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ пе­ремещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отли­чается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к то­варищам, меньше капризности и т. д.“

Этот ленинский документ был оглашен по делегациям XIII съезда партии, которые обсуждали вопрос о перемеще­нии Сталина с поста генерального секретаря. Делегации вы­сказались за оставление Сталина на этом посту, имея в виду, что он учтет критические замечания Владимира Ильича и су-

меет исправить свои недостатки, которые внушали серьезные опасения Ленину.

Товарищи! Необходимо доложить съезду партии о двух новых документах, дополняющих ленинскую характеристи­ку Сталина, данную Владимиром Ильичом в его „завещании“. Эти документы — письмо Надежды Константиновны Крупской председательствовавшему в то время в Политбюро Каменеву и личное письмо Владимира Ильича Ленина Сталину.

Зачитываю эти документы:

1. Письмо Н. К. Крупской: „Лев Борисыч, по поводу коро­тенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Иль­ича с разрешения врачей, Сталин позволил вчера по отноше­нию ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее доро­ги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичом, я знаю луч­ше всякого врача, так как знаю, что его волнует, что нет, и во вся­ком случае лучше Сталина. Я обращаюсь к Вам и к Григорию [Зиновьеву] как более близким товарищам В. И. и прошу огра­дить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недос­ тойной брани и угроз. В единогласном решении контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не со­мневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы на­пряжены у меня до крайности. Н.Крупская“.

Это письмо было написано Надеждой Константиновной 23 декабря 1922 года. Через два с половиной месяца, в мар­те 1923 года, Владимир Ильич Ленин направил Сталину сле­дующее письмо:

2. Письмо В. И. Ленина. „Товарищу Сталину. Копия: Каме­неву и Зиновьеву. Уважаемый т. Сталин, Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обру­гать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что про­тив меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться

или предпочитаете порвать между нами отношения. (Движе­ние в зале). С уважением: Ленин. 5-го марта 1923 года“.

Товарищи! Я не буду комментировать эти документы. Они красноречиво говорят сами за себя. Если Сталин мог так вести себя при жизни Ленина, мог так относиться к Надежде Кон­стантиновне Крупской, которую партия хорошо знает и высо­ко ценит как верного друга Ленина и активного борца за дело нашей партии с момента ее зарождения, то можно представить себе, как обращался Сталин с другими работниками. Эти его отрицательные качества все более развивались и за последние годы приобрели совершенно нетерпимый характер»^[3]

Хрущев лгал, что переданный делегатам XX съезда доку­мент был «известен в истории партии как „завещание“ Ле­нина». Наоборот, в большевистских кругах последние ленин­ские письма никогда не считались его «завещанием». Причи­на такой мистификации достаточно очевидна: словосочетание «„завещание“ Ленина» Хрущев позаимствовал у Л. Д. Троцкого, который написал под тем же заглавием статью, вышедшую в 1934 году отдельной брошюрой.

Напомним: в 1925 году в журнале «Большевик» Троцкий подверг резкой критике книгу Макса Истмена «После смерти Ленина», разоблачив лживые заявления ее автора, будто Ле­нин оставил какое-то «завещание». В этой публикации Троц­кий выразил точку зрения, которой тогда придерживались ос­тальные члены Политбюро, а именно: никакого ленинского «за­вещания» не существовало. Что, надо полагать, соответствует истине, поскольку нет никаких свидетельств, доказывающих, что свои последние статьи и письма Ленин рассматривал как некое «завещание». Но в 1930-х годах Троцкий резко изменил взгляды — теперь ради тенденциозной критики Сталина. Та­ким образом, Хрущев или, скорее всего, кто-то из его помощ­ников кое-что позаимствовал у Троцкого, хотя публично ни­кто из них, конечно, не осмелился бы сознаться, что за перво­источник лежал в основе выдвинутых обвинений.

Ряд других положений доклада еще больше говорят об идейной близости с Троцким. Тот, к примеру, считал, что мо­сковские показательные процессы — это пронизанные фаль­шью судебные инсценировки. И нетрудно понять почему: ведь

Троцкий на них был главным, пусть и заочным обвиняемым. В «закрытом докладе» Хрущев тоже сокрушался по поводу не­справедливости репрессивных мер в отношении Зиновьева, Каменева и троцкистов, хотя самая первая реабилитация под­судимого одного из тех процессов — Акмаля Икрамова, рас­стрелянного по приговору суда в марте 1938 года, — состоя­лась только через год после XX партсъезда^[4]. Хрущевское за­явление есть не что иное, как объявление названных им лиц невиновными, ибо приговоры, вынесенные тем, кто был без­условно виновен в преступлениях и кто признался в их со­вершении, невозможно считать чрезмерно жестокими и не­справедливыми.

В сущности, антисталинский пафос речи, в которой от­ветственность за все извращения социализма и нарушения законности Хрущев возложил на одного Сталина, довольно точно совпадает с демонизированным портретом, который в свое время был нарисован Троцким. Вдова последнего по дос­тоинству оценила это обстоятельство и через день-другой по­сле хрущевского выступления обратилась с требованием реабилитировать своего покойного мужа^[5].

Но вернемся, однако, к материалам, связанным с послед­ними месяцами жизни Ленина.

Есть серьезные основания считать, что ленинское письмо Сталину от 5 марта 1923 года может оказаться фальшивкой. Проблема подлинности документа подробно рассматривается в изданной не так давно 700-страничной монографии В. А. Са­харова, а наиболее важные из доводов исследователя опубли­кованы в статьях самого автора и рецензиях на его книгу^[6].

С другой стороны, нет почти никаких сомнений, что Ста­лин и все те, кто знал о письме от 5 марта 1923 года, отно-

сились к нему как подлинному документу. Но и в последнем случае в письме нет того, что ему нередко приписывают, — доказательств ленинского разрыва отношений со Сталиным. Ведь меньше даже, чем через две недели Крупская обратилась к Сталину, сообщив о настойчивых просьбах Ильича зару­читься сталинским обещанием раздобыть кристаллики циа­нистого калия, посредством которых он смог бы положить конец нестерпимым страданиям. Сталин ответил согласием, но в короткой записке от 23 марта 1923 года проинформиро­вал о случившемся Политбюро, заявив при этом, что катего­рически отказывается от предлагаемой ему миссии, «как бы она ни была гуманна и необходима».

Записка от 23 марта 1923 года опубликована Дмитрием Волкогоновым в его полной неприязни биографии Ленина^[7]. Ее копия хранится и в т. н. «архиве Волкогонова» в Библиотеке Конгресса США. Сомнения в подлинности и аутентичности за­писки тоже отпадают. Л. А. Фотиева, одна из ленинских секре­тарей, в 1922 году оставила дневниковую запись, согласно ко­торой Ленин просил принести ему цианистого калия, чтобы он мог принять его при дальнейшем развитии болезни. Выдержка из дневника Фотиевой была опубликована в 1991 году^[8].

Поэтому, даже если письмо Ленина от 5 марта 1923 под­линно, — а исследование Валентина Сахарова ставит этот факт под сомнение, — Ленин доверял и продолжал полагаться на Сталина. Никакого «отчуждения», а тем более «разрыва» ме­жду ними не было.

Волкогонов, а с ним и ряд других авторов приводят сле­дующий документ:

"Утром 24 декабря Сталин, Каменев и Бухарин обсудили ситуацию: они не имеют права заставить молчать вождя. Но нужны осторожность, предусмотрительность, максимальный покой. Принимается решение:

«1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5—10 минут, но это не должно носить характера

переписки, и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются.

2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Влади­миру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений»^[9].

Как отмечает Роберт Сервис, Ленин пережил серьезные «события» (по-видимому, инсульты) в следующие дни: 25 мая 1922 года, когда у него случился «тяжелый удар»^[10]; 22-23 декабря 1922 года, когда Ленин «не смог управлять правой полови­ной своего тела»^[11]; в ночь с 6 на 7 марта 1923 года, когда у него «отказали правые конечности»^[12].

18 декабря 1922 года Политбюро поручило Сталину сле­дить за здоровьем Ленина, наложив запрет на обсуждение с ним любых политических вопросов. Крупская нарушила это решение, за что получила 22 декабря выговор от Сталина. Той же ночью Ленин перенес серьезный удар.

5 марта 1923 года Крупская рассказала Ленину, как еще в декабре прошлого года Сталин грубо разговаривал с ней. В по­рыве гнева Ленин написал Сталину известное послание. По вос­поминаниям секретаря Крупской В. С. Дридзо, дело было так: «Почему В. И. Ленин только через два месяца после гру­бого разговора Сталина с Надеждой Константиновной напи­сал ему письмо, в котором потребовал, чтобы Сталин изви­нился перед ней? Возможно, только я одна знаю, как это было в действительности, так как Надежда Константиновна часто рассказывала мне об этом.

Было это в самом начале марта 1923 года. Надежда Кон­стантиновна и Владимир Ильич о чем-то беседовали. Зазвонил телефон. Надежда Константиновна пошла к телефону (телефон в квартире Ленина всегда стоял в коридоре). Когда она верну­лась, Владимир Ильич спросил: „Кто звонил?“ — „Это Сталин, мы с ним помирились“. — „То есть как?“

И пришлось Надежде Константиновне рассказать все, что произошло, когда Сталин ей позвонил, очень грубо с ней раз­говаривал, грозил Контрольной комиссией. Надежда Констан-

тиновна просила Владимира Ильича не придавать этому зна­чения, так как все уладилось и она забыла об этом.

Но Владимир Ильич был непреклонен, он был глубоко ос­корблен неуважительным отношением И. В. Сталина к Надеж­де Константиновне и продиктовал 5 марта 1923 года письмо Сталину с копией Зиновьеву и Каменеву, в котором потребо­вал, чтобы Сталин извинился. Сталину пришлось извиниться, но он этого не забыл и не простил Надежде Константиновне, и это повлияло на его отношение к ней»

На следующий день у Ленина вновь случился сильней­ший удар.

Состояние здоровья Ленина каждый раз резко ухудшалось вскоре после его разговоров на политические темы с Круп­ской, то есть того, что она как член партии не должна была допус­кать ни в коем случае. Все это трудно расценивать как про­стое совпадение событий, ибо врачи особым образом преду­преждали: расстраивать Ленина категорически воспрещается. Таким образом, остается думать, что необдуманные действия Крупской, скорее всего, ускорили случившиеся у Ленина два последних удара.

Давний секретарь Ленина Лидия Фотиева отмечает: «На­дежда Константиновна не всегда вела себя, как надо. Она мог­ла бы проговориться Владимиру Ильичу. Она привыкла всем делиться с ним. И даже в тех случаях, когда этого делать нель­зя было… Например, зачем она рассказала Владимиру Ильи­чу, что Сталин выругал ее по телефону?»^[14]

Меж тем отношения между Сталиным и Крупской продол­жали сохраняться. Когда в 1932 году покончила самоубийст­вом жена Сталина, Крупская, соболезнуя, написала ему пись­мо, опубликованное в «Правде» 16 ноября 1932 года^[15]:

«Дорогой Иосиф Виссарионыч, эти дни как-то все думается о вас и хочется пожать вам руку. Тяжело терять близкого человека. Мне вспоминается пара

разговоров с вами в кабинете Ильича во время его болезни. Они мне тогда придали мужества.

Еще раз жму руку.

Н.Крупская».

Письмо еще раз показывает, что и после декабрьской ссо­ры 1922 года Сталин продолжал поддерживать по-товарище­ски теплые отношения с супругой Ленина.

Вообще, в кругу ленинских домашних Сталин пользовал­ся большим уважением. Писатель А.Бек записал воспомина­ния Лидии Фотиевой, в которых она подчеркивает: «Вы не понимаете того времени. Не понимаете, какое значение имел Сталин. Большой Сталин. (Она не сказала „великий“, сказала „большой“.— Прим. А. Бека.). …Мария Ильинична еще при жизни Владимира Ильича сказала мне: „После Ленина в пар­тии самый умный человек Сталин“… Сталин был для нас ав­торитет. Мы Сталина любили. Это большой человек. Он же не раз говорил: „Я только ученик Ленина“»^[16].

Нетрудно убедиться: Хрущев вырвал из контекста все про­цитированные им письма и тем самым серьезно исказил суть случившегося. Он ни словом не обмолвился о резолюции Пле­нума Центрального комитета, согласно которой на Сталина возлагалась персональная ответственность за изоляцию Лени­на от политической жизни во имя сохранения его сил и здоро­вья. Запрет был наложен и на ленинские отношения с «друзья­ми» и «домашними». Поскольку секретари едва ли осмелились бы нарушать директиву ЦК, под словом «домашние» подразу­мевались сестра Ленина и Н. К. Крупская, его жена. Именно ее Сталин критиковал за нарушение предписаний высших пар­тийных инстанций.

Хрущев ничего не сказал о датированном 7 марта 1923 года письменном ответе Сталина на записку Ленина, а так­же о более поздней и тоже адресованной Сталину просьбе Ленина достать для него яда. Выбросив из рассмотрения эти документы, Хрущев превратно истолковал обстоятельства, в которых Ленин потребовал от Сталина извинений, и тем са­мым представил характер их отношений в нарочито искажен­ ном свете.

В докладе ничего не сообщается о свидетельствах сестры Ленина М. И. Ульяновой. В 1956 году еще были живы бывшие

личные секретари Ленина Мария Володичева и Лидия Фотиева, равно как и бывший секретарь Крупской Вера Дридзо, но их воспоминания тоже остались невостребованными. Хрущев оставил без внимания и то обстоятельство, что нарушение Крупской предписаний ЦК о строгой изоляции Ленина от по­литических дел, по-видимому, дважды становилось причиной резкого ухудшения состояния его здоровья. Не стал говорить Хрущев и о том, что всего через две недели после предпола­гаемого разрыва Ленин обратился именно к Сталину с очень деликатной просьбой — добыть для него яда. Наконец, в хру­щевской речи нет ничего о восстановлении нормальных от­ношений между Крупской и Сталиным.

Хрущев стремился во что бы то ни стало выставить Ста­лина в дурном свете; истинный ход событий или понимание их смысла его нисколько не интересовали