Из первого Философического письма П.Я. Чаадаева

(...) мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадле­жим ни к одному из великих семейств человеческого ро­да; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода. (…)

Годы ранней юности, проведенные нами в тупой неподвижности, не оставили никакого следа в нашей душе, и у нас нет ничего индивидуального, на что могла бы опереться наша мысль; но, обособленные странной судь­бой от всемирного движения человечества, мы также ни­чего не восприняли и из преемственных идей человече­ского рода. (…)

Мы же, придя в мир, подобно незаконным детям, без наследства, без связи с людьми, жившими на земле раньше нас, мы не храним в наших сердцах ничего из тех уроков, которые предшествовали нашему собственному существованию. (…) Что у других народов обратилось в привычку, в инстинкт, то нам при­ходится вбивать в головы ударами молота. (…) Мы так странно движемся во време­ни, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно. Это – естественный результат культуры, всецело основанной на заимствовании и подражании. У нас совершенно нет внутреннего раз­вития, естественного прогресса; каждая новая идея бес­следно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является к нам бог весть откуда. Так как мы вос­принимаем всегда лишь готовые идеи, то в нашем мозгу не образуются те неизгладимые борозды, которые после­довательное развитие проводит в умах и которые составляют их силу. Мы растем, но не созреваем; движем­ся вперед, но по кривой линии, т. е. по такой, которая не ведет к цели. Мы подобны тем детям, которых не при­учили мыслить самостоятельно; в период зрелости у них не оказывается ничего своего; все их знание – в их внешнем быте, вся их душа – вне их. (…)

Народы – в такой же мере существа нравственные, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как отдельных людей воспитывают годы. Но мы, можно ска­зать, некоторым образом – народ исключительный. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок. (…)

(…) стоя между двумя главными частя­ми мира, Востоком и Западом, упираясь одним локтем в Китай, другим в Германию, мы должны были бы со­единять в себе оба великих ·начала духовной природы: воображение и рассудок, и совмещать в нашей цивилиза­ции историю всего земного шара. Но не такова роль, определенная нам Провидением. Больше того: оно как бы совсем не было озабочено нашей судьбой. Исключив нас из своего благодетельного действия на человеческий разум, оно всецело предоставила нас самим себе, отка­залось как бы то ни было вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить. Исторический опыт для нас не существует; поколения и века протекли без поль­зы для нас. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменен по отношению к нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали прогрессу челове­ческого разума, и все, что нам досталась от этого про­гресса, мы исказили. (…) ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины; ни одна великая исти­на не вышла из нашей среды; (…) из того, что выдумали другие, мы перенимали только обманчивую внешность и бесполезную роскошь.

(…) Если бы дикие орды, возму­тившие мир, не прошли по стране, в которой мы живем, прежде чем устремиться на Запад, нам едва ли была бы отведена страница во всемирной истории. Если бы мы не раскинулись от Берингова пролива до Одера, нас и не заметили бы. Некогда великий человек захотел просветить нас, и для того, чтобы приохотить нас к образова­нию, он кинул нам плащ цивилизации; мы подняли плащ, но не дотронулись до просвещения. (…) вернувшись из этого триумфального шествия через просвещеннейшие страны мира, мы при­несли с собою лишь идеи и стремления, плодам которых была громадное несчастье, отбросившее нас на полвека назад. В нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу. (…) Обратимся (…) к истории: она ­ключ к пониманию народов.

Что мы делали о ту пору, когда в борьбе энергиче­ского варварства северных народов с высокою мыслью христианства складывалась храмина современной цивилизации? Повинуясь нашей злой судьбе, мы обратились к жалко глубоко презираемой этими народами Визан­тии за тем нравственным уставом, который должен был лечь в основу нашего воспитания. Волею одного често­любца эта семья народов только что была отторгнута от всемирного братства, и мы восприняли, следовательно, идею, искаженную человеческою страстью. В Европе все одушевлял тогда животворный принцип единства. (…) Все умственное движение той эпохи было направлено на объединение человеческого мышления (…) Непричастные этому чудотворному началу, мы сделались жертвою завоевания. (…) наша оторванность от общей семьи мешала нам воспользоваться идеями, возникшими за это время у наших западных братьев (…)

Сколько ярких лучей уже озаряло тогда Европу, на вид окутанную мраком! Большая часть знаний, которыми теперь гордится человек, уже были предугаданы отдельными умами; характер общества уже определился (…) Мы же замкнулись в нашем религиозном обособлении, и ничто из происходившего в Ев­ропе не достигало до нас. Нам не было никакого дела до великой мировой работы. (…) В то время, как христианский мир величественно восшествовал по пути, предначертан­ному его божественным основателем (…) – мы, хотя и носили имя христиан, не двига­лись с места. Весь мир перестраивался заново, а у нас ничего не созидалось; мы по-прежнему прозябали, за­бившись в свои лачуги, сложенные из бревен и соломы. (…) новые судьбы человеческого рода совершались помимо нас. Хотя мы и назывались христианами, плод христианства для нас не созревал (...)

Сочинения и письма П.Я. Чаадаева. – Т. II. – М., 1914. – С. 109-113, 116-119.

А.И. Герцен о «Философическом письме» П.Я. Чаадаева

(…) «Письмо» Чаадаева было своего рода последнее слово, рубеж. Это был выстрел, раздавшийся в темную ночь (…)

Что, кажется, значит два-три листа, помещенных в ежемесячном обозрении? А между тем, такова сила речи сказанной, такова мощь слова в стране, молчащей и не привыкнувшей к независимому говору, что «Письмо» Чаадаева потрясло всю мыслящую Россию. (…) После «Горе от ума» не было ни одного литературного произведения, которое сделало бы такое сильное впечатление. Между ними­ десятилетнее молчание, 14 декабря, виселицы, каторга, Николай. (…) Мысль томилась, работала – но еще ни до чего не доходила. Говорить было опасно – да и нечего было сказать (…)

Каждый чувствовал гнет, у каждого было что-то на сердце, и все-таки все молча­ли; наконец пришел человек, который по-своему сказал что. Он сказал только про боль, светлого ничего нет в его словах (…) «Письмо» Чаадаева – безжалостный крик боли и упрека петров­ской России (…)

Разумеется, такой голос должен был вызвать против себя оппозицию или он был бы совершенно прав, говоря, что прошедшее России пусто, настоящее невыносимо, а будущего для нее вовсе нет (…) Это было показание и об­винение (…)

(…) все, даже сон­ные и забитые, отпрянули, испугавшись зловещего голо­са. Все были изумлены, большинство оскорблено, чело­век десять громко и горячо рукоплескали автору. (…)

Герцен, А. И. Былое и думы // А.И. Герцен. Собрание сочинений в 30-ти т. – Т. IX. – М., 1956. – С. 139-141.

Из «Апологии сумасшедшего» П.Я. Чаадаева

(...) Больше, чем кто-либо из вас, поверьте, я люблю свою страну, желаю ей славы, умею ценить высокие ка­чества моего народа; но верно и то, что (…) я не на­учился любить свою родину с закрытыми глазами, с пре­клоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее (…) Мне чужд, при­знаюсь, этот блаженный патриотизм, этот патриотизм лени, который приспособляется все видеть в розовом свете и носиться со своими иллюзиями, и которым, к со­жалению, страдают у нас многие дельные умы. (…) Я считаю наше положение счастливым, если только мы сумеем правильно оценить его; (…) Больше того: у меня глубокое убеждение, что мы призваны ре­шить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обще­ствах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество. (...)

Что же, разве я предлагаю моей родине скудное бу­дущее? Или вы находите, что призываю для нее бесслав­ные судьбы? И это великое будущее, которое, без сомнения, осуществится, эти прекрасные судьбы, которые, без сомнения, исполнятся, будут лишь результатом тех осо­бенных свойств русского народа, которые впервые были указаны в злополучной статье. Во всяком случае, мне давно хотелось сказать, и я счастлив, что имею теперь случай сделать это признание: да, было преувеличение в этом обвинительном акте, предъявленном великому на­роду, вся вина которого в конечном счете сводилась к тому, что он был заброшен на крайнюю грань циви­лизации мира, далеко от стран, где естественно должно было накопляться просвещение, далеко от очагов, отку­да оно сияло в течение стольких веков; (…) наконец, может быть преувеличением было опечалиться хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышли могучая нату­ра Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина (...)

Сочинения и письма П.Я. Чаадаева.– Т. II. – М., 1914. – С. 226-229.