Часть третья Ростки в будущее 2 страница
В условиях такого противостояния со стороны президента и правительства могли реализоваться только шаги «разрешающие», углубляющие эту самую абстрактную «демократизацию». И соответственно, ведущие к дальнейшей раскачке государства. Но и эти шаги из популистских соображений тут же объявлялись недостаточными, усугублялись и усиливались в меру возможностей и полномочий оппозиции. А любые меры «запрещающие», направленные на стабилизацию обстановки и укрепление власти, неизменно блокировались как «антидемократичные». О компетентности этих «законодателей» говорит хотя бы история приватизации. Хотя сейчас принято ее «отцом» называть Чубайса, на самом-то деле это неверно. Он и его «команда» лишь реализовывали ее в жизнь, и если кто и воспользовался благоприятными возможностями в личных целях — то сами эти возможности были предоставлены готовенькими, "на блюдечке с голубой каемочкой". А разработали и утвердили методику ваучерной приватизации как раз «мудрые» политики хасбулатовского Верховного Совета. Потому что в их представлении «справедливым» мог быть только такой, шариковский принцип — "все взять и поделить".
Можно навскидку привести и несколько примеров, во что обходилось, а то и до сих пор обходится России «двоевластие» тех лет. Скажем, первый указ о введении чрезвычайного положения в Чечено-Ингушетии Ельцин издал еще в ноябре 91-го. И уж наверное, эту проблему тогда было решить намного проще, чем потом. Но Верховный Совет указ отменил — это было слишком «недемократично». А потом заполыхало в Северной Осетии, Кабарде, из Чечни начался массовый исход русскоязычного населения… Но и эти проблемы оставлялись на «местном» уровне, поскольку любые действия президента и правительства связывались по рукам и ногам. "Парад суверенитетов" дошел до того, что провозгласила о своем образовании "Уральская республика" на территории Свердловской области. На праздничных демонстрациях хорошо подготовившиеся громилы убивали и калечили милиционеров — а власти были бессильны даже найти и покарать виновных, так как это интерпретировалось в качестве нарушения основополагающих демократических свобод — свободы митингов и демонстраций, свободы слова, свободы политических партий…
Уступки в создавшемся противостоянии, вроде отставки Гайдара и т. п., результатов не давали. Конечно, можно спорить о соотношении пользы и вреда, которые принес стране Гайдар, но в данном случае речь идет о другом попытки компромиссов оказывались бесполезными в принципе. Так же, как в разгуле двоевластия 1917 г. любые уступки Временного Правительства не вели к примирению, а воспринимались лишь как "поражения противника" и вдохновляли Советы на усиление натиска, то же самое происходило и в 1991-93 гг. И если уж строго разобраться, то реальной альтернативы разгону, а если понадобится — и разгрому такого парламента в сложившейся ситуации не существовало вообще.
Потому что даже отставка президента в данном случае проблему не снимала и не решала. Ну предположим, на место Ельцина выдвинулся бы Хасбулатов или Руцкой. Но и он немедленно получил бы такую же непримиримую оппозицию в лице тех, кто до государственных рычагов еще не дорвался. Очутился бы в обстановке точно такого же противостояния, и тоже вынужден был бы уйти, уступив место следующему претенденту. И так продолжалось бы до тех пор, пока какой-то очередной лидер не решился бы сделать то же, что и Ельцин — взять да разогнать. Только каждый следующий лидер оказывался бы все более некомпетентным в практическом руководстве, а оппозиция ему — все более радикальной. И процесс разрушения государства при затягивании противоборства на новые этапы продолжался бы все глубже и глубже. Так же, как в 17-м оказывались все «левее» сменяющие друг друга кабинеты Временного Правительства — но и Советы становились при этом еще левее…
Пожалуй, тут не лишне вспомнить и то, кто же составлял опору Верховного Совета, тем более — самую активную опору, собравшись в трагические дни у Белого Дома. Потому что, несмотря на внешнее сходство ситуации, она во многом отличалась от августа 91-го. Отличалась и по составу защитников, и по их настроениям, и по общей психологической атмосфере. На этот раз каким-либо общенародным единением и не пахло, наоборот, налицо были все признаки национального раскола — ведь в это же время другие тысячи граждан по призыву Гайдара устремились к Моссовету защищать президента и правительство. Что же касается тех погромных толп, которые сформировались у Белого Дома, то они и собирались сюда идеей заведомого раскола — противопоставления себя «врагам». И цементировались они в 93-м уже вовсе не духом жертвенности, а озлобления и агрессивности.
Конечно, здесь были и люди, искренне сочувствующие Верховному Совету, даже считающие его оплотом "настоящей демократии", были и те, кто пострадал в результате ельцинских преобразований, были и ностальгирующие по СССР, и идейные коммунисты, как и активисты экстремистских организаций совершенно других направлений. Но относить эту массу к «левым» или «правым» было бы совершенно неправомочно — скорее, ее можно охарактеризовать как «крайних». Потому что, несмотря на разношерстный в целом состав, основу защитников Белого Дома в этот раз составил примерно такой же оголтелый контингент, из какового в свое время набиралась и "красная гвардия", и отряды штурмовиков. А для подобной публики, как мы уже видели, вопрос «левой» или «правой» ориентации особой роли не играет — их привлекает «революционность» как таковая, под какими бы флагами она не разворачивалась. И в данном случае они сочли выразителем своих интересов Верховного Совета. Но только в данном. Потому что победи Хасбулатов — и те же «крайние» начали бы оказывать поддержку новой, еще более «революционной» оппозиции. Как случилось, скажем, с Керенским, едва он дорвался до власти.
Так что Ельцин в данном случае проявил себя все же более мудрым и дальновидным главой страны, чем Керенский или князь Львов. И если судить с позиции общенациональных и государственных интересов, то винить его можно только в одном — что силовую точку в противостоянии он не поставил раньше, когда и жертв могло быть гораздо меньше, и раздрай зашел еще не так далеко. Хотя впрочем, и здесь все не так просто. До того, как собравшиеся под крыло Верховного Совета недовольные и «крайние» всех мастей разбуянились в полную силу, до того, как пролилась первая кровь, еще неизвестно, а стала бы армия безоговорочно выполнять приказ об их подавлении? Над ней же все еще довлел гнет обвинений насчет «жандармов» и "оплота реакции", "душителей свободы". Глядишь, и опять заняла бы нейтралитет, не желая, чтобы новых собак навешивали. Ведь уже и после кровавых погромов в Москве, учиненных сторонниками Верховного Совета, группа «Альфа» отказывалась идти на штурм Белого Дома, пока не получит письменного приказа — и не единоличного, а коллегиального решения то ли правительства, то ли Совета Безопасности. А включилась в активные боевые действия лишь после того, как понесла потери в своих рядах — уже просто рассвирепев и разозлившись на убийц.
Если же рассматривать наше недавнее прошлое с исторической точки зрения, то октябрь 1993 г. можно считать той точкой, где Ельцин окончательно сумел вывести страну из "революционной ситуации". Ситуации, сложившейся вполне объективно, под влиянием освободительных тенденций народа и на первом этапе реализовавшей эти тенденции. Но любая революция, какой бы прогрессивной она ни была — это еще и грандиозная катастрофа. Катастрофа, чреватая непредсказуемыми последствиями, склонная самоуглубляться, выходить из-под какого бы то ни было контроля и принимать самодовлеющий характер. Я очень далек от того, чтобы в целом поддерживать и одобрять деятельность Ельцина на посту главы государства. Но от скатывания в анархию и ужасов полномасштабной гражданской войны Россию он все же уберег. И при всей глубине кризиса, охватившего страну после падения коммунизма, не стоит забывать и о том, что могло быть и хуже. Гораздо хуже.
2. "Русская болезнь" и "американская модель"
Наверное, нет нужды подробно расписывать, в каких формах реализовался у нас переход к "рыночной экономике". Повальное хищничество и воровство, коррупция, пронизавшая все сферы общества и государства, беспардонное хозяйничанье олигархов и олигархий стали явлениями настолько общеизвестными, что очередные скандальные разоблачения в этой сфере давно уже никого не удивляют. Поэтому вряд ли здесь стоит останавливаться на конкретных примерах — они слишком многочисленны, и писалось об этом неоднократно. В данном контексте можно отослать интересующихся, скажем, к работе С. Б. Морозова "Заговор против народов России сегодня", где приводится достаточно полный обзор и анализ этого уродливого беспредела. Представляется любопытным, что для обозначения социально-экономического строя постсоветской России автор даже ввел новый термин — «корпоратизм», то есть всевластие замкнутых олигархических группировок, повязанных внутри отношениями родства и блата, и подмявших под себя политику, экономику, финансы, бизнес, средства массовой информации, "перекрывая воздух" любым независимым от них людям и структурам и парализуя любую неподконтрольную им деятельность.
И первоначальный всплеск энтузиазма и надежд на лучшее, связанных с переходом к демократии, очень быстро сменился в народе разочарованием и скепсисом. А различные исследователи и обозреватели уже дали несколько объяснений данного феномена. Например, С. Б. Морозов в упомянутой работе рассматривает «корпоратизм» в качестве фактора сугубо посткоммунистического — поскольку большинство «семей» и «кланов» рьяно кинувшихся приватизировать страну в частное пользование, сформировались еще в "застойные времена", внутри советской номенклатуры, перепутавшейся клубками родственных связей и знакомств. Ну а на Западе к вопросу подошли еще проще и окрестили это явление "русской болезнью", т. е. сочли, что оно имеет чисто национальную основу. Дескать, что уж тут поделать, если на Руси испокон веков воровали да взятки брали? Да и вообще, чего еще можно было ожидать от этих русских? Откуда следует естественное противопоставление наших безобразий «культурным» моделям закордонных демократий, и, разумеется, в первую очередь — американской. Ну а в условиях широкого распространения западничества эти мнения подхватили и наши средства массовой информации. И в пароксизмах национального самоуничижения — вообще характерного для русского западничества во все времена — принялись повторять на все лады и вдалбливать согражданам.
Что ж, в данном случае российских авторов остается лишь упрекнуть в недостаточной компетентности и информированности. А западных — в преднамеренных подтасовках фактов либо полном незнании собственной истории. Потому что мало-мальски строгий анализ показывает — через аналогичный этап оголтелого хищничества, воровства и повальной коррупции прошли на своем пути все развитые государства. Тут даже можно отметить другую интересную закономерность — в странах "Старого Света", в том числе и в дореволюционной России, проявления подобного «корпоратизма» оказывались заметно смягченными. Причем демпфировались они не чем иным, как пресловутыми "феодальными пережитками" и "сословными предрассудками", отмиравшими не сразу, а постепенно, и способствовавшими поддержанию цивилизованных устоев общества в переходный период к свободе предпринимательства. Деньги здесь значили далеко не все, и сословное неравенство не давало коррупционерам и финансовым тузам развернуться в полную силу.
Какой-нибудь представитель аристократии, даже давно обнищавший, мог занимать не меньшее положение в обществе, чем богатый деляга, и составлять ему определенный противовес — выступать и сдерживающим фактором, и тормозом в распространении влияния, и препятствием в тех или иных махинациях. Конечно, существовала и возможность купить этого аристократа с потрохами но тогда тормозом выступали уже другие "средневековые пережитки", вроде родовой чести, религиозной морали, светского мнения. И уж тем более, для владельцев состояний, нажитых сомнительными путями, возможность проникнуть в высшие круги общества, к движущим и регулирующим рычагам власти, была закрыта наглухо — разве что во втором и третьем поколении, когда потомки постепенно сумеют «отмыть» семейную репутацию (но одновременно и сами успеют выйти на более высокий культурно-нравственный уровень). Зато там, где «пережитки» с «предрассудками» разрушались в социальных конфликтах или отсутствовали изначально, развитие капитализма на определенном этапе приводило к точно таким же формам и к точно такому же беспределу, как в постсоветской России. И наиболее ярко это проявилось как раз в США, где о каких-либо сдерживающих исторических факторах помину не было, и где все почти сразу началось со "свободы"…
Поэтому для более объективной оценки и сравнения имеет смысл сделать небольшой экскурс в американскую историю. В этой стране, надолго отброшенной своей гражданской войной в разряд второстепенных держав и предпочитавшей тогда особо не лезть на международную арену, а вариться "в собственном соку", в конце XIX — начале XX в. в. быстрая концентрация капитала привела к образованию мощных финансово-промышленных группировок. И там они тоже постарались быстро захватить под свой непосредственный контроль все сферы жизнедеятельности государства. Причем стоит напомнить, что и на Западе эти группировки складывались сперва не по «деловому», а по строго "номенклатурно-семейному" признаку — чтобы занимать ключевые посты в компаниях Рокфеллера, Моргана, Вандербильта и пр., требовалось самому быть родственником тех же Рокфеллеров, Морганов, Вандербильтов или принадлежать к их «семьям» в более широком, кремлевском смысле этого слова. И коррупция достигла при этом абсолютного значения, поскольку каждый представитель власти, начиная от окружного сборщика налогов и кончая президентом, являлся прямым ставленником тех или иных влиятельных сил. Скажем, про президента Уильяма Мак-Кинли вся Америка знала, что "его сделал" мультимиллионер Марк Ханна — об этом открыто писала пресса в годы его правления, и никого такое положение не возмущало, никого не шокировало. Считалось у американских граждан в порядке вещей. Ясное дело, что подобная поддержка была не бескорыстной и откровенно рассматривалась как перспективное вложение капитала. А отдача шла столь же неприкрыто. Например, президента Говарда Тафта сенаторы сравнивали с "огромным дружелюбным островом, окруженным со всех сторон людьми, которые очень хорошо знали, что им нужно".
Американские воротилы вытворяли в те времена примерно то же, что их «демократические» российские последователи — то бишь беззастенчиво хапали все, что можно. И что нельзя — тоже. Шла хищническая «приватизация» нефтяных, угольных, золотоносных месторождений, выгодных подрядов, земель под промышленное и железнодорожное строительство. По одному мановению пальца олигархий, из чисто коммерческих интересов, осуществлялись военные операции и бросалась морская пехота для приведения к общему знаменателю "банановых республик". Чего стоит одна лишь история со строительством Панамского канала! Когда в 1903 г. сенат Колумбии, которой принадлежал тогда перешеек, отказался ратифицировать грабительский договор о его аренде (тем более что Франция предложила куда более выгодные условия), было инициировано восстание за образование "независимого Панамского государства". А американские военные крейсера, вовремя оказавшиеся в нужном месте, воспрепятствовали частям колумбийской армии подавить сепаратистов. И правительство Панамы, признанное США через час после создания, подписало нужный договор. А впоследствии всплыли скандальные факты, что зять действовавшего тогда президента Теодора Рузвельта и брат военного министра Говарда Тафта — преемника Рузвельта в Белом Доме, были замешаны в мошеннических сделках с фирмами, заинтересованными в строительстве канала.
Впрочем, в начале века США были еще далеки от мирового лидерства, да и в финансовом плане чаще выступали должниками, чем кредиторами (к 1914 г. их внешний долг достигал 10 млрд. долл.). Поэтому политика американских олигархов в большей мере ориентировалась тогда на ограбление собственного народа. И доходили они в этих устремлениях даже до таких мер, которых российские хапуги 90-х уже просто не могли себе позволить, оглядываясь на мерки сегодняшнего, успевшего «цивилизоваться» Запада. Так, вводились антизабастовочные и антипрофсоюзные законы, позволяющие подавить любые попытки протеста и отправить за решетку «смутьянов» и «агитаторов», посмевших поднять голос против произвола руководства. В погоне за сиюминутными выгодами корпораций, приближенных к рычагам власти, решительно пресекались любые законодательные инициативы по введению минимальной зарплаты, социальному страхованию, охране труда — словом, все, что сулило какие-то лишние расходы воротилам, чьи ставленники находились у руля государства.
Или, к примеру, были введены огромные таможенные тарифы для импортных товаров — якобы в целях защиты и поддержки отечественного производителя. Но, отгородившись этими тарифами от зарубежных конкурентов, "отечественные производители" монопольно вздували цены, и на внутреннем рынке США промышленные товары стоили в 1,5 раза дороже мировых цен. А вот закупочные цены на сырьевую сельхозпродукцию централизованно регулировались государством, и их установленный максимум мог произвольно понижаться по желанию промышленных монополистов. И даже подоходный налог действовал в те времена не прогрессивный, а регрессивный — чем больше получаешь, тем меньший процент отстегиваешь. А то, дескать, стимула к развитию и повышению производительности не будет. В стране шло массовое разорение фермеров, мелких и средних предпринимателей — никаких усилий в их поддержку государство не предусматривало. Хищнически разбазаривались национальные ресурсы — о какой-либо их защите и речи не было. Зато крупные корпорации под предлогом "национальных интересов" пользовались налоговыми льготами, а на новые рискованные проекты получали и прямые субсидии из казны. Не правда ли, знакомые явления?..
В США борьбу с этим беспределом первым повел Вудро Вильсон — в отличие от многих американских президентов, личность действительно незаурядная, сама по себе очень интересная и малоизвестная в России, так как из-за крайних антисоветских взглядов его деятельность никогда не попадала в поле внимания наших историков. До пятидесятилетнего возраста он вообще не имел ни малейшего отношения к политике, это был крупный ученый, профессор Принстонского университета, автор десятка фундаментальных трудов, в том числе и многотомной "Истории американского народа". Вот он-то и разработал теорию, получившую название "Новая свобода", где показал, что американское общество пришло к модели «корпоратизма» — то есть, даже терминология совпадала с современной российской. По Вильсону, верхнюю ступень социальной лестницы захватили «корпорации» — клановые группировки, преследующие узкие корыстные цели и контролирующие все командные высоты. Ниже идут "слуги корпораций" — наемные работники, состоящие на жаловании у могущественных хозяев, но не имеющие права голоса в их деятельности. И прочий народ, из которого корпорации сосут соки.
Он писал: "В действительности мы находимся во власти огромной безжалостной системы… Американская предприимчивость не пользуется свободой: человеку, обладающему только небольшим капиталом, становится все труднее начинать какое-нибудь дело и все невозможнее конкурировать с крупным дельцом. Почему? Потому что законы нашей страны не запрещают сильному подавлять слабого. В этом кроется причина, и в связи с тем, что сильные раздавили слабых, они теперь доминируют в промышленности и экономической жизни страны…".
Или, например, такое: "У нас есть не одна, не две, а много областей приложения сил, в которые независимому человеку трудно, если не невозможно проникнуть. Сейчас мы превратились в одно из наиболее плохо управляемых, одно из всесторонне контролируемых и доминируемых правительств цивилизованного мира… в правительство, подчиненное воле и давлению небольших групп, состоящих из обладающих властью людей" (W.Wilson, "The New Freedom", London, 1913).
Только читая это, не забывайте, что речь идет не о России 1990-х, а об Америке 1910-х.
Вильсон доказывал тупиковый характер и гибельность подобного пути для страны, нарастание угрозы экономических катастроф и чудовищных социальных взрывов. Разработал он и программу мер по переходу от «корпоратизма» к "обществу равных возможностей". А тем временем и сама двухпартийная политическая система США оказалась подорванной. Ведь успех на выборах стал определяться лишь финансовыми возможностями сторон — но коню понятно, что выгоднее и надежнее спонсировать заведомо выигрышное предприятие, и в течение 20 лет раз за разом побеждали республиканцы, поддерживаемые самыми могущественными олигархиями. Демократическая партия, ничем по сути не отличавшаяся от конкурентов, такая же «корпорантская», но более бедная ресурсами и оттесненная от кормушки, постепенно хирела. Да и в обозримом будущем надежды победить им, вроде, не светило. И тогда демократы решились на нестандартный ход — сделали ставку на Вильсона, предвыборной программой которого и стала его теория "Новой свободы". Он говорил: "Я борюсь не за того человека, который преуспел в жизни, а за того, который хочет преуспеть и ломится в закрытую дверь возможностей".
Результаты превзошли все ожидания. В 1910 г. он из профессорского кресла был избран губернатором штата Нью-Джерси, а уже в 1912 г. президентом с рекордным в истории США перевесом голосов. Однако во многом партийные боссы просчитались. Выдвигая новичка в политике, его за глаза считали безобидным теоретиком, который обеспечит успех на выборах, а затем по своей неопытности станет игрушкой в чужих руках. Но когда на следующий день после выборов председатель Национального комитета Демократической партии У. Маккобс, как это было принято, заявился к Вильсону для дележки "теплых мест" — по неписаному правилу полагалось отблагодарить всех, оказавших услуги в период предвыборной кампании, тут-то и последовал отрезвляющий душ — Маккобс неожиданно получил от ворот поворот. Экс-профессор заявил ему, что никому ничего не должен, поскольку президентом он стал по воле Бога.
Человек кристально честный, глубоко религиозный, он действительно верил, что призван Богом для спасения своей страны от катастрофы. Его прозвали "пресвитерианским священником" и "воинствующим праведником", поскольку он, засучив рукава, ко всеобщему удивлению начал и в самом деле проводить в жизнь предвыборные обещания. Вильсон считал, что правительство должно способствовать "организации общественных интересов против особых интересов", то есть частных или узкопартийных, и сотрудников себе выбирал не по партийным и конъюнктурным, а строго по деловым и моральным качествам. Именно при нем выдвинулись такие звезды американской политики, как Франклин Делано Рузвельт, Джон Форстер Даллес, Аллен Даллес, Уильям Буллит, Уильям Липпман, Джон Грю и др. И в сами формы правления было введено много нового: Вильсон хотел максимальной открытости своей политики для народа, более тесной связи с обществом. Он первый стал инициатором еженедельных пресс-конференций президента, родоначальником традиции программных посланий конгрессу.
И как раз при Вильсоне капитализм стал приобретать «цивилизованный» облик. Было введено трудовое законодательство с восьмичасовым рабочим днем и ограничениями детского труда, начались федеральные программы поддержки сельского хозяйства и мелкого бизнеса, была проведена банковская реформа, снижены тарифы на импорт. Устанавливался государственный контроль за деятельностью монополий, увеличивался подоходный налог и налог на наследство, вводился особый налог на сверхприбыль. Стоит ли удивляться, что к очередным выборам в 1916 г. от него отвернулись многие бывшие сторонники? Против него развязывались информационные войны. Даже традиционные прежние спонсоры демократов — например, Генри Форд — теперь отказывались финансировать его избирательную кампанию, и по американским меркам его предвыборный штаб оказался совершенно нищим, наскребая тут и там сущие гроши. Тем не менее, он снова победил, хотя на этот раз с ничтожным перевесом всего лишь в 600 тыс. голосов.
Возможно, Вильсону удалось бы стать президентом и в третий раз — в то время это допускалось. Но его крупно подставили. В 1919 г., по окончании Мировой войны, Вильсон, уверенный, что этот шаг будет поддержан широкими политическими кругами, подписал в Париже Версальский мирный договор составной частью которого являлась конвенция о создании Лиги Наций. Республиканское большинство сената ратифицировать договор отказалось под тем предлогом, что участие в Лиге Наций свяжет руки США во внешней политике. Мало того, республиканцев поддержали и «свои» же демократы. Обвиняя президента в нарушении традиций американского «изоляционизма», они устроили ему настоящую обструкцию, отказываясь выдвигать его кандидатуру на новый срок. Тогда Вильсон решился на беспрецедентный для США шаг — через головы конгресса и партий обратиться напрямую к народу. Отправился по стране, выступая перед простыми гражданами и объясняя им суть своих политических шагов. За 3 недели он проехал от Вашингтона до Сиэтла, выступив в 38 городах — но надорвался. Нервное напряжение оказалось слишком велико, и Вильсона разбил паралич…
А после его ухода из Белого Дома большая часть благих начинаний сразу пошла прахом. И во внутренней политике, и во внешней. Как писал потом Черчилль: "Едва была создана Лига Наций, как ей был нанесен почти смертельный удар. Соединенные Штаты отреклись от детища президента Вильсона, а затем его партия и его политический курс были сметены победой республиканцев на президентских выборах 1920 г".
О том, какого пошиба политики рвались в это время к власти, говорит красноречивый факт — на съезде республиканской партии все главные кандидаты на выдвижение — Л. Вуд, Ф. Лоуден и др., отметались один за другим только из-за того, что уже засветились в разных скандальных разоблачениях и стали бы слишком легкими мишенями для конкурентов. Наконец, финансовые воротилы и дельцы из штата Огайо во главе с Гарри Догерти сумели протащить своего ставленника Уоррена Гардинга, который и был потом избран президентом США.
Это был самый грязный и скандальный кабинет в американской истории. Первыми же его актами, были отменены все антимонопольные и антикоррупционные меры Вильсона — к вящему удовлетворению подсобивших на выборах олигархий. Но и себя дорвавшиеся до власти деляги отнюдь не забыли. Как не стеснялся признаваться впоследствии Догерти: "Наша партия голодала в течение восьми лет" (H. Daugherty. "The Inside Story of the Harding Tragedy", New York, 1932). И оголодавшие хапуги набросились на все, что плохо лежит, ничуть не уступая будущим российским «приватизаторам». Сам президент Гардинг тайно играл на бирже (и проигрался в пух и прах). Министр юстиции, коим назначил себя его шеф Догерти, принялся шантажировать нарушителей "сухого закона", вымогая у них крупные взятки. Министром внутренних дел стал А. Фолл, тоже ставленник Догерти. Указом президента в его ведение были переданы нефтяные резервы военно-морского флота США — и благополучно разворованы, причем Фолл в процессе этой аферы еще и сорвал взятку в 400 тыс. долл. со своих компаньонов. Директор управления помощи ветеранам Ч. Форбс растащил фонд этой самой помощи в 250 млн. долл. А заведующий фондом имущества иностранцев Т. Миллер расхитил весь бюджет своего учреждения. Введение "сухого закона" создало благоприятную почву для деятельности мафии — как раз в результате этой кампании она и развернулась в США в полную силу, получая огромные прибыли от нелегальной продажи алкоголя. Ну а правительственными чинами были установлены плодотворные рабочие контакты с преступным миром — и, например, спиртное, конфискованное полицией у подпольных торговцев, бесследно исчезало с государственных складов и снова перепродавалось криминальным структурам.
А американское общество опять, причем очень быстро, покатилось к черте социального взрыва. Однако времена были уже не те. Все же и правление Вильсона не прошло бесследно, и стоял перед глазами печальный пример русской революции. Теперь уже и в корпорантских кругах нашлись более благоразумные люди, поспешившие нормализовать ситуацию, пока она окончательно не вышла из-под контроля. Правление Гардинга продолжалось всего два года, а 2. 8. 1923 г. он скоропостижно скончался при странных обстоятельствах. По официальной версии — от пищевого отравления. Этой версии никто не верил, тем более что вскоре, и тоже по неясным причинам, приказали долго жить оба свидетеля его смерти — жена и личный врач. Но безобразия в период его власти настолько всех заколебали, что никто этими сомнениями не впечатлялся — восприняли как должное. Его биограф С. Г. Адамc писал: "Кончина Гардинга не была безвременной трагедией. Он умер вовремя".
Занявший пост президента Калвин Кулидж без особого шума удалил из правительства самые одиозные фигуры, и впоследствии они попали под суд. Хотя отделались довольно легко — либо оправдались по недостатку улик, либо были приговорены к штрафам и небольшим срокам заключения. Во многом это стало возможно из-за настоящей эпидемии самоубийств и несчастных случаев, разразившейся вдруг среди их сообщников и главных свидетелей. Так, "умерли вовремя" доверенные лица Догерти Дж. Смит и С. Хейли, через которых он получал взятки, отправились на тот свет замешанные в делах об имуществе иностранцев Дж. Кинг и Терстон, причастный к махинациям фонда помощи ветеранам С. Крамер. Усилиями Кулиджа и его преемника Герберта Кларка Гувера власть вернула себе более-менее приличное лицо, но тем не менее, основой ее оставался все тот же довильсоновский «корпоратизм». Как констатировали американские историки А. Невис и Г. С. Коммаджер, "правительство удалилось из бизнеса, но бизнес вторгся в большинство направлений политики и формулировал их". Обошлось это американскому народу недешево — и не только американскому.