Пожелали бы Вы моему поколению журналистов своей судьбы?

Борис Кагарлицкий, обозреватель «Новой газеты»:

«Я ДО СИХ ПОР ВЗДРАГИВАЮ, КОГДА МЕНЯ НАЗЫВАЮТЖУРНАЛИСТОМ»

1. По отношению к самому себе я с Вебером согласен. По
той самой причине, что я до сих пор вздрагиваю, когда меня
называют журналистом. Это случилось несколько месяцев на­
зад, до этого никому в голову не приходило назвать меня жур­
налистом, сколько бы я ни написал. Вообще меня раньше счи­
тали политиком, но поскольку как политика меня никто не
знает, то решили записать в журналисты.

Есть разные типы политической журналистики. В этом плане можно говорить, что журналистика, о которой говорил Вебер, есть форма политической деятельности. Это представле­ние идет от французской и английской журналистики XYIII в. Но этот тип уходит, уже ушел из журналистики в 20-е годы, потому что роль журналистики из творческого, я бы сказал, воздействия на политику трансформировалась отчасти в обслу­живание политики, т. е. в пропаганду, отчасти в анализирова­ние политики.

Появились две новые роли. Роль Ленина, Марата - не нра­вится роль Ленина, пусть будет роль Милюкова - роль полити­ческого активиста, который через прессу выражает свои взгля­ды, с 20-х годов эта роль расщепляется на две ипостаси: пропагандиста, который должен просто вбивать определенные идеи в головы читателей, и интеллектуального аналитика, от­страненного, не участвующего в процессе, комментирующего издали, изощряющегося. Себя я к этим типам не отношу: к пер­вому потому, что не обслуживаю какую-то политическую силу или группировку, а в позиции чистого аналитика мне видится некая безнравственность - вот я вам сейчас все расскажу, по­кажу все неприглядное, а разбирайтесь сами.

Хотя веберовские понятия мне близки, но их очень трудно осуществить сегодня.

2. Речь идет о профессиональности элементарной журна­
листики, здесь нет какой-то политической специфики. Я ду-

маю, есть просто этика, причем не чисто журналистская, а литературная.

Когда говорят, что ради красного словца не пожалеют и отца, это как раз и есть профессионализм. В таком случае я не профессионал.

Есть некие требования профессиональной этики, которые могут противоречить обычаям, принятым в этой среде. С одной стороны, врать нехорошо. С другой, красиво соврать в опреде­ленной среде считается признаком профессионализма. Более того, чтобы красиво соврать, требуются определенные навыки, но к профессиональной этике это уже не относится.

Мой ответ - лучше быть частью корпорации. Нормы кор­поративной этики должны быть очень высокими внутри корпо­рации, тогда она должна сама следить за тем, чтобы внутри нее эти нормы поддерживались. А российская журналистская кор­порация таких норм не выработала. Я думаю, что этические нормы сейчас снизились во всем мире, в разной степени, ко­нечно, но деградация — это общая тенденция.

3. У Ленина была статья о пошлости в Госдуме. Там она
проявлялась в том, что люди говорили банальности, причем
Ленина жутко возмутило, что говорили чужие банальности:
эсеры языком кадетов - «кадетствующие эсеры».

4. Власть бывает разная, но в любом случае с ней нужно
иметь как минимум очень осторожные отношения. Проводни­
ком идей власти мне точно быть не хочется. Проблема не в
отношении к власти, а в том, что мы действительно получаем
такую власть, какую заслуживаем — потому что не можем сде­
лать себе никакой другой.

Нужно быть не между властью и обществом, нужно быть внутри общества, чтобы его как-то структурировать, организо­вать, придать ему некий элемент самосознания.

К тому же в России нет гражданского общества, нет эле­ментарной гражданской культуры. Я думаю, только какое-то потрясение может такое общество создать. Мы станем гражда­нами, если уж совсем приспичит.

5. Я ни на что не рассчитываю, я просто зарабатываю этим
деньги. Не надо исключать и такой возможности для журнали­
ста. Скажу совершенно честно, последние полтора года журна­
листика для меня - форма заработка. Не могу сказать, что на

что-то специально рассчитываю. Но в любом случае не буду писать того, чего не думаю.

Вот десять лет назад я на что-то рассчитывал, думал, что можно изменить мир. Я и сейчас так думаю, но уже не уверен. Мой любимый Карл Маркс, будучи еще очень молодым челове­ком, написал, что все философы по-разному объясняли мир, а дело в том, чтобы его изменить. Марксу это не удалось, а я тем более не Маркс. Но почему бы не попытаться? Попытаться можно. Одно из тех событий, которое сформировала меня как политическую личность, было последнее интервью с Маркузе. Журналист, все время повторяя эту цитату из Маркса, спросил философа: «Ну что вы изменили? Мир изменили?» Маркузе ответил: «Если я что-то и изменил, то нескольких молодых людей». В принципе, это не так уж и мало.

Есть другой вариант - когда твоя литературная работа ста­новится частью более сложного, общего политического процес­са. Тогда ты можешь приписать себе кучу всего, свержение режима, например, на самом деле это неправильно: просто ты вписался в определенный процесс и сыграл в нем свою практи­ческую роль. Это как раз по Веберу.

Но сегодня в России такого движения, по крайней мере для меня, нет. Если оно будет, то я, естественно, стану его ча­стью. Мне было гораздо удобнее в диссидентстве, а сейчас мне довольно сложно, потому что я нахожусь в неблагодарной роли комментатора.

7. В том, как это сделал Маркузе. Он никогда не был гуру,
он не говорил - я знаю куда идти, идите за мной. Он был по­
хож на Сократа, который говорил, что знает только, что ниче­
го не знает, задавал вопросы и заставлял людей думать и нахо­
дить свои собственные ответы. Вот так можно и должно нести
ответственность.

Перед своим сообществом надо нести ответственность. Пе­ред своей совестью. Это вопрос репутации. Но репутации не сегодняшнего дня, потому что сегодня репутация ничего не значит. Важно то, что я скажу детям.

8. Антипатии есть, симпатий нет.

С ныне действующими политиками я не общаюсь. Даже если они пытаются со мной общаться, я стараюсь избегать это­го общения. Я считаю, что нынешнее политическое сообщество

в России в принципе преступно, хотя есть некоторые исключе­ния. Но это люди, которые именно в силу своей порядочности и серьезности не являются влиятельными политиками.

Бороться надо с системой, а не с антипатиями. Писать «Ах, как я его ненавижу!» не имеет смысла. Ему, политику, от этого ничего не будет, а мне будет - я сам запачкаюсь.

Единственная выигрышная позиция - критический ана­лиз. Я пытаюсь показать мотивы, механизмы, правила игры, нравятся они мне или нет.

9. Принципиально важно существование некого негласно­го договора, который обеспечивает реальное исключение из сообщества злостных нарушителей. Вот история Доренко: по­пытка его исключения провалилась, потому что исключающие были не лучше. Доренко подставлялся не потому, что врал боль­ше других, а потому, что врал более агрессивно, более нагло, и далее, может быть, врал меньше.

Проблема не в декларации принципов, а в том, в какой мере сообщество готово применять санкции. Кстати, никакие государственные санкции в данном случае не проходят. В ан­гло-американском журналистском сообществе, допустим, не­возможны откровенно расистские выступления. Вас или засу­дят, или просто выживут. С вами не станут здороваться, давать информацию, кофе пить — и вы уйдете сами. А в России ни­какие нормы политкорректности по отношению к расе, рели­гии, полу, языку не действуют. Удивительное сочетание: в одном и том же издании, человеке может сочетаться интелли­гентность в чем-то одном и абсолютное хамство, расизм в дру­гом. Кстати, призыв к насилию я не считаю преступным, по­тому что первый принцип демократии - это право народного восстания. Страна, где запрещен призыв к насилию, запреща­ет демократию. Но это не принципиальная проблема, а вот пропаганда насилия - принципиальная. Где грань между ними — должно решаться внутри редакции, журналистского сообщества.

10.

11. Я думаю, что нужны катаклизмы. Будут, нет — не знаю. Чтобы люди вообразили качественно другую ситуацию, они должны сначала представить себе что-то очень страшное, что-то выходящее за пределы обыденности, не обязательно реки

крови. Придется не один раз выбирать, туда ты или сюда, а все время выбирать понемножкку гораздо сложнее.

12. Своей, наверное, нет, хотя она у меня не закончилась. Вам сложнее, мне кажется.

У меня были какие-то иллюзии. Моя журналистика на­чалась с самиздата, и это во многом была простая ситуация. Играть с гэбэшниками в казаки-разбойники может быть очень весело, если тебе восемнадцать, главное, чтобы не посадили. Правда, в советские времена сажали в психушку. Это было страшнее, но проще - правила были ясные, и играли по пра­вилам.

Теперь я знаю, что не посадят. Зато могут убить. Мой ны­нешний успех пришел после двадцати лет борьбы в изоляции. Определенная доля политического, журналистского успеха яв­ляется условием нормальной работы, вот в чем беда. Если твое имя не узнаваемо, если на тебе не сосредоточено внимание, то будь ты хоть семи пядей во лбу, ты ничего не добьешься. А с другой стороны, когда добился уже какой-то узнаваемости, репутации, тебе платят за нее, а не за то, что ты умный. Начи­нают раздражать прежние заслуги. Понимаешь, что к тому времени, когда ты обратил на себя внимание, ты стал уже абсо­лютнейшей пустышкой. Думаешь - вот теперь-то я им все ска­жу, а сказать уже нечего, растратился уже полностью. Я бы, конечно, не хотел пожелать повторения своего пути, это глупо, нелепо и невозможно. В том-то весь кайф и состоит, чтобы но­вые пути прокладывать Нужно быть самим собой.

«Никто не верит, что в целом сдержанность дельных в каком-то смысле журналистов выше в среднем, чем у других людей. И тем не менее это так. Несравненно более серьезные искушения, которые влечет за собой профессия журналиста, а также другие условия журналистской дея­тельности привели в настоящее время к таким послед­ствиям, которые приучили публику относиться к прессе со смешанным чувством презрения и жалкого малодушия.»

Макс Вебер

1. Один из самых больших знатоков политики Макс Вебер ут­
верждал, что политический журналист — это тип професси­
онального политика. Если Вы разделяете это утверждение,
то прокомментируйте реальную роль российского полити­
ческого журналиста в реальной политике. Если нет, то что
отличает профессионального политического журналиста от
политика?

2. Дефицит профессионализма обнаруживается в нашей се­
годняшней стране во всех сферах деятельности. Как Вы по­
нимаете «профессионализм» политического журналиста?

3. Что такое «пошлость» в политической журналистике?

4. Широко распространено представление о том, что полити­
ческая журналистика - это «общественный контролер» и
«оппонент» власти и одновременно - «посредник» между
обществом и властью. Посредник же должен работать на
сотрудничество между партнерами. Как совместить оппо­
нирование, оппозиционность с необходимостью сотрудни­
чества?

5. На какие последствия Вы рассчитываете, обнародуя свой
материал?

6. Для любого журналиста самое сладкое слово - «свобода».
Что такое свобода для политического журналиста?

7. В чем и как проявляется ответственность политического
журналиста?

8. Политический журналист и статусный политик - это еди­
ное «политическое существо». Насколько велик фактор лич­
ных отношений в работе политического журналиста? Как
Вы справляетесь со своими симпатиями и антипатиями?

9. Если бы Вы писали этический кодекс политического жур­
налиста, какие правила сочли бы общими?

10. Какие искушения есть у политического журналиста?

11. Как будет развиваться политическая журналистика в Рос­
сии?

12. Пожелали бы Вы моему поколению журналистов своей
судьбы?

Юлия Калинина, редактор отдела «Общество и мы» газеты «Московский комсомолец»:

НАМ ПОВЕЗЛО, НАМ ВЫПАЛО