КНИГА СЕДЬМАЯ. ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ. 3 октября – 1 ноября 1917 года
АРТИЛЛЕРИЙСКАЯ ПОДГОТОВКА
Философия, политика и стратегия переворота. – Задачи агитатора. – Как велась агитация. – Ударные пункты. – Большевики и Учредительное собрание. – Положительная программа. – Демагогия. – Марксизм Ленина и Троцкого. – Социализм в программе переворота. – Тактика и стратегия. – Проблема восстания. – История II съезда Советов. – Решительное заседание ЦК большевиков. – «Парочка товарищей». – Новая фаза. – Настроение масс. – В Петербургском Исполнительном Комитете. – «Штаб обороны» в Смольном. – Создание Военно-революционного комитета. – Бессильные протесты прежних владык. – Столица кипит. – Истерика буржуазной прессы. – В лагере советских противников. – Выступление Горького. – Массы не внемлют. – Что думают и делают в Зимнем. – ЦИК 14 октября. – Допрос с пристрастием. – Философия восстания. – Апеллируют к Марксу на свою голову. – Что же думают большевистские вожди? – Объяснения «парочки». – «Письмо к товарищам» Ленина. – Один дурак и десять умных. – «Парочка» капитулировала.
В мягко-блестящих залах Мариинского дворца не было никакой революции. Вся революция была в Смольном, в рабочих районах столицы, в городах и уездах провинции. И вся эта революция катилась по наклонной плоскости к какой-то развязке... Большевики ушли из Мариинского дворца только для того, чтобы развязать революцию на улицах, в массовом движении народа. Большевики решительно вышли на путь революционного, насильственного сокрушения коалиции и замены ее властью Советов. Большевики непосредственно и вплотную взялись за дело государственного переворота. Сюда неудержимо катилась революция.
Сюда мы должны устремить все наше внимание... При этом нам придется иметь дело с тремя группами проблем. Ибо каждый государственный переворот имеет, во-первых, свою идеологию или философию, во-вторых, свою политику и, в-третьих, свою стратегию. Можно, пожалуй, это выразить и несколько конкретнее, в более скромной форме. Нам предстоит иметь дело с программой переворота, с его тактикой и с его организацией.
Но мы не станем вести наше изложение в таком «ученом», строго систематическом порядке. Для моих безответственных записок такой порядок был бы, пожалуй, искусственным. Лучше будем по-прежнему следить за событиями так, как они наслаивались в голове наблюдателя – в порядке скорее хронологическом, а вернее, в порядке «вольном». То есть попросту – в беспорядке... В этом беспорядке событий мы будем иметь много случаев исследовать и идеологию переворота, и его политику, и его стратегию.
Долой буржуазное правительство Керенского, Коновалова и Кишкина – правительство народной измены! Да здравствует власть рабочих, крестьянских и солдатских Советов!.. Это был двуединый лозунг эпохи. Но это только лозунг. В нем, собственно, нет еще ни программы, ни тактики, ни организации переворота. Почему и для чего вместо керенщины нужна власть Советов? Какими политическими методами она может и должна быть достигнута? Какими техническими средствами должен и может быть осуществлен переворот?.. Без научной системы, а в порядке наслоения фактов дело обстояло так.
После Демократического совещания, с момента образования последней коалиции, огромная и сильная большевистская партия развернула по всей стране колоссальную, лихорадочную агитацию за власть Советов, против правительства народной измены... Коалиция была сама по себе вопиющим фактом, а ее политика была сплошной провокацией. Правительство Керенского и Кишкина слетело бы и без всякой агитации – от внутреннего развала, от предпарламентского натиска или от совершенно стихийного народного взрыва. Но существовать и править эта власть не могла.
Это значит, что почва для агитации против нее была необыкновенно благоприятна, результаты ее исключительно успешны, а процесс ее, то есть функции агитаторов были крайне легки и общедоступны. Нужны мир, хлеб, земля. Нужны так, что без них народ больше не мог жить и государство существовать. И нужны такие вещи, которые решительно всем известны и понятны, каждому неграмотному деревенскому полудикарю. Ему понятно и то, что этих вещей у него нет в руках. Стало быть, власть не дает их. Стало быть, власть дурна, нежелательна, подлежит устранению. Чего проще и логичнее?
Но может ли власть вообще дать землю, мир и хлеб... Тут, конечно, уже затруднение. Но тут-то и начинает выполнять свои функции пропаганда. Да, власть вообще может дать немедленно землю, мир и хлеб. Если вместо буржуазной будет рабоче-крестьянская власть, то она это и сделает. Если керенщина будет заменена властью Советов, то народные нужды будут удовлетворены. Так говорят сведущие люди, преданность которых народному делу испытана ссылкой, тюрьмой и каторгой. Чего вернее и реальнее?..
Что коалиция больше нестерпима, это масса понимает и без агитатора. Но тем более агитатор, не мудрствуя лукаво, не имея за душой ни политического, ни социалистического багажа, может отлично разжевать массе необходимость для рабочих и крестьян ликвидировать эту власть буржуазии и помещиков. Для этого надо только описать рабочим и крестьянам их собственное положение и указать, что виноваты в нем имущие классы, которые держат в своих руках власть. Выводы укладываются в головах массы непреложно и твердо – они вбиваются в головы самим объективным положением вещей.
Но агитатор может сделать и больше. Одних логических выводов мало. Он может и должен возбудить классовую ненависть и зажечь волю к действию. Он должен создать материал для формирования революционных батальонов, штурмовых колонн... И тут помимо общей конъюнктуры он может и должен использовать против существующей власти все особо кричащие, противонародные ее свойства и ее акты.
Начиная с последних чисел сентября ударными пунктами устной и печатной большевистской агитации были следующие. Прежде всего, последняя наша коалиция была шайкой узурпаторов, захвативших самодержавную власть в силу келейного соглашения двух десятков человек. Это была неоспоримая и позорная истина, которую большевики стремились довести до сознания каждого рабочего и солдата... Кроме резолюции Петербургского Совета, отказавшего в поддержке новорожденной коалиции, по обеим столицам и по всей провинции немедленно прокатилась волна митингов; сотни тысяч рабочих и солдат протестовали против самого факта образования нового буржуазного правительства, обещали решительную борьбу с ним и требовали власти Советов.
Затем, существующее правительство – это не только шайка узурпаторов: это правительство мятежников контрреволюции. Что таким мятежником был Корнилов, это известно всем. Это было объявлено официально. Но ведь теперь-то дело уже достаточно разоблачено. Керенский был в стачке с Корниловым и сам вызывал 3-й корпус для разгрома Советов, соглашаясь войти в кабинет Корнилова. Большевики, в частности, предъявляли вопрос по корниловскому мятежу, и бюро ЦИК его приняло, но министры и не подумали объясниться... «Рабочий путь», временно заменяющий «Правду», не уставал печатать все новые разоблачения и запросы, убийственные для Керенского и втаптывающие его в корниловскую грязь...
Далее, из этого следует, что существующее правительство, корниловское по природе, не может не готовить новой корниловщины. Не нынче завтра оно может сделать решительный натиск на революцию, и тогда прощай все завоевания! Надо обороняться. Надо быть готовыми к отпору...
С другой стороны, это правительство заговорщиков и контрреволюционеров позволяет себе гнусные издевательства над рабочим классом, над его прессой, над его представителями. По корниловскому делу арестовано ровным счетом пять человек, которые сидят под охраной собственного почетного караула и могут бежать, когда им заблагорассудится. А настоящие тюрьмы полны большевиками, которые устраивают голодовки, не будучи в состоянии добиться ни освобождения, ни членораздельного обвинения... В Минске же только что закрыт большевистский «Молот», который обслуживал армию...
С особой яростью была подхвачена позорная попытка эвакуации и бегства правительства в Москву. Заговорщики предают революционную столицу! Неспособные оборонить ее, они и не желают этого... Немцы продолжают свои морские операции, матросы кладут свои головы, союзники не шевелят пальцем для помощи и обливают грязью наших героев. А правительство? Оно не только бежит в Москву, подготовляя сдачу Петербурга... «Как нам достоверно известно, оно стремится обезоружить ряд укрепленных пунктов, стоящих на пути к Питеру, требует снятия с укрепленных мест пушек, которые можно установить в другом месте только через полгода... Все это делается для того, чтобы выполнить свои контрреволюционные планы, чтобы разоружить революцию и ее центры... Это заговор правительства и «союзников» против Петрограда и его революционных защитников. Запомним это, товарищи матросы и солдаты!» («Рабочий путь» № 33 от 11 октября).
К тем же целям направлены и новые требования правительства относительно вывода из столицы революционных войск. На фронте тяжко, и нужны подкрепления. В это мы верим. Но есть ли хоть один рабочий или солдат, который поверил бы, что Керенский выводит войска не в политических целях? Нет, после корниловщины верить этому глупо и преступно. Мы все пойдем на фронт. Но пойдем тогда, когда будем уверены, что закроем этим дорогу немцам, а не откроем ее контрреволюции...
Но как же при таких условиях быть с обороной? Выход один: надо взять ее в свои руки. Мы готовы защищать революцию от немцев, как защищали ее наши братья, герои-матросы и латышские стрелки. Но мы не можем сказать гарнизону: отдай себя в руки Керенского, который обратит тебя против рабочего класса. Положение нелепое и невыносимое. Да и единственный способ изменить его – это ликвидировать правительство народной измены...
Следующий факт может одновременно характеризовать и состояние обороны, и настроения политически активных масс. Наш Верховный главнокомандующий, который (по ближайшем ознакомлении с делом) публично преклонялся перед несравненной доблестью моряков, несколькими днями раньше обратился к тем же морякам с обычным бестактным окриком: флот разлагается и ненадежен, надо загладить свои преступления перед революцией и т. д. В ответ на это второй съезд моряков Балтийского моря вынес такую резолюцию: «...требовать от рабоче-солдатского и крестьянского ЦИК немедленного удаления из рядов Временного правительства социалиста в кавычках и без кавычек, антиполитического авантюриста Керенского, как лица, позорящего и губящего своим бесстыдным политическим шантажом в пользу буржуазии великую революцию, а также вместе с нею весь революционный народ. Тебе же, предавшему революцию Бонапарту-Керенскому, шлем проклятия в тот момент, когда наши товарищи гибнут под пулями и снарядами и тонут в волнах морских, призывая защищать революцию, и когда мы все, как один человек, за свободу, землю и волю сложим свои головы, погибнем в честном бою в борьбе с внешним врагом и на баррикадах – с внутренним, посылая проклятия тебе, Керенский, и твоей компании...»
Документ, несомненно, не лишен красочности... Впрочем, едва ли «нижние чины» когда-либо обращались в таком стиле к действительному Бонапарту. Напротив, подобные взаимоотношения между армейской массой и ее верховным вождем нельзя признать нормальными для армии, способной жить и побеждать... Конечно, можно было отделываться фразами о разложении, о разбойниках и убийцах. Но ведь это был вздор. Флот как боевая величина был на высоте. Флот жил своей органической жизнью, которая могла стать нормальной, но не в существующих условиях [как он жил сейчас, об этом свидетельствует воззвание того же балтийского съезда – не только уже вполне грамотное, но поистине замечательное, полное силы, убеждения, достоинства и революционного пафоса. Читатель только выиграет, если я приведу хоть часть его: «Братья, в роковой час, когда звучит сигнал боя, сигнал смерти, мы возвышаем к вам свой голос, мы посылаем вам привет и предсмертное завещание. Атакованный превосходными германскими силами наш флот гибнет в неравной борьбе. Ни одно из наших судов не уклонится от боя. Оклеветанный, заклейменный флот исполнит свой долг перед великой революцией. Мы обязаны твердо держать фронт и оберегать доступы к Петрограду. Мы выполним свое обязательство. Мы выполним его не по приказу какого-нибудь жалкого русского Бонапарта, царящего долготерпением революции. Мы идем в бой не во имя договоров наших правителей с союзниками, опутывающих цепями руки русской свободы. Мы исполняем верховное веление нашего революционного сознания. Мы идем к смерти с именем великой революции на недрожащих устах и в горячем сердце бойцов. Русский флот всегда стоял в первых рядах революции. Имена моряков вписаны на почетном месте в книгу великой борьбы с проклятым царизмом. И эта борьба... не на жизнь, а на смерть дает нам святое право призвать вас, пролетарии всех стран, призвать вас твердым голосом, перед лицом смерти, к восстанию против своих угнетателей. Сбросьте с себя оковы, угнетенные! Поднимайтесь на борьбу! Нам нечего терять в этом мире, кроме цепей! Мы верим, мы дышим верою в победу революции!.. Мы знаем, что близок решительный час. Разгорается великая борьба, дрожит горизонт пламенем восстания угнетенных всего мира. В час, когда волны Балтики окрашиваются кровью наших братьев, когда смыкаются воды над их трупами, мы возвышаем свой голос. С уст, сведенных предсмертной судорогой, мы поднимаем последний горячий призыв к вам, угнетенные всего мира! Поднимайте знамя восстания! Да здравствует всемирная революция! Да здравствует справедливый мир! Да здравствует социализм!].
Я перечислил главнейшие ударные пункты большевистской агитации тех недель. Вся эта агитация шла по линии полного отсутствия сопротивления. Но был еще особый пункт, на котором приходилось сосредоточить силы... Что коалиция была нетерпима и преступна – это было доказано миллион раз и ясно без доказательств. Но этого недостаточно... Если нельзя выносить коалицию, то ведь скоро соберется Учредительное собрание – тут будет спасение, и мир, и хлеб, и земля. Так мог думать рабочий, крестьянин и солдат. Тут были его надежды...
Это не годилось. Этот выход из положения надо было замуровать. Веру в Учредительное собрание надо было разрушить. То есть надо было доказать, что при коалиции оно невозможно... Мы знаем, что именно сюда направили большевики свое особое внимание.
Буржуазия и коалиция срывают Учредительное собрание! Без этого не обходилась ни одна большевистская речь, резолюция, декларация, газетная статья. Можно сказать, что вся агитация велась под знаменем Учредительного собрания и его защиты. Как будто весь большевистский сыр-бор горел из-за Учредительного собрания.
Людям сведущим – но сведущим не особенно – это может показаться несколько странным. Ведь Ленин тут же, через час по приезде, обрушился на парламентарную республику и отвергал всякие правительства, кроме Советов. Лозунг «Советской власти», ставший затем «во главу угла» большевизма, также не предполагал, что Советское правительство будет временным правительством. Этот лозунг означал, конечно, форму правления и «идеальный политический строй». Учредительное собрание как будто всем этим определенно исключалось...
Правда, в свое время противникам Учредительного собрания было лучше о нем помалкивать. Но, казалось бы, только до тех пор, пока лозунг «Советской власти» не получит достаточного признания среди масс. По укреплении же позиций, казалось бы, можно было и раскрыть карты. По крайней мере можно было бы продолжать помалкивать – ради большей чистоты своего учения, во избежание путаницы и слишком грубого политического обмана.
Но нет, большевистская партия поставила дело иначе: долой коалицию и да здравствует Советская власть во имя Учредительного собрания! Во-первых, она не помалкивала, а страшно громко кричала. Во-вторых, она делала это не по мере законной дипломатической необходимости, не при первых нетвердых шагах, а в решительный час, перед самым выступлением, когда почти все активные массы были уже с нею.
В своем месте я отмечал, что, собственно, не большевистской партии в целом приходилось помалкивать об Учредительном собрании, а просто ее глава, Ленин, помалкивал о нем и не раскрывал карт в пределах большевистской партии. Ленин конспирировал от партии, а партия, не связав концы с концами, принимала Учредительное собрание за чистую монету и распиналась за него. Так было вначале... Но неужели так могло продолжаться до сих пор? Что же это за азиатское вероломство вождя? Что же это за безграничная невинность партийного «офицерства»?
Конечно, и того и другого здесь было в значительной дозе. Но этим дело не исчерпывалось. Дело было в том, что Ленин, дав первоначально пинка Учредительному собранию, а затем решив дипломатически помолчать о нем, скоро пришел к идее использовать его. Задумано – сделано. Учредительное собрание стало прикрывать «власть Советов». Ленин не только не помалкивал, но кричал вместе с партией. В своем центральном органе он писал о том, «как обеспечить успех Учредительного собрания». Его ближайшие друзья в официальнейших выступлениях сделали его исходным пунктом своей политики. Соответствующий материал уже можно найти в предыдущих главах. Его можно было пополнить безгранично... «Если власть перейдет к Советам, судьба Учредительного собрания будет в надежных руках; если буржуазия сорвет переход власти к Советам, она сорвет и Учредительное собрание». Так, агитируя, уверяла большевистская партия на столбцах своего «Рабочего пути» (3 октября)...
Но ведь были же на свете люди, которые не могли не помнить о пинке Ленина парламентарной республике и Учредительному собранию? Как же быть с этим теперь, перед началом боевых действий? Очень просто: «Ленин был против Учредительного собрания и за республику Советов», – утверждают наши противники. Утверждение явно неверное. Никогда Ленин не был «против» Учредительного собрания. Вместе со всей нашей партией он с первых же месяцев разоблачал Временное правительство за оттяжки Учредительного собрания. Что эти наши обвинения были правильны, доказано теперь жизнью... Вот и все. Так разъяснял «Рабочий путь».
Ну а как же все-таки с новой теорией государственного права? Ведь нельзя же без конца рассчитывать на то, что все готовые идти за большевиками должны быть доверчивы, как младенцы, недальновидны, как бараны, невежественны, как папуасы. Ведь надо же было иметь какую-нибудь «теорию», которая соединяла бы несоединимое, прикрывала тайны дипломатии, замазывала зияющую логическую пустоту. Конечно! И такая теория была создана – отнюдь не с большими трудностями, чем были опровергнуты злостные выдумки о позиции Ленина. «Республика Советов, – гласит эта теория, – отнюдь не исключает Учредительного собрания, как и обратно, республика Учредительного собрания не исключает существования Советов. Если нашей революции не суждено погибнуть, если ей суждено победить, то мы увидим на практике комбинированный тип республики Советов и Учредительного собрания...» Вот и все.
Эта статья в «Рабочем пути» (4 октября) не подписана скромным автором. Но... о, доблестный Зиновьев! Мне кажется, я за тысячи верст узнаю твою несравненную смелость мысли, твое прославленное мужество при защите трудных позиций!.. Правда, кроме центральной газеты у партии большевиков имелся в те времена еще проект программы. В нем нельзя было найти признаков «комбинированного типа»; там была налицо именно советская рабоче-крестьянская диктатура, исключающая буржуазно-парламентарное Учредительное собрание. Но это неважно. Всякий понимает, что одно дело – теоретический документ для самих себя, а другое – практическая идея для всеобщего употребления.
И вероломство пастыря, и невинность овец во всем этом налицо. Но мы видим, что и то и другое, вопреки нашему первоначальному впечатлению, тут имеет совсем не грубо примитивный, а, напротив, весьма квалифицированный характер. Как видим, речь тут идет не о каком-нибудь сравнительно мелком и приватном обмане, направленном в упор против своих друзей и соратников. И речь идет не о простой ребячьей готовности быть обманутыми. Тут обман имеет массовый всеобщий характер, общегосударственный масштаб. Известно, что массовое убийство в государственном масштабе есть не какое-либо предосудительное действие, а есть доблесть и подвиг. Обман в таких случаях носит название дипломатии, или тактики, или политики. Для субъекта обмана он должен рассматриваться в аспекте – sui generis [специфической, своеобразной (лат.)] – государственной мудрости. А для объектов – в аспекте идейной сплоченности и партийной дисциплины, тоже sui generis.
Итак, «долой коалицию» и «да здравствует власть Советов» во имя Учредительного собрания! Только тогда, когда власть будет у Советов, судьба Учредительного собрания будет в надежных руках. Ну а что же еще дает нам власть Советов?..
До сих пор мы уделяли внимание только одной стороне большевистской агитации: эта сторона – отрицательная, направленная к уничтожению керенщины. Практически этого, пожалуй, было достаточно: воля к решительному действию могла быть создана у масс хотя бы и одной только ненавистью к существующему порядку... Но ведь мы, слава богу, жили в двадцатом веке. Вызывать стихийный сокрушительный бунт не могло быть нашей задачей. Мы шли не к стихийному взрыву, а ко второй, рабоче-крестьянской революции, у которой обязательно должна быть своя положительная программа. Само собой разумеется, что она должна покоиться на незыблемом основании марксизма и всего опыта современного рабочего движения. Это не значит, что вся программа с ее теоретическими и практическими основами должна быть целиком проявлена в агитации. Но все же агитация пред решительным боем должна была отвечать на вопрос: для чего нужна, что сделает и что даст власть Советов?
Власть Советов есть не только гарантия Учредительного собрания, но и его опора. Во-первых, «капиталисты и помещики могут не только надсмеяться над Учредительным собранием, но и разогнать его, как разогнал царь первые две думы». Советы этого не позволят. Во-вторых, Советы будут аппаратом для проведения в жизнь предначертаний Учредительного собрания. «Представьте себе, что 30 ноября оно декретировало конфискацию помещичьих земель. Что могут сделать для действительного проведения в жизнь этого требования городские и земские самоуправления? Почти ничего. А что могут сделать Советы? Все...» [«Рабочий путь» от 3 октября]
Дальше. Само собой разумеется, что Советы призваны осуществлять все то, без чего больше не могли жить массы и чего не могла дать коалиция: мир, земля, хлеб... Это так просто и понятно, это так естественно заполняло все статьи и речи большевиков того времени, что останавливаться на этом нет нужды. Это была просто другая сторона борьбы против керенщины; это было то центральное и насущное, что поистине разумелось само собой.
Вопрос мог заключаться только в том, кок именно и когда именно дадут Советы землю, мир и хлеб?.. Тут с землей дело обстояло просто и ясно: землю крестьянам Советы предоставят немедленно. С миром дело обстояло не столь определенно: мир Советская власть сейчас же предложит воюющим государствам, апеллируя к разоряемым и истребляемым народам; можно ожидать с полной уверенностью, что мы получим всеобщий справедливый мир.
Уже совсем неопределённо было дело с хлебом: это была сложная совокупность понятий (добыча хлеба в натуре из деревни, повышение реальной заработной платы и т. д.), и в соответствии с этим тут требовалась система различных мер; но в процессе агитации эта сложность не была лишена и положительных сторон, позволяя всякому нагородить с три короба, не сказав ничего... Да ведь, в конце концов, вдаваться в подробности, изъяснять, как именно что будет сделано, было совсем не обязательно. При данных условиях было совершенно достаточно демонстрировать твердую волю партии осуществить насущнейшие требования народа.
Однако совершенно ясно, что все эти условия и весь этот характер агитационной кампании неудержимо толкали на путь самой беспринципной демагогии. И большевики, разогревая атмосферу, стали на этот путь. Демагогия была безудержной и беззастенчивой. Тут было не до науки, не до принципов, не до элементарной истины и не до здравого смысла... И не только рядовые агитаторы, у которых ничего этого не было, показали себя на поприще демагогии. Лидеры тут действовали с такой же примитивностью и так же мало стеснялись.
Ленин, «немедленно предоставляя» землю крестьянам и проповедуя захват, фактически подписался под анархистской тактикой и под эсеровской программой. То и другое было любезно и понятно мужичку, который отнюдь не был фанатическим сторонником марксизма. Но то и другое, по меньшей мере 15 лет, поедом ел марксист Ленин. Теперь это было брошено. Ради любезности и понятности мужичку Ленин стал и анархистом, и эсером.
Троцкий же так разрешал одним духом все продовольственные затруднения, что небу становилось жарко... В каждую деревню Советская власть пошлет солдата, матроса и работницу (на десятках митингов Троцкий говорил почему-то именно работницу); они осмотрят запасы у зажиточных, оставят им сколько надо, а остальное бесплатно – в город или на фронт... Петербургская рабочая масса с энтузиазмом встречала эти обещания и перспективы.
Понятно, что всякая «конфискация» и всякая «бесплатность», рассыпаемые направо и налево с царской щедростью, были пленительны и неотразимы в устах друзей народа. Перед этим не могло устоять ничто. И это было источником самопроизвольного и неудержимого развития этого метода агитации... Богачи и бедняки; у богачей всего много, у бедняков ничего нет; все будет принадлежать беднякам, все будет поделено между неимущими. Это говорит вам ваша собственная рабочая партия, за которой идут миллионы бедноты города и деревни, – единственная партия, которая борется с богачами и их правительством за землю, мир и хлеб.
Все это бесконечными волнами разливалось по всей России в последние недели... Все это ежедневно слышали сотни тысяч голодных, усталых и озлобленных... Это было неотъемлемым элементом большевистской агитации, хотя и не было их официальной программой.
Но возникает деликатный вопрос: был ли социализм в этой «платформе»? Не пропустил ли я социализма? Приметил ли я слона?..
Нет, я констатирую, что о социализме как цели и задаче Советской власти большевики в прямой форме тогда не твердили массам, а массы, поддерживая большевиков, и не думали о социализме. Но в косвенной, неясной форме проблема «немедленного социализма» была все же поставлена. Вообще центральные вожди большевизма, видимо, твердо решили произвести социалистический эксперимент: этого требовала и логика положения. Но перед лицом масс опять-таки никакие точки над «и» не ставили.
Социализм есть, как известно, проблема экономическая по преимуществу. В своем месте я уже указывал, что у большевиков с этим дело обстояло слабо. Ни Ленин, вырабатывая программу для своей партии, ни Троцкий, вырабатывая ее для бывших «междурайонцев», не только не оценили значения именно экономической программы, не только не поставили ее в первую голову, но оба попросту почти забыли о ней. Уже сейчас, в октябре, новоявленный большевик Ларин громко плакался на то, что вместо экономической программы у большевиков имеется «почти пустое место» («Рабочий путь», 8 октября). Его требовалось заполнить в экстренном порядке. И тот же Ларин, в такой крайности не замедливший стать верховным теоретиком, стал экстренно заполнять его. Он предлагал аннулирование государственных долгов, обязательность коллективных договоров, распространение рабочего законодательства на прислугу, ежегодные отпуска рабочим и многое другое очень хорошее. Но собственно о социализме тут нет речи. Советская власть рассчитана на существование частнохозяйственного строя.
Если мы обратимся к официальной декларации, оглашенной Троцким на Демократическом совещании, то там экономическая программа Советской власти изложена так: только Советская власть «способна внести максимум достижимой сейчас планомерности в распадающееся сейчас хозяйство, помочь крестьянству и сельским рабочим с наибольшей плодотворностью использовать наличные средства сельскохозяйственного производства, ограничить прибыль, установить заработную плату и в соответствии с регламентированным производством обеспечить подлинную дисциплину труда, основанную на самоуправлении трудящихся и на их централизованном контроле над промышленностью...». Все это очень неясно и несолидно, но совершенно чуждо утопизма. Декларация отнюдь не ставит социализма в порядок дня Советской власти. Ее содержание, в сущности, не выходит за пределы знакомой нам экономической программы 16 мая, принятой старым Исполнительным Комитетом для проведения ее коалиционным правительством. Коалиция ее провести, конечно, не могла. Ибо эта программа в корне подрывала экономическое господство капитала. Для Коновалова это было равно социализму. Но, по существу, до социализма тут было далеко...
Это была экономическая платформа большевистской партии перед решительным выступлением.
Однако все же в ней существовал пункт, который для нас имеет особое значение. Это известный нам рабочий контроль над производством. Это был боевой пункт на всех пролетарских собраниях. Как специально рабочее требование он фигурировал наряду с землей. И вот, если угодно, здесь, и только здесь,большевистские деятели подходят к публичному декларированию принципов социализма. Однако «социализм» этот все же крайне робок и скромен: в своей теории большевики идут по другой дороге, но не идут дальше правого меньшевика Громана с его программой «регулирования» или «организации народного хозяйства и труда».
Я возьму последнее слово о рабочем контроле. 18 октября, когда Милюков сенсационно выступал в Предпарламенте, на Всероссийской конференции фабрично-заводских комитетов, заседавшей тогда в Петербурге, большевики проводили свой рабочий лозунг. Один из тезисов доклада гласил: «Установление рабочего контроля в различных отраслях хозяйственной жизни, и в особенности в области производства, есть лишь первоначальная форма, которая путем постепенного расширения и углубления превращается в регулирование производства и всей хозяйственной жизни». Резолюция же, принятая по этому докладу, в одном из пунктов так выясняет сущность рабочего контроля: «Фабрично-заводской комитет образует контрольную комиссию в целях контроля как над правильностью и обеспеченностью снабжения предприятия материалами, топливом, заказами, рабочими и техническими силами и всякими потребными предметами и мероприятиями, так и в целях контроля над согласованностью всей деятельности предприятия со всем хозяйственным планом; управление обязано сообщать все данные, предоставлять возможность их проверки и открывать все деловые книги предприятия». Контрольные комиссии должны объединяться в целях контроля над всей отраслью. А затем рабочий контроль должен быть осуществлен в общегосударственном масштабе. Но «конференция приглашает товарищей уже и теперь осуществлять его в той степени, в какой это возможно по соотношению сил на местах, но объявляет несоединимым с целями рабочего контроля захват рабочими отдельных предприятии в свою пользу».
Эту резолюцию сочинил тот же Ларин. Как понимала его конференция, как понимала конференцию масса, этого никто не ведает. Дело-то было немножко новое, а вразумительности и конкретности во всем этом довольно мало. Понимал каждый массовик и каждый «генерал» так, как им господь бог клал на душу... Но я и не подумаю разбирать сейчас эту теорию и предусматривать ее результаты на практике. Во всяком случае, это было все, что имело отношение к социализму в платформе будущей Советской власти.
Итак, я в общем описал все, с чем приходили к массам большевики, развившие колоссальную энергию, развернувшие лихорадочную деятельность по всей стране в эпоху последней коалиции. Я изложил те идеи, которые сплачивали народные массы под знаменем большевистской партии и строили их в боевые колонны под лозунгами: «Долой коалицию!» и «Да здравствует Советская власть!».
Но что же, собственно, надлежало делать с этими идеями и лозунгами... Допустим, их усвоили отлично. Допустим, рабочие и солдатские массы по первому зову готовы выполнить все директивы большевиков. Что дальше?.. Призывала ли партия к штурму, к восстанию, назначая для того время, вырабатывая диспозиции? Или, может быть, переворот должен быть совершен иными путями? Что говорила большевистская партия?
Насколько я себе представляю, почти до самого октября большевики ограничивались общими формами агитации. Они стремились только сделать свои лозунги своими и кровными для масс, и они стремились пробудить в массах волю к действию под своими знаменами... Не надо думать, что таков был сознательный план и расчет большевистских центров. Нет, они сами тогда не имели определенного маршрута к своей цели. Они имели только методы; они приняли некоторые предварительные меры, очень внушительные, но ни к чему не обязывающие (резолюции Петербургского Совета 21 сентября), и теперь только разводили агитационные пары.
В сущности, до самого исхода из Предпарламента, до 7 октября, можно было допускать, что большевики готовы реализовать свои лозунги совершенно мирным, soit dit [так сказать (франц.)] – парламентским путем. Так могли понимать идущие за большевиками массы. Так могли понимать и обширные группы партийного офицерства: именно та (почти) половина большевиков, которая боролась против исхода из Предпарламента...
Да ведь и Ленин, который в приватных письмах требовал ареста Демократического совещания, печатно, как мы знаем, предлагал «компромисс»: пусть всю власть возьмут меньшевики и эсеры, а там – что скажет советский съезд... То же самое упорно проводил и Троцкий на Демократическом совещании и около него: надо его заставить взять власть в свои руки, а затем новое демократическое правительство, состоящее из советских партий, пусть ищет себе доверия на советском съезде. Переворот предполагался или допускался совсем мирного, «эволюционного» характера. Массы имели все основания понимать дело именно таким образом...
После Демократического совещания, после узурпации власти Керенским и Третьяковым наступил несомненный перелом. Партийное большинство пошло из Предпарламента на путь насильственного переворота. Но ведь это понимай кто умеет! Это достаточно только для умудренных. Массам это растолковано еще не было. Массам на вопрос, что делать с разведенными парами, отвечали только так: держать пары готовыми; 20-го числа соберется Всероссийский съезд, который решит дело. Больше ничего не знали и не представляли себе массы.
Со съездом же дело обстояло так. Мы знаем, что еще во время Демократического совещания ЦИК заявил, что созовет его 20 октября. Законный срок уже давно был упущен; иное заявление было бы вопиющим беззаконием, а кроме того, и кричащей бестактностью со стороны подотчетного съезду ЦИК. Тем не менее, лишь только разъехалось Демократическое совещание, как в меньшевистско-эсеровских кругах началась ожесточенная кампания против съезда. А затем вопрос был поставлен официально. Уже 27 сентября в бюро ЦИК выступил Дан с предложением отсрочить съезд: он помешает созыву Учредительного собрания, оторвет на местах необходимые агитационные и организационные силы и т. п.
На всем протяжении кампании против съезда это было, в сущности, единственной сферой, откуда черпались аргументы... Конечно, нельзя отрицать, что политические мотивы противников съезда были очень вески: поскольку меньшевики и эсеры действовали на советской арене, постольку было очевидно, что съезд их устранит совсем с политической арены. Но все же их аргументация, помимо беззаконности и бестактности, была очень жалкой. От нее морщились даже «мамелюки» и отнюдь не убеждались ею. Возмущались даже самые правые, вроде плехановца Бинасика. Но что же было делать «звездной палате»?
Дан внес предлож