Феодализм и феодальная раздробленность на Руси

Во многих научных работах и учебных пособиях, издан­ных в советское время, термин «феодализм» использовался для обозначения весьма длительного периода отечественной истории с момента возникновения Древнерусского государ­ства до XIX в. Подобное объединение нескольких очень разных этапов общественного, государственного и культур­ного развития народов Восточно-Европейской равнины было результатом механического приложения к отечественной исто­рии Марксовой схемы, в соответствии с которой одна об­щественно-экономическая формация сменяет другую, причем «капитализму» обязательно предшествует «феодализм».

Маркс произвольно изменил смысл термина «феодализм», придал ему расширительное значение; последователи Маркса попытались доказать универсальность формационной схемы, использовать ее для толкования истории всех стран и кон­тинентов. В результате искали (и якобы находили) феодаль­ные отношения там, где их не было и в помине, например в Киевском государстве времен Игоря и Святослава или в Рос­сийской империи. Чисто экономическая трактовка понятия продемонстрировала свою несостоятельность. Чтобы избежать явно нелепого сближения общественного строя, существо­вавшего при Ярославе Мудром, с порядками, установивши­мися в послепетровском абсолютистском государстве, исто­рики-марксисты стали употреблять поясняющие эпитеты: «раннефеодальное государство», «период феодальной раз­дробленности», «зрелый феодализм», «поздний феодализм». Подобные ухищрения помогли сгладить наиболее очевидные противоречия, порожденные расширительным и искусствен­ным словоупотреблением, однако значение термина «феода­лизм» и специфика русского феодализма оставались не вполне ясными.

Дать точное определение исторического понятия (как и любого понятия, используемого гуманитарной наукой) всегда непросто. Тем не менее можно достичь известной четкости, если не пытаться подгонять сложные процессы под упро­щенные схемы, а, отталкиваясь от схемы, фиксировать откло­нения от нее, подмечать такие черты, которые придают раз­витию каждого народа своеобразие, а истории — неповтори­мость.

Французский историк Франсуа Гизо (1787—1874) на основе анализа средневековой истории Западной Европы вы­делил три основных признака феодального общественно­го устройства:

1. Владение землей является привилегией людей, несущих военную (иногда иную государственную) службу, причем права на землю обусловлены выполнением определенных обязанностей (в соответствии с обучаем, приобретающим значение закона, или по договору вассала с сеньором).

2. Тот, кому принадлежит земля, обладает и властью; наделяя своего вассала землей, сеньор уступает ему и часть своих властных полномочий.

3. Землевладельцы-феодалы образуют не только привиле­гированное, но и иерархически организованное сословие (т. е. соблюдают порядок многоступенчатого подчинения менее сильных более могущественным: рыцари зависят от баронов, бароны от графов или герцогов и т. д.).

Дополняя и развивая предложенное Гизо толкование феодализма (с теми или иными поправками это толкование признавали достаточно верным почти все историки XIX— XX вв.), мы можем отметить, что право феодала на землю сопряжено с правом пользоваться плодами труда крестьян. Далее, нераздельность власти и землевладельческих прав создает своеобразный тип внеэкономического принужде­ния к труду, сущность которого — в хозяйственных претен­зиях носителей власти. (Внеэкономическое принуждение при этом нельзя считать отличительной особенностью феода­лизма; и античное рабовладельческое общество, и древне­восточная деспотия, и тоталитарное государство XX в. в тех или иных формах используют политическую власть как средство извлечения экономической выгоды.)

Земля при господстве феодальных порядков, как правило, не является объектом свободной купли-продажи и, следова­тельно, не находится в чьей-то полной частной собствен­ности. Это понятно: владение землей неразрывно связано с осуществлением государственных функций (военной, административной, законодательной, судебной), а государ­ственная власть не может быть чьим-то частным делом. Даже самый могущественный и своенравный феодальный правитель всегда вынужден считаться с общественным ха­рактером своей власти и действовать в рамках традиций; он отнюдь не свободен в принимаемых решениях.

Вассал владеет землей на определенных условиях и ли­шен возможности бесконтрольно распоряжаться своим име­нием (без ведома и разрешения сеньора или вопреки тра­диции, закрепленной в законах). Но и сеньоры самого высо­кого ранга также ограничены в своих земельных правах. Сходная ситуация складывается и в политической сфере: феодальный правитель не обладает полным суверенитетом, вынужден делиться с другими феодалами своими властными полномочиями. (Например, в некоторых странах средневеко­вой Европы сеньор мог принимать решения, обязательные для его непосредственных вассалов, но не для вассалов этих васса­лов.)

Причудливое сочетание относительной независимости каждого феодала и всеобщей взаимозависимости (которая была следствием распределения государственных полномочий по нескольким ступеням властной иерархии) породило своеобразную систему Политической организации — феодаль­ную раздробленность. Политическая раздробленность — это наиболее естественная, наиболее адекватная состоянию феодального общества система распределения государствен­ной власти²⁴.

Наконец, нужно сказать о том, что феодализм форми­ровался как внеэтническая система, в рамках которой прин­ципиальное значение имели сословные различия, а не раз­личия культурно-языковые. Феодальное общество придир­чиво относилось к социальному происхождению человека, но не проводило резких границ между народностями, еще далеко не сложившимися и не обладавшими специфическим самосознанием²⁵.

Идеей, объединявшей в феодальную эпоху разные со­словия, была идея общности веры, а не языка, идея религиоз­ная. (В Западной Европе интегрирующая роль этой идеи особенно отчетливо проявилась в период крестовых походов XI—XIII вв. На Руси именно принадлежность к правосла­вию и церковное единство периодически сплачивали разные земли в противостоянии языческой или иноверной Степи.)

Феодальная общественная организация возникает лишь там, где обладание землей сулит существенные экономиче­ские преимущества и становится важным политическим фактором. В условиях раздробленности относительная ста­бильность развития каждого феодального владения опреде­ляется возможностью хозяйственного самообеспечения (на­туральное хозяйство). Дестабилизирующим фактором ста­новятся почти постоянные военные столкновения феодалов (усобицы на Руси, «частные войны» в Западной Европе).

Феодальная система возникает только там, где право сильного признается обществом и лишь отчасти смягчает­ся традицией, законом. Иными словами, феодализм как господство военного сословия оформляется в регулярно воюющем обществе; как только на достаточно обширных территориях основным способом разрешения конфликтов становится применение закона, а не вооруженной силы, феодализм постепенно уступает место новому укладу — национальным государствам, обычно возглавляемым сильной монархической властью, которая способна смирить буйных землевладельцев-воинов.

Упомянутые выше признаки феодализма наиболее полно и ярко проявились в средневековой Западной Европе. Русский же феодализм отличался значительным свое­образием.

Так, на Руси не приобрела законченных форм система. вассальных отношений. В дохристианский период развития Древнерусского государству земли, слабо, связанные . друг с другом и порой лишь номинально подчиненные Киеву, управлялись местными племенными князьями, которых посте­пенно заменяли наместниками. Владимир Креститель ста­рался использовать в качестве своих представителей в раз­ных областях собственных сыновей; иногда такие стремле­ния великого князя наталкивались на довольно упорное сопротивление местных жителей (выше упоминался отказ муромчан впустить в город князя Глеба Владимировича). Управлявшие от имени киевского государя наместники были скорее слугами, чем вассалами.

В XI в., насколько можно судить, появляются первые признаки феодализации русского общества. До этого владе­ние землей не играло большой роли в обеспечении могу­щества властителей. Основными источниками их богатства были поступления от торговли и военная добыча. Предание сохранило высказывание Владимира I, утверждавшего, что богатство, которое «лежит мертво», ничто по сравнению. С храброй и сильной. Дружиной: «с нею можно доискаться и больше этого»²⁶. В XI в. русские князья и их знатные дру­жинники уже не уповают исключительно на военно-торго­вую деятельность и начинают прибирать к рукам земельные угодья. .

По-видимому, в то время параллельно происходили два процесса. Во-первых, князья и старшие дружинники разме­щали на контролировавшихся ими землях своих рабов (обращение пленных в рабство было обычной практикой у восточных славян, однако рабов чаще всего продавали в Ви­зантии или на Востоке; условий для массового применения рабского труда в сельском хозяйстве лесной и лесостеп­ной зон или в городском ремесле на Руси не было). Во-вторых, происходило закабаление некогда свободных крестьян, вы­нужденных в неурожайные годы залезать в долги (брать ссуду, кулу), заключать договор (ряд) об исполнении каких-либо работ, отдаваться под покровительство князя, способ­ного защитить общины земледельцев от набегов кочевников, или попросту подчиняться грубой вооруженной силе²⁷.

В XI в., по-видимому, возникают первые вотчины (крупные хозяйства феодального типа), но достоверные данные об их распространении отсутствуют, как и сведения о вассальных отношениях, обусловленных поземельной зависимостью. Мож­но предположить, что на просторах Восточно-Европейской равнины с малочисленным пашенным населением земля еще не воспринималась как основная ценность.

Система политической взаимозависимости и соподчинен-ности князей в XI в. также мало напоминала западноевро­пейскую иерархию королей, герцогов, графов, баронов и рыцарей. В XI и в первой трети XII в. сохранялось государствен­ное единство всех или почти всех земель, некогда подчиненных Олегу и Игорю. (Вероятно, уже в начале XI в. обособи­лось Полоцкое княжество, лишь на время вошедшее в дер­жаву Владимира, а затем ставшее практически самостоя­тельным владением потомков этого правителя и полоцкой княжны Рогнеды.)

Не вполне ясно, как именно обеспечивалось подчинение разных земель Киеву, как распределялись эти земли между князьями. Описанный еще историками XIX в. принцип посте­пенного (поочередного) перемещения князей с одного престо­ла на другой был скорее идеальной схемой, чем практически функционировавшим механизмом.

С. М. Соловьев, анализируя политическое устройство Руси после Ярослава Мудрого (1019—1054), пришел к выводу, что подвластные великому князю земли не дробились на от­дельные владения, а рассматривались как общее достояние всего рода Ярославичей, Князья получали во временное управление какую-либо часть этого общего владения — тем лучшую, чем «старше» считался тот или иной князь. Старшинство, по замыслу Ярослава, должно было опреде­ляться следующим образом: за властвующим киевским великим князем шли все его братья; после их смерти их стар­шие сыновья наследовали отцовские места в веренице князей, постепенно продвигавшихся от менее престижных престолов к более значимым. При этом на титул великого князя могли претендовать только те князья, чьи отцы успели побывать на столичном княжении. Если же какой-то князь умирал прежде, чем наступала его очередь занять престол в Киеве, то его потомки лишались права на этот престол и вокняживались где-нибудь в более захолустном городе.

Такая система «лествичного восхождения» (по выраже­нию В. О. Ключевского, «очередной порядок» наследования) была очень далека от совершенства и порождала постоян­ные распри между братьями и детьми князей (старший сын великого князя мог занять отцовский престол только после смерти всех своих дядьев). Споры о старшинстве между дядьями и племянниками были частым явлением на Руси (уже Московской) и в более поздний период, пока в XV в. там не установился порядок передачи власти от отца к сыну.

Русские князья в принципе признавали - «лествичное восхождение» и часто ссылались на это установление Яросла­ва (правда, в основном тогда, когда подобные ссылки были им выгодны). Однако при каждом удобном случае Ярославичи норовили нарушить очередность — разумеется, с пользой для себя или своих наиболее близких родственников, союзников. Схема оказалась нежизнеспособной; запутанный порядок наследования был поводом для частых усобиц, а недовольство князей, исключенных из очереди за властью (князья-изгои),— постоянным источником смут.

Поиск более простых решений привел русских князей к мысли о наследовании конкретных земельных владений. Такая идея была высказана на съезде князей еще в 1097 г., где было предложено каждому «держать отчину», однако до реализации этого замысла было еще далеко²⁸.

Лишь после долгих и разорительных усобиц, после успеш­ного, но кратковременного восстановления реального един­ства русских земель при Владимире Мономахе (1113—1125) и его сыне Мстиславе (1125—1132) на Руси сложились формы государственной власти, близкие к тогдашним западноевро­пейским. Страна вступила в период феодальной раздроб­ленности.

Выше уже упоминалось, что политическая раздроблен­ность, предполагающая распределение власти по нескольким «этажам» или «ступеням»,— это наиболее уместная в усло­виях феодализма организация общества. Преимущества от­носительно небольших, компактных государственных образо­ваний достаточно явно сказались и на Руси²⁹.

Прекратились постоянные перемещения князей в поисках более богатого и более почетного престола. Правители пере­стали воспринимать подвластные им города и земли как вре­менные источники людских и материальных ресурсов в поли­тической борьбе. Власть приблизилась к человеку, стала более внимательна к его нуждам. Князья, передававшие те­перь свои владения по наследству (порядок наследования мог быть различным), больше пеклись о благополучии горо­дов и вотчин.

Усобицы, столь частые в формально едином государстве в конце XI и в начале XII в., хотя и не прекратились вовсе, но приобрели иной характер. Теперь князья соперничали не как претенденты на один и тот же престол, а как правители, пытавшиеся военным путем решить какие-либо проблемы сво­их государств.

Сама государственная власть стала обретать более от­четливые очертания, получила возможность своевременно реагировать на кризисные ситуации (вражеские набеги, мя­тежи, недород и т. п.). Власть стала более эффективной, чем в те времена, когда управление некоторыми землями сводилось к периодическому «кормлению» князей и дружин­ников или к полюдью.

Вполне естественно, что феодализация государственных структур происходила одновременно со становлением фео­дального, вотчинного землевладения. Сельскохозяйственное производство постепенно приобрело большее значение для благополучия государства, чем военно-торговые экспедиции в Византию или в Поволжье. Однако городская жизнь не замерла; превращение многих старых и относительно новых городов в самостоятельные политические центры способ­ствовало развитию ремесел и региональной (местной) тор­говли.

Роль Киева как общерусского центра в XII в. заметно уменьшилась. После появления в причерноморских степях воинственных половцев (середина XI в.) путь вниз по Днепру стал более опасным. Земледелие также не могло спокойно развиваться в непосредственной близости к половецким ко­чевьям. Усилился отток населения из Киева и окрестностей (на северо-восток и на запад). Миграции способствовали росту населения некогда малолюдной Ростово-Суздальской земли, Галичины и Волыни.

В то время как в Суздальском (с середины ХИ в.— Вла­ди миро-Суздальском) княжестве основой хозяйственной жиз­ни было земледелие, экономика Новгородской земли сохра­нила свой по преимуществу торговый характер. Балтийская торговля в XII в. процветала; викинги почти прекратили нападения на прибрежные области Европы; новгородские куп­цы завязали тесные сношения с немецкими городами. Из Новгорода по-прежнему отправлялись экспедиции на север и восток, в формально подчиненные земли. Земледелие на скудных почвах вокруг Ильменя и Волхова было не слишком эффективным, однако безопасным. Относительно слабая фео­дализация новгородской жизни привела к созданию госу­дарства, в котором купцы и ремесленники играли не менее заметную роль, чем владельцы вотчин — бояре. Новгород стал средневековой республикой (такого типа государства возника­ли и в крупных торговых городах Западной Европы)³⁰.

Обилие свободных земель в тех районах, которые начали быстро развиваться в период феодализации общественной жизни (особенно на Северо-Востоке), повлияло, как представ­ляется, на относительно мягкие формы крестьянской зави­симости и неразвитость феодальных отношений на Руси (по сравнению с Западной Европой).

На Северо-Востоке (как и в окраинных новгородских вла­дениях) параллельно с появлением феодального держания земли и вотчинного хозяйства шла крестьянская и монастыр­ская колонизация (освоение пустынных, малолюдных районов часто начиналось с основания монастыря, становившегося местным центром, где окрестные крестьяне искали защиты и помощи).

Земледельческое население многочисленных удельных вла­дений в Северо-Восточной Руси («черные люди») в XII— XIV вв. могло, как полагают некоторые историки, беспре­пятственно перемещаться из вотчины в вотчину, из города в город, из одного удела-государства к другой. В таких условиях князь был, по замечанию В. О. Ключевского, не столь­ко правителем-государем, сколько владельцем, хозяином земли, а его права были близки к правам частных землевла­дельцев-бояр³¹. Эти факторы — наряду с другими — обусло­вили гибкость феодальных структур, отсутствие строгой иерархической организации феодалов и жесткого сословно­го обособления аристократии .

Сохранение следов патриархального (общинного и рабо­владельческого) быта, сложный этнический и социальный состав населения (например, подчинение Новгородскому или Владимиро-Суздальскому государствам финноязычных племен Севера) также наложили отпечаток на развитие фео­дализма, ограничили его.

И еще одно замечание. Политическое дробление Киев­ской Руси не повлекло за собой культурной разобщенности. Общее религиозное сознание и единство церковной органи­зации замедляли процессы обособления и создавали пред­посылки для возможного будущего воссоединения русских княжеств³³.