Мозаичная карта из с. Мадаба (Мадеба). VI в. 33 страница
Среди интенсивно разрабатываемых проблем историко-юридического характера для истории византийской культуры первостепенный интерес представляют результаты анализа данных о профессиональной подготовке юристов в юридических школах Византии. Очень важны также и соображения, высказанные новейшими исследователями, вытекающие из сравнения методов интерпретации византийских юристов и профессоров школ с их античными предшественниками. В поисках решения этих вопросов перспективы открыло новое критическое издание схолий к Василикам 2. Пока еще только начинаются монографические исследования деятельности отдельных юристов по данным, сохранившимся в схолиях. Однако уже и сейчас система обучения предстает в более отчетливом, чем прежде, виде.
Хорошо известно, что уже с самого начала существования Византийского государства императоры уделяли в законодательстве значительное внимание проблемам обучения, и в частности обучения в юридических школах. Имеющиеся данные законодательных и некоторых других источников свидетельствуют о том, что во многих городах Византии — в Афинах, Александрии, Антиохии, Никомидии, Кизике, Анкире, Пергаме, Кесарии, Эфесе и др.— имелись философские, риторические, грамматические школы 3. Уже в III в. была известная юридическая школа в Бейруте. В IV—V вв. эта школа считалась одним из самых прославленных центров юридического образования в Византии 4. С Бейрутом была связана деятельность ряда известных византийских юристов старшего поколения, причислявшихся византийцами к «героям». Некоторые из них совмещали преподавание с работами по подготовке императорских конституций и участвовали в кодификационных комиссиях. В Бейрутской юридической школе преподавали Домнин, Скилиаций, Кирилл, Патрикий, Демосфен, Евдоксий, Евксен, Ямвлих, Леонтий, Аноним (старший).
Начало государственного вмешательства в дело юридического образования засвидетельствовано уже в 362 г. Император Юлиан в своей кон-{360}ституции (CTh, 13, 3, 5) распорядился возложить на го-
Император Феодосий II. Мрамор.
Париж. Лувр
родские курии обязанность назначать профессоров права с последующим их утверждением императорской властью. Позднее, в VI в., при включении этого закона в Кодекс Юстиниана требование об утверждении профессоров императором было в новой редакции этого закона снято. На юристов, однако, первоначально не распространялись привилегии, которыми пользовались профессора медицины, риторики, грамматики в отношении государственных повинностей и т. п. С V в. новым центром юридического образования стал Константинополь 5. С организацией Константинопольского университета 27 февраля 425 г. (CTh, 14, 9, 3, 1=C., II, 19, 1, 4) в нем были предусмотрены две должности профессоров права. Специально назначенные профессора должны были вести занятия только в особой аудитории университета. Частное преподавание на дому, тем не менее, другим преподавателям права запрещено не было. В дальнейшем столичный университет стал главной цитаделью юридической науки в империи. Он контролировал, направлял и критиковал деятельность местных школ. Профессора права стали именоваться антецессорами. Это звание было заимствовано из военной терминологии. Подобно предводителям армии, которые шли во главе войска, выбирая маршруты, места для лагерей и пр., профессора права были призваны (согласно одной из вводных конституций к Дигестам Юстиниана) открывать путь студентам в направлении, проложенном императором. На Константинопольском университете красовалась надпись: «Вот место, посвященное законам, для всех здесь бьет богатый, неиссякаемый источник права Авзонии. Для молодежи же, собирающейся здесь, он предоставляет все свое течение».
Особое внимание вопросам юридического образования императорское законодательство уделяло в VI в. Есть основание полагать, что в 30-х годах VI в. число антецессоров, имевших право преподавать в аудитории университета, было увеличено. Примерно половина из восьми антецессоров, к которым обращена одна из вводных конституций к Дигестам в 533 г., располагала этим правом 6. Подобным же образом, по всей ве-{361}роятности, обстояло дело и в Бейруте. Законодательное предписание ставило перед школьной подготовкой студентов-юристов точно формулированную цель. Заканчивая пятилетний курс, студенты, именуемые προλύται, должны были не только уметь читать в оригинале конституции Кодекса Юстиниана, но и тонко их понимать. Нужно было, чтобы они полностью овладели наукой права, чтобы перед учащимися были открыты все тайны законов. Когда они проштудируют все то, что собрано Трибонианом (членом комиссии по составлению свода) и его сотрудниками, они будут владеть и ораторским искусством и будут по окончании способны во всеоружии в судах бороться за правосудие (Const. Omnem., 6).
Для достижения этой цели в конституции намечен точный план учебной подготовки, распределенный по годам. В отличие от предшествующего этот план предусматривал не только изучение старого права, но и в большей степени овладение законодательством VI в.— правом современной эпохи. Вместо изучавшихся на первом курсе Институций Гая (юриста III в. н. э.) в качестве учебника избраны Институции Юстиниана. В последних наряду с изложением старого материала отмечены неоднократно и нововведения Юстиниана. Поэтому и студентов-первокурсников переименовали в «новых студентов Юстиниана» (Iustiniani novi). Порядок изучения высказываний классических юристов, проводившегося отныне только по Дигестам, был пересмотрен и расширен. На четвертом году обучения из Дигест целых 12 книг изучалось студентами самостоятельно. Весь курс завершался штудированием Кодекса Юстиниана, а не отдельных императорских конституций, как было раньше. Преподавание строилось с таким расчетом, чтобы каждый студент проходил все части курса у одного и того же профессора.
Результаты исследований последнего времени позволяют более детально выяснить методы преподавания, которыми пользовались византийские профессора права. Пока еще монографически изучены приемы преподавания лишь нескольких видных профессоров. Однако уже сейчас можно констатировать, что в общем и целом приемы преподавания были у антецессоров единообразными, хотя отдельные профессора-юристы и сохраняли присущую только им индивидуальную манеру подачи материала.
Одной из главных трудностей, с которой сталкивались преподаватели, был языковый барьер. В этнически пестрых районах Византии, населенных греками, сирийцами, египтянами, коптами, разговорным языком был преимущественно греческий. Значительная же часть юридических источников, которая служила основой курса, была написана по-латыни. Правда, к концу царствования Юстиниана с завоеванием Италии число студентов, владеющих латынью, вероятно, увеличилось 7. Прежде же латынь знали лишь те, кто жил близ западных границ империи. В основном профессорам приходилось иметь дело со студентами, не знавшими или плохо знавшими язык изучаемых латинских источников.
Преподавание шло следующим порядком. Антецессор читал по-гречески адаптированный раздел курса, который слушатели записывали. Сохранившиеся части такого Индекса Стефана к Дигестам (правда, вероятно, в несколько сокращенном виде) до нас дошли. В таких экстрак-{362}тах из текста часто фигурируют латинские термины оригинала соответствующего текста Дигест, переданные частью в греческой транскрипции, частью в латинской. Профессор разъясняет термины нередко двумя греческими синонимами (таков отрывок из Индекса Стефана с изложением 8-й книги Дигест Юстиниана «О сервитутах» — περ δουλείων). В процессе изложения выделяются теоретические введения, подобные тем, которые часто даются и в комментариях к богословским текстам. Это так называемые προθεωρίαι. После предварительной подготовки студенты приступали к изучению латинского текста оригинала. Они должны были научиться после прохождения курса пользоваться им без подстрочника. Разъяснения по ходу чтения делались в форме вопросов и ответов, так называемых ρωταποκρίσεις, то ли риторических, то ли подлинных, задаваемых слушателями и разъясняемых преподавателем. И это — форма, которая была принята при преподавании в богословских и философских школах. Латинский текст носил греческое наименование ητόν. Разъяснения к изучаемому материалу давались и в виде примеров, так называемых θεματισμοί, а также παράτιτλα, т. е. пояснений с указаниями на параллельные или сходные законоположения. В целом методы преподавания в юридических школах — все эти προτεωρίαι, ρωταποκρίσεις, παράτιτλα, использовавшиеся антецессорами VI в., вели свое происхождение от приемов, применявшихся в Византии уже давно. Ими пользовались и преподаватели при комментировании сочинений античных авторов — риторов и философов, а также в богословской литературе.
Что касается содержания интерпретаций, то положение профессоров, работавших в VI в. после издания Дигест, во многом отличалось от того, в котором находились их предшественники. Содержание пояснений к изучаемому тексту было сковано и ограничено строгим предписанием, которое мы находим в одной из вводных конституций к этому своду. Там указано, что «никто из тех, кто сейчас обладает знанием законов, а также из тех, кто будет владеть этими познаниями впоследствии, не смеет присоединять к ним комментарии (πομνήματα). Разве только, если он хочет перевести их по-гречески, да и то соблюдая тот же порядок последовательности, в каком в латинском расположены слова (способом, именуемым греками κατ πόδας), а также и тогда, когда кто-либо хотел бы, может быть, отметить для точности титулы и приписать так называемые παράτιτλα. Все прочие интерпретации законов, а тем более свободные и особенно расширительные толкования, были запрещены. В случае сомнений право интерпретации законов сохранял за собой только сам император. В некоторых рукописях сохранился подстрочный греческий текст, вписанный между строк латинского оригинала Кодекса Юстиниана, которым, очевидно, пользовались слушатели в процессе обучения.
До издания этого запрещения юристы — профессора Бейрутской школы,— видимо, чувствовали себя свободнее в своих интерпретациях изучаемых законов. Среди них выделяются некоторые более яркие фигуры, пользовавшиеся у современников и последующих поколений юристов особой славой. Ссылки на их мнения содержат всякие лестные эпитеты. Так, Кирилл носил высокое звание «вселенского учителя», Патрикий всегда цитируется как «наш общий учитель». Патрикий именовался «великим» и принадлежал к тем видным юристам старшего поколения, которые принимали участие и в законодательной деятельности. Его коммен-{363}тарии к конституциям Кодекса Юстиниана отличались своей оригинальностью.
Его точки зрения вызывали дискуссии и далеко не всегда, видимо, принимались законодателями. Известно около 30 его высказываний, охватывающих разнообразные проблемы византийского гражданского права. По мнению ученого, специально изучавшего педагогическую деятельность Патрикия, слава юриста была оправданна. Патрикия чтил и юрист-профессор Константинопольского университета Фалелей и позднее юрист VI—VII вв. Феодор Гермупольский. Соображения Патрикия по поводу разбираемых конституций отличаются большей глубиной и близостью к жизненной практике, чем те, которые высказывал его младший современник антецессор Фалелей 8.
Феофил — автор греческой Парафразы Институций Юстиниана, открывший доступ к изучению этого курса на греческом языке, возможно, вел преподавание и курса Дигест. Сохранились части его Индекса к Дигестам. Наиболее известный Индекс, отличавшийся обстоятельностью изложения, сохранился в схолиях Стефана. Стефан был одним из самых прославленных антецессоров. К нему относились с пиететом не только его современники, но и юристы XI в., ссылавшиеся на его толкования при разборе сложных процессов о договорных отношениях. Стефан широко пользовался в своих комментариях к Дигестам методом вопросов и ответов. Большим числом примеров он иллюстрировал правовые нормы. Стиль этого антецессора имеет ряд характерных особенностей, позволяющих устанавливать его авторство и в некоторых анонимных фрагментах.
Профессора школ, имевшие дело со студентами, владеющими латынью, испытывали меньшие трудности, так как число греческих конституций Кодекса Юстиниана было очень невелико. В 50-х годах VI в. положение, по-видимому, изменилось. Написанная по-латыни Эпитома Новелл Юстиниана, составленная антецессором Юлианом, свидетельствует о том, что в это время курс включал уже и новеллы Юстиниана. Юлиан в своей Эпитоме сохранил все черты, присущие методике преподавания антецессоров. Было высказано предположение, что и курс обучения был соответственно продлен на один год для изучения новелл. Система преподавания антецессоров, видимо, завершается около 557 г. В дальнейшем самое наименование антецессор более не встречается. Юристов, адвокатов и профессоров называют схоластиками, дидаскалами, а особенно прославленных — вселенскими дидаскалами. Термин «схоластик» широко применялся во второй половине VI в. и позднее.
В эти времена известно несколько схоластиков — авторов юридических сочинений светского и канонического содержания. Поскольку в некоторых из них сохранились следы устной речи и обращения к ученикам, а также формы интерпретации законов, сходные с теми, которые применялись антецессорами, есть основания полагать, что они вели преподавательскую работу. Таковы, например, формы обращения к студентам уроженца Антиохии Афанасия Схоластика, автора известной Эпитомы новелл Юстиниана. Школьного происхождения и анонимные схолии, сохранившиеся в переплете одного из синайских Кодексов. Они содержат интерпретации конституций Кодексов Гермогениана, Григория и Феодосия. Недавно обнаружены следы устного преподавания и у Феодора Гер-{364}мупольского, также именовавшегося схоластиком 9. Схоластиком был и Иоанн Антиохийский, автор сборника канонического содержания — номоканона 10.
Этот бывший юрист стал в конце жизни Юстиниана патриархом и прославился при Юстиниане II как ярый противник и гонитель сиро-египетского монофиситства, к которому склонялся Юстиниан.
При изучении метода анализа, которым пользовались профессора юридических школ, исследователи констатировали черты сходства в применении логических понятий и терминологии у византийских и классических римских юристов. Так, например, у тех и других встречаются термины: definitio — греч. ρος, distinctio — греч. διαίρεσις, contrarietas — греч. ντιδιαστολή, argumentum a fortiori — греч. πίτασις, restrictio — греч. περιοπισμός, regula, canon — греч. κανών. Подобные же аналогии наблюдаются и с терминами византийского законодательства.
Констатация сходства поставила перед учеными два главных вопроса: 1) перешли ли эти приемы анализа, а также терминология, заимствованные из философии Аристотеля и стоиков, в византийское право непосредственно или через посредство сочинений римских юристов-классиков; 2) в какой мере сходен характер анализа у классиков и византийцев.
На первый вопрос новейшие исследователи склонны отвечать скорее в пользу первого предположения. Они указывают на живучесть в эллинизованной грекоязычной среде греческих философских традиций, которые поддерживались школьным преподаванием в грамматических, риторических и философских школах. Другие же ученые считают, что единственным источником проникновения этих понятий было классическое римское право, которое в свое время пережило период увлечения диалектикой Аристотеля.
Вряд ли здесь может быть дан однозначный ответ. Думается, что одно не исключает другого. Нельзя, однако, не отметить, что, как сейчас установлено, в очень многих случаях в выборки из сочинений римских юристов в Дигестах соответствующие логические термины вставлены византийскими интерполяторами 11.
Чрезвычайно интересные данные собраны и для ответа на второй вопрос. Рассматривая приемы интерпретации Фалелея, у которого широко представлена рассматриваемая нами терминология, современный ученый пришел к заключению, что «говоря несколько упрощенно, вся научно-практическая работа византийских юристов во всех пунктах была полностью отлична от римских» 12. К такому выводу исследователя привело изучение отрывков интерпретаций законов Фалелея, а отчасти и Патрикия. Первый был антецессором, второй принадлежал к старшему поколению «героев».
При сходстве и даже иногда тождестве применяемых логических категорий и терминов бросаются в глаза, и глубокие различия между византийцами и их предшественниками. Это сказывается и в самом харак-{365}тере аналитической работы, и в постановке вопроса. Классические юристы, как правило, не имели готовых решений. Анализируя реальный или даже вымышленный конкретный казус, они стремились возможно более всесторонне его рассмотреть под разными углами зрения, сопоставить его с другими, со взглядами своих предшественников. Выработанное решение должно было учитывать всевозможные варианты. Ведь сами суждения классических римских юристов служили судьям впоследствии авторитетным эталоном, на который можно было ссылаться при решении сходных дел. Эти юристы вовсе не были профессорами. Византийские юристы находились совсем в ином положении. Они были обязаны исходить из готового закона, располагая очень ограниченным правом на его интерпретацию. Ведь, как уже сказано, сколько-нибудь расширительное или свободное толкование составляло прерогативу одного только императора. Приводимые профессорами примеры-казусы служили только для разъяснения готового законоположения, правомерность которого не подлежала их рассмотрению.
Методика классических юристов может быть очень отчетливо проиллюстрирована на примере анализа казуса, представленного на рассмотрение Прокула — римского юриста I в., основателя направления, или школы, прокулианцев.
Дело заключалось в следующем. Охотник поймал в поставленную им ловушку дикого кабана. Кабану удалось выбраться из ловушки и убежать в лес с помощью какого-то человека, пожалевшего его. Встал вопрос, имело ли место в этом случае нарушение права собственности охотника. Прокул рассмотрел восемь возможных обстоятельств, от которых зависит решение данного вопроса, а именно: следует выяснить, мог ли кабан сам выбраться из ловушки без помощи человека. 1. Если бы он мог это сделать, то охотник еще не стал собственником. 2. Если же он не мог убежать в лес без помощи человека, тогда возможны два варианта: 1) ловушка поставлена на общественной земле; 2) ловушка поставлена на земле, находящейся в частной собственности. 1) Если земля общественная, то может стоять вопрос о нарушении собственности. 2) Если же она частная, то снова возможны два варианта: А) земля принадлежит охотнику; Б) земля принадлежит постороннему лицу. Во втором случае снова возможны два варианта: а) ловушка поставлена с разрешения хозяина земли; б) ловушка поставлена на чужой земле без разрешения ее хозяина. Если зверь не мог убежать сам, если ловушка поставлена на общественной земле или на земле охотника, или на чужой земле — с разрешения хозяина, то имеет место нарушение права собственности охотника.
Ни в педагогической работе византийских юристов, ни в византийском законодательстве пока не обнаружено отражения подобного разностороннего и тонко дифференцированного анализа, как тот, с которым мы сталкиваемся при изучении высказываний классиков. Можно, правда, сказать, что в нашем распоряжении не сохранилось свидетельств о том, как протекала подготовка конституций в Византии. Все же мы можем судить до известной степени о методе анализа по результатам этих работ, отразившимся в степени разработки самих императорских конституций. Следы аналитической разработки не могли не найти в них отражения. Она проявлялась в наибольшей степени в новеллах — форме законодательства, ранее неизвестной и широко применявшейся в Византии. Однако с этой точки зрения новеллы еще ждут своего анализа. {366}
Не менее важные отличия между византийскими и римскими юристами наблюдаются и в других отношениях. Классические юристы были увлеченными мастерами казуистики. Они не любили, избегали давать общие определения. Если они и допускали их, то только в немногих образцах учебной литературы. Дефиниции и правила считались у юристов синонимами. Известны некоторые сочинения классиков, носившие наименование regulae и definitiones. Они сохранились частью в фрагментарном виде, частью по названиям. Однако классические юристы не решаются давать определения основных категорий гражданского права. Известно высказывание римского юриста Яволена Приска I—II вв. н. э., считающееся историками римского права типичным: «Всякое определение в гражданском праве опасно: редко бывает, чтобы оно не могло быть опровергнуто» («Omnis definitio in iure civili periculosa est, rarum est, enim, ut non subverti possit»). Установлено, что ни в доклассическом, ни в классическом римском праве мы не находим определений даже таких важных понятий, как иск (actio), собственность (dominium), владение (possessio), сервитут (servitus), залог (pignus), обязательство (obligatio), договор (contractus), деликт (delictum), наследник (heres), легат (legatum), приданное (dos) и т. д.
Прямо противоположное отношение к дефинициям характерно для постклассического ранневизантийского права. Создается сочинение Кирилла Старшего «О дефинициях». Определение значения слов занимает специальный раздел в Дигестах — 16-й титул 50-й книги. Следующий, 17-й титул полностью посвящен «различным правилам древнего права». Дефиниции занимали значительное место и в преподавании, в учебной литературе, например в Институциях Юстиниана, греческой Парафразе Феофила и прочих сводах.
Дальнейшая судьба системы юридического образования до конца IX столетия малодостоверна. По сообщениям нарративных источников, школа существовала в Константинополе еще в начале VIII в. Она содержалась за счет императора и возглавлялась вселенским дидаскалом, имевшим 12 помощников или учеников. Император использовал ее как совет во всех своих важных решениях. Однако, как писал хронист IX в. Георгий Монах, император Лев III, иконоборец, закрыл ее и сжег здание вместе с людьми и богатейшей библиотекой. Последнее сообщение носит легендарный характер, и большинством исследователей считается монашеским вымыслом. Есть далее сведения и о какой-то юридической школе, которая находилась близ церкви Феодора в квартале Сфоракия в Константинополе. Она существовала около 800 г. и позднее 13.
Какова бы ни была оценка этих данных, справедливо внушающих серьезные сомнения, для суждения о характере школы и системы юридического обучения из них ничего извлечь нельзя. Вместе с тем, как бы ни решался этот вопрос, на наш взгляд, есть серьезные основания полагать, что на всем протяжении VI—IX вв. профессиональная подготовка юристов продолжалась. Без специалистов, разумеется, не могли бы быть созданы такие законодательные памятники, как Эклога с ее реформаторскими тенденциями (в 726 г.), такие сложные памятники канонического {367} права, как Синтагма канонов в XIV титулах. Этот источник, приписываемый юристу начала VII в., носившему своеобразное наименование «Энантиофана», т. е. «выявляющего противоречия в законах», известен в пяти редакциях — Номоканон хронологический (ок. 629 г.), Синтагма канонов 1-й редакции, Трулльская (ок. 668—692 гг.), Синтагма 2-й редакции (ранее 815 г.), Синтагма 3-й редакции, систематическая, или Тарасиева (ок. 787 г.). Номоканон систематический (между 787 и 861 гг.). Напомним, что к тому же периоду так называемых «темных веков» относится Частная распространенная Эклога (первая половина IX в.), не говоря уже об императорских конституциях и нескольких мелких юридических сочинениях справочного характера. Все эти разнообразные юридические сочинения, об авторах которых сведений очень мало, были созданы до издания Прохирона и Василик, открывающих уже следующий период в истории византийского права в 70-х годах IX в.
Литературные формы юридических сочинений в постклассический период были частью подражанием тем, которые существовали в античности, частью новыми. Подражания носили преимущественно внешний характер, следуя античным образцам только по названиям, как, например, Дигесты или Институции Юстиниана, или греческая Парафраза Институций Феофила. Правда, античные сочинения под этими названиями известны лишь во фрагментах, если не считать Институций Гая, которые дошли до нас в уже отредактированной в IV в. форме 14.
К числу новых форм следует прежде всего отнести Кодексы законов, которых античность не знала. Первые кодексы законов были выполнены на грани III—IV вв. Кодификационные работы охватили также и огромный материал выборок из сочинений классических римских юристов, составивших содержание Дигест.
На всем протяжении истории византийского права прослеживается ярко выраженное стремление к систематизации материала. Оно нашло свое отражение и в композиции Дигест Юстиниана, хотя практически далеко не всегда последовательно выдерживалось составителями. Систематическое распределение законов в сочетании с хронологическим принципом (по времени их издания) наблюдается и в других сводах. Так построены Кодексы Феодосия, Юстиниана. Позднее принцип систематического построения соблюден в Эклоге, а в последующий период в Прохироне, Эпанагоге и в особенности в Василиках.
Византийские юристы увлекались, видимо, в практических и учебных целях составлением всевозможных справочников и пособий для ориентировки в огромном материале законодательства. Уже в ранний период создаются сочинения, содержащие перечни исков, договоров, сроком от одного до ста лет, встречающихся в законах. Частные юридические сборники объединяли вместе разные законодательные своды и отдельные законы по систематическому принципу, например Эклогу с Прохироном, Прохирон с Эпанагогой, Эклогу, Прохирон и Земледельческий закон и т. д. В таких сборниках широко применялся метод комментирования в виде схолий. Составлялись краткие изложения некодифицированных законов, так называемые Эпитомы (например, Эпитомы новелл), алфавитные обзоры — указатели к сводам со ссылками на параллельные места (так на-{368}зываемые Синопсисы) или «Где что нахо-
Золотой солид Юстина I
дится» (иначе: «Типукейтос»).
При сравнении с античными формами юридической литературы бросается также в глаза полное отсутствие в Византии сочинений проблемного характера (προβλήματα, ζητήματα — лат. quaestiones, disputationes). Эта форма, заимствованная в свое время римскими юристами из эллинистической литературы, пользовалась у них особой популярностью. Она отвечала глубокой склонности юристов-классиков и их подлинно профессиональному увлечению анализом сложных проблем, которые ставили перед ними взятые из жизни или даже вымышленные казусы. Эти юристы в то же время проявляли весьма ограниченный интерес к систематике, столь характерной для византийцев.
В Византии мы не только не находим таких сочинений, но византийские редакторы подобных классических трудов при эксцерпировании стремились делать все от них зависящее, чтобы изымать из юридических текстов возможно больше живых конкретных черт и превращать их в сухие, абстрактные формулы.
Византийская правовая литература широко использовала античную форму сентенций. Какой-то неизвестный юрист IV в. создал обработку популярных сентенций римского юриста III в. н. э. Павла. Пристрастием к сентенциям, изречениям отмечены многие строки византийских официальных сводов права. Мы находим сентенции в Дигестах Юстиниана, куда было включено около сотни выборок из Сентенций Павла. Дигесты открываются цитатой из сочинения римского юриста II в. Цельза, который, как там говорится, «тонко определил, что право есть искусство доброго и справедливого». Сентенциями полны Институции Юстиниана. Эклога в VIII столетии также отдает дань этому увлечению, заимствуя изречения из Священного писания.
Украшая высокими моральными сентенциями свои законодательные своды, византийские императоры, однако, отнюдь не считали, что конкретный нормативный материал должен всегда последовательно претворять подобные принципы в жизнь. Они не считали себя связанными этими красиво выраженными мыслями. Законодательство было предназначено для защиты интересов господствующего класса византийского феодального общества. Соответственно оно и строило свои законодателъные нормы, реализуя высокие принципы в той мере, в какой это согласовалось с этими интересами.
В историко-идейном плане нужно, однако, отдать дань огромному шагу вперед, который, хотя бы в виде сентенций, впервые воплотился в ви-{369}зантийском официальном законодательстве. Это было признание, что по естественному праву все люди равны, что рабство установлено только правом народов и, наконец, что подчинение чужому господству противоречит природе. Оценить в полной мере значение такого признания можно только тогда, если мы вспомним, что даже величайшие философы древности Платон и Аристотель считали деление общества на свободных и рабов присущим самой человеческой природе. Мы оставляем здесь в стороне вопрос, как и в какой мере провозглашенный принцип реализовался в конкретных нормах византийского законодательства. Отметим лишь, что при сохранении института рабства до самого конца существования Византии законодательство пронизано общей тенденцией в сторону расширения выхода из рабского состояния, предоставления рабам известной юридической правоспособности. Одновременно наблюдается повышенный интерес к разработке норм, регламентирующих исторически более оправданные в новых условиях генезиса феодализма, более прогрессивные формы эксплуатации свободных, которые постепенно вытесняли рабство.