Партии ипподрома и народные массы

Мы уже отмечали, что, хотя партии ипподрома являлись весьма существенным фактором социально-политической жизни Констан­тинополя, их роль и значение в начале VI в. не шли ни в какое сравнение с ролью народных масс города в целом. Это самым непо­средственным образом касается восстания Ника, в ходе которого единство и сила народа проявились с необыкновенной полнотой, а деление его на партии отошло на второй план. За несколько дней до начала восстания венеты и прасины еще перебранивались на ипподроме в присутствии императора [41, с. 183—184], однако достаточно было одного события (нарушение обычая при соверше­нии казни), как две враждующие группы тотчас объединились. О связи этих двух событий (казнь и объединение партий) свидетель­ствует то обстоятельство, что заключившие союз прасины и венеты требуют только помилования осужденных [26, с. 473—474]. Оче­видно, в этом факте проявилась для них политика Юстиниана, в известной степени направленная против обеих партий.

Это же обусловило единство партий на ипподроме 13 января, где они провозгласили свой союз. Иоанн Малала ярко рисует это единство в тот момент: «Когда же дьявол внушил им дурную мысль, они стали кричать друг другу: „Многая лета человеколюбивым прасинам и венетам!" Окончив игры, толпа вышла в дружном единодушии (τά πλήθη φιλιάσαντα), взяв себе в качестве пароля слово „Ника", для того чтобы к ним не примешались солдаты или экскувиты. И таким образом она начала бушевать» [26, с. 474]. Источники уже не пишут τά μέρη, а только οι δήμοι, что равно­значно словам о δήμος, οι όχλοι [26, с. 474—476; 16, с. 623—625; 35, т. I, А, 1, 24, 7 и сл.; 41, с. 184].

Итак, восстание началось стихийно в недрах народных масс. В первый же день, 13 января, оно приняло характер широкого социального движения. Восставшие громили дома богачей [41, с. 184; 35, т. I, А, 1,24, 9], многие из которых бежали на другой берег Босфора [35, т. I, А, I, 24, 8]. Толпа сожгла преторий префекта города и две тюрьмы, освободив политических заключенных [35, т. I, А, I, 24, 7]. От огня пострадали и такие важные государст­венные здания, как сенат, частично Большой дворец, бани Зевксип­па [26, с. 474—475; 35, т. I, А, I, 24, 9; 41, с. 184; 16, с. 621—622; 24, с. 647—648]. Восставшие подожгли даже церковь св. Софии. «Показав, что они не только против императора, но и против бога в безумстве подняли руку, они осмелились сжечь и христианскую церковь (византийцы ^12а называют этот храм Софией, считая такое название наиболее подходящим для бога)»,— пишет Прокопий [35, т. IV, 1,1, 20] ¹³. Примечателен и тот факт, что помимо домов аристократов и важных государственных зданий восставшие, вы­ражая протест против социального угнетения, уничтожили и мно­гие торговые помещения, такие, как «Дом ламп» [24, с. 648] и лав­ки ростовщиков-аргиропратов [16, с. 623; 41, с. 184].

Итак, с первых дней восстания, с первых его часов главную роль в нем, бесспорно, играли народные массы. Именно благодаря их ожесточению был смещен наиболее ненавистный всем слоям на­селения Иоанн Каппадокийский. Выразительно пишет об этом автор «Пасхальной хроники»: «И сказал им император: „Идите уз­найте, из-за чего бунтуют". И вышли из дворца патрикий Васи­лид... и Константиол. Остановив толпу, бушующую у дворца, и заставив ее замолчать, они обратились к ней с вопросом: „Из-за чего бунтуете?" Толпа же поносила префекта претория Иоанна Кап­падокийского, квестора Руфина и эпарха города Евдемона. Услы­шав это, они передали императору. Тотчас же он сместил префекта претория Иоанна...» [16, с. 620—621] (ср. [26, с. 475]) ¹⁴. Юстиниа­на испугал необычайный размах мятежа и участие в нем огромных масс народа. Одно лишь количество убитых на ипподроме 18 ян­варя (35 тыс.) [26, с. 476] ¹⁵ дает возможность представить, насколь­ко велико было число восставших. Вместе с мужчинами сражались и женщины. По свидетельству Иоанна Зонары, они бросали с верх­них этажей в солдат камни и все, что попадалось под руку [28, с. 154]. Об участии женщин упоминает и «Пасхальная хроника» [16, с. 622].

Но восстание охватило не только значительную часть населе­ния города, в рядах восставших оказалось большое количество пришлых людей. Вымогательства Иоанна Каппадокийского вызвали сильное недовольство по всей империи и послужили причиной большого наплыва в столицу обездоленных, разоренных и озлоб­ленных лиц. Об этом свидетельствуют данные Иоанна Лида [25, III, 70], Псевдо-Захарии [46, IX, 14], а также 80-й новеллы, вышед­шей вскоре после восстания и направленной как раз против чрез­мерного скопления в Константинополе жителей других городов и областей. Эти люди, само собой разумеется, не остались безучаст­ными к происходящей на улицах столицы борьбе, а согласно Псев­до-Захарии, именно они подстрекали к действию население города. «В столице,— пишет хронист,— были люди изо всех мест, и в не­малом числе. Они жаловались на него (Иоанна Каппадокийского), склонялись к какой-либо из партий и помогали ей. Поэтому и раз­дались возгласы против него и императора, партии объединились и пришли к согласию» [46, IX, 14]. Из этих слов вполне очевидно, что для Псевдо-Захарии, жителя провинции, восстание Ника — это бунт отнюдь не только константинопольского населения. Автор вписывает восстание в общую картину жизни империи, восприни­мая его как ответ всех жителей Византии на гнет и несправедливо­сти Иоанна Каппадокийского. В самом деле, не будет ошибкой ут­верждать, что в эти дни, в январе 532 г., население Константинопо­ля действительно олицетворяло собой население всей империи ¹⁶, отражая настроение масс как столицы, так и провинции.

Восставшие стали грозной силой и успешно вели бои с отборными отрядами войск Велисария и Мунда [26, с. 475—476; 16, с. 621— 623; 41, с. 184—185]. Пришедшие на помощь правительству войска из окрестных мест также не смогли одолеть восставших. Озлоблен­ные солдаты подожгли одну из красивейших построек столицы — Октагон [16, с. 622—623]. В руках народа оказался практически весь Константинополь, за исключением Большого дворца. Успех восстания был настолько велик, что даже солдаты, охранявшие эту императорскую резиденцию, уклонились от помощи Велисарию в подавлении восстания [35, т. I, А, I, 24, 44—45].

Но, несмотря на размах движения, народ, стихийно и неорга­низованно поднявшийся на борьбу, не смог выдвинуть своего вож­дя, чему немало способствовали сенаторская и династическая оп­позиции, стремившиеся использовать восстание в своих целях. Ипатий и Помпей не были избранниками народа. Правление Ана­стасия было для него столь же тяжело, сколь и правление Юсти­ниана, и население Константинополя неоднократно поднимало против него мятежи [26, с. 393, 394—395, 396—398, 401, 407; 41, с. 150, 154, 159; 22, с. 141—143, 146, 167—170], в ходе одного из которых восставшие подожгли дом Помпея [31, с. 98]. Велика была радость народа после известия о смерти Анастасия [37, кол. 1057 и сл.] ¹⁷. Поэтому лишь вмешательство сенаторской оппозиции могло объяснить тот факт, что во главе восстания в какой-то момент оказались бесталанные и совершенно неспособные к руководству массами, но вполне годившиеся на роль марионеток в руках знати Ипатий и Помпей.

В то же время испытывая некоторое влияние сенаторских кругов, народ тем не менее постоянно выходит из-под их контроля. Так, отправившись к Прову и не найдя его там, толпа подожгла его дом [16 с. 622], хотя это, бесспорно, не входило в планы аристократии. Вопреки желаниям сенаторов народ отправился на решительный штурм дворца [35, т. I, А, I, 24, 31], который, возможно, ему и удался бы, будь во главе его талантливый и решительный полково­дец. Ипатий же и Помпей, в руках которых оказались судьбы вос­ставшего народа, лишь только ослабили его, лишили инициативы и в целом способствовали подавлению восстания. Уже само провоз­глашение Ипатия, по существу, означало для народных масс пора­жение. Продержавшись с успехом столько дней, народ вместе с тем не представлял реально своих целей. В значительной степени это ускорило разгром столь сильного народного восстания.

Итак, несмотря на известное влияние, которое оказали на его ход сенаторская аристократия и династическая оппозиция, восста­ние Ника было прежде всего народным движением и таким сохра­нилось в памяти современников. Таким изображали его и более поздние авторы вопреки стремлению Юстиниана представить его как династический заговор.

Глава VIII

ПОСЛЕДСТВИЯ ВОССТАНИЯ НИКА

В свое время, подводя итоги восстания Ника, Дж. Бери выска­зал относительно его последствий точку зрения, получившую в дальнейшем наиболее широкое распространение в исторической литературе. По мнению английского исследователя, восстание Ника явилось поистине поворотным пунктом в жизни византийского общества VI в., поскольку именно после подавления его, когда окон­чательно были сломлены всякого рода оппозиции, началась авто­кратия Юстиниана [148, т. II, с. 48].

Действительно, в период, непосредственно следовавший за подавлением восстания, психологическое воздействие его поражения на самые различные общественные слои было огромным, и на пер­вых порах последствия разгрома и резни в городе представлялись современникам поистине ужасными и губительными. Город был объят страхом. Причастные к движению сенаторы искали убежища в церквах и монастырях, и дома их были опечатаны. У патрикиев, открыто примкнувших к восставшим, было конфисковано имущест­во, а сами они были подвергнуты ссылке [16, с. 628]. Жизнь в горо­де словно замерла, «димот нигде не показывался», и в течение нескольких дней «были открыты лишь те эргастирии, которые до­ставляли людям пищу и питье» [16, с. 628]. «И оставались дела неисполненными, и пребывал Константинополь изнемогшим многие дни» [16, с. 628].

Подавив восстание, император принял ряд мер для предотвра­щения подобных событий в будущем. Прежде всего было сокращено количество игр, которые издавна давали повод к народным волне­ниям. В 535 г. была упразднена должность ночного эпарха, нахо­дившегося в подчинении префекта, города. Вместо нее Юстиниан учредил «претуру плебса», носившую первоначально коллегиаль­ный характер, а затем, с 539 г., отправлявшуюся одним претором в ранге spectabilis. Новый чиновник, в обязанности которого вхо­дило наблюдение за порядком в столице, подчинялся непосредст­венно императору [33, нов. 13; 35, т. III, XX, 12—14; 301, с. 455, 803—804; 54, с. 295].

В 539 г. была создана еще одна должность — квезитора (quaesitor), которого следует отличать от квестора sacri palatii. Так же как и претору плебса, ему жаловался титул спектабиля. Юстиниан назначил квезитору жалованье в 10 либр золота в год, его помощ­нику и секретарю — 100 солидов, штату его оффиция — 330 соли­дов в год [33, нов. 80]. Ведомство квезитора должно было следить за прибывающими в столицу людьми, наплыв которых, как сви­детельствует новелла о квезиторе, был огромен. Это были лица разных сословий — и светские и духовные, но главным образом земледельцы [33, нов. 80, гл. V]. Подчиненным квезитора надлежа­ло наводить обо всех них точные справки и способствовать ско­рейшему разрешению их дел, с тем чтобы побыстрее выпроводить их из города. Прибывших из провинции и ничем не занятых лиц новелла предписывала водворять на их прежнее место жительства. Не имеющих определенных занятий жителей города квезитор дол­жен был направлять на общественные работы, в пекарни, к садов­никам [33, нов. 80, гл. V]. Изданием этой новеллы Юстиниан вся­чески стремился сократить праздное, с его точки зрения, население Константинополя. Примечательно, однако, что принудительного прикрепления не занятых производственной деятельностью лиц к тем или иным корпорациям не последовало. Человек мог и отка­заться идти на работу к пекарям или садоводам; правда, тогда он обязан был покинуть город [33, нов. 80, гл. V; 112, с. 146].

На предотвращение мятежей была направлена и появившаяся вскоре после восстания 85-я новелла — об оружии. Не один раз в этой новелле Юстиниан заявляет о своем стремлении прекратить убийства среди жителей империи [33, нов. 85, предисл., гл. III]. Закон строго-настрого запрещал производство частными лицами любого рода оружия и продажу его. Оружейник, продавший ору­жие частному лицу, подлежал наказанию, а у купившего его оружие отбирали, не вернув деньги [33, нов. 85, гл. ΙΙΙ] ¹.

Новелла предписывает, чтобы оружейники делали оружие (по заказу правительства) исключительно определенного образца. Но и в том случае, если в процессе производства у ремесленника по­лучалось какое-то необычное, нестандартное оружие (τί νέον όπλον), его тоже полагалось сдавать в государственный арсенал [33, нов. 85, гл. II].

Согласно данной новелле, оружейников следовало набирать среди пригодных для этого дела ремесленников различных городов. Их заносили в список, который отправлялся императору; после этого ремесленников прикрепляли к государственным оружейным мастерским. Важно, однако, отметить, что привлекать ремесленни­ков к работе в этих мастерских против их воли (εϊπερ βοληθεϊεν) было запрещено [33, нов. 85, гл. ΙΙΙ], т. е., как и в случае с празд­ным населением города, которое следовало направлять в пекарни, к садовникам или на общественные работы, принудительного прикре­пления к профессии не последовало. Напуганное размахом народ­ного движения, правительство Юстиниана соблюдает осторожность.

Контроль над производством оружия возлагался на хартуля­риев специального скриния ведомства магистра оффиций. В случае их небрежного отношения к делу на них налагался денежный штраф, и сверх того они подвергались телесным наказаниям [33, нов. 85, гл. II]. В провинции за соблюдением закона должны были следить высшие должностные лица, которые в случае нарушения его должны были нести суровые наказания: августалий Александ­рии наказывался штрафом в 20 либр золота и смещением с поста, чиновники его оффиция — штрафом того же размера и смертной казнью, президы других провинций — штрафом в 10 либр золота и смещением с должности, экдики и «отцы города» — штрафом в 3 либры золота и смертной казнью [33, нов. 85, гл. III].

Но одновременно с репрессиями и мерами по укреплению режи­ма Юстиниан проводит и политику снисхождения и уступок. В пер­вую очередь это касается сенаторской аристократии. Так, несмот­ря на бесспорное участие в восстании значительного числа сена­торов, император не стал прибегать в отношении большинства их к крайним мерам. Сведения «Тайной истории» относительно кон­фискации после восстания Ника имущества почти всех членов сена­та [35, т. III, XII, 12] не подтверждаются иными источниками, и в первую очередь другими сочинениями Прокопия. В «Войне с пер­сами» историк сообщает, что отправленные в изгнание за участие в восстании сенаторы были через некоторое время возвращены в столицу и получили обратно ту часть имущества, которую Юсти­ниан не успел раздать своим приближенным [35, т. I, А, I, 24, 58]. Император вернул имущество даже детям наиболее активно дейст­вовавших лиц из аристократии — Ипатия и Помпея [35, т. I, А, I, 24, 58]. Внук Ипатия Иоанн позднее женился на племяннице Юстиниана Прейекте [35, т. II, III, 31, 14—15] и таким образом был приближен к трону. По данным других источников, временной ссылке подвергались лишь восемнадцать сенаторов, причем неко­торые из них (например, Оливрий, женатый на племяннице Ана­стасия Ирине, или племянник Анастасия Пров) по возвращении в столицу полностью получили назад свое имущество [26, с. 478] ².

Уроки восстания не прошли даром: автократор понял, что для осуществления своей широкой внутренней и внешнеполитической программы он нуждается в гораздо более прочной опоре, чем узкий круг единомышленников. Влияние и авторитет сената после восста­ния Ника явно возрастают. На его заседание выносится вызвавший весьма бурное обсуждение вопрос о начавшейся вскоре войне с ван­далами [35, т. I, Б, I, 10, 1—17]. В 537г. император издает спе­циальную 62-ю новеллу о сенате. Отметив, что до сих пор лишь часть сенаторов принимала участие в государственном управлении [33, нов. 62, предисл.], Юстиниан попытался изменить такой поря­док. Согласно новелле, сенат объединяется с консисторием и ста­новится высшей апелляционной инстанцией. Правда, по свидетель­ству Иоанна Лида, сенат и раньше время от времени привлекался для решения судебных дел [25, III, 10, 27]. Упомянуто об этом как о случайном факте и в 62-й новелле. Иоанн Малала также рассказы­вает, как еще до восстания Ника в сенате рассматривалось дело патрикия Прова, поносившего императора [26, с. 438—439] ³. Но лишь с 537 г. эта функция приобрела силу закона, и сенат уже, как правило, разбирает спорные дела [35, т. II, III, 32, 43].

К этому времени относится и расширение, понятия «силенций». Ранее оно относилось лишь к заседаниям консистория. В случае совместного заседания консистория и сената объявлялось о силен­ции и конвенте. Согласно 62-й новелле, даже если говорилось лишь о силенции, все сенаторы должны были являться на его заседание [33, нов. 62, гл. I].

Одновременно с этим был расширен слой высшей аристократии — патрикиев. По закону Зинона патрикиями могли быть лишь консу­лы и префекты; Юстиниан открыл доступ в их ряды обычным ил­люстриям [33, нов. 62, гл. II]. Иерархия сенаторской аристократии в новелле о сенате выглядела так: первое место в сенате принадле­жало префекту города, далее шли иллюстрии, облеченные достоин­ством патрикиев, за ними консулы, ординарные и почетные, пре­фект претория, магистр оффиций и, наконец, остальные иллюстрии [33, нов. 62, гл. II; 303, с. 393—394; 206, т. I, с. 26]. Мы видим, что патрикию отдается предпочтение перед такой важной должностью, как префект претория Востока, а сама эта должность уже не связы­вается непременно с получением высшего титула знати.

Деятельность сената особенно активизируется в последние годы правления Юстиниана. В 560 г., когда разнесся слух о смерти им­ператора, именно сенат принял необходимые меры для успокоения народа [41, с. 234—235].

В интересах сенаторов — владельцев столичных проастиев, Юс­тинианом была издана 64-я новелла — о садовниках, весьма зло­употреблявших, с точки зрения собственников проастиев, своим по­ложением при оценке арендуемых ими садов и огородов (см. выше, с. 30). {Здесь стр. 18; Ю. Шардыкин} 64-я новелла предписывает, чтобы оценка садов и огородов производилась не только садовниками, но и специальными чинов­никами — summariis [33, нов. 64, гл. I—II]. Различные добавоч­ные работы в садах и огородах, согласно новелле, должны были тщательно оговариваться [33, нов. 64, гл. I—II].

Наконец, разбирая споры, возникавшие при сделках между аристократами и аргиропратами, Юстиниан часто явно покрови­тельствует представителям знати. Так, говоря о долговых обязатель­ствах аристократов, он, с одной стороны, предписывает, чтобы сдел­ки подобного рода оформлялись как того издавна требовал закон, а с другой — вполне допускает право аристократа взять деньги в долг без всякого договора либо оставить аргиропрату долговое обязательство, не заверенное никакими свидетелями и подписанное лишь самим должником [33, эдикт VII, гл. II; эдикт IX, предисл.]. Наследники должников подобные контракты не признавали и от­казывались возвращать долги своего родственника. Юстиниан, в пространных выражениях предписывая должникам-аристократам либо их наследникам возвращать взятые у аргиропратов деньги, вместе с тем указывает, что контракт, подписанный лишь должни­ком, может быть приравнен к сделкам, заключенным по закону, только в том случае, если сам должник или его наследники не отрицают под присягой подлинности подписи [33, эдикт. VII, гл. II].

Столь же двойственное суждение высказал Юстиниан и относи­тельно залога, который при совершении другого рода сделок (на­пример, купли движимого или недвижимого имущества) аргиропра­ты вносили за своих знатных клиентов, не беря с них расписок. Император сделал обязательным письменное оформление всей сдел­ки, но вместе с тем опять-таки допустил возможность устного зак­лючения контракта (θεσπίζομεν μή άλλως αυτούς αιρεισθαι τάς αντιφ­ωνήσεις ύιτεισιέναι, πριν άν έγγραφος αυτοΐς περί τούτων γένηται έντολή άπαν τό πράγμα...ει δέ γε κατά τινα τρόπον έγγραφον μέν μή γένοιτο...) [33, эдикт IX, гл. I]. Подобная неопределенность открывала для знати большие возможности для злоупотребления своим положе­нием в целях личного обогащения.

То же самое касается и случаев, когда должники аргиропратов, в свою очередь, отдавали занятые суммы в долг, оформляя возврат денег на имя жены под тем предлогом, что долг якобы сделан из ее приданого или каких-либо иных средств, либо когда вдовы долж­ников-аристократов после смерти мужей тайно присваивали себе деньги, принадлежавшие их кредиторам-аргиропратам. Законода­тельство Юстиниана по этому вопросу так же многословно и неопре­деленно, как и в изложенных выше случаях. Более того, император оставил аристократам своеобразную лазейку, оговорив специально ситуацию, когда человек, располагавший распиской вдовы должни­ка-аристократа (в которой указывается, какого рода сумму она по­лучила), не может представить ее в суд. Если расписка пропала, ее владельцу согласно эдикту Юстиниана достаточно было дать клятву, что он ее не имеет, и тогда его следовало оставить в покое (33, эдикт IX, гл. VII]. Эта оговорка, естественно, открывала для знатного лица возможность подкупа и использования связей для оказания влияния на своего должника.

Вместе с тем Юстиниан попытался учесть и интересы торгово-ремесленного населения города, в первую очередь его наиболее состоятельных слоев. Три закона Юстиниан посвятил аргиропра­там, в каждом из которых он в той или иной степени пошел навстре­чу этому весьма влиятельному слою. Так он поступил, например, в вопросе о государственных должностях, купленных должниками аргиропратов или детьми этих должников. Аргиропраты просили, чтобы купленные должности рассматривались как приобретенные из занятых денег, а не из собственных средств. Юстиниан признал притязания аргиропратов обоснованными и постановил, чтобы долж­ности, купленные должниками аргиропратов или их детьми, в слу­чае невозможности возвратить занятую сумму продавались в счет уплаты долга. Исключение составляли лишь должности, приобре­тенные детьми должников из средств матери или полученные от им­ператора [33, нов. 136, гл. II].

VII эдикт Юстиниана предоставил аргиропратам преимущество перед другими кредиторами их должников [33, эдикт VII, гл. ΙΙΙ]. Кроме того, они получали право возбуждать процесс относительно имущества, проданного их должниками или находившегося в зало­ге [33, эдикт VII, гл. IV]. Если должник аргиропрата, в свою очередь, давал кому-нибудь деньги взаймы, то аргиропраты имели пра­во на эту сумму и могли возбудить дело [33, эдикт VII, гл. III].

В 136-й новелле Юстиниан подтвердил право аргиропратов на получение 8% прибыли [33, нов. 136, гл. IV, V]. В IX эдикте, одна­ко, императору пришлось вновь вернуться к этому вопросу. Дело в том, что должники аргиропратов, ссылаясь на то, что их кредито­ры имеют ту или иную должность (а в этом случае разрешалось взи­мать лишь 6% [17, IV, 32, 26, § 2]), не соглашались выплачивать им 8%. Юстиниан посчитал это недостаточным предлогом и оставил за аргиропратами право на получение 8% прибыли. Аргиропраты между тем претендовали на больший процент под тем предлогом, что им постоянно приходится одалживать деньги. Юстиниан на это не согласился, но все же оставил в силе договоры, составленные до опубликования этого эдикта. Лицам, согласившимся в свое время на уплату превышающих указанную норму процентов, предписыва­лось уплатить те проценты, которые значились в договоре. При этом они не имели права включать деньги, уплаченные сверх установ­ленных законом процентов, ни в сумму долга, ни в сумму 8% [33, эдикт IX, гл. V].

Значительно менее определенны законы об аргиропратах в отно­шении займов, предоставляемых менялами-ростовщиками знатным лицам. По словам императора, он пытался в данном случае найти некий средний путь, и этот путь, как мы видели, нередко оказывал­ся более выгодным представителям аристократии, нежели их кре­диторам.

Одной из новелл, вышедших после восстания Ника, была 106-я новелла, посвященная навикуляриям. В ней предписывалось, что­бы кредиторы навикуляриев при взимании процентов придержива­лись размеров, установленных законом и обычаем [33, нов. 106] ⁴.

В интересах торгово-ремесленного слоя (как его верхушки, так и менее состоятельных групп) была и вышедшая в июне 537 г. 43-я новелла, в которой Юстиниан запретил церкви, аристократии и должностным лицам освобождать свои лавки и мастерские — под угрозой их изъятия — от уплаты налогов и перекладывать бремя налогового гнета на остальных ремесленников и торговцев [33, нов. 43, гл. I]. Закон этот, по-видимому, плохо выполнялся, и в ноябре того же года император повторил свой запрет [33, нов. 59, предисл.], который был явно не по душе аристократическим кругам, но, по всей видимости, хотя бы на время ослабил недовольство торгово-ремесленного населения.

Развернувшееся вскоре после восстания Ника грандиозное строи­тельство (одним из шедевров которого является знаменитая св. Со­фия), потребовав значительного числа рабочих рук, также, вероят­но, уменьшило круг недовольных своим положением лиц и смягчи­ло на время социальные противоречия в городе.

Итак, вполне очевидно, что после восстания Ника Юстиниан по­пытался ослабить недовольство различных групп населения. Ко­нечно, он не отказался ни от своих широких внешнеполитических планов, ни от мер по регламентации экономической жизни империи (вспомним государственные монополии на производство и продажу отдельных товаров [35, т. III, XXVI, 18—22] ⁵, запрет взимать ус­тановленные законом проценты прибыли и т. п.), но все же его по­литика утратила ту жесткую определенность, которая была харак­терна для нее в первые годы его правления; она стала более гибкой, в ней обнаружились колебания и лавирование между различными группами населения (аристократией и аргиропратами); само зако­нодательство стало более многословным и менее четким.

И все же, несмотря на все его попытки, Юстиниану не удалось до конца привлечь на свою сторону ни сенат, ни торгово-ростовщи­ческую верхушку (вспомним заговор аргиропратов в 562 г.), ни тем более народные массы. С 547 г. волнения вспыхивают с новой силой и следуют одно за другим. Поэтому значение восстания Ни­ка, на наш взгляд, заключается не в том, что Юстиниан, разгромив все оппозиционные группировки, укрепил собственную власть, а скорее в том, что он так и не смог установить ту автократию, к которой стремился в первые годы своего правления.

Глава IX

ВОССТАНИЕ НИКА