Народ и сенаторская оппозиция

В ВОССТАНИИ НИКА

Сенаторы

Вопрос о позиции, которую заняла аристократия Константино­поля по отношению к восстанию Ника, о роли и месте сенаторов в этом народном движении представляет одновременно и большой ин­терес, и большую сложность. Анализ этой проблемы позволил бы глубже проникнуть в сущность взаимоотношений сенаторской аристократии и императорской власти в первые годы правления Юстиниана. Трудность, однако, заключается в том, что сообщения источников об участии сенаторов в восстании отличаются необычай­ной краткостью. Поэтому, для того чтобы определить с возможной полнотой их роль в этом движении и причины, побудившие их пойти на союз с враждебными им народными массами, следует об­ратиться не только к тем разделам источников, которые непосред­ственно касаются восстания, но и к тем, где речь идет о правлении Анастасия, Юстина и Юстиниана в целом.

Об участии сенаторов в восстании свидетельствуют данные мно­гих памятников. Прокопий, автор «Пасхальной хроники», Феофан, Зонара, Константин Багрянородный — все они отмечают, что ряд сенаторов оказались на стороне Ипатия и восставшего народа [35, т. I, А, I, 24, 25 и сл., 57; 16, с. 628; 41, с. 185—186; 28, с. 156; 22, с. 172]. Более того, по ним можно представить и количество этих аристократов-мятежников. Феофан сообщает, что после подавле­ния восстания было конфисковано имущество у восемнадцати патри­киев, поддержавших Ипатия [41, с. 185—186]. Та же цифра приво­дится в «Эксцерптах» Константина Багрянородного [22, с. 172]. В то же время сведения «Пасхальной хроники» дают возможность предполагать, что в восстании участвовало значительно большее число патрикиев. Дело в том, что, упоминая о мятежных патрикиях, Феофан говорит только о тех восемнадцати из них, у которых было конфисковано имущество. Согласно же «Пасхальной хронике», од­ни патрикии спрятались в монастырях, другие — в церквах и их дома были опечатаны, в то время как активные участники восста­ния подверглись конфискации имущества и высылке из города [16, с. 628]. Следовательно, число сенаторов, так или иначе причастных к восстанию, в действительности было гораздо больше восемнадцати. То же самое следует и из рассказа Марцеллина Комита, который пишет о большом количестве знатных лиц, замешанных в этом мятеже [31, с. 103].

Все это подтверждается еще одним свидетельством «Пасхальной хроники», а также рассказом Прокопия. 18 января, пишет хронист, император собрал сенаторов и приказал им идти домой [16, с. 624]. Когда те покинули дворец, на улице их встретил народ и повел вмес­те с Ипатием на форум Константина [16, с. 624]. Конечно, Юсти­ниан изгнал не всех сенаторов, но, по-видимому, при нем остались лишь немногие, самые верные, такие, как Велисарий и Иоанн Кап­падокийский. По свидетельству Прокопия, 18 января на форуме Константина собрались сенаторы, которые оказались вне дворца, причем он говорит об этом так, словно речь идет обо всех сенаторах [148, т. II, с. 42, 44]. Создается впечатление, что сенаторов, прим­кнувших к восстанию, было немало.

Следует обратить внимание еще на одно обстоятельство. «Пас­хальная хроника», «Хронография» Феофана, «Эксцерпты» Констан­тина Багрянородного говорят в данном случае не просто о сенато­рах, а о патрикиях, которые, как известно, являлись высшим слоем константинопольской аристократии (до 537 г. титул патрикия жало­вался лишь консулам и префектам претория) [33, нов. 62, гл. I]. Естественно, количество их было тогда сравнительно невелико. Р. Гийан для целого периода 491—565 гг. насчитывает их около се­мидесяти [206, т. II, с. 132—147]. Отсюда следует, что даже восем­надцать патрикиев представляли собой немалую часть верхушки константинопольской знати.

В целом можно сделать вывод, что в восстании была замешана немалая часть сенаторской аристократии и, что особенно примеча­тельно, вместе с восставшими оказалось значительное число пред­ставителей ее высшего слоя.

Каковы причины участия сенаторов в восстании Ника? Прежде всего следует вспомнить о неоднородности состава сенаторской аристократии в период правления Юстиниана. В нее входили и от­прыски старых аристократических фамилий (см. выше, с. 37—38), {Здесь стр. 22—23; Ю. Шардыкин} и потомки вельмож, выдвинувшихся в ряды знати в IV—V вв. (см. выше, с. 38—39), {Здесь стр. 23—24; Ю. Шардыкин} и, наконец, совсем новые, никому доселе не из­вестные лица. Более того, именно эти выскочки играют важнейшую роль во внутренней и внешней политике Юстиниана, составляя его ближайшее окружение. Иоанн Каппадокийский, Велисарий, Сита, Нарсес, Гермоген и др.— все они были лицами скромного, а под­час и совсем низкого происхождения (см. выше). Вполне естествен­но, что, заняв ведущие посты в государственном управлении, они оттеснили аристократов, находившихся ранее на этих должностях, которые помимо почета и власти приносили их обладателям нема­лый доход (см. выше, с. 44). {Здесь стр. 27; Ю. Шардыкин} Кроме того, по свидетельству «Тайной истории», некоторые богатые сенаторы, занимавшие весь­ма высокое положение, потеряли при Юстиниане значительную часть своих состояний, так как он под разными предлогами присваивал себе их имущество [35, т. III, XII, 1—11].

Эта группа сенаторов, которые вполне могли быть патрикиями, вероятно, и составила ядро сенаторской оппозиции, выступившей против Юстиниана. Источники сохранили имена только двух пат­рикиев, но эти имена лишь подтверждают высказанную точку зре­ния. Речь идет о консуле 491 г. Оливрии [26, с. 478] и бывшем пре­фекте претория Юлиане, которого сменил Иоанн Каппадокийский [16, с. 624] ¹. Этого Юлиана, как пишет автор «Пасхальной хрони­ки», восставшие повели на ипподром вместе с Ипатием и Помпеем. Однако едва ли можно считать, что только эти аристократы были оппозиционно настроены к правящему императору. Следует вспом­нить, что сенат в первые годы правления Юстиниана был лишен возможности проявлять какую-либо политическую активность, а это, бесспорно, расширяло круг недовольных Юстинианом сенаторов.

Насколько же серьезным было выступление константинопольской аристократии в восстании Ника? Ряд исследователей (Ш. Лекривен, Ш. Диль) говорят об этом с большой осторожностью, отмечая лишь, что сенаторы были замешаны в этом движении [247, с. 225; 174, с. 20]. Напротив, Дж. Бери приписывал его размах агитации сена­торов. «...На заднем плане,— пишет он,— были силы, которые стре­мились не просто к административной реформе, а к смене династии» [148, т. II, с. 42]. Этими силами Дж. Бери и считает сенаторскую аристократию [148, т. II, с. 42, 44]. Сходной точки зрения придер­живается Э. Штейн, который полагает, что высшая аристократия воспользовалась враждебностью народных масс к Иоанну Каппадо­кийскому и попыталась свергнуть не только префекта, но и самого Юстиниана [301, с. 449]. Взгляды Дж. Бери и Э. Штейна в значи­тельной степени разделяли М. В. Левченко, Л. Шассен, Г. Дауни, Дж. Баркер [71, с. 61;161а, с. 59; 178, с.100; 128, с. 82]. Тем не менее отдельные исследователи (А. П. Дьяконов, С. Винклер) склон­ны вообще отрицать добровольное участие сенаторов в восстании [51, с. 211; 331, с. 432] ². Совсем не упоминает о них В. Шубарт [296, с. 84].

Остановимся несколько подробнее на этом вопросе. К началу восстания и его подготовке сенаторы, бесспорно, не имели никакого отношения. Оно возникло как стихийное движение народных масс и было направлено не только против императора и его правительства, но и против аристократии. Прокопий и Феофан рассказывают, что восставшие в первый же день сожгли дома многих богатых людей, часть которых в страхе бежала на противоположный берег Босфо­ра [41, с. 184; 35, т. I, А, I, 24, 8—9]. На следующий день, однако, сенаторы уже попытались использовать разгоревшееся с новой си­лой народное движение. Их влияние чувствуется уже в том, что на место Иоанна Каппадокийского, Трибониана и Евдемона были наз­начены люди, принадлежавшие к высшим аристократическим кру­гам. Место Иоанна Каппадокийского занял патрикий Фока, место Трибониана — патрикий Василид, а Евдемона сменил Трифон [35, т. I, А, I, 24, 18; 16, с. 621]. Фока, сын Кратера, принадлежал к высшей служилой знати и был очень богат. В 529 г. его осудили по обвинению в язычестве [25, III, 72—76; 35, т. III, XXI, 6; 26, с. 449; 41, с. 180; 301, с. 456]. Патрикий Василид, по-видимому, был в правление Юстина префектом претория Востока, в 529 г. он занимал должность префекта Иллирии, а в 531—532 гг. замещал Гермогена на посту магистра оффиций [301, с. 433]. И патрикий Фока, и патрикий Василид входили в первую комиссию по изда­нию «Свода гражданского права». Что касается Трифона, то он был братом бывшего префекта города Феодора [16, с. 621].

Прокопий очень высоко отзывается о Фоке и Василиде, подчер­кивая, что Фока был «благоразумным и чрезвычайно заботящимся о праве человеком», а Василид «прославился среди патрикиев своей справедливостью» [35, т. I, А, I, 24, 18].

Высокая характеристика, данная этим лицам Прокопием, яв­лявшимся выразителем интересов сенаторской аристократии [104, с. 13—15], несомненная связь Фоки, Василида и Трифона с вер­хушкой столичного общества, а также тот факт, что народ не перес­тал бунтовать у Большого дворца ³ и после их назначения, позво­ляют предположить, что они отнюдь не были избранниками народа, но что за их спиной стояла сенаторская аристократия, решившая использовать восстание в своих целях.

Кроме того, кандидатуры Прова, а затем и Ипатия, каждый из которых мог быть лишь марионеткой в чужих руках, но не вождем,. явно исходили не от народных масс, а от представителей сенатор­ского сословия. Здесь возникает немаловажный вопрос: означает ли, как полагает большинство исследователей, выдвижение на прес­тол племянников Анастасия то, что сенаторская оппозиция была, по существу, оппозицией династической. Мы склонны отрицательно ответить на этот вопрос. На наш взгляд, выбор Прова и Ипатия вовсе не означал для аристократии возврата к старой династии, по­скольку отношения между Анастасием и сенатом тоже были весьма и весьма враждебны. Сенат, так же как и народные массы, не одоб­рял религиозную политику Анастасия, о чем упоминал еще Ш. Ле­кривен [247, с. 223]. Выступив против патриарха Македония на сто­роне монофиситов, император, по словам Феодора Чтеца (повто­ренным Феофаном), привел этим «в большую печаль сенат и авгус­ту» [40, с. 139; 41, с. 155; 137, с. 53]. Когда же Анастасий нарушил клятву, данную Виталиану перед народом и сенатом, те открыта «срамили императора» [41, с. 161]. Религиозную политику Анаста­сия не одобряли даже ближайшие его родственники: императрица Ариадна [40, с. 139; 41, с. 155—159], невестка Магна [40, с. 137, 41, с. 153], племянники Ипатий и Помпей. Ипатий, например, от­казался от общения с монофиситским патриархом Севером и пожа­ловал 100 либр золота ортодоксальным монахам [41, с. 159]. Много претерпели от императора Помпей и его жена Анастасия, которые поддерживали отношения с изгнанным патриархом Македонием. Открыто выступила против монофиситства известная патрикия Юлиа­на, которая со стороны отца принадлежала к старому аристократи­ческому роду Анициев, а со стороны матери — к роду Феодосия [41, с. 157—159]. Даже ближайший сподвижник императора, его земляк Келер ^3a, не был настроен в пользу Анастасия [37, кол. 448,495].

Приведенные выше сведения исходят главным образом от орто­доксальных авторов, но они подтверждаются и другими источника­ми. Так, значительный интерес в этом отношении представляет пе­реписка папы Гормизды с патрикиями Юлианой Аницией, Анаста­сией, Палмацией, Помпеем, Келером. Все они проникнуты стрем­лением установить прочный союз Рима с Константинополем в воп­росах веры [37, кол. 448, 449, 458, 459, 465—466, 495], и это лишний раз подчеркивает ортодоксальность аристократии столицы и ее не­согласие с монофиситской политикой Анастасия.

Примечателен и тот факт, что сенат после вступления на престол Юстина сразу же принимает активное участие в религиозной поли­тике ортодоксального императора. В марте 519 г. папских легатов отправились встречать Юстиниан, Виталиан, Келер, Помпей и другие сенаторы, а Юстин принял послов папы в присутствии се­ната.

Тогда же аристократия вместе с императором присутствова­ла и на заседании константинопольского духовенства, где обсуж­дались предложения папы, после чего патриарх Иоанн подписал панскую грамоту [314, с. 175—177].

О том, что отношения Анастасия и сенаторов не были мирными, можно косвенно заключить и на основании другого источника, ко­торый в вопросах веры полярно противоположен Феофану. Речь идет о монофиситском хронисте Псевдо-Захарии, настолько при­страстном, что даже народное восстание 512 г. он изображает как мя­теж, подготовленный кучкой монахов [46, VIII, 8]. Тем не менее при всей своей предвзятости и симпатиях к Анастасию Псевдо-Захария ничего не говорит о добровольной поддержке сенатом императора, который в надежде получить эту поддержку либо подкупает патри­киев подарками, либо стремится их разжалобить своими рассказа­ми о несправедливости Македония [46, VII, 8] ⁴.

Таким образом, отношения Анастасия и константинопольской знати были далеко не блестящи, и старый император умер, по спра­ведливому выражению Ш. Лекривена, в открытой вражде с народом и сенатом [247, с. 223]. Именно поэтому после смерти Анастасия да­же не возникло вопроса о продолжении династии, и аристократия встала на сторону ортодоксального Юстина [18, с. 426—430; 314, с; 71, 75—76, 115—116]. В период его правления деятельность се­ната несколько активизируется. Когда Юстину пришлось решать вопрос об усыновлении Хосрова, дело это рассматривалось в сена­те [41, с. 1681 (ср. [137, с. 53]). В присутствии сената Юстиниан был объявлен соправителем старого императора [247, с. 222; 314, с. 414; 301, с. 240 и примеч. 3]. Выше уже упоминалось об участии сенатор­ской аристократии и в религиозных делах.

Положение меняется с приходом к власти Юстиниана. Этот им­ператор, по всей вероятности, решил продемонстрировать свою не­зависимость не только от партий цирка, борьба которых еще не­давно захватывала его самого [314, с. 117; 301, с. 239], но и от сена­та. В период с 527 по 532 г. известия о сенате практически исчезают со страниц источников. Над всем доминирует фигура императора, и только отдельные сенаторы принимают участие в управлении го­сударством, и то лишь как исполнители воли автократора.

Поэтому вполне естественно, что, лишенная возможности прояв­лять политическую активность и оттесненная от выгодных админи­стративных должностей, часть сенаторской аристократии решила ис­пользовать в своих интересах стихийно возникшее народное движе­ние, которое в значительной степени было направлено и против нее.

Но, выступив против Юстиниана, знать вовсе не мечтала о воз­вращении к прежним временам Анастасия, когда ей так же, хотя и в несколько меньшей степени, отказывали в праве решать важные государственные дела, просто племянники Анастасия были для нее удобными кандидатами на престол. Не отличаясь ни талантами, ни силой характера, они вместе с тем были связаны со старой аристо­кратией и принадлежали к императорской семье. К тому, же двое из них, Ипатий и Помпей, не разделяли монофиситских взглядов покойного дяди.

Таким образом, сенаторская аристократия, примкнувшая к вос­ставшим, отстаивала свои собственные интересы, которые едва ли можно отождествлять с интересами династической оппозиции.

Как было сказано выше, сенаторы уже на второй день восстания попытались повлиять на него, но открыто они примкнули к восстав­шим лишь 18 января [35, т. I, А, I, 24, 25], т. е. после того, как Юс­тиниан изгнал их из дворца вместе с Ипатием и Помпеем [16, с. 621; 35, т. I, А, I, 24, 19]. По-видимому, именно этот необдуманный по­ступок императора сделал их более решительными, и они появились на форуме Константина, где был коронован Ипатий [35, т. I, А, I, 24, 25]. Здесь вместе с восставшим народом они начали обсуждать дальнейший план действий. Многие из народа хотели без промедле­ния идти на штурм дворца, но тут выступил сенатор Ориген, пытав­шийся удержать восставших от поспешных действий, В данный мо­мент, говорил сенатор, выгоднее превратить в опорные пункты дворцы, находящиеся в западной части Константинополя, и отту­да уже начинать выступление [35, т. I, А, I, 24, 30]. На первый взгляд это кажется отговоркой и даже предательством. Но то об­стоятельство, что Ориген, по всей вероятности, входил в число се­наторов, удаленных Юстинианом из Большого дворца, и, следо­вательно, был враждебно настроен к императору, позволяет за­ключить, что он считал предложенный им способ действия наиболее целесообразным. Так же, очевидно, воспринимал это и Прокопий, который весьма пренебрежительно отзывается о толпе, слушавшей Оригена, как бы противопоставляя благоразумного сенатора «этой черни, любящей все делать в спешке» [35, т. I, А, I, 24, 31], а так­же и Ипатию, которому не терпелось попасть в императорскую кафисму. «Ведь суждено было, чтобы с ним случилось несчастье», — пишет Прокопий [35, т. I, А, I, 24, 31].

По-видимому, Ориген в своем выступлении отражал точку зре­ния если не всех, то, во всяком случае, большинства сенаторов, причастных к восстанию: не зря же Прокопий привел именно эту речь. Высказанные в ней мысли, по всей вероятности, были весьма, характерны для настроений аристократии столицы. Кроме того, при описании развернувшихся вслед за этим событий ни один из источников не упоминает о сенаторах, и лишь по свидетельству «Пасхальной хроники» восставшие повели на форум, а оттуда на ипподром Ипатия, Помпея и патрикия Юлиана [16, с. 624], по-ви­димому одобрившего тактику восставших.

Итак, позиция сенаторов в восстании Ника отличалась двойст­венностью. С первых же дней восстания аристократические круги Константинополя попытались использовать народное движение в своих интересах и направить его по выгодному для себя руслу. Их влияние на восстание отрицать невозможно. Однако в силу своей классовой ограниченности сенаторы отказались от решительных действий, и их союз с народными массами оказался лишь вре­менным.

Династическая оппозиция

Роль династической оппозиции в восстании Ника давно привле­кала внимание исследователей. В. А. Шмидт, например, выделя­ет ее как одну из основных причин восстания. Автор рисует яркие образы племянников Анастасия, прежде всего Ипатия, приписывая ему качества и стремления, которых в действительности не было, и подвиги, которых тот не совершал [293, с. 26] ⁵.

Придавая большое значение династической оппозиции, В. А. Шмидт, по-видимому, опирается на рассказ Марцеллина Ко­мита, который утверждает, что «Ипатий, Помпей и Пров, когда в январские иды большая часть знати была связана клятвой, с по­мощью даров и раздачи оружия побудили обманутую толпу высту­пить против власти, которую каждый из них стремился захватить, и с помощью дурных граждан разрушили огнем, мечом и грабежом царственный город, в то же время во дворце изображая себя пре­данными императору» [31, с. 103]. Но сведения этого хрониста были близки к официальной версии [149, с. 93] ⁶, с помощью которой Юс­тиниан хотел представить восстание как династический заговор, а не как народное движение [54, с. 285].

Вслед за В. А. Шмидтом, хотя и независимо от него, выделял династическую оппозицию как одну из причин восстания К. Папар­ригопулос [340, с. 7—8]. Однако взгляды этих ученых были довольно скоро и без всякой критики преданы забвению, а вопрос о династи­ческой оппозиции получил несколько иное освещение. С этой оп­позицией практически отождествляются выступления самых раз­личных слоев населения Константинополя против Юстиниана, по­скольку ряд исследователей видят в них стремление возвратиться к старым, Анастасиевым временам. При этом, по мнению историков, взоры народа и сената легко и естественно обращаются к племян­никам Анастасия, которым вместе с тем они отводят очень скромную роль: те лишь уступили настойчивым просьбам толпы [55, т. II, с. 82—83; 148, т. II, с. 42, 44; 301, с. 450, 452— 453].

Какова же в действительности была роль династической оппо­зиции накануне восстания и в ходе его?

Прежде всего следует отметить, что при Юстине и в первые годы правления Юстиниана династическая оппозиция не представляла собой существенной угрозы правящей династии, если вообще мож­но говорить о ее существовании. Во время избрания нового импера­тора в июле 518 г. о племянниках Анастасия не было и речи. Ни димы, ни войско не вспоминали о них [18, с. 426—430; 26, с. 410— 411; 16, с. 612] ⁷, хотя Ипатий и Помпей не разделяли монофисит­ских взглядов умершего императора ⁸. Сенат полностью поддер­жал кандидатуру Юстина [18, с. 426—430; 314, с. 71, 75—76, 115— 116]. Даже ближайший сподвижник Анастасия, препозит Амантий, добивался престола для Феокрита, несмотря на то, что третий пле­мянник императора, патрикий Пров, был монофиситом [301, с. 216]. По всей вероятности, именно непопулярность Анастасия в столице сделала невозможным выдвижение на престол одного из его родственников.

С тех пор прошло почти 14 лет, на протяжении которых ни Юстин, ни Юстиниан не рассматривали их как серьезных претендентов на престол. Византия VI в. еще не знала принципа легитимности в занятии трона; сил, которые могли бы поддержать родственников Анастасия, не было, а особыми талантами или достоинствами ни один из них не обладал. Ипатий, возглавляя вместе с другими стра­тигами ромейское войско во время персидской войны 502—506 гг., показал себя абсолютно неспособным полководцем. Несмотря на некоторые противоречия источников в изображении событий этой войны [83, с. 108—110], все они отмечают его бесталанность и не­умение руководить войском.

Так, по свидетельству Иешу Стилита и Феофана, Ипатий и Пат­рикий отказались прийти на помощь Ареовинду, которому предстоя­ло сражаться с персами, и тем самым обрекли его на неудачу [29, гл. 55—56; 41, с. 146]. Впечатляющее описание поражения, нане­сенного иранским шахом Кавадом ромейским стратигам, в том чис­ле и Ипатию, оставил Псевдо-Захария. «Они,— пишет хронист,— потеряли много лошадей и бывших на них всадников, которые упа­ли со скал, разбились, умерли и покалечились» [46, VII, 5] (цит. по [85, с. 156]). Этому описанию соответствуют и факты, приведен­ные Прокопием [35, т. I, А, I, 8, 13—19]. Вследствие своих неудач Ипатий был отозван в Константинополь, однако через несколько лет он вновь становится во главе войска, на этот раз в борьбе с под­нявшим мятеж Виталианом, который без труда разгромил племян­ника императора, а самого его захватил в плен [22, с. 145; 26, с. 402; 41,с. 157; 46,VII, 13]. И опять, как и в войне с персами, он оказал­ся причиной гибели многих людей. По данным Иоанна Антиохий­ского, из 80 тыс. воинов в решающем сражении с Виталианом по­гибло 60 тыс. ромеев [22, с. 145] ⁹. Самому же Ипатию пришлось испытать в полной мере унижения плена, прежде чем его выкупил отец, патрикий Секундин [22, с. 145; 41, с. 160; 55, т. 1,с. 512].

Не отличался высокими талантами и патрикий Пров, которому лишь однажды было поручено важное задание, а именно миссия к гуннам, где его ожидала полная неудача [35, т. I, А, I, 12, 6 и сл.; 46, XII, 7; 313, с.70; 290, с. 261 и сл.]. Описывая это путешествие, Псевдо-Захария говорит больше о религиозности Прова, чем о его дипломатических талантах [46, XII, 7].

Совершенно бесцветной личностью был третий племянник Анас­тасия — Помпей. После поражения восстания Ника трусливый и безвольный Помпей, по свидетельству Прокопия, сидя в темнице, «рыдал и говорил жалобные речи» [35, т. I, А, I, 24, 55].

Вполне естественно, что ни Ипатий, ни Помпей, ни Пров сами по себе не могли внушить страх Юстину и Юстиниану, а общественное мнение столицы, как указывалось, было не в пользу племянников Анастасия. Их даже не удалили от двора, и Помпей вместе с Вита­лианом и Юстинианом встречал послов папы в марте 519 г. [301, с. 227; 314, с. 175—176]. Ипатий вновь получил должность стратила­та Востока [26, с. 423]. Среди именитейших ромеев он отправился на встречу с представителями Кавада для переговоров относительно усыновления Хосрова [35, т. I, А, I, 11, 24] ¹⁰. Когда же Руфин об­винил Ипатия в провале миссии, дело было расследовано со всей тщательностью, и племянник Анастасия оказался оправдан [35, т. I, А, I, 11, 38—39]. Более того, как пишет Иоанн Малала, когда у Юс­тиниана появилась возможность избавиться от Прова, которого се­нат признал виновным в оскорблении императора, последний тем не менее простил его [26, с. 438—439] ¹¹.

Можно было бы подумать, что Юстиниан заигрывал со своими соперниками, однако это маловероятно: подлинного соперника Юс­тиниан устранил без колебаний, когда тот встал у него на пути. Речь идет о Виталиане, прославленном полководце, мужественном и храбром воине, популярность которого в столице была огромна ¹². Именно в этом человеке, а не в бесталанных племянниках Анаста­сия видел, и не без оснований, будущий император угрозу на своем пути к славе и трону.

Итак, все изложенное выше позволяет предположить, что Ипа­тий, Помпей и Пров не имели никакого отношения к вспышке на­родного возмущения. Династическая оппозиция не только не была причиной, она не явилась даже поводом к нему. Более того, по дан­ным источников, лишь на шестой день Ипатий и Помпей оказывают­ся вместе с восставшим народом [35, т. I, А, I, 24, 22].

Можно, конечно, предположить, что какие-то связи между пле­мянниками Анастасия и восставшими существовали и до этого. Так, несколько странным кажется поведение Ипатия и Помпея в момент, когда их отсылал из дворца Юстиниан. «На пятый день мятежа, поздно вечером, — пишет Прокопий, — василевс Юстиниан прика­зал Ипатию и Помпею, племянникам ранее правившего Анастасия, как можно быстрее идти домой; то ли он подозревал их в посяга­тельстве на свою жизнь, то ли сама судьба так распорядилась. Те же, испугавшись, как бы народ не принудил их к царствованию, как то и случилось, сказали, что поступят неблагоразумно, если оставят василевса в минуту опасности. Услышав это, василевс Юс­тиниан еще больше стал подозревать их и еще настойчивее прика­зал им удалиться. Таким образом, оба они были действительно отправлены домой и, пока была ночь, пребывали там в бездействии» [35, т. I, А, I, 24, 19—21].

Странными кажутся их опасения относительно того, что народ заставит их принять титул и власть императора. Еще более удив­ляет другое обстоятельство. Когда Ипатий и Помпей были схва­чены и приведены к императору, они упали ему в ноги, говоря: «Владыка, мы много потрудились, чтобы привести на ипподром врагов державы нашей» [26, с. 476; 16, с. 627], на что Юстиниан ответил: «Вы хорошо поступили, но, если они вас слушались, поче­му же вы не сделали этого до того, как был сожжен весь город?» [26, с. 476; 16, с. 627]. Упрек императора, если не воспринимать его как злую иронию, кажется нелепым, так как город был сожжен до того, как Ипатия и Помпея изгнали из дворца и народ «прину­дил» их к царствованию. Возможно, Юстиниан как раз намекает на какие-то более ранние отношения племянников Анастасия с восставшими.

Так или иначе, мысль о возведении на престол одного из них родилась, по всей вероятности, 14 января, когда восстание уже достигло большого размаха. Либо потому, что Ипатий колебался, либо потому, что он вместе с Помпеем и другими сенаторами нахо­дился во дворце, восставшие решили провозгласить императором их брата — патрикия Прова. Возможно, какие-то переговоры у по­встанцев с Провом уже имели место (недаром толпа надеялась по­лучить от него оружие [41, с. 184]); возможно также, что он дал согласие на такое провозглашение. Затем, по всей видимости, он испугался и, так же как в 512 г. Ареовинд [26, с. 407], в страхе бежал из собственного дома. Даже в такой благоприятный для него момент Пров предпочел оказаться в тени.

Таким образом, если и предположить существование какой-то связи между династической оппозицией и восставшими, то нельзя не отметить, что заметной роли в восстании племянники Анаста­сия не играли вплоть до 18 января, дня, когда Ипатий был про­возглашен императором. Именно это событие послужило перелом­ным моментом в поведении Ипатия и Помпея. После провозглаше­ния Ипатия императором на форуме Константина он вопреки жела­ниям сенаторов вместе с бушующей толпой отправился на ипподром, поскольку именно там обычно проходило избрание императора, а также для того, чтобы поскорее занять главную императорскую резиденцию — Большой дворец [35, т. I, А, I, 24, 31]. Казалось, Ипатий искал опору во внешних признаках власти. Ему хотелось быть «законным» властителем, провозглашенным в том месте, где того требовал обычай.

Но на ипподроме им вновь овладели сомнения, и, боясь, как бы перевес не оказался на стороне Юстиниана, он тайно послал в Большой дворец своего доверенного человека по имени Ефрем. Получив неверные сведения, Ефрем по возвращении сказал Ипа­тию: «Владыка, богу угодно, чтобы ты правил: Юстиниан бежал, и во дворце никого нет» [16, с. 625]. Услышав это, Ипатий почувство­вал себя гораздо увереннее в императорской кафисме и стал с восторгом слушать аккламации народа в его честь [26, с. 475; 16, с. 625]. Вкус к эстетике церемониала, столь свойственный византий­цам того времени, проявился здесь во всей полноте. Ритуал так увлек Ипатия, что он забыл о реальности, о том, что надо действо­вать и закрепить успех. Нерешительный и целиком полагавшийся на удачу, он мог быть подходящей кандидатурой для сената, но не для восставшего народа.

По сути дела, Ипатий сам погубил дело восставших. Имея на своей стороне почти весь Константинополь, он не сумел восполь­зоваться этим преимуществом, совершив важную тактическую ошибку: зная, что Юстиниан не может одолеть восставших в улич­ных боях, он двинулся с ними на ипподром, где легче всего можно было расправиться с мятежниками. Бесспорно, Ипатий не соби­рался предавать повстанцев, с которыми он уже связал свою судь­бу. Это попросту было еще одной, последней ошибкой бездарного полководца. Во всех действиях, во всем поведении Ипатия отчет­ливо проявилась психология византийского обывателя того време­ни, стремление к соблюдению традиций и формальной обрядности. Выше этих предрассудков могли подняться лишь такие незауряд­ные личности, как сенатор Ориген или историк Прокопий; Ипатию этого было не дано.

Итак, династическая оппозиция, примкнувшая к восстанию, попыталась использовать народное движение в своих целях. Однако она не только не смогла закрепить успехи восставшего народа, но, напротив, способствовала разгрому восстания.