Социальные связи. партии ипподрома

Как мы уже видели, к началу VI в. социальная структура Кон­стантинополя, как и других городов империи, прежде всего крупных заметно усложнилась. Изменились и социальные связи в городе. Новой и основной их формой стали партии ипподрома, так назы­ваемые димы (факции) венетов (голубых) и прасинов (зеленых).

К сожалению, сведения источников о партиях ипподрома да­леко не полны и не всегда определенны. Византийские авторы, воспринимавшие димы как явление в высшей степени обыденное и привычное, не оставили ясного и полного описания их состава, деятельности и т. д. Недомолвки, а порой и просто неясности от­дельных пассажей, касающихся партий ипподрома, допускают различное, а иной раз и совершенно противоположное толкование. Этим и объясняется существование, различных концепций и горя­чих споров, возникающих в связи с этой проблемой, которая при­влекала внимание многих видных ученых, достаточно назвать такие имена, как А. Рамбо, Ф. И. Успенский, Г. Манойлович, А. П. Дья­конов, М. В. Левченко, М. Я. Сюзюмов, Н. В. Пигулевская, Г. Л. Курбатов [284; 285; 111; 264; 51; 70; 93; 78, с. 129—164; 65, с. 1—11].

В недавнее время попытка дать принципиально новое освеще­ние этого вопроса была сделана А. Камероном. Заявив в преамбуле своей монографии, что существующие относительно цирковых пар­тий концепции — миф, основанный на непонимании особенностей Поздней Римской империи, А. Камерон решил полностью пере­смотреть весь комплекс вопросов, связанных с димами, и создать свою, новую концепцию [156, с. V, 1—3; 44].

Сущность теории А. Камерона сводится к следующему. Византийский термин δήμοι отнюдь не означает «демы» в ан­тичном смысле, когда они являлись территориальными (кварталь­ными) объединениями граждан. В широком контексте он равнозна­чен термину δήμος и означает народ вообще [156, с. 23—35]. Это уже не «демос» в античном значении, но скорее «чернь» [156, с. 30]. Множественное число δήμοι, употреблявшееся как эквивалент к единственному числу δήμος, является следствием развития гре­ческого койне и представляет собой аналогию с такими словами, как πλήθη, λαοί, όχλοι [156, с. 29]. По отношению к цирковым партиям также употреблялся термин δήμοι, но он отнюдь не означал ни народ вообще, ни сколько-нибудь большие группы населения. Это лишь незначительные по своей численности, говоря современ­ным языком, клубы спортивных болельщиков, охватывающие всего несколько сотен человек [156, с. 75, 80], преимущественно молодежь, которых автор откровенно называет хулиганами, склонными к разного рода неразумным действиям, даже вандализму [156, с. 271]. В связи с этим социальный анализ партий представляется А. Камерону делом совершенно абсурдным. Сама же борьба пар­тий рассматривается им как бессмысленная борьба молодых болель­щиков ипподрома, и даже такое крупное движение, как восстание Ника, представляется автору лишь актом вандализма со стороны хулиганов [156, с. 276—277].

В терминологическом плане А. Камерон повторяет наблюдения, сделанные более 30 лет назад М. Я. Сюзюмовым, который отметил и различные значения термина δήμοι, и его равнозначность в отдель­ных случаях понятию δήμος [93, с. 92]. Однако в отличие от Каме­рона, по мнению которого δήμοι являлись всего лишь клубами болельщиков игр, М. Я. Сюзюмов считал, что термин δήμοι уже в V в. служил обозначением социальных по своей сущности пар­тий цирка [93, с. 92].

И в самом деле, если можно спорить о частных вопросах про­блемы (связь партий с религиозными течениями, их распределение по кварталам и т. д.), то невозможно сомневаться в том, что партии ипподрома объединяли самые широкие слои населения и являлись важным фактором социально-политической жизни города.

В «Войне с персами» Прокопий так говорит о партиях цирка: «οι δήμοι εν πόλει εκάστη ές τε Βενέτούς εκ παλαιού καί Πράσινους διήρηντο» [35, т. Ι, Α, Ι, 24, 2]. А. Камерон вполне резонно понимает эту фразу в том духе, что все население империи делилось на димы венетов и прасинов (у Прокопия, правда, речь идет лишь о насе­лении городов). Однако свое толкование замечания Прокопия А. Камерон сопровождает следующей ремаркой: «Можем ли мы действительно доверять Прокопию?» [156, с. 711. Но кому же до­верять, если не автору VI в., тем более что он повторил свою мысль дважды — в «Войне с персами» и в «Тайной истории» [35, т. III, VII, I]. Высказывание Прокопия подтверждается и сход­ным утверждением Феофилакта Симокатты, который говорит: «Εις δύο γάρ χρωμάτων εφέσεις τά των 'Ρωμαίων καταπέπτωκε πλήθη» [42, VIII, 7, II]. Вряд ли это был привычный топос, тем более что далее Феофилакт подчеркивает, что вследствие этого деления на­рода на две партии «жизнь омрачалась великими бедствиями... и дела ромеев приходили в упадок» [42, VIII, 7, 11].

То, что речь идет не о малочисленных клубах болельщиков, а о больших группах людей, явствует и из иных источников. В изобра­жении Иоанна Малалы венеты и прасины — это весь народ, за­полнивший ипподром и разделенный на две группы. Описывая восстание Ника, хронист рассказывает, как венеты и прасины во время игр просили помиловать осужденных — одного венета, другого прасина. Не удостоившись ответа, толпа, единодушно по­кинула ипподром [26, с. 474]. В другой момент восстания Ника в результате подкупа кувикулярием и спафарием Нарсесом предста­вителей партии венетов единая первоначально толпа, заполнившая ипподром, вновь раскололась надвое (διχονοήσαν δέ τό πλήθος) [26, с. 476].

Отрицая социальный характер цирковых партий, А. Камерон ссылается, в частности, на эпизод из «Церковной истории» Еваг­рия, повествующий о событиях в Антиохии в 579 г., когда в городе возникла вражда между епископами Астерием и Григорием. По утверждению А. Камерона, Евагрий в данном отрывке противо­поставляет димы другим категориям населения (в том числе выс­шим классам и ремесленникам) [156, с. 82]. На деле же церковный историк пишет, что в ходе этих событий на сторону Астерия вста­ла городская верхушка, а затем ему удалось привлечь к себе про­стонародье и ремесленников [21, VI, 7]. О димах пока еще речи нет. Продолжая свой рассказ, Евагрий говорит, что сначала люди бранили Григория поодиночке (έκαστοι), и наконец народ (как нечто единое целое) стал проклинать его. Оба дима (άμφω...τώ δδήμω) пришли к согласию и начали произносить оскорбительные речи в его адрес на больших улицах, в общественных местах, в том числе и в театре [21, VI, 7]. Евагрий рисует картину событий в развитии, давая стройное и полное их описание; Камерон же взял из контекста лишь отдельные его части и без всяких к тому осно­ваний противопоставил друг другу. Если же рассматривать пас­саж Евагрия так, как он написан самим историком, то он, вне вся­кого сомнения, не только не противоречит данным других памят­ников (сочинениям Прокопия, Иоанна Малалы, Феофилакта Си­мокатты), но и дает им дополнительное подтверждение.

Источники действительно отмечают существование узких групп спортивных болельщиков. Но это вовсе не δήμοι, а στασιωται, νεώτεροι (juvenes). Они образовывали военно-спортивные общества молодежи, обучавшейся стрельбе из лука или метанию копья под руководством ветерана [93, с. 114]. Подобные общества известны по Дигестам, но их происхождение, вероятно, связано с Малой Азией, где они были издавна широко распространены в той же сте­пени, как, например, и общества старцев [74, с. 299—300]. А. Ка­мерон весьма своеобразно подошел к вопросу об упомянутых ста­сиотах — juvenes. С одной стороны, он утверждает, что истинные приверженцы голубых и зеленых — это молодежь, которая во взаимных стычках выплескивала свою энергию. В качестве дока­зательства он приводит использованные в источниках термины νεανίαι, νεώτεροι [156, с. 75—79]. Однако, разбирая надписи на скамьях одеона Афродисии, А. Камерон неожиданно противо­поставляет зеленых и голубых тем же νεώτεροι. Речь идет о сле­дующих из сохранившихся надписей: «βενετω(ν), τοπος νεωτερω(ν), τοπος εβρεων» [156, с. 79]. По мнению А. Камерона, эти надписи являются убедительным доказательством того, что на ипподроме (как и в театре) собирались не только болельщики голубых и зеленых, но и иные, нейтральные группы. «Голубые, — пишет он, — имели в Афродисии свои места, но то же можно сказать о евреях, teenagers и, вне всякого сомнения, о многих других» [156, с. 79] ¹. Отметим, что при этом наш автор, которому, казалось бы, весьма присуща приверженность к употреблению специальных терминов, предпочитает в данном случае пользоваться не термином νεώτεροι, который фигурирует в надписи, а английским словом teenagers. И эти teenagers оказались у него не связанными ни с голубыми, ни с зелеными, но попали в нейтральную группу. Однако надпись содержит именно слово νεώτεροι, а оно, как и νεανίαι, означает стасиотов (например, νεώτεροι Πράσινοι в «Пасхальной хронике» и у Феофана) [16, с. 623; 41, с. 185]. Это и есть та моло­дежь, которая, по словам Прокопия [35, т. I, А, II, 8, 11], устраи­вала постоянные потасовки на ипподроме.

В «Тайной истории» еще более четко показано, что голубые и зеленые представляли собой две крупные партии, на которые дели­лось население городов, а наиболее беспокойной частью партий являлись юноши — στασιωται. «Как я рассказывал в прежних кни­гах,— пишет Прокопий,— народ издавна делился на две части. Приблизив к себе одну из них, партию венетов, которые и раньше ему во многом содействовали, Юстиниан умудрился все разрушить и привести в беспорядок. Однако не все венеты были готовы сле­довать за ним и исполнять его желания, но только те, которые являлись стасиотами... Стасиоты прасинов также не оставались безучастными» [35, т. III, VII, 1—4]. Ниже Прокопий прямо гово­рит, что именно молодежь являлась стасиотами: «Постепенно и многие другие юноши стали стекаться в эти товарищества» [35, т. III, VII, 23].

Конечно, А. Камерону известны эти выдержки из «Тайной ис­тории» Прокопия. Комментируя их, он утверждает, что стасиоты являлись истинными приверженцами партий; те же, кого исто­рик VI в. именует голубыми и зелеными, были, по мнению Каме­рона, случайными болельщиками то наездников в голубом, то в зеленом [156, с. 75]. Таким образом, А. Камерон так интерпрети­рует Прокопия, что стасиоты у него оказываются истинными при­верженцами какого-либо цвета, когда же автор говорит о надпи­сях одеона Афродисии, то в число сторонников голубых и зеленых не попадают именно стасиоты.

Итак, теория А. Камерона, которая, в сущности, возрождает забытую точку зрения А. Рамбо, представляется нам недоказан­ной и противоречащей данным источников.

А. Камерон, на наш взгляд, прав лишь в том, что димы не имели генетической связи с античными демами, но это отнюдь не значит, что они являлись исключительно спортивными объедине­ниями.

Причиной возникновения крупных партий цирка была не столь­ко страсть византийцев к бегам, сколько изменения в социально-экономическом развитии империи, кризис полиса, усложнение со­циальной структуры города.

Если до IV в. основу социальной структуры городов греческого Востока составляли довольно однородные по своему положению и состоянию куриалы и плебс, то уже в IV в. и сословие куриалов, и ordo plebeiorum начинают утрачивать свое единство. В среде ку­риалов выделяется группа principales, которая к концу IV — на­чалу V в. оформляется как особый социальный слой, значительно отличающийся от остальной массы обедневших куриалов [64, с. 151—153]. Дифференциация происходит и среди плебса, где вы­деляется торгово-ростовщическая верхушка: богатые купцы и тор­говцы, аргиропраты и навикулярии.

Кроме того, весьма существенным образом на изменении со­циальной структуры городов сказалось появление в них выдвинув­шихся на государственной и военной службе крупных земельных собственников, не связанных ранее с городом [64, с. 154—155].

Количество сословий в городах увеличивалось. Иной станови­лась и социально-политическая ситуация. До IV в. в городах без­раздельно господствовала муниципальная аристократия, держав­шая в повиновении плебейское население города, с IV в. постепенно все более значительную часть населения начинает контролировать военно-чиновная знать [93, с. 104—105], которая приобретает и земли, и дома (в том числе и доходные), и мастерские.

Источники дают основания предполагать, что существовали своего рода дома аристократов-сенаторов, объединявших под своим главенством людей самых разных социальных кругов. Мы уже го­ворили о том, что резиденции аристократов все больше и больше превращались в коммерческие учреждения — οίκοι, οίκίαι, ко­торые занимали обычно целые кварталы, носившие их имена и, естественно, находившиеся под их полным контролем. Одним из подобных домов в столице являлся дом Апионов, крупнейших зе­мельных собственников империи [26, с. 491].

Все более заметную роль в городах ранней Византии начинала играть торгово-ростовщическая верхушка. Константинопольские аргиропраты, например, обладали весьма разветвленными связями, пользовались влиянием при дворе и имели к нему непосредствен­ный доступ. В 562 г. они оказались в самом центре заговора против Юстиниана.

Верхние слои населения начинают делить город на свои сферы влияния. Взаимоотношения внутри этих сфер влияния и борьба между контролирующими их группами и послужили основой для возникновения партий ипподрома, партий венетов и прасинов — этой новой и, на наш взгляд, наиболее важной формы социальных связей в городах ранней Византии. Ипподром с его делением зри­телей на группы прекрасно соответствовал новой ситуации. Здесь различные слои населения объединялись в партии, партии прихо­дили в соприкосновение друг с другом.

Самые ранние упоминания о партиях цирка относятся к первой половине V в. (правление Феодосия II) [26, с. 351], но их форми­рование началось, по-видимому, еще в IV в. Основой для их воз­никновения был, по всей вероятности, антагонизм между муниципальной и военно-чиновной аристократией, определявший полити­ческую ситуацию в городе в IV в. В Константинополе генезис партий ипподрома происходил, видимо, несколько иначе, хотя сущность процесса была весьма сходной. Здесь соперничество возник­ло между военно-чиновной знатью и сенаторской аристократией, формировавшейся из муниципальной знати, наплыв которой в Кон­стантинополь во второй половине IV в. был необычайно велик [235, т. II, с. 527]. IV век, на наш взгляд, являлся лишь предысторией складывания факций ипподрома. Партии еще не были оформлены, но начало практике деления населения на группы было положено. В этот период неопределенности народные массы, используя тре­ния внутри господствующего класса, образовывали в театре и цирке собственные группировки по корпорациям [59, с. 2—20].

Судя по тому, сколь часто они начинают упоминаться в источ­никах конца V в., можно заключить, что к этому времени партии венетов и прасинов уже вполне сложились. Расстановка классо­вых сил в V в. меняется. Антагонизм между муниципальной и военно-чиновной знатью, характерный для IV в., теряет свою остроту, поскольку служилая знать и родовитая аристократия сли­ваются в один слой. В V в. на первый план выходят противоречия между аристократией и торгово-ростовщической верхушкой.

Представители знати, и торговцы соперничали в торговле хле­бом и продуктами сельского хозяйства [78, с. 145]. Однако гораздо большее значение, на наш взгляд, имело то обстоятельство, что в этот период аристократия, среди доходов которой поступления от ремесленных эргастириев приобретают существенную роль, весьма активно проникает в ремесло и торговлю ремесленными изделиями ², создавая сложности для владельцев остальных эргастириев. Сена­торы всячески пытались освободить свои мастерские от налогов, перекладывая это тяжелое бремя на остальные эргастирии, владель­цам которых приходилось платить налог в 3, 4 и даже в 10 раз больше обычного [33, нов. 43, 59]. Кроме того, их чрезмерная ак­тивность в области ростовщичества и склонность к мошенническим аферам при заключении сделок (см. выше) служили дополнитель­ным источником противоречий между сенаторской знатью и торго­во-ростовщической верхушкой города.

Эти противоречия и легли в основу деления населения на цир­ковые партии, которые становятся важным фактором в социально-политической жизни ранневизантийского города. Упоминания о них практически не сходят со страниц хроник и исторических сочинений.

Как показало исследование Дж. Файна, для обозначения партий употреблялись равнозначные и взаимозаменяемые термины τά μέρη, οι δήμοι [189, с. 29—37].

Примечательно (и на это обратил внимание еще М. Я. Сюэюмов [93, с. 96]), что термин οι δήμοι чаще всего употреблялся именно тогда, когда речь шла не просто о народе как о черни, а о партиях ипподрома. В связи с этим нам кажется уместным высказать пред­положение, что появление самого термина связано не столько, как это полагает А. Камерон, с эволюцией языка (когда появились аналогичные формы οι όχλοι, τά πλήθη), а именно с тем историче­ским фактом, что народ оказался разделенным на две части (τά μέρη). Как эквивалент к этим τά μέρη стали употреблять более привычное слово о δήμος, но уже во множественном числе — οι δήμοι. Воз­можно, что и появление множественного числа οι όχλοι и τά πλήθη также имеет некоторую связь с усложнением социальной структу­ры не только высших, но и низших слоев населения.

В официальной иерархии партии ипподрома рассматриваются прежде всего как организации народных масс и противопоставляют­ся сенату (в Константинополе), городской знати (в других городах империи) и торгово-ростовщической верхушке (οί εργαοτηρικοί) [38, VII, 9, 3], ср. [16, с. 712]. Однако, судя по высказываниям ранневизантийских авторов, и сенаторы и οί εργαστηριακοί тоже принимали непосредственное и весьма активное участие в борьбе партий ипподрома [26, с. 416, 488, 491]. Говоря о племяннике Юстиниана Германе, Прокопий ставит ему в особую заслугу то, что он не разделял пристрастия других знатных лиц к соперничеству партий [35, т. II, III, 40, 9]. Прокопий явно рассматривает этот факт не как правило, а как исключение.

Примеры участия аристократии и торгово-ростовщической вер­хушки в борьбе партий содержатся в «Хронографии» Иоанна Ма­лалы и других сочинениях. Все они собраны в работах Г. Маной­ловича, А. П. Дьяконова, М. В. Левченко, и в этом плане труды названных исследователей продолжают сохранять свое значение. Несомненно, что и аристократы, и торгово-ростовщические элемен­ты оказывали и косвенное и прямое влияние на партии цирка и стремились проводить через них свои интересы. Поэтому точка зрения А.П. Дьяконова [51, с. 187—195], подкрепленная наблю­дениями М. В. Левченко [70, с. 181—183], что аристократия воз­главляла партию венетов, а торгово-ростовщическая верхушка — партию прасинов, представляется нам вполне убедительной ³.

Низы партий, по всей видимости, составляли лица, каким-либо образом связанные с верхушками димов и находившиеся в сфере их влияния. Однако, на наш взгляд, было бы ошибкой думать, что в первую партию — венетов — попадали лишь земледельцы, а во вторую — прасинов — только ремесленники. Социальной опорой знати в городах отнюдь не являлись лишь те, кто был свя­зан с обработкой садов и огородов их городских и пригородных поместий (проастиев). Более того, сам по себе факт наличия сколь­ко-нибудь значительного числа находившихся в той или иной за­висимости от хозяина поместья земледельцев представляется спор­ным, поскольку в Константинополе, как мы видели, работами в са­дах и огородах занималась особая корпорация садовников, нередко находившихся даже в конфликтных отношениях с владельцами проастиев ⁴. Аристократы в не меньшей степени, чем торгово-ростов­щическая верхушка, могли рассчитывать на ремесленников города, так как знатные владельцы зданий и проастиев сплошь и рядом от­давали в аренду мастерские и жилье (см. выше). По данным папирусов известно, что ремесленные корпорации вносили взносы в кас­сы как венетов, так и прасинов [112, с. 195].

Таким образом, и в партии венетов, и в партии прасинов было немало ремесленников. Вне всякого сомнения, в обеих партиях состояли люмпен-пролетарии, и в этом отношении оба дима так­же были одинаковы. То же самое можно сказать и о многочисленных пришельцах из других мест, принимавших участие в борьбе на стороне той или другой партии. Большую часть их, по словам Юсти­ниана, составляли земледельцы [33, нов. 80, предисл.]. Таким образом, в каждую партию могли входить и ремесленники, и зем­ледельцы, и люмпен-пролетарии. Причина того, что эти близкие по своему положению люди участвовали в борьбе на стороне разных партий, на наш взгляд, объясняется особенностью социальных свя­зей в ранней Византии, а также тем, что борьба партий открывала для народных масс наиболее легкий путь для выражения протеста против социального угнетения. Иллюстрацией к этой точке зрения могут служить слова Псевдо-Захарии, который рассказывает, как люди из провинции (а мы только что убедились, это были в основном земледельцы), недовольные политикой Иоанна Каппадокийского, присоединялись к одной из партий и принимали участие в ее борьбе [46, IX, 14].

Близостью социального состава низов партий и объясняется та легкость, с которой борьба между димами переходила в борьбу народных масс против социального угнетения. Ею же можно объяс­нить ту, если можно так выразиться, топографическую пестроту, которая характерна для расположения кварталов венетов и праси­нов. А. П. Дьяконов считал, что голубые Константинополя сели­лись в старом городе, зеленые — в новом [51, с. 187—195]. По мне­нию же М. Я. Сюзюмова, напротив, старый город находился в сфе­ре влияния торговых элементов, новый — аристократических [93, с. 94]. Исследование Г. Принцинга показало, что кварталы тех и других перемежались как в центральной части столицы, так и на окраинах. В районе центральной улицы Константинополя распола­гались и кварталы венетов, и кварталы прасинов [283, с. 26—48].

Но как бы то ни было, отрицать размещение венетов и прасинов по разным кварталам, как это делает А.Камерон, невозможно. Пусть оно было иным, нежели его представляли себе исследователи — Г. Манойлович, А. П. Дьяконов, М. Я. Сюзюмов, тем не менее оно существовало и довольно четко прослеживается в различных источниках.

Весьма сложным является вопрос о религиозных взглядах цир­ковых партий. Дело в том, что на основании данных некоторых источников (сочинение Феодора Чтеца, «Хронография» Феофана) создается впечатление, что в Константинополе, например, основ­ная масса населения была православной. Но, вероятно, не следует забывать, что подобные свидетельства исходят от авторов, которые являлись страстными приверженцами ортодоксального течения. Это в первую очередь можно сказать о Феофане, который, составляя свое сочинение на основании источников V—VI вв., делает от себя добавления в ярко выраженном православном духе [41, с. 150, 154, 155, 157—158, 159, 161 и др.].

Между тем Иоанн Малала, хронист, религиозные взгляды ко­торого не поддаются достаточно четкому определению, сообщает, что в 533 г. толпа, собравшаяся на форуме Константина, требовала предать сожжению акты Халкидонского собора [26, с. 4781. Этот эпизод был включен и в православное сочинение — «Пасхальную хронику» [16, с. 629]. Если же верить Псевдо-Захарии, население Константинополя было сплошь монофиситским, а восстание 512 г. (см. ниже, с. 131) {Здесь стр. 80; Ю. Шардыкин}было подготовлено кучкой монахов [46, VII, 7].

Известно, что у монофиситов были в Константинополе свои церк­ви и монастыри, свой епископ и что во время гонений на монофи­ситов на Востоке они нередко обретали приют в столице. Не следует, по-видимому, забывать и о том, что в расчете на больший заработок в Константинополь стекались ремесленники восточных провинций, главного очага монофиситства. Вполне возможно, что, осев в столи­це, они продолжали сохранять свои религиозные верования.

Особенно большой наплыв монофиситов в Константинополь имел место при Юстиниане, поскольку им покровительствовала Феодора. Целый дворец Гормизды был отдан в их распоряжение [52, с. 55; 55, т. II, с. 234, 237—238]. В Сиках монофиситы имели многолюдный монастырь, где проживал известный монах Зоора, пользовавшийся особым расположением императрицы [55, т. II, с. 237]. Присутствие в столице множества монофиситов так обес­покоило православное духовенство, что в 531 г., когда готовились переговоры между православными и монофиситскими епископами, православные палестинские монахи в большом числе явились в Кон­стантинополь [19, с. 171—176]. Поэтому, пожалуй, было бы из­лишне категоричным считать население Константинополя в массе своей православным. Как столица империи, он в миниатюре отра­жал и религиозную ситуацию в различных ее областях.

В силу этого отнюдь не представляется надуманной или гипоте­тичной связь цирковых партий с религиозными течениями, охваты­вавшими значительные группы населения, которое весьма глубоко волновали вопросы веры.

Проанализировав заново «Акты по поводу Калоподия», П. Кар­лин-Хейтер, на наш взгляд, убедительно показала, что голубые и зеленые придерживались противоположных религиозных взглядов, причем, если представители партии голубых являлись в основном православными, то партия зеленых не была столь однородной: на­ряду с монофиситами, составлявшими ее ядро, в нее входили пред­ставители и других неортодоксальных течений [241, с. 89—98].

Говоря о социально-политической сущности ранневизантийских димов, нельзя не сказать об их военной функции. Речь идет, по-видимому, не о постоянной городской милиции, а об отрядах, фор­мировавшихся из димов лишь в моменты критических ситуаций [132, с. 17—18]. Основой подобных отрядов, создававшихся для охраны городов, являлись, по-видимому, стасиоты. Возможно, что и инициатива создания их исходила от них самих. В самый разгар восстания Ника на ипподром явилось 250 облаченных в доспехи стасиотов прасинов (νεώτεροι Πράσινοι) [41, с. 185]. В 540г. стасиоты приняли активное участие в обороне Антиохии [35, т. I, А, I, 8, II]. А для событий 559 г. Феофан как привычный термин употребляет глагол δημοτεύειν, имея в виду охрану города димами [41, с. 233]. В правление Маврикия подобные случаи учащаются. Император использует отряды димотов для охраны то Длинных стен Константинополя, то самого города [41, с. 254, 279, 287].

Именно в это время особый смысл приобрело слово δημόται, которое стало служить обозначением наиболее активных членов партий ипподрома и было тесно связано с несением функций воен­ного характера. В «De cerimoniis» οι δημόται четко отделяются от других членов димов венетов и прасинов — οι φυληταΐ [18, с. 312].

В конце VI в. впервые упоминается должность димарха, что свидетельствует, на наш взгляд, о дальнейшем организационном оформлении партий ипподрома. Именно этот период (конец VI — начало VII в.) является временем их наивысшего подъема. По сви­детельству Феофилакта Симокатты, димы отличались тогда необы­чайной активностью и обладали реальной политической властью [42, VII, 10, 1—2; 9, 13] (ср. [41, с. 289]). Источники, повествующие о событиях этих бурных лет, показывают, как настойчиво импера­тор Маврикий пытался заручиться поддержкой димов. В то время, когда в войске начался мятеж, он устраивает в Константинополе частные конные ристания и обращается к димам с призывом сохра­нять спокойствие [42, VIII, 7, 8] (ср. [41, с. 287]). Родственник императора Герман, решивший использовать ситуацию в своих интересах, посылает доверенных лиц к димарху прасинов, с тем чтобы те помогли ему стать императором (όπως συναγωνίσηται αύτω τοϋ βασιλεϋσαι), обещая за это чтить прасинов и осыпать их великими почестями (μεγάλαις άξϊαις) [41, с. 289] ⁵. Прасины отка­зали Герману, отдав свои симпатии другому претенденту — Фоке, и это во многом определило дальнейший ход событий. Праси­ны открыли ворота и перешли к «узурпатору» [42, VIII, 9, 13], затем, прославляя Фоку, они убедили его явиться в Евдом [42, VIII, 10, I]. Фока, хорошо сознавая, кто его опора, объявил, что хочет быть императором, провозглашенным «димами, патриархом и сенатом» [42, VIII, 10, 2]. Обычно при описании провозглашения императора димы упоминаются после сената. В данном случае нару­шение правила, несомненно, было вызвано той огромной ролью, которую сыграли димы в перевороте. Характерно, что и Феофан, который несколько изменил эту фразу, поставив на первое место патриарха, отдал предпочтение димам перед сенатом [41, с. 289].

Но все это относится к рубежу VI—VII вв. В начале же VI в. димы еще не достигли такой силы и организованности. В этот период несомненным и важным политическим фактором являлись не столь­ко разделявшие народ на отдельные группировки партии ипподро­ма, сколько народные массы в целом, о роли которых следует ска­зать особо.

Глава IV