Генерал-майор С. А. Ковпак 13 страница

Однако не все шло у нас гладко. В начале декаб­ря с базы «Красный Борок» сбежал, побоявшись труд­ностей, военфельдшер Румянцев. Человек он был тихий, некрепкого здоровья. Хотя он и совершил тяг­чайший проступок, я не особенно опасался предатель­ства с его стороны. Румянцев спрятал винтовку в лесу, а сам потихоньку пристроился в деревне Стаичевка, Аношкинской волости, под чужой фамилией. Разумеет­ся, появление нового человека не ускользнуло от вни­мания такого пройдохи, как Булай, и он установил за Румянцевым слежку. Тем временем и я решил, что пора нам освободиться от Булая. Живя в Островах, он сумел так организовать свою округу, что нам стало опасно показываться не только в Островах, но даже и в Стайске. Булай стоял на нашем пути между Домжарицким и Ковалевичами. Каждое утро предатель на лошади объезжал прилегающие опушки леса в поис­ках наших следов. Однажды на рассвете он со своими полицейскими подстерег меня с небольшой группой партизан и, приведя карателей, прижал к болоту и вынудил бросить коней и скрыться в лесу. Больших трудов нам стоило запутать свои следы так, чтобы не привести фашистских псов за собой на базу. Трое суток Булай с карателями ходил по нашим следам, но тщетно лазили они по сугробам: не только базы, даже приблизительно ее местонахождения им установить не удалось.

Но Булай был упорен. Он собрал о нас самые по­дробные данные, включая детальное описание наруж­ности командиров, и тщательно искал пути нашего проезда на базу. Этого негодяя надо было убрать во что бы то ни стало. Я поручил капитану Черкасову с группой в восемь человек поймать и ликвидировать опасного врага.

Группа прибыла, как и было указано ей, в Терешки, чтобы разведать и оттуда заскочить в Острова. Тут «случайно» подвернулся мужичок с повозкой из Островов по фамилии Пшенка, и капитан взял его в проводники. Пшенка же оказался не только односель­чанином, но и тайным агентом Булая. Предатель, опа­саясь нашей расправы, часто и ночевал-то не у себя дома, а в хате у этого Пшенки, где для него был обо­рудован специальный чуланчик с потайным выходом.

По приезде в Острова, Пшенка начал водить капи­тана из дома в дом, обещая, что где-нибудь да удастся «застукать» Булая. Правда, схваченная Чер­касовым жена предателя с перепугу привела капитана к хате Пшенки, но Булай ушел через потайную дверцу, а прихватить с собой в лес Булаиху капитан почему- то не решился. Лишь слегка поморозив уши, Булай с супругой рано утром бежал в Лепель под крылышко гестапо.

— Ведь это по существу нарушение приказа в военной обстановке! — говорил с возмущением Ду­бов.— Упустить злейшего врага! Проявить благоду­шие к его близким! Ведь это означает обречь на смерть еще десяток, а может быть, сотню наших луч­ших советских граждан. Вы не смогли обезвредить врага лишь потому, что отступили от приказа, забыли долг бойца-патриота и тем самым отодвинули на ка­кой-то момент нашу победу над врагом. А это, в сущ­ности, и есть предательство перед своей родиной. На войне должен каждый человек чувствовать себя на боевом посту. Увидел человека — «Стой! Кто идет? Пропуск?...» А вы приехали в деревню, оккупирован­ную врагом, встретили полицейского, подали руку, уши развесили и дали возможность вас одурачить: вези, мол, нас ловить вашего Булая. Ох, как я не люблю людей, позволяющих водить себя за нос в бое­вой обстановке!

Я дал хорошую гонку Черкасову и разрешил вы­ехать вторично, приказал сжечь дом и пожитки преда­теля. Дом сгорел, но опаснейший враг остался на свободе, еще более озлобленный и настороженный.

В такой момент Булай принялся за Румянцева. Он захватил с собой одного лепельского полицейского и переодетый, приехал в Стаичевку, где жил Румянцев. Фельдшеру предложили выпить. Парень не отказался. Когда и Румянцев и полицейские были уже сильно на­веселе, Булай в упор спросил военфельдшера о нашем отряде. Тот понял, что попал в ловушку, выскочил из хаты и бросился к лесу. Полицейский кинулся за ним и начал стрелять из нагана. Спьяну он никак не мог попасть и зря расстрелял все семь патронов, но до­гнал Румянцева и схватился с ним врукопашную. Подбежавший Булай помог полицейскому скрутить фельдшера и увезти в Лепель в гестапо.

Прошло около месяца после того, как сбежал Ру­мянцев. Пару недель опустя на «Красный Борок» при­ехали два крестьянина из Стайска за «смоляками». Можно было допустить, что противник получит инфор­мацию о нашем местонахождении.

Я с группой бойцов собирался выезжать из «Крас­ного Борка» в Чашниковский район. Не зная об аресте Румянцева, я все же собрал командиров и приказал Брынскому поднять всех людей, забрать все имущество и уходить на запасную базу, в глухих за­рослях острова, в двух километрах от «Красного Борка».

— Да что вы, товарищ командир, — взмолился Брынский, — куда же мы пойдем в такой мороз под открытое небо?

— Ведь и землянки-то там раньше, чем через неде­лю, готовы не будут, — поддержал его капитан Чер­касов.

— Право же, реальной опасности нет, не стоит так нервничать, — говорил Брынский.

Бойцы молчали, но я чувствовал их сдержанное недовольство моим приказом.

— Разговоры отставить! Повторить приказание!— прикрикнул я.

— Есть разговоры отставить! — и Брынски-й угрю­мо повторил приказание. Теперь за выполнение прика­за я был совершенно спокоен. Возвращаться в «Крас­ный Борок» и даже появляться возле него было мною категорически запрещено.

Мы уехали в Чашниковский район, а отряд со всем имуществом двинулся в ночь на новую базу — в промерзший лес. Поднявшаяся вьюга засыпала наши следы. Мы ехали, с трудом пробиваясь сквозь глубо­кий снег, и я думал о людях, которых выслал в темень и непогоду под открытое небо. Мне было жалко их, но я отдал правильный приказ, поэтому не раскаи­вался.

На третью ночь после отъезда мы возвращались на свою базу. Снега за эти дни навалило так много, что кони увязали по колено и совсем выбились из сил. Мы выехали на дорогу, которая вела к базе «Крас­ный Борок», и увидели свежие следы верхового.

«Кому здесь ездить верхом? Не иначе, как прокля­тый Булай рыщет в одиночку», — с досадой подумал я. Но на сей раз я крепко ошибся. Подъехав к раз­дорожью на Стайск, я увидел, что дорога к базе ука­тана полозьями многих саней. Сначала я решил, что это наши бойцы выехали на подрыв моста на шоссе Лепель — Бегомль, как им было приказано сделать по окончании постройки новой базы. Я было уже и пора­довался в душе аккуратному выполнению моих зада­ний, но тут передо мной открылось неожиданное зре­лище: снежные окопы, тщательно отрытые, тянулись в направлении базы «Красный Борок». Значит, здесь побывали каратели?! Я приказал запутывать следы. Ездовой хлестнул по коням, и они, выбиваясь из сил, потащились по целине. Пришлось добрый десяток километров проплутать по сугробам, прежде чем вы­ехать на дорогу к новой базе, — гитлеровцы могли вер­нуться.

На базе бойцы встретили меня овацией. Спасение от карателей, которые пожаловали в «Красный Борок» через несколько часов после выхода оттуда отряда, казалось не только им, но и мне чудом. Вначале мы не знали, кто выдал местонахождение нашей базы, и заподозрили стайских крестьян, но скоро выяснили все подробности.

Добившись от Румянцева под пыткой сведений о местонахождении базы, каратели прибыли на болото. Окопы они отрыли с немецкой аккуратностью и пред­приняли окружение землянок по всем правилам воен­ной тактики. В военных действиях приняло участие сто человек. Когда полное окружение базы было за­вершено и против каждого окна был установлен пулемет, гитлеровцы открыли ураганный огонь. Но из землянок никто не показывался. В них царила тиши­на, и только эхо в окружающих дремучих лесах по­вторяло выстрелы. Решив, что это какая-нибудь новая хитрость партизан, каратели немного переждали и снова обрушили шквал огня на партизанскую «кре­пость» и затем, набравшись храбрости, кинулись к землянкам. Но хотя печки были еще теплые, ни одного человека там не оказалось. Имущество также было все вывезено, так что нечего было даже сфото­графировать. В бессильной злобе фашистские вояки подожгли пустые землянки. Когда пламя, увенчанное султанами дыма, встало высоко над лесом, они схва­тили связанного Румянцева, раскачали и бросили в огонь, а сами поехали в Лепель докладывать о своих «успехах».

Подвиг Ермаковича

Убедившись в том, что военными мероприятиями нельзя подавить партизанское движение, гестапо нача­ло менять тактику. Фашисты стали понимать, что пар­тизаны крепки поддержкой, оказываемой им населе­нием, и решили выловить по деревням всех связанных с нами людей. Для осуществления поставленной задачи руководители гестапо, однако, не потрудились придумать чего-либо нового, а использовали грубые, давно известные методы шантажа и провокации, рас­считывая на то, что простой белорусский крестьянин пойдет на любую фашистскую приманку. Но враг и в этом жестоко просчитался.

Однажды переодетые агенты гестапо прибыли в деревню Ковалевичи, явились к председателю колхоза товарищу Мухе и, выдавая себя за партизан, потребо­вали отпустить им хлеба из оставшихся запасов, при­готовленных для отправки оккупантам. Осторожный Муха сразу почувствовал, с кем имеет дело, и наотрез отказался выдать хлеб. Тогда гестаповцы потребовали объяснения: на каком основании председатель кол­хоза отпустил тридцать пудов жита партизанам моего отряда? Муха и тут не растерялся. Он заявил, что партизаны взяли у него хлеб силой, без его разре­шения.

Гестаповцы бросили свою роль недоигранной. Предъявив документы полицейских из Красных Лук, они арестовали Муху и увезли в гестапо.

На допросе комендант гестапо прежде всего спро­сил: почему председатель колхоза не заявил властям, когда партизаны отобрали у него хлеб? Муха начал утверждать, что он такое заявление сделал на второй же день бургомистру Василенко. Гестаповцы навели справку у бургомистра в Таронковичах. Но Василенко по самому характеру запроса понял, в чем дело, и подтвердил, что такое заявление со стороны председа­теля колхоза Мухи имело место.

Муху отпустили, и он в тот же день известил на­ших людей о провокационной тактике гестапо.

Почти одновременно с этим в село Заборье прибы­ла другая группа переодетых гестаповцев во главе с помощником начальника краснолукской полиции Журавкиным. Журавкин был из местных жителей. Зайцев и Ермакович знали его в лицо. Молва о его зверствах шла далеко за пределами района. Группа начала ра­ботать, соблюдая все меры предосторожности. Втайне составлялись черные списки лиц, сочувствующих пар­тизанам. Фамилия Зайцева была поставлена первой. Пробыв в Заборье около недели и не встретив ни одного партизана, Журавкин отослал часть своих лю­дей в Краснолуки с докладом и просьбой выслать в Заборье карательный отряд для расправы с пособни­ками партизан.

Чуткий и осторожный Ермакович, заслышав о по­явлении гестаповцев, решил разведать, что происходит в Заборье. Его деревня была рядом. Он взял с собой военинженера Ковалева, бежавшего незадолго перед тем из фашистского плена и проживавшего в Москов­ской Горе под видом местного колхозника. С моего разрешения Ермакович привлекал Ковалева к выпол­нению некоторых заданий. В этот раз военинженеру были вручены сломанные часы, бутылка самогону и поручено потолковать «по душам» с заборьинским часовым мастером.

Ермакович завез Ковалева к часовщику, а сам по­ехал на другой конец улицы к Зайцеву, чтобы погово­рить с ним о положении в районе. Неподалеку от зайцевского дома он привязал лошадь у изгороди чьей-то усадьбы и только повернул за угол двора, как лицом к лицу столкнулся с Журавкиным, выходившим из ворот вместе с каким-то человеком в штатской одеж­де. Ермакович еще в мирное время был знаком с Жу­равкиным. Поздоровавшись, он начал обычный раз­говор о погоде да о хозяйстве. Агент, сопровождавший Журавкина, не знал Ермаковича и стал наводить раз­говор на партизан. Выдавая себя за бежавшего ив плена красноармейца, он спросил, не знает ли граж­данин, случаем, как с ними связаться. Ермакович при­кинулся обиженным и стал упрекать Журавкина.

— Неужели вы мне не доверяете? — спросил он в упор знакомого гестаповца. Журавкин смутился и представил Ермаковича своему спутнику как хороше­го знакомого, от которого можно не таиться. Узнав, что у Ермаковича стоит лошадь за углом, Журавкин попросил подвезти его на другой конец села.

Поехали. Дорогой Журавкин похвалился, что дня через два Заборе будет очищено от всех пособников партизан, и сказал при этом, что список на сорок че­ловек таких людей им уже составлен. Ермаковичсме­ялся, притворно восхищаясь ловкостью Журавкин, а тот, подогретый удачей, развеселился и спросил, нет ли чего выпить. Этою толькои надо было Ермаковичу. Оставив Журавкина с его спутником в хате у верного - человека, он побежал к часовщику, взял у Ковалева ещене начатую бутылку самогона, а самомуинженеру предложил не медля вернуться в свою деревню!

Журавкин окончательно развеселился, увидев в ру­ках Ермаковича самогон. Бутылку распили мгновен­но, и он, только разлакомившись, запросил еще. Ерма­кович всячески отнекивался, а между прочим намек­нул, что самогона можно бы достать, да ехать за ним нужно полтора километра. Журавкин посоветовался со своим спутником и решил — куда ни шло! — ехать к «старому другу» погулять. У Ермаковича же всегда хранился самогон на всякий случай.

Через какой-нибудь час «дорогие гости» сидели у Ермаковича и глушили самогон стаканами. Когда Ермаковичу показалось, что выпито уже достаточное количество и гости должны основательно захмелеть, он послал жену за Ковалевым. Выйдя к нему во двор, он вручил ему свой наган и приказал итти пить с го­стями, а когда Ермакович даст сигнал, стукнув стака­ном о тарелку, — стрелять в Журавкина тут же, за столом.

Пир продолжался, но Ковалев, видимо, струсил и решил увильнуть от опасного поручения. Он быстро напился до такой степени, что еле выбрался во двор и там свалился. Пока Ермакович возился с пьяным и перетаскивал его в хату соседа, пока договаривался с другим ополченцем, который должен был заменить Ко­валева, гости уже начали беспокоиться. Теперь Ерма­кович взял Журавкина на себя, а сосед ополченец должен был действовать топором. Хозяин вернулся, и пир пошел своим порядком. Гестаповцы дули самогон, как воду. Веселый сосед сыпал прибаутками, все шло хорошо; только Журавкина, человека необычайно сильного телосложения, хмель почти не брал. Сидя за столом, он спокойно распевал песни. Его друг, вдре­безги пьяный, клевал носом на сундуке у кровати.

Ермакович дал сигнал ополченцу приготовиться. Тот шагнул к печке за топором, и Ермакович, выхва­тив наган, выстрелил прямо в упор в гестаповца. С простреленной грудью Журавкин поднялся и бро­сился на Ермаковича, но вторая пуля хозяина попала гостю в переносицу и уложила его наповал. Ополченец взмахнул топором, и другой гость повалился на пол с разрубленным черепом.

На дворе стояла ночь, когда закончилась пирушка народных ополченцев с агентами гестапо. Празднич­ный стол был забрызган кровью, поперек хаты в неестественных позах валялись трупы предателей. Те­перь надо было убрать трупы и замести все следы происшедшего. Ермакович поспешно обежал едва ли не все дворы, рассказал о том, что уничтожил геста­повцев, грозивших жизни всех ополченцев, и просил помощи. Мужики и ополченцы поднялись все, как один, и начали помогать кто чем мог: одни запрягали лошадей, другие тащили трупы, третьи увозили и пря­тали их в лесу. Бабы отмывали стены, скоблили полы, стирали. С утра пошел сильный снег и окончательно скрыл все следы. Списки, составленные Журавкиным, Ермакович вытащил из кармана убитого и спрятал в надежном месте.

Через два дня в Заборье явились каратели, но ни­каких следов исчезнувшего Журавкина и сопровождав­шего его полицейского не нашли. Вернувшись в Kpacнолуки, они захватили с собой агентов, работавших с Журавкиным в первые дни, и еще через два дня снова появились в Заборье. Началось следствие. Людей хва­тали и тащили в гестапо, обосновавшееся в школе. Колхозники прикидывались простачками и несли околесицу. Гестаповцы побились, побились и уехали ни с чем.

Прошло три недели. Журавкин и его помощник не появлялись. Гестаповцы продолжали искать своих за­гадочно исчезнувших агентов. Наконец им удалось узнать, что в Заборье кто-то видел, как Журавкин ехал на подводе с Ермаковичем. Ермакович также узнал об этом открытии гестапо. Теперь он с часу на час ждал ареста. Ополченцы вели тщательную развед­ку. О предполагавшемся налете полиции в Москов­скую Гору Ермакович узнал заблаговременно и отлу­чился «в гости». Полиция обыскала его хату, допроси­ла соседей и уехала не солоно хлебавши. Все же в Краснолуках решили взять подозрительного мужика и предложили бургомистру Василенко помочь при аресте Ермаковича. Двое отобранных Василенко полицейских из Краснолук и двое из Таронковичей прибыли в Мо­сковскую Гору днем и застали Ермаковича дома. Ер­макович улучил момент и шепнул таронковическим полицейским, что в деревне находится несколько че­ловек из моего отряда; тем самым дал им понять, что он, как и Василенко, связан с партизанами. До сих пор ни Василенко, ни его полицейские не знали, что Ермакович работал на нас. Один из таронковических полицейских потихоньку пробрался к нашим бойцам и предупредил, какая опасность грозит Ерма­ковичу. Наши люди установили наблюдение за хатой командира ополченцев и, устроив засаду на дороге близ леса, приготовились спасать Ермаковича, если полицаи повезут его в Краснолуки.

Тем временем Ермакович, не жалея самогона, уго­щал гостей обедом, но пили только таронковические полицейские. Краснолукские сидели трезвые и насто­роженные. Ермакович сознался им, что был такой слу­чай: действительно он подвез Журавкина с приятелем на другой конец Заборья, а уж дальше им не по пути оказалось,—Журавкин, дескать, шел в Амосовку. Та­ронковические полицейские стали уговаривать краснолукских не таскать человека по таким пустякам в Краснолуки. Те подумали, подумали и согласились: Ермаковича пока с собой не везти, доложить его по­казания немцам, а там видно будет, как рассудит на­чальство. Гости распрощались и съехали со двора. Засада пропустила мимо себя сначала санки, в кото­рых распевали подвыпившие таронковичевцы, и вто­рые с трезвыми краснолукскими полицаями. Сани скрылись, засада снялась и убралась на свое место.

Таронковические полицейские, выехав в лес, разо­гнали лошадей и помчались во весь дух. Между тем трезвые краснолукские полицаи одумались и решили все же, от греха, выполнить задание гестапо и аресто­вать Ермаковича. Они вернулись в деревню, без стука ввалились в хату Ермаковича и приказали ему немед­ленно собираться. Ермакович был дома один, и положе­ние показалось ему вначале безвыходным. Думая о том, как предупредить партизан, что полицейские вер­нулись, он, чтобы затянуть время, предложил сначала выпить да закусить на дорожку, а уж потом и ехать.

Полицейские отказались. Тогда Ермакович спокойно уселся за стол и со словами: «Ну, как хотите, а я к панам не пообедавши не поеду», — принялся не спеша за еду.

— Кончай с обедом! — заорал один из полицаев и вскинул на Ермаковича винтовку. Ермакович оглянул­ся и, не двигаясь с места, ровным голосом сказал:

— Если ты меня застрелишь, то паны ничего не узнают о Журавкине, и вот тебя-то уж наверное рас­стреляют. А если мы приедем часом позже, дело ни­сколько не пострадает.

Так он сидел и обедал как ни в чем не бывало, а полицаи стояли с винтовками у него за спиной. Тут-то, видно, заметив . неладное, в хату вошел сосед-опол­ченец.

— Обегай-ка, друг, к старосте, возьми у него взай­мы махорочки на две закрутки, — мне к панам в Краснолуки не с чем ехать, — попросил соседа хозяин.

Ополченцу все стало ясно. Он побежал в дом, где находились наши люди во главе с капитаном Черкасо­вым, и не сказал, а скомандовал:

— Ермаковича берут! За мной!

Партизаны ворвались в хату командира ополчен­цев. Защелкали затворы полицейских винтовок, но пуля из парабеллума Черкасова свалила одного поли­цая, а Ермакович с криком: «Да здравствует совет­ская власть!» — всадил нож в горло другого.

Снова всей деревней хоронили убитых, заметали следы.

Прошла еще неделя. В Краснолуках били тревогу. Еще два агента исчезли так же таинственно и бесслед­но, как и те, на поиски которых отправились эти. Гестапо подняло на ноги всех полицейских в округе. Ермакович скрывался у нас в лесу. Гитлеровцы схва­тили его жену, но страх подсказал ей единственно правильный образ действий: не успели ее скрутить, как она заголосила, запричитала и стала умолять «панов» за ради бога сказать ей, что они сделали с ее мужем. Гестаповцы пришли в недоумение от такого вопроса, а баба, обливаясь слезами, расписывала, как с неделю тому назад приехали из Краснолук двое полициантов и увезли ее ненаглядного. Она валялась в ногах у гестаповцев и просила не таить, куда же ее сердечного дели.

Окончательно обитые с толку гестаповцы избили жену Ермаковича и отпустили.

Наконец следствие установило, что двое исчезнув­ших полицаев перед арестом Ермаковича заезжали к Василенко. Распутать это дело взялись два ближай­ших дружка и оподвижника Журавкина. Получив пол­номочия гестапо, они прискакали в Таронковичи и ворвались к Василенко с винтовками наизготове. Ва­силенко тоже схватил винтовку, стоявшую в углу, и наставил ее в упор на гостей.

— Бросай оружие! Руки вверх! — кричали геста­повцы.

— Сами бросайте, — спокойно отвечал Василен­ко. — Что вы, сбесились, что ли?

— Нет, ты бросай!

— Нет, вы!

И так они стояли долго, взяв друг друга на при­цел, и спорили. Наконец Василенко уговорил полицей­ских отставить оружие в сторону и спокойно разо­брать, в чем дело. «Все мы одной власти служим, от­куда же у вас ко мне такое недоверие?» — урезонивал он. Наконец, согласились: всем троим одновременно поставить винтовки в угол. Василенко поставил свою первый, полицаи последовали его примеру. Тогда бур­гомистр выхватил пистолет и скомандовал: «Руки вверх!»

И эти полицейские исчезли бесследно. Гестаповцы поняли, что тут дело поставлено куда серьезнее, чем они предполагали.

Чем закончилась попытка гестапо проникнуть в ополченскую деревню, следует рассказать.

Зимняя ночь в Московской Горе. Сквозь перистые, малоподвижные облака просвечивает полный диск луны. По улице, занесенной глубоким снегом, ходит патруль. У хаты Ермаковича на посту — Саша Шлы­ков. Уже третий час утра, но в хате все еще продол­жается совещание коммунистов.

Ермакович, подводя итоги, сказал:

— В этой вот избе нашли себе могилу четыре агента гестапо. Всей деревней прятали их трупы, за­метали следы. Но пока бог миловал... Враг еще не дознался...

В это время к часовому подошли три человека в сопровождении патруля.

— Это бойцы нашей ополченской группы, — оказал патрульный, приведший колхозников к хате Ермако­вича. — Добиваются пройти к нашему командиру.

— В хату пропустить не могу, не велено, — отве­тил Шлыков.

— Ну, тогда вызовите его к нам,— попросил опол­ченец в заячьем треухе.

— Тоже не могу. Подождите... Сейчас кончится совещание, и он к вам выйдет.

— Одним словом, довоевались... Теперь всей де­ревне крышка. Ни старым, ни малым пощады не бу­дет... Он тут нам и колодца не оставит, все спалит,— вздохнул второй, тщедушный ополченец с козлиной бороденкой.

Ополченец в треухе покосился на него и укориз­ненно сказал:

— Да ты хоть бы при людях-то не каркал... Слы­шали мы это от тебя еще, когда мост рушить хо­дили.

Скрипнула дверь, и на крыльце появился Ермако­вич, провожавший участников совещания. Он глянул на пришедших, насторожился:

— Вы что здесь?..

Ополченец в треухе сделал шаг вперед и по-воен­ному доложил:

— Товарищ командир! В гестапо дознались, что их агенты побиты в нашей деревне...

— Что ты говоришь!.. Как? Через кого?

— Завтра или послезавтра прибудет отряд карате­лей. Вот и записка от Лукаша, — подал он Ермаковичу бумажку.

— Надо просить оружие и людей у Бати, чтобы бой дать, — сказал человек в дубленке.

А стоявший с ним рядом обладатель козлиной бо­родки проканючил:

- Товарищ командир, прошу разрешить выехать в Сосновку денька на три, к дохтуру нужно... Колики вот здесь, под грудью появились. Да и жена расхво­ралась, не поднимается.

— Ну, у этого опять закололо, — усмехнулся опол­ченец в треухе.

Ермакович поглядел на всех троих и строго сказал;

— Только не паниковать!.. Идите по хатам и никто никуда... Ожидать приказа, Да дежурство нести неослабно.

— Что же это такое, хреста на вас нету... Смотри­те, люди добрые... Не умирать же человеку на ногах стоючи,— забормотал тщедушный ополченец, стараясь вызвать сочувствие у часового.

Тогда ополченец в треухе взял мужичонку за ру­кав и повел его по дороге, подталкивая:

— Ну, иди же ты, иди, коли приказ имеешь...

— Все нутро вымотал, — сказал человек в дублен­ке, обращаясь к Ермаковичу. — И какой толк возить­ся с ним, если он стоя умирать боится. Дали бы при­каз, я бы его лежа успокоил.

Я стоял неподалеку, в стороне, и думал о том, что предпринять для опасения деревни. Войдя в хату, я взял у Ермаковича бумагу. Записку писал наш чело­век из полиции. В ней сообщалось:

«Вчера в полиции района узнали, что агенты ге­стапо исчезли в вашей деревне. Сообщил тайный по­лицейский Коржик, из Оосновки, к которому два по­следних гестаповца заходили, когда направлялись к вам. Завтра ожидают майора гестапо из области. Ка­рательный отряд может быть послезавтра...»

— Это Степан доносит? — опросил Дубов.

— Он, — ответил Ермакович.

— Положение серьезное...

— По-моему, — сказал командир ополченцев, — нужно разрешить людям разъехаться по деревням. Гитлеровцы, ясно, деревню и так и этак опалят. Зато народ хоть уцелеет и с наступлением тепла в лес выйдет...

— А мне кажется, — сказал Дубов, — нужно взять за жабры Коржика и заставить его опровергнуть сде­ланное им донесение. Он нас боится, знает, что мы не немцы —везде найдем. И если его поприжать, то он выдаст нам подписку и все предпримет, чтобы спа­сти свою шкуру. А трупы можно перепрятать у него в огороде, кому-нибудь из своих поручить их обнару­жить и сообщить в гестапо.

У меня не было уверенности, что Коржику поверят и не начнут расправы. А для выполнения всего плана нужно было два-три дня, которых у нас не было.

— Я предлагаю Тимофею Ермаковичу немедленно отправить в наш семейный лагерь жену и дочку, а са­мому «сбежать» к нам на центральную базу. Команди­ром же группы вместо Ермаковича оставить Алексея Фомича Березкина, — высказал я свое решение.

— И?.. — спросил Дубов.

— И доложить в гестапо, что деревне удалось раскрыть «преступление».

Все помолчали.

— Ну, я вижу, у вас возражений нет. Ступайте за Березкиным.

Ермакович переглянулся с Дубовым и, довольный, пошел исполнять приказание. Вскоре он вернулся с Березкиным — ополченцем в заячьем треухе.

— Вот что, Алексей Фомич, — сказал Березкину Дубов,— тебе мы поручаем ответственное задание. Сейчас же собирайся и поезжай в район, доложи ко­менданту полиции о том, что агенты гестапо побиты в вашей деревне Ермаковичем.

Березкин недоуменно посмотрел на Дубова, потом на Ермаковича. Но Ермакович улыбался.

— Ну, а как же мы без командира? — смутился Березкин.

— Командиром назначаем тебя. Иначе тебе этого и не поручали бы, — сказал я.

И тут же, написав несколько слов на листе блок­нота, добавил:

— Вот тебе приказ о назначении. Объявите его вместе с Ермаковичем. Затем, не теряя времени, ты — в район, а Тимофей кое-что здесь подготовит и сбежит к нам в лес... Все ясно?..

Потом события развернулись так.

Березкин отправился в гестапо, а Ермакович в своей хате навел тот беспорядок, какой обычно остав­ляют при побеге, и уехал в лес со своим семейством.

Что переживали в тот день жители деревни — можно судить по рассказу бабки Василисы.

— Ух, и длинный же был энтот день! — говорила она.— Фашисты-то и не за такую провинность поселе­ния жгли, а жителей всех начистую убивали. Ну, ска­жем, стрельнул где по них кто поблизости от деревни, али как... А тут ведь четырех... Своими глазами видала и кровь ихнюю поганую подмывать ходила. А когда мы услыхали, что гестаповцы-то нашего Алешеньку не отпустили и порешили к нам в деревню приехать — уж такие страсти на нас напали... Надела я на стари­ка новую рубаху, а сама насыпала целое ведро высе­вок и раз их Пестравке — коровке своей. До этого ей все по горстке давала, а тут думаю — пусть пожует досыта перед последним концом... Да и я ли так уби­валась одна? Лушка Митряева, так та свою десяти­летнюю Нинку на руки взяла да как грудную к себе и прижимает. Ну, в общем, конец, думали. А вишь, так не получилось. Бог миловал. Видно, объегорили их наши-то...

Автомашины с ходу остановились на улице. Поли­цейские прибыли на большом грузовике, в закрытом кузове, солдаты — в автобусе, начальство — на легко­вой. На окраинах деревни появились часовые с автоматами, в касках.

Майор гестапо Фогель и комендант полиции Драч направились к хате Ермаковича. Позади следовало не­сколько немцев и полицейских, впереди — Березкин.

— Ну, ты, осел, чего уши-то развесил! — прикрик­нул Драч на Фомича, который остановился на пороге, пораженный картиной хаоса.

— А ну-ка, переложи подушки... Открой шкаф... Закрой... Сядь на постель... Встань! — приказывал Драч Березкину.

— Заходите, господин майор! Здесь все в поряд­ке,— крикнул комендант через дверь, убедившись, что хата не заминирована.

— Здесь б иль бандит, который бежаль бистро? — произнес гестаповец на ломаном русском языке, войдя в комнату.

— Господин майор! Разрешите доложить комен­данту, — обратился один из двух полицаев, вошедших в хату после обыска во дворе.