Реплика о русской новой правой

Безвременно скончавшаяся Виктория Ванюшкина обозначила некогда общие принципиальные моменты в понимании того движения, коему надлежит занять авангардное положение в русской правой (см. журнал «Нация», ст. «Русские новые правые»). Дерзнем конкретизировать некоторые из них из сугубо временных соображений, признав непреходящее значение произведенного Ванюшкиной обозначения этих моментов при одновременном заявлении о том, что сегодня оно по праву может быть воспринято разве что только за теоретическую абстракцию.

Сегодня необходимо быть слишком честными и справедливыми по отношению к самим себе, чтобы признать очевидность того обстоятельства, что исторически устоявшееся размежевание «левой» и «правой» в целом безосновательно и утвердилось в своей несостоятельности. Можно привести целый перечень имевших место быть в ту или иную эпоху «дифференцированных субъектов», «людей особого типа» (Артюр Рембо, Борис Савинков, Ги Эрнст Дебор и др.), неукоснительно сохранявших верность самим себе при обнаружении за ними принадлежности в равной степени как к условно левому, так и к условно правому дискурсу. Это послужит нам к тому, чтобы непреложно удостовериться в том непреходящем значении правой, понимание которого бесконечно далеко отстоит от сознания соотносящего себя с ней большинством ее представителей.

Несостоятельность исторически утвердившегося понимания правой состоит в том, что оно, как и в случае с левой, сводится исключительно к поверхностно-горизонтальному уровню понимания места человека в мире. Традиционное (именуемое весьма правомерно «консервативным») воззрение по этому вопросу состоит в признании заведомой предрасположенности человека скорее к злу, нежели к добру, а потому невозможности сведения сути его самоидентификации к поверхностному только изменению условий внешнего его пребывания в мире. Классически левое, восходящее к мыслителям «Просвещения», воззрение состоит в прямо противоположном: достаточно преобразовать внешность условий пребывания в мире человека, как неминуемо за тем последует утверждение во мнении об изначальной его благости, некогда подавленной все собою определяющим диктатом естественной и социальной среды. Таким образом, противоположность левой и правой состоит в противоположности горизонтального и вертикального соответственно уровней соизмерения места человека в мире и собственной судьбе.

Обозначение «новая» в контексте правой следует признать исключительно ситуативным и условным, но потребным в изменившихся условиях понимания правого мировоззрения. Можно сказать, что подлинно правая обозначается нами в качестве «новой» не ввиду категорического отвержения принципиальных моментов, ее определяющих, но вследствие четко всплывшей перед нами потребности осуществить возвращение к надлежащему ее пониманию.

Итак, основополагающим моментом определения мировоззрения как подлинно правого состоит в признании ориентированности человека на преодоление собственных, от рождения устоявшихся за ним, пределов его индивидуальности в стремлении к Богу. В то же время, вертикальность этого стремления может быть признана за таковую только в том случае, если она будет сопряжена не с «трансцендентным эгоизмом», конформистским образом сводящим вопрос о самоопределении человека в плоскость «спасения души», но к действенному вмещению Бога в отступивший от Него мир, объятый все растворяющим собою хаосом, через преодоление хаоса в самом человеке. Не менее важным следует признание потребности истинно правого в наличии за собою «третьего глаза», не только не содрогающегося пред испытанием его в столкновении с непроходимостью повсеместно окружающей его бездны, но также имением несокрушимого мужества пребывания в мире вопреки, казалось бы, очевидной невозможности его преображения. Вопрос о соотнесении себя с истинно правой во многом есть вопрос экзистенциальной стойкости, несокрушимости духа и его несгибаемости пред лицом непрестанной изменчивости мира, все более засасываемого воронкой необратимого растворения в бездне, близящегося по мере наступления конца нынешнего цикла.

Итак, если выше мы определились с тем, что правая «новая» есть хорошо забытая правая «старая», то в чем принципиальное ее отличие от понимаемой нами в качестве таковой чисто условно «старой правой»? Для этого необходимо условиться с тем, что ключевое свойство правого мировоззрения состоит в реагировании, т.е. противодействии тем ферментам девиации и разложения, наступление коих предварило собою тотальность современного хаоса. Не будет лишним утверждение, что правая, как таковая, ориентирована на контрреволюцию как действенный противовес революции. Однако же необходимо быть справедливыми, признав, что «революция» в ее первоначальном, этиологическом смысле означает «круговращение», «возвращение к истокам», в то время как актуализация девиационных проявлений хаоса сводилась к таким обозначениям как «смута», «крамола», «беспорядок» (см. Юлиус Эвола. Люди и руины).

Следовательно, истинными революционерами надлежит признать как раз таки реакционеров, противодействующих инициируемой крамолой девиации противопоставлением утверждающемуся беспорядку нового порядка вещей, основывающегося не на восстановлении некогда отживших свой век обветшалых форм проявления вневременных принципов, но на утверждении последних ценою даже сокрушения первых. Принципиально иная позиция свойственна «старой правой», осуществившей низведение понимания консерватизма до уровня обыденного стремления либо к восстановлению прошлого (невозможность коего оговаривалась уже русским мыслителем К. Н. Леонтьевым), либо к удержанию остаточных его проявлений любой ценой во имя одного только противодействия крамоле. Остановившись на этом, скажем, что в общих чертах существенность различия между «старой» и «новой» правой нами оговорена.

О том, что консерваторам-реакционерам сегодня впору безучастно солидаризоваться с ферментами девиации, нежели с охранителями конформистского пошива, говорилось нами в другом нашем очерке (см. «Фашизм вечный»). В то же время, только лишь «оседлать волну» нарастающих по инерции деструктивных процессов хаотического распада вовсе недостаточно, ибо в качестве необходимого к нему приложения должно предложить положительные основания нашего мировоззрения. Настало время, помимо озвучивания общих моментов и сугубо декларативных фраз (признаемся, что в пору написания Ванюшкиной заметки о русских «новых правых» этого было вполне достаточно), свести размышления к определению отдельных составляющих того, что может быть предложено русской новой правой в качестве ценностной альтернативы, в вышеозначенном нами очерке уже означенной как динамическое реагирование или реакционный динамизм. О том, насколько значимее сегодня противодействие сервилизму охранителей-реставраторов, будет выяснено нами в одном из последующих очерков («Майдан: линия великого размежевания»). Теперь же обратимся к выяснению наиболее существенных моментов в идентификации до сих пор не возымевшего кристаллической четкости своей гравировки такого явления как русская новая правая.

1. Мы заявляем о себе как о русских, поскольку нами не отрицается самоидентификация в качестве таковых. Но следует отдавать себе отчет в том, что эта самоидентификация, признающая за Россией особенность культурно-исторического определения ею себя и своего места в мире ни в коем случае не должна относиться к русофильским фикциям утверждения о ее «исключительности», вращающегося вокруг чопорности шовинистического самодовольства, столь потребного власть предержащим для аффектации стадного чувства на почве их популистского самоутверждения в рамках сугубо конъюнктурных и преходящих политических соображений. Историческая потусторонность России, как Европе, так и Азии, как Западу, так и Востоку может быть признана за выпавшее на ее долю испытание соблазном утверждения во мнении о своей «исключительности», губительно сказавшемся не раз в ее истории всесторонней изоляцией, духовно приобщавшей Россию пресловутой «азиатчине» в противовес Европе, на чем, собственно говоря, и держится преемственный славянофильству миф «евразийства», который более основательно именовать «азиопством». Будет излишним признание, что подобного рода партикулярный изоляционизм трагически отозвался в русской истории отбросившей ее почти что во всех отношениях к «азиатчине» духовной пустошью продолжавшейся несколько десятилетий большевистской деспотии, возымевшей своим печальным следствием историческое бесплодие русского народа. Однако партикулярному мифу «особого пути» следует противопоставить не растворение подлинности русской идентичности, во многом приобретенной через внутреннюю противоречивость ее самоопределения на протяжении веков, в идентичности европейской. Упраздняющим перспективу русской самоидентификации в равной степени, но различными способами западническому холизму и славянофильскому партикуляризму надлежит противопоставить истинный европейский универсализм, признающий первостепенную и положительную значимость для России ее духовной общности с Европой при настоянии на уникальности и своеобразии ее культурного самоопределения, потустороннего как ассимиляции, так и изоляции, при одновременном настоянии с нашей стороны на пробуждении Европы к новой жизни, признающем чрезвычайную неудовлетворительность ее нынешнего, не менее плачевного в сравнении с нашим, состояния.

2. Отсюда вытекает отвержение не менее пагубного заблуждения, устоявшегося сегодня посреди многих правых, будто бы самоопределение России возможно только за счет принципиального отказа от Православия. Разумеется, поводом к таковому служит исключительно нынешнее его крайне неудовлетворительное состояние, останавливаться на коем не представляется нам необходимым. Достаточно лишь сказать, что гораздо основательнее в этом случае будет размежевание поверхностной и глубинной подоплеки самой сути вопроса, связанного с Православием, в одном лишь только ретроспективном плане сказавшегося положительно на судьбе России. Обращение в противоположную крайность «православного фундаментализма», уже успевшего дискредитировать самого себя своею заведомой несостоятельностью, свойственной сегодня «старой правой» вообще, также недопустимо. Конфессиональное самоопределение русских новых правых должно быть предоставлено их личному усмотрению со стороны непоколебимой уравновешенности холодно-беспристрастного взгляда на подоплеку современной действительности. Что дезориентация правых в духовно-мировоззренческом отношении сегодня всецело вменена временными обстоятельствами преступно пресмыкающемуся пред власть предержащими церковному священноначалию – факт бесспорный. Не менее бесспорным предстает и то, что сегодня идейно-мировоззренческая мотивация не может служить предметом поголовной уравнительности, а потому имеет в целом сверх-конфессиональное измерение. Это обстоятельство не упраздняет вышеозначенного нами, единственно здорового, воззрения на Православие, не принимающего поверхностности суждения насчет сыгранной им роли в русской истории.

3. Непосредственно связанным с проблематикой конфессиональной предстает вопрос т.н. государственничества, ставшего общепризнанной «священной коровой» т.н. старой правой. «Государственничество» не может быть признано нами определяющим в системе координат русской новой правой, ввиду его дискредитации поголовным конформистским настроем, свойственным всем тем, кому присуще преклонение пред государством как абсолютизированной ценностью самой по себе. То же касается и пресловутого теоцентризма, органически дополняющего «государственничество», со свойственным обоим уничижением раба, коему привита абсолютная покорность пред поставленным над ним Господином – будь то в лице государства, будь то в лице опредмечиваемого в небе под звездами «Верховного Существа». Если последнее смыкается с означенной нами выше сверх-конфессиональностью мировоззренческого принципа, единого для всех правых в отвержении ими в качестве девиации отсутствия ориентации на связь с Трансцендентностью вообще, то первый момент требует конкретизации. Правая принципиальна и последовательна в своем настоянии на утверждении концепции истинного Государства. Однако пресловутое «государственничество», этатизм как обожествление государства в качестве самоцели и ценности самой по себе, должно быть признано перверсией. Причина тому – низведение этатизма в его практическом воплощении до коллективистской, уравнительной школы всеобщего сервилизма, т.е. раболепия пред вышестоящими чинами вне зависимости от степени их личностного достоинства. Демократически-эгалитарная концепция нахождения государством своего оправдания в человеке-массе (коллективе) и человеке-особи (индивиде) неприемлема ровно таким же образом, как и этатистская концепция нахождения человеком-массой и человеком-особью своего оправдания в государстве. Излишне говорить о взаимной конвергенции «государственничества» и «народного суверенитета», ибо только в поголовном безмолвии присвоившего себе суверенитет «народа» находится корень легитимации режимов авторитарного и тоталитарного типа, подменяющих собою традиционное Государство ровно таким же образом, как субординация имеет свойство подменять собою подлинность иерархии (см. «Фашизм вечный»). Государство имеет своим оправданием элитарный идеал аристократической самостийности, т.е. личности, приобретаемой вследствие добровольного изъявления позыва к служению на отведенном от рождения месте, благодаря коему осуществляется трансцендентная самореализация человека, т.е. приобретение им личностных свойств, обусловливающих его ценность внутренностью содержания, но не внешностью формы. Помимо же самого этого оправдания, приобретаемого Государством в аристократии духовной и светской, воинской и жреческой, оно располагает за собою правом именоваться таковым постольку, поскольку служит проводником между двумя мирами – миром дольним и миром горним.

4. В данном контексте особо важным предстает рассмотрение вопроса о монархизме, не менее дискредитированном сегодня его ложной ассоциацией с этатизмом. Утилитарное сведение монархического принципа к единоначалию «твердой руки», вездесущностью своей осуществляющей принуждение к поддержанию «жесткого порядка», должно быть отброшено так же, как и фундаменталистская концепция «катехона», пассивно сдерживающего наступление хаоса накануне неотвратимого «конца времен». Отсюда неправомерность низведения монархического принципа до мелкобуржуазного культивирования особы единодержца, служащего, наряду с этатизмом, коллективистской школой поголовного уравнения в раболепии пред власть предержащими. Можно сказать, что Государство, приобретающее вертикальное измерение своей непреходящей ценности в функции «строительства мостов» между миром дольним и миром горним, находит свою персонификацию в особе Монарха постольку, поскольку в нем имеет свое отражение вневременная идея Imperium, соответствующая функции Pontifex Maximus, служащего предметом ориентации к утверждению человека в осознании им своей самостийности соответственно высоте имеющейся дистанции между Царем и Его подданными, когда действенность власти Царя приобретается за счет незримого действия «божественной харизмы», Auctoritas, бесконечно далеко отстоящей от аффектированности стадного преклонения пред единоначалием и поголовной уравнительности в страхе пред ним. Монархический принцип как вневременной образ незримого присутствия божественности на земле – таково подлинно традиционное представление, только и могущее иметь место быть среди правых. Непонимание правыми монархического принципа и отвержение ими его означает отвержение ими также священного мандата на возможность именоваться таковыми.

5. Органическим дополнением к нашим рассуждениям о Государстве и Империи послужат несколько слов о справедливости и иерархии. Поверхностное низведение вопроса о справедливости к горизонтальной плоскости «животного идеала», понимаемого через всеобщность материального благосостояния, свойственно сегодня большинству именующих себя правыми. Отсюда пресловутый культ «труда», поголовно принимаемого за высшую ценность и предмет «облагораживания» человека на фоне зараженности массового сознания предрассудками эволюционизма, а также демагогические фикции «национального социализма», представляемого якобы альтернативным в равной мере, как космополитическому капитализму, так и интернациональному коммунизму. Роковая пагубность этого социалистского заблуждения должна быть безостановочно развенчана во имя утверждения высшего понимания справедливости, возможной в своем осуществлении через «справедливое неравенство», отнюдь не означающее хищничества «внеэкономического принуждения», свойственного тем же тоталитарным марксистским режимам, а также нищенского поголовья влачащего жалкое существование большинства перед лицом паразитирующего за его счет меньшинства. «Плановое» регулирование государственно-монополистического типа не может признаваться целительной панацеей от хаотического разброда, порожденного либеральной экономикой «рыночного» типа. Экономическая многоукладность, неприкосновенность частной хозяйственной инициативы и безусловная хозяйственная самодостаточность Государства при отсутствии изоляционистской закрытости от внешнего мира – таковы положительные основания экономической программы правой. Между тем, нужно помнить, что частная хозяйственная инициатива, служащая основанием для оформления здорового и развитого среднего сословия, может получить свое освящение лишь ввиду ее ориентированности к идеалу служения, но не на абстрактно-моралистских основаниях «общего блага», но на трансцендентальных основаниях облагораживания хозяйствования через следование максиме «действия ради действия», связующего предпринимателя и работника на началах взаимности уважения и отеческого отношения первого ко второму. Таким образом, через установление надлежащих взаимоотношений между «трудом» и «капиталом» проблема «внеэкономического принуждения» будет снята окончательно, в то время как Государство воспримет в качестве своего обязательства нормированное распределение благ соответственно уровню значимости производимой деятельности, приобретающей высшее значение средства творческой самореализации, но не предмета вынужденного необходимостью самообеспечения тягостного обязательства. Подобного рода изменения могут произойти лишь вследствие всестороннего духовного обновления, зачаточное произведение которого будет осуществлено на вертикальном уровне преобразующим образом действующей вокруг себя новой аристократии, приходящей на смену плутократическим узурпаторам. Что же касается династического вопроса, то он непосредственно сопряжен с вопросом о старой знати. Русским новым правым надлежит признать, что вопрос династического наследования будет разрешен по мере выявления соответствующих качеств сверхиндивидуального уровня со стороны тех немногих, кто подтвердит свое право именоваться аристократией не ввиду одного только кровного происхождения, но следования надлежащему, воинско-героическому этосу. Поэтому владетельные права старой знати, равно как и наследственные династические притязания, бледно меркнут пред явлением тех, кто по праву сможет в последующем утвердиться в роли Господ. Гораздо менее убедительной предстает выборная демократическая перспектива учреждения новой династии.

6. В довершение скажем, что русской новой правой надлежит отвергнуть следом за партикулярным изоляционизмом «особого пути» наследующее ему «почвенническое народничество». Наилучшим опровержением этого заблуждения служит всеобщность атрофированности и бесчувствия масс к потребности произведения ими каких-либо улучшений, ввиду адекватной их неспособности предельно ясно осознать возможность их произведения, начиная с персонального уровня. Поскольку же стадному поголовью столь возлюбленного большинством правых «народа» (либо же люто ненавидимого на животном уровне упражняющимися в хулиганском пародировании экстремизма молодежными кругами) свойственна либо моралистическое самодовольство обывателя-мещанина, либо коллективистская ангажированность популистскими мифологемами власть предержащих, то перспектива снятия гипноза, особенно в условиях управляемости и фиктивности буржуазно-демократических институтов, предстает не особо впечатлительной. Возможность осуществления сколь бы то ни было публичной политики сегодня безоговорочно снята, ибо в таком случае вовлечение в ее поле грозит разве что лишь вхождением в прокрустово ложе «спектакля», обезвреживающего потенциал действительного ему противодействия всеми возможными путями. Однако же аполитическая отрешенность от циркового аншлага публичной политики, уже отжившей свой век, должна означать разве что лишь уход в укромное подполье, представленное внутренностью сосредоточения потенциала тех немногих, кто готов еще составить авангард творческого преображения действительности вокруг себя через приобретение надлежащего соответствия особому этическому стержню.

23.02.2016