Глава XI. Политическая и космополитическая экономия
До Кенэ и французских экономистов не существовало другой политической экономии, кроме той, которая практиковалась государственным управлением. Администраторы и писатели, которые трактовали о предметах административных, обращали внимание исключительно на земледелие, фабрики, торговлю и мореплавание тех стран, которым они принадлежали, не заботясь об анализе причин богатства и не возвышаясь до интересов целого человечества.
Кенэ, у которого впервые зародилась идея всеобщей свободы торговли, расширил объем своих исследований на все человечество, не имея представления об отдельной нации. Заглавие его сочинения таково — «Physiocratie, ou de gouvernement le plus avantageux au genre humain»; он хотел бы, чтобы «купцы всех народов образовали одну торговую республику». Очевидно, Кенэ имел в виду космополитическую экономию, т. е. ту науку, которая учит, как человеческий род может обеспечить себе благосостояние, в противоположность политической экономии или такой науке, которая ограничивается изучением того, каким образом данный народ при известных мировых отношениях, при помощи земледелия, промышленности и торговли достигает благосостояния, цивилизации и могущества.
Тот же широкий смысл придает и Адам Смит своему учению, так как он поставил себе задачу доказать справедливость космополитической идеи абсолютной свободы всемирной торговли, несмотря на грубые ошибки физиократов против сущности вещей и против логики. Адам Смит так же, как и Кенэ, не думал составлять трактата о предмете политической экономии, т. е. той политики, которой должны следовать отдельные нации, чтобы достигать прогресса в своем экономическом положении. Он дал следующее заглавие своему сочинению — «Природа и причины богатства народов», т. е. всех народов, всего рода человеческого. Он говорит о различных системах политической экономии в особенной части своего труда с единственной и исключительной целью: представить их полное ничтожество и доказать, что политическая или национальная экономия должны уступить место всемирной экономии. Если он говорит также иногда и о войне, то, по-видимому, только мимоходом. Идея вечного мира лежит в основании всех его доказательств. Так, по выразительному замечанию его биографа Дугалд-Стеварта, точкой отправления всех его исследований было убеждение, что «большинство государственных мероприятий для развития общественного благосостояния бесполезно и что для нации, стремящейся перейти из низшего состояния варварства в состояние наивозможно высшего благосостояния, необходимы лишь умеренные налоги, хорошее судопроизводство и мир». Под словом «мир» Адам Смит, очевидно, разумеет вечный мир аббата Saint Pierre.
Ж. Б. Сэй ставит ясный вопрос: не должно ли допустить существование всемирной республики для того, чтобы ясно представить себе идею всеобщей свободы торговли? Этот писатель, который, в сущности, воздвигнул здание своего учения из материалов, преподанных Адамом Смитом, в шестом томе, стр. 288, своей йconomie politique pratique говорит буквально следующее: «Мы можем рассматривать экономические интересы семьи с отцом дома во главе; принципы и воззрения, касающиеся таких интересов, составляют предмет частной экономии. Те же принципы, которые имеют отношение к интересам целой нации в частности и по отношению ее к другим нациям, образуют государственную экономию (l'Oconomie publique). Политическая экономия, наконец, рассматривает интересы всех наций, все человечество в совокупности».
При этом нужно заметить, во-первых, что Сэй под именем государственной экономии (йconomie publique) разумеет национальную или политическую экономию и что он нигде в своих сочинениях о ней не говорит; во-вторых, что он учению, очевидно, характера космополитического присваивает название политической экономии, и что он в этом учении всюду трактует лишь о той экономии, которая имеет в виду исключительно интересы всего человеческого рода без всякого отношения к интересам отдельных наций.
Этого смешения наименований не существовало бы, если бы Сэй, предупредив о том, что он называет политической экономией и что на самом деле есть не что иное, как космополитическая, или мировая, экономия, познакомил нас также и с принципами того учения, которое он называет государственной экономией (йconomie publique), но которое на самом деле есть не что иное, как экономия в отношении к нациям, или политическая экономия. При определении и развитии этого учения он едва ли мог исходить из представления и существа нации и выяснить, какие существенные изменения должна претерпеть экономия человеческого общества, так как человеческое общество разделено на отдельные национальности, которые представляют союз сил и интересов и в своей естественной свободе стоят лицом к лицу с другими обществами подобного рода. Но, придав своей мировой экономии наименование политической экономии, он избавил себя от такого изложения; смешав слова, он произвел смешение понятий и замаскировал массу грубейших теоретических ошибок. Все позднейшие писатели повторили ту же ошибку. Сисмонди также называет свою политическую экономию «1а science qui se charge du bonheur de l'espOce humaine». Так, Адам Смит и его ученики излагали, в сущности, то же учение, которое излагали до них Кенэ и его ученики, потому что в статье «Revue mOthodique», трактующей о школе физиократов, почти теми же словами выражается мысль, что «благосостояние отдельных лиц зависит вообще от благосостояния всего рода человеческого». Первый из североамериканских корифеев свободы торговли в том виде, как ее понимает Адам Смит, — Томас Купер, президент коллегиума в Колумбии, отрицает даже существование национальных особенностей; он называет нацию «грамматическим изобретением, вызванным необходимостью избежания перифразов, не-сущим (a non-entity), которое не имеет никакого реального значения и пригрезилось лишь политикам». Впрочем, Купер при этом совершенно последователен, даже гораздо последовательнее своих предшественников и учителей, ибо очевидно, что, раз признано существование наций с их условиями бытия и их интересами, необходимо допустить и изменение экономии человеческого общества согласно этим частным интересам, и что если признается это изменение ошибкой, то совершенно разумно опровергнуть прежде всего существование наций.
Мы, со своей стороны, далеки от того, чтобы отвергать космополитическую теорию в том виде, как она выработана школой77; мы думаем только, что и политическая экономия, или, как ее называет Сэй, Oconomie publique, также должна быть научно разработана, и что, во всяком случае, лучше называть вещи их действительными именами, нежели придавать им названия, противоречащие смыслу слов.
Если желают остаться верными логике и сущности вещи, необходимо противопоставить частную экономию социальной экономии и в этой последней различать: экономию политическую, или национальную, которая, исходя из представления и сущности национализма, учит, каким образом данная нация при современном положении всего света и при наличности особых национальных отношений может сохранять и улучшать свое экономическое положение, и экономию космополитическую, или мировую, которая исходит из гипотезы, что нации всего земного шара образуют собою одно общество, пребывающее в вечном мире.
Предположите, как того желает школа, мировую ассоциацию или федерацию всех наций как гарантию вечного мира, и принцип международной свободы торговли будет совершенно установлен. Чем менее каждый человек ограничен в достижении своей личной цели — благосостояния, тем значительнее число и богатство тех, которые находятся с ним в свободных сношениях, тем шире поле его деятельности, тем легче ему для увеличения своего благосостояния пользоваться данными ему от природы способностями, приобретенными познаниями и талантами, равно находящимися в его распоряжении естественными силами. Что сказано об отдельном лице, применимо и к общинам, и к провинциям, и к государствам. Только глупец может утверждать, что торговое объединение для Соединенных Штатов Северной Америки, для провинций Франции, для немецких союзных государств вреднее провинциальных таможен.
Объединение трех соединенных королевств (Великобритании и Ирландии) представляет миру разительный и решительный пример громадных результатов свободы торговли между объединенными народами. Стоит лишь представить себе подобную ассоциацию между всеми нациями земного шара — и самое живое воображение не в силах будет начертать себе размеры благосостояния и могущества, которых достигло бы человечество.
Бесспорно, идея всемирной федерации всех народов и вечного мира диктуется как разумом, так и религией78. Если уже поединок между двумя индивидуумами является бессмыслицей, то насколько же больше должен быть таким поединок между двумя нациями. Доказательства из культурной истории человечества, приводимые социальной экономией в защиту объединения всех наций под знаменем закона, являются, быть может, самыми очевидными для здравого разума. История показывает, что там, где индивидуумы находятся в постоянной борьбе между собой, благосостояние наций находится на самой низкой степени и что оно возвышается вполне пропорционально с развитием человеческих ассоциаций. В первоначальном состоянии человечества мы отмечаем лишь семейный союз, затем следуют города, далее городские федерации, затем союзы целых стран, наконец, объединение многих государств под знаменем закона. Если природа вещей была достаточно могущественна для того, чтобы распространить на сотни миллионов то объединение, которое началось в семье, то необходимо предположить в ней достаточно силы и для осуществления объединения целых наций. Если человеческий ум был способен оценить выгоду этих великих союзов, то нужно считать его достаточно способным постигнуть выгоды и общего объединения всего человечества. Масса признаков указывает на это стремление мирового ума. Припомним лишь успехи в науках, искусствах и изобретениях, в промышленности и в социальной организации. Теперь уже с уверенностью можно предвидеть, что через несколько десятилетий благодаря усовершенствованию путей сообщения цивилизованнейшие народы в своих материальных и умственных отношениях будут связаны так же тесно и даже еще теснее, чем были связаны столетие тому назад разные графства Англии. И теперь уже телеграф дает правительствам континентальных стран такое средство, которое позволяет им вступать в переговоры так, как будто бы все они находились в одном и том же месте. До сих пор совершенно неизвестные могущественные силы подняли промышленность на такую высоту, какой нельзя было и подозревать, и, несомненно, обнаружатся другие силы, еще более могущественные. Но чем более развивается промышленность, тем равномернее она распространяется по земному шару и тем сильнее будет уменьшаться возможность войны. Два одинаково развитых в промышленном отношении народа в состоянии уже в одну неделю нанести друг другу более вреда, чем в состоянии его исправить целое поколение. Прибавьте к этому, что те же самые силы, которые до сих пор созидали производство, не откажутся воздействовать на его разрушение и что они преимущественно пригодны для обороны в особенности континентальных стран, между тем как они угрожают лишить Великобританию тех преимуществ, которые давало положение острова для защиты этой страны. Конгресс великих держав Европы есть уже зародыш будущего конгресса народов. Теперь уже ясно сказывается стремление устранять международные распри преимущественно посредством трактатов, вместо того чтобы разрешать их с оружием в руках на правах сильного. Вследствие более правильных взглядов на сущность богатства и промышленности лучшие умы всех цивилизованных наций пришли к тому убеждению, что цивилизующее влияние на варварские и полуварварские страны или на страны, отставшие в культурном отношении, или на основанные колонии оказывают нации, их опередившие, заботящиеся о развитии их производительных сил, а такое поле деятельности обещает дать несравненно более богатые и прочные результаты, нежели война или враждебные торговые ограничения. По мере того как будет упрочиваться подобное убеждение и развитие путей сообщения откроет образованным народам такие страны, которые лишены цивилизации, эти нации будут все более и более понимать, что цивилизация народов варварских и народов, раздираемых анархией или стоящих под гнетом дурного правительства, является миссией, выполнение которой одинаково выгодно для всех них и одинаково для всех них обязательна, — миссией, выполнение которой и возможно лишь посредством ассоциации.
Что цивилизация всех стран, культура всего земного шара является задачей человечества, ясно показывает тот неизменный закон природы, который с непреодолимой силой заставлял цивилизованные нации направлять свои производительные силы на страны мало культурные. Всюду, как мы видим, под влиянием цивилизации народонаселения умственные силы и материальные богатства поднимаются до той высоты, когда они необходимо должны переливаться в страны менее культивированные. Если почва страны не в состоянии уже более пропитать население и земледельческое население не находит применения для своего труда, то избыток его ищет доступных культуре пространств в отдаленных странах; если таланты и технические знания становятся в стране настолько обильными, что их труд не вознаграждается более, они переселяются в страны, где в них чувствуется недостаток; если вследствие накопления капиталов размер процентов на них падает так низко, что незначительный капиталист не получает достаточных средств для жизни, то он старается обеспечить себя в этом отношении в странах менее богатых.
Итак, школа (классическая политическая экономия) основывается на верной идее, которая должна быть признана и разработана наукой, если последняя хочет выполнить свое назначение служить светочем для практики, — идее, знакомство с которой обязательно для практики, если она не желает сбиться с надлежащего пути. Школа упустила только из вида сущность национальностей, их интересы и их особые условия и не старалась согласить их с идеей всемирной ассоциации вечного мира.
Школа признала положение вещей, которое должно осуществиться только в будущем, как уже реализованное. Она предполагает существование всемирной ассоциации и вечного мира и отсюда выводит великие выгоды от свободы торговли. Она смешивает, таким образом, следствие с причиной. Между объединившимися провинциями и государствами уже существует постоянный мир, и отсюда произошло объединение их торговли. Благодаря установившемуся между ними постоянному миру они пользуются теми выгодами, которые достигаются торговым объединением. Все примеры, которые нам дает история, показывают, что политическое единение предшествует торговому, которое является следствием первого. История не знает ни одного примера, где бы торговое единение предшествовало и обусловливало политическое. Но при настоящих мировых отношениях всеобщая свобода торговли дала бы в результате не всеобщую республику, а всеобщее подчинение отставших наций верховенству наций, являющихся наиболее сильными в промышленности, торговле и мореплавании, — для этого есть очень веские основания и, с нашей точки зрения, неопровержимые.
Мировая республика, как ее понимали Генрих IV и аббат Saint Pierre, т. е. такая ассоциация, в которой все нации признавали бы над собой легальное управление и отказались бы от самосуда, может осуществиться лишь в таком случае, если многие нации достигнут по возможности одинаковой степени промышленности и цивилизации, политического воспитания и могущества. Только путем постепенного расширения такой ассоциации может развиваться и свобода торговли; только вследствие организации такого союза можно обеспечить всем нациям великие выгоды, примером чего могут служить провинции и государства, уже объединившиеся. Протекционная система является единственным средством для поднятия отставших стран до уровня опередивших их наций, которые от природы не получили никакой вечной монополии мануфактурной промышленности, а лишь выиграли во времени перед другими нациями; поэтому протекционная система является, с указанной точки зрения, могущественной силой, влекущей нации к конечной цели — ассоциации народов, а следовательно, к истинной свободе торговли. С этой же точки зрения и национальная (политическая) экономия является такой наукой, которая, признавая существующие интересы и индивидуальные условия наций, учит, каким образом каждая из них может возвыситься до той же степени экономического развития, при которой ее ассоциация с другими нациями равной культуры на основании свободы торговли становится возможной и выгодной.
Школа, однако, оба эти учения перемешала; она впадает в крупную ошибку, применяя к положению различных наций чисто космополитические принципы, в то же время не признавая, по соображениям политическим, космополитических тенденций производительных сил.
Только вследствие непонимания космополитической тенденции производительных сил мог Мальтус впасть в такую ошибку, как желание ограничить прирост населения, или в новейшее время Шальмер и Торренс — выразить странную мысль, что увеличение капиталов и ограниченное производство составляют зло, которому общий интерес должен положить границы, или, наконец, Сисмонди — объявить фабрики явлением вредным для общества. Теория здесь подобна Сатурну, глотающему собственных детей. Эта теория, согласно которой результатом увеличения народонаселения, капиталов и машин является разделение труда, а этим последним объясняется благосостояние общества, начинает в конце концов считать производительные силы чудищем, угрожающим благосостоянию народов, потому что она, устремив внимание на положение отдельных наций, упускает из вида положение всего земного шара и будущие успехи человечества.
Несправедливо то, что население увеличивается в большей пропорции, нежели производство предметов продовольствия; по меньшей мере, не имеет смысла допущение такой непропорциональности или стремление доказать его искусственными выкладками и софистическими аргументами до тех пор, пока на земном шаре лежит мертвым капиталом масса естественных богатств, которые в состоянии будут пропитать в десять раз, а может быть, и во сто раз больше людей, нежели теперь.
Только узкая точка зрения может признавать настоящие размеры производительных сил основой того, сколько людей может питаться на данном пространстве земли. Дикарь, охотник, рыболов, вычисляя по-своему, не нашли бы на земле достаточно места для миллиона людей, пастух — для десяти миллионов, земледелец — для сотни миллионов, и однако, в одной Европе в настоящее время живет двести миллионов. Культура картофеля и кормовых трав и новейшие улучшения в земледелии вообще вдесятеро увеличили производительные силы людей в добывании средств существования. В средние века в Англии выход пшеницы с одного акра земли был сам-четыре, теперь же сам-десять и сам-двадцать, не говоря уже о том, что теперь в пять раз больше обрабатывается земли. Во многих европейских странах, в которых естественное плодородие почвы то же, что и в Англии, выход зерна и в настоящее время не превышает сам-четыре. Кто может указать границы открытий, изобретений и прогресса человечества? Земледельческая химия еще в зародыше; кто решится стоять за то, что завтра новое изобретение или открытие не увеличит производительность почвы в пять или десять раз?
Артезианские колодцы дают уже возможность превращать бесплодные пустыни в плодоносные поля. А сколько сил может быть заключено еще в недрах земли? Предположите лишь случай, что вследствие нового открытия окажется возможность получать теплоту без помощи горючих материалов; какие пространства земли будут вследствие этого обработаны и в каких невероятных размерах возрастет производительная способность известного данного пространства земли? Если теория Мальтуса кажется нам узкою по своей тенденции, то по своим средствам она представляется противоестественной, гибельной для нравственности и энергии, наконец, чудовищной. Она стремится уничтожить побуждение, которое по своей природе является действительнейшим средством, которое возбуждает в людях напряжение тела и духа, будит и вызывает благороднейшие чувства, — побуждение, которому человечество должно быть обязано большей частью своих успехов. Она стремится возвести в закон бессердечнейший эгоизм; она требует, чтобы сердце наше оставалось глухо к страданиям голодного, так как если мы снабдим его пищей и питьем, то, быть может, лет через тридцать другой вместо него будет голодать. Она желает расчет поставить на место сострадания. Эта доктрина в состоянии превратить в камни сердца людей. Но чего можно ожидать от страны, у граждан которой в груди камни вместо сердец? Чего, кроме полного упадка нравственности, а вместе с ней и всех производительных сил, а затем всего богатства и всей цивилизации и могущества наций?
Если в стране численность населения возрастает сильнее, нежели производство пищевых продуктов, если капиталов наконец накопляется столько, что они в стране не находят более помещения, если машины оставляют без дела массу людей и если фабрикаты обнаруживают перепроизводство, то это служит лишь доказательством того, что природа не желает, чтобы промышленность, цивилизация, богатство и могущество были национальным уделом какой-либо одной нации, чтобы огромная часть способной к культуре земли была обитаема лишь зверями и чтобы наибольшая часть человеческого рода оставалась погруженной в грубость, невежество и бедность.
Мы показали, в какие ошибки впала школа вследствие того, что рассматривала производительные силы человечества с политической точки зрения; нам необходимо теперь указать на те ошибки, которые зависят от космополитической точки зрения на частные интересы наций.
Если бы действительно осуществилась такая федерация наций, какую мы встречаем в Соединенных Штатах Северной Америки, то избыток населения, талантов, способностей и материальных капиталов из Англии устремился бы в континентальные государства, как он теперь стремится из восточных штатов Северной Америки в южные, конечно, лишь при условии, что в континентальных странах настолько же будет обеспечена личность и имущество, будет установлена такая же конституция и те же общие законы и что английское правительство будет подчинено общей воле всей мировой федерации. При таком предположении, чтобы поднять все эти страны на ту же степень богатства и цивилизации, на какой находится Англия, нет лучшего средства, как свобода торговли. Это аргумент школы. Но к каким результатам привела бы свобода торговли при существующих всемирных отношениях?
Для англичан как нации независимой и изолированной национальные интересы послужили бы, конечно, руководящей нитью в их политике. Англичанин из пристрастия к своему языку, к своему законодательству и конституции, к своим привычкам, напрягал бы все свои силы и употреблял все капиталы для развития туземной промышленности, в чем ему помогала бы свобода торговли, которая открыла бы для английских мануфактур рынки всех стран; ему бы и на мысль не могло прийти основывать фабрики во Франции или в Германии. Всякий избыток капитала Англия обращала бы на торговлю с другими частями света. Если бы англичанину пришлось эмигрировать и поместить свои капиталы где-нибудь в другом месте, а не в Англии, то он, как и в настоящее время, соседним континентальным странам предпочел бы те отдельные местности, в которых он нашел бы свой язык, свои законы и учреждения. Вся Англия, таким образом, обратилась бы в один необъятный мануфактурный город. Азия, Африка, Австралия были бы ею цивилизованы и усеяны государствами по английскому образцу. Таким образом, создался бы впоследствии под главенством метрополии целый мир английских государств, в котором европейские континентальные нации затерялись бы, как незначительные и бесплодные расы. Франция с Испанией и Португалией несли бы миссию поставлять в этот английский мир превосходные вина, оставляя себе наихудшие; самое большое, если бы Франции удалось сохранить производство некоторых предметов моды. Германия не имела бы другого назначения, как доставлять этому английскому миру детские игрушки, деревянные стенные часы, филологические трактаты и иногда вспомогательные войска для расширения в пустынях Азии или Африки английского мануфактурного и торгового господства, английской литературы и языка. Немного прошло бы столетий, как в этом английском мире стали бы о немцах и французах говорить с таким же уважением, с каким мы говорим теперь об азиатских народах.
Политика, однако, признает такое развитие при помощи свободы торговли вполне неестественным; если бы, рассуждает она, во времена ганзейцев была применена всеобщая свобода торговли, то вместо английской немецкая нация опередила бы в торговле и промышленности все прочие нации. Было бы в высшей степени несправедливо на основании космополитических принципов присудить теперь англичанам все богатства и все могущество земли только потому, что ими прежде всех других была развита торговая система, и потому, что космополитический принцип наименее признавался ими. Для того чтобы действие свободы торговли было естественным, необходимо, чтобы отставшие нации посредством искусственных мероприятий поднялись до той же степени развития, какой достигла искусственным образом Англия. Поэтому из опасения, чтобы вследствие указанной выше космополитической тенденции производительных сил страны других частей света не завоевали себе данного положения прежде континентальных европейских стран, те нации, которые благодаря своему нравственному, умственному, социальному и политическому состоянию чувствуют себя способными к развитию фабрично-заводской промышленности, должны бы были обратиться к протекционной системе как самому действительному средству для достижения этой цели. Результаты этой системы для данной цели были бы двоякие: во-первых, постепенное исключение иностранных мануфактурных изделий с нашего рынка вызвало бы в других странах избыток рабочих сил, промышленных дарований и капиталов, которые будут принуждены искать их применения и помещения за границей, и во-вторых, посредством премий, который предоставляла бы наша система эмигрирующим рабочим, промышленным дарованиям и капиталам, мы привлекали бы к себе такой избыток производительных сил, которые без этого эмигрировали бы в страны более отдаленные или в колонии.
Политика ссылается на историю и говорит: разве Англия в прежнее время не привлекла благодаря именно этому средству массу производительных сил из Германии, Италии, Голландии, Бельгии, Франции, Испании и Португалии? Она спрашивает: почему космополитическая школа, сравнив выгоды и невыгоды протекционной системы, почему она совершенно умалчивает об этих замечательных результатах применения такой системы?