Примечания к стихотворениям 1830 года 2 страница

К *** (Не говори: я трус, глупец…)

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), л. 9 об.

Впервые опубликовано в Соч. под ред. Висковатова (т. 1, 1889, стр. 132).

Датируется 1830 годом по положению в тетради VIII.

Чума в Саратове

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), л. 10. В автографе рядом с заглавием помета рукой Лермонтова в скобках «Cholera-morbus» и дата: «1830 года августа 15 дня».

В автографе в стихе 15 написано: «сластость», по-видимому, ошибочно вместо «сладкость».

Впервые опубликовано в «Русск. мысли» (1883, № 4, стр. 76–77) с некоторыми искажениями.

Датируется 15 августа 1830 года на основании пометы в рукописи.

Стихотворение было написано в связи с распространением эпидемии холеры в юго-восточной России.

Плачь! плачь! Израиля народ…

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), л. 10 об.

Впервые опубликовано в Соч. под ред. Ефремова (т. 2, 1880, стр. 176) как первоначальный набросок «Еврейской мелодии» для драмы «Испанцы».

Датируется августом 1830 года по положению в тетради VIII.

30 июля. – (Париж) 1830 года

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), лл. 10 об. – 11. Имеется копия, озаглавленная ошибочно «30 июня 1830-го года» – ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), лл. 3 об.—4.

Впервые опубликовано с некоторыми искажениями и пропуском стиха 7 в «Русск. мысли» (1883, № 4, стр. 54).

Датируется августом 1830 года. Стихотворение было написано под впечатлением событий Июльской революции во Франции: поэт приветствует народное восстание. В результате восстания 28–30 июля французский король Карл Х отрекся от престола и затем бежал в Англию. Известия о революции во Франции дошли в Москву в первых числах августа; в Середникове, где Лермонтов был до 12 августа, сведения могли быть получены несколько позже.

Стансы (Взгляни, как мой спокоен взор…)

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), л. 12. В автографе под заглавием пометы рукой Лермонтова в скобках: «1830 года», «26 августа».

Впервые опубликовано в «Библ. для чтения» (1844, т. 64, № 5, отд. I, стр. 7–8) с некоторыми разночтениями и под заглавием «Станс». В издании «Записок» Сушковой 1870 года в текст внесен ряд изменений.

Датируется 26 августа 1830 года на основании пометы в рукописи.

В автографе рядом с текстом нарисован пером портрет девушки в профиль, по всей вероятности Е. Сушковой, к которой и может относиться стихотворение.

Чума

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), лл. 12 об. – 13 об. Копия (с ошибками) – там же, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), л. 4–4 об.

Впервые опубликовано с рядом неточностей в «Русск. мысли» (1883, № 4, стр. 77–78).

В автографе, после первого стиха – дата в скобках, приписанная Лермонтовым позже: «1830. Августа».

Стихотворение не закончено. Оно было написано во время эпидемии холеры, слухи о которой стали в августе доходить до Москвы. Не исключена возможность, что стихотворение написано в первых числах сентября, когда холера появилась в самой Москве. Позже, датируя стихотворение по памяти, Лермонтов легко мог допустить ошибку; отсутствие числа в дате доказывает, что поэт не помнил точно момент создания произведения.

Нередко люди и бранили…

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), л. 13 об.

Впервые опубликовано в Соч. под ред. Висковатова (т. 1, 1889, стр. 134).

Датируется августом 1830 года по положению в тетради VIII.

Романс (В те дни, когда уж нет надежд…)

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), л. 14.

Впервые опубликовано в Соч. под ред. Висковатова (т. 1, 1889, стр. 134).

Датируется августом 1830 года по положению в тетради VIII.

Отрывок (Приметив юной девы грудь…)

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), л. 14.

Впервые опубликовано в Соч. под ред. Введенского (т. 1, 1891, стр. 187).

Датируется августом 1830 года по положению в тетради VIII.

Баллада (Берегись! Берегись! над бургосским путем…)

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), л. 14 об.

Впервые опубликовано в «Стихотворениях М. Ю. Лермонтова, не вошедших в последнее издание его сочинений» (Берлин, 1862, стр. 22–23).

После текста приписка в скобках: «Продолжение впредь».

Датируется августом 1830 года по положению в тетради VIII.

Стихотворение является вольным переводом 1, 3 и части 4 строфы баллады в XVI песне «Дон-Жуана» Байрона. Сохраняя строфическое строение и ритм, Лермонтов существенно изменил смысл оригинала.

Ночь (Один я в тишине ночной…)

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), л. 1. Имеется копия с ошибками, исправленными неизвестной рукой, – ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), л. 5–5 об.

Впервые опубликовано в «Сев. вестнике» (1889, № 3, стр. 83–84) и в Соч. под ред. Висковатова (т. 1, 1889, стр. 129–130).

В автографе рядом с заглавием дата в скобках: «1830 года ночью. Августа 28».

Когда к тебе молвы рассказ…

Печатается по «Запискам» Сушковой (1870). Имеется копия – ИРЛИ, оп. 2, № 40 (альбом А. М. Верещагиной), л. 5.

Автограф не известен.

Впервые опубликовано в отрывке из «Записок» Сушковой в «Русск. вестнике» (1857, т. 11, сентябрь, кн. 2, стр. 405).

Датируется предположительно началом сентября 1830 года на основании указаний Сушковой («Записки», 1928). Мемуаристка сообщает, что это стихотворение было написано через неделю после создания «Стансов» («Взгляни, как мой спокоен взор»), которые в автографе датированы 26 августа.

Передо мной лежит листок…

Печатается по «Запискам» Сушковой (1870).

Автограф не известен.

Впервые опубликовано в отрывке из «Записок» Сушковой в «Русск. вестнике» (1857, т. 11, сентябрь, кн. 2, стр. 406).

Датируется предположительно началом сентября 1830 года на основании указаний Сушковой («Записки», 1928).

Свершилось! полно ожидать…

Печатается по «Запискам» Сушковой (1870).

Автограф не известен.

Впервые опубликовано в отрывке из «Записок» Сушковой в «Русск. вестнике» (1857, т. 11, сентябрь, кн. 2, стр. 407).

В «Записках» Сушковой стихотворение датировано 1 октября 1830 года: там же указано, что оно написано в связи с отъездом мемуаристки из Москвы в Петербург («Записки» Сушковой, 1928).

Итак, прощай! Впервые этот звук…

Печатается по «Библ. для чтения» (1844, т. 64, № 6, отд. I, стр. 129), где напечатано впервые (под названием: «К Е…. А…..е»).

Автограф не известен.

По словам Сушковой, стихотворение было написано в день ее отъезда в Петербург (т. е. 1 октября, см. примечание к предыдущему стихотворению).

Новгород

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), л. 2 об.

Впервые опубликовано с некоторыми неточностями в «Русск. мысли» (1883, № 4, стр. 55–56).

В автографе стихотворение зачеркнуто, заглавие и дата («З октября 1830») приписаны позднее (возможно, в дате следует читать «13 октября»). Стихотворение не завершено. Существует предположение, что оно обращено к сосланным декабристам и под именем «тирана» Лермонтов имел в виду Николая I. В отдельных стихах речь идет, очевидно, о Новгороде, общественное устройство которого было для декабристов идеалом свободного национально-русского политического строя (см. Соч. изд. Academia, т. I, стр. 469).

Глупой красавице

Печатается по автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), л. 2 об.

Впервые опубликовано в Соч. под ред. Висковатова (т. 1, 1889, стр. 130).

В автографе под текстом позже приписана дата: «1830 года – 4 октября». Заглавие заключено в скобки.

Могила бойца

Печатается по копии – ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), лл. 18 об. – 19. Имеется черновой автограф (не тот, с которого сделана копия) – ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), л. 2 об.

Впервые опубликовано с некоторыми разночтениями в «Стихотворениях М. Ю. Лермонтова, не вошедших в последнее издание его сочинений» (Берлин, 1862, стр. 20–21).

В автографе под текстом дата: «1830 год – 5-го октября. Во время холеры – morbus».

Высказывалось предположение, что в стихотворении идет речь о киевском князе Олеге (Соч. изд. «Московский рабочий», 1949, стр. 476).

Смерть (Закат горит огнистой полосою…)

Печатается по копии – ИРЛИ, оп. 2, № 41 (тетрадь из собрания Л. А. Краевского), лл. 3 об.—4.

Автограф не известен.

Впервые опубликовано в «Отеч. записках» (1843, т. 31, № 12, отд. I, стр. 279).

Под текстом дата: «1830, октября 9».

Тема стихотворения, очевидно, возникла в связи с распространением в Москве холерной эпидемии.

Русская песня

Печатается по копии – ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), л. 33 об. Имеются еще копии – ИРЛИ, оп. 1, № 40, отдельный листок, и повторяющая ее копия из собрания А. А. Краевского, оп. 2, № 41, л. 6.

Автограф не известен.

Впервые опубликовано в «Сев. вестнике» (1889, № 3, стр. 91).

В тетради из собрания Краевского датировано 1830 годом.

Один среди людского шума…

Впервые опубликовано в статье И. Л. Андроникова «Сокровища замка Хохберг» в 1962 г. в «Известиях» (15 декабря).

В автографе – помета Лермонтова: «1830 года в начале».

Стихотворения 1830–1831 годов

Звезда

Вверху одна

Горит звезда;

Мой взор она

Манит всегда;

Мои мечты

Она влечет

И с высоты

Меня зовет!

Таков же был

Тот нежный взор,

Что я любил

Судьбе в укор.

Мук никогда

Он зреть не мог,

Как та звезда

Он был далек.

Усталых вежд

Я не смыкал

И без надежд

К нему взирал!

Раскаянье

К чему мятежное роптанье,

Укор владеющей судьбе?

Она была добра к тебе,

Ты создал сам свое страданье.

Бессмысленный, ты обладал

Душою чистой, откровенной,

Всеобщим злом незараженной,

И этот клад ты потерял.

Огонь любви первоначальной

Ты в ней решился зародить

И далее не мог любить,

Достигнув цели сей печальной.

Ты презрел всё; между людей

Стоишь, как дуб в стране пустынной,

И тихий плач любви невинной

Не мог потрясть души твоей.

Не дважды бог дает нам радость,

Взаимной страстью веселя;

Без утешения, томя,

Пройдет и жизнь твоя, как младость.

Ее лобзанье встретишь ты

В устах обманщицы прекрасной,

И будут пред тобой всечасно

Предмета первого черты.

О, вымолви ее прощенье,

Пади, пади к ее ногам,

Не то ты приготовишь сам

Свой ад, отвергнув примиренье.

Хоть будешь ты еще любить,

Но прежним чувствам нет возврату,

Ты вечно первую утрату

Не будешь в силах заменить.

Венеция

Поверхностью морей отражена

Богатая Венеция почила,

Сырой туман дымился, и луна

Высокие твердыни осребрила.

Чуть виден бег далекого ветрила,

Студеная вечерняя волна

Едва шумит под веслами гондолы

И повторяет звуки баркаролы.

Мне чудится, что это ночи стон,

Как мы, своим покоем недовольной,

Но снова песнь! и вновь гитары звон!

О бойтеся, мужья, сей песни вольной.

Советую, хотя мне это больно,

Не выпускать красавиц ваших жен;

Но если вы в сей миг неверны сами,

Тогда, друзья! да будет мир меж вами!

И мир с тобой, прекрасный чичизбей,

И мир с тобой, лукавая Мелина.

Неситеся по прихоти морей,

Любовь нередко бережет пучина;

Хоть и над морем царствует судьбина,

Гонитель вечный счастливых людей,

Но талисман пустынного лобзанья

Уводит сердца темные мечтанья.

Рука с рукой, свободу дав очам,

Сидят в ладье и шепчут меж собою;

Она вверяет месячным лучам

Младую грудь с пленительной рукою,

Укрытые досель под епанчею,

Чтоб юношу сильней прижать к устам;

Меж тем вдали то грустный, то веселый

Раздался звук обычной баркаролы:

Как в дальнем море ветерок,

Свободен вечно мой челнок;

Как речки быстрое русло,

Не устает мое весло.

Гондола по воде скользит,

А время по любви летит;

Опять сравняется вода,

Страсть не воскреснет никогда.

Я видел раз ее в веселом вихре бала…

Я видел раз ее в веселом вихре бала;

Казалось, мне она понравиться желала;

Очей приветливость, движений быстрота,

Природный блеск ланит и груди полнота —

Всё, всё наполнило б мне ум очарованьем,

Когда б совсем иным, бессмысленным желаньем

Я не был угнетен; когда бы предо мной

Не пролетала тень с насмешкою пустой,

Когда б я только мог забыть черты другие,

Лицо бесцветное и взоры ледяные!..

Подражание Байрону

Не смейся, друг, над жертвою страстей,

Венец терновый я сужден влачить;

Не быть ей вечно у груди моей,

И что ж, я не могу другой любить.

Как цепь гремит за узником, за мной

Так мысль о будущем, и нет иной.

Я вижу длинный ряд тяжелых лет,

А там людьми презренный гроб, он ждет.

И до него надежды нет, и нет

За ним того, что ожидает тот,

Кто жил одной любовью, погубил

Всё в жизни для нее, а всё любил.

И вынесть мог сей взор ледяный я

И мог тогда ей тем же отвечать.

Увижу на руках ее дитя

И стану я при ней его ласкать,

И в каждой ласке мать узнает вновь,

Что время не могло унесть любовь!..

К Дурнову

Довольно любил я, чтоб вечно грустить,

Для счастья же мало любил,

Но полно, что пользы мне душу открыть,

Зачем я не то, что я был?

В вечернее время, в час первого сна,

Как блещет туман средь долин,

На месте, где прежде бывала она,

Брожу беспокоен, один.

Тогда ты глаза и лицо примечай,

Движенья спеши понимать,

И если тебе удалось… то ступай!

Я больше не мог бы сказать.

Арфа

I

Когда зеленый дерн мой скроет прах,

Когда, простясь с недолгим бытиём,

Я буду только звук в твоих устах,

Лишь тень в воображении твоем;

Когда друзья младые на пирах

Меня не станут поминать вином,

Тогда возьми простую арфу ты,

Она была мой друг и друг мечты.

II

Повесь ее в дому против окна,

Чтоб ветер осени играл над ней,

И чтоб ему ответила она

Хоть отголоском песен прошлых дней;

Но не проснется звонкая струна

Под белоснежною рукой твоей,

Затем что тот, кто пел твою любовь,

Уж будет спать, чтоб не проснуться вновь.

На темной скале над шумящим Днепром…

На темной скале над шумящим Днепром

Растет деревцо молодое;

Деревцо мое ветер ни ночью, ни днем

Не может оставить в покое;

И, лист обрывая, ломает и гнет,

Но с берега в волны никак не сорвет.

Таков несчастливец, гонимый судьбой;

Хоть взяты желанья могилой,

Он должен влачить одинок под луной

Обломки сей жизни остылой;

Он должен надежды свои пережить

И с любовью в сердце бояться любить!

Песня

I

Не знаю, обманут ли был я,

Осмеян тобой или нет,

Но клянуся, что сам любил я,

И остался от этого след.

Заклинаю тебя всем небесным

И всем, что не сбудется вновь,

И счастием мне неизвестным,

О, прости мне мою любовь.

II

Ты не веришь словам без искусства,

Но со временем эти листы

Тебе объяснят мои чувства

И то, что отвергнула ты.

И ты вздохнешь, может статься,

С слезою на ясных очах

О том, кто не будет нуждаться

Ни в печали чужой, ни в слезах.

III

И мир не увидит холодный

Ни желанье, ни грусть, ни мечты

Души молодой и свободной,

С тех пор как не видишь их ты.

Но если бы я возвратился

Ко дням позабытых тревог,

Вновь так же страдать я б решился

И любить бы иначе не мог.

Пир Асмодея

(Сатира)

У беса праздник. Скачет представляться

Чертей и душ усопших мелкий сброд,

Кухмейстеры за кушаньем трудятся,

Прозябнувши, придворный в зале ждет.

И вот за стол все по чинам садятся,

И вот лакей картофель подает,

Затем что самодержец Мефистофель

Был родом немец и любил картофель.

По правую сидел приезжий <Павел>,

По левую начальник докторов,

Великий Фауст, муж отличных правил

(Распространять сужденья дураков

Он средство нам превечное доставил).

Сидят. Вдруг настежь дверь и звук шагов;

Три демона, войдя с большим поклоном,

Кладут свои подарки перед троном.

1-ый демон (говорит)

Вот сердце женщины: она искала

От неба даже скрыть свои дела

И многим это сердце обещала

И никому его не отдала.

Она себе беды лишь не желала,

Лишь злобе до конца верна была.

Не откажись от скромного даянья,

Хоть эта вещь не стоила названья.

«C'est trop commun!»[4]воскликнул бес державный

С презрительной улыбкою своей.

«Подарок твой подарок был бы славный,

Но новизна царица наших дней;

И мало ли случалося недавно,

И как не быть приятных мне вестей;

Я думаю, слыхали даже стены

Про эти бесконечные измены».

Ой демон

На стол твой я принес вино свободы;

Никто не мог им жажды утолить,

Его земные опились народы

И начали в куски короны бить;

Но как помочь? кто против общей моды?

И нам ли разрушенье усыпить?

Прими ж напиток сей, земли властитель,

Единственный мой царь и повелитель.

Тут все цари невольно взбеленились,

С тарелками вскочили с мест своих,

Бояся, чтобы черти не напились,

Чтоб и отсюда не прогнали их.

Придворные в молчании косились,

Смекнув, что лучше прочь в подобный миг:

Но главный бес с геройскою ухваткой

На землю выплеснул напиток сладкой.

Ий демон

В Москву болезнь холеру притащили.

Врачи вступились за нее тотчас,

Они морили и они лечили

И больше уморили во сто раз.

Один из них, которому служили

Мы некогда, во-время вспомнил нас

И он кого-то хлору пить заставил

И к прадедам здорового отправил.

Сказал и подает стакан фатальный

Властителю поспешною рукой.

«Так вот сосуд любезный и печальный,

Драгой залог науки докторской.

Благодарю. Хотя с полночи дальной,

Но мне милее всех подарок твой».

Так молвил Асмодей и всё смеялся,

Покуда пир вечерний продолжался.

Сон

Я видел сон: прохладный гаснул день,

От дома длинная ложилась тень,

Луна, взойдя на небе голубом,

Играла в стеклах радужным огнем;

Всё было тихо, как луна и ночь,

И ветр не мог дремоты превозмочь.

И на большом крыльце меж двух колонн

Я видел деву; как последний сон

Души, на небо призванной, она

Сидела тут пленительна, грустна;

Хоть, может быть, притворная печаль

Блестела в этом взоре, но едва ль.

Ее рука так трепетна была,

И грудь ее младая так тепла;

У ног ее (ребенок, может быть)

Сидел… ах! рано начал он любить,

Во цвете лет, с привязчивой душой,

Зачем ты здесь, страдалец молодой?

И он сидел и с страхом руку жал,

И глаз ее движенья провожал.

И не прочел он в них судьбы завет,

Мучение, заботы многих лет,

Болезнь души, потоки горьких слез,

Всё, что оставил, всё, что перенес;

И дорожил он взглядом тех очей,

Причиною погибели своей…

На картину Рембрандта

Ты понимал, о мрачный гений,

Тот грустный безотчетный сон,

Порыв страстей и вдохновений,

Всё то, чем удивил Байрон.

Я вижу лик полуоткрытый

Означен резкою чертой;

То не беглец ли знаменитый

В одежде инока святой?

Быть может, тайным преступленьем

Высокий ум его убит;

Всё темно вкруг: тоской, сомненьем

Надменный взгляд его горит.

Быть может, ты писал с природы,

И этот лик не идеал!

Или в страдальческие годы

Ты сам себя изображал?

Но никогда великой тайны

Холодный не проникнет взор,

И этот труд необычайный

Бездушным будет злой укор.

К *** (О, полно извинять разврат!..)

О, полно извинять разврат!

Ужель злодеям щит порфира?

Пусть их глупцы боготворят,

Пусть им звучит другая лира;

Но ты остановись, певец,

Златой венец не твой венец.

Изгнаньем из страны родной

Хвались повсюду как свободой;

Высокой мыслью и душой

Ты рано одарен природой;

Ты видел зло и перед злом

Ты гордым не поник челом.

Ты пел о вольности, когда

Тиран гремел, грозили казни;

Боясь лишь вечного суда

И чуждый на земле боязни,

Ты пел, и в этом есть краю

Один, кто понял песнь твою.

Прощанье

Прости, прости!

О сколько мук

Произвести

Сей может звук.

В далекий край

Уносишь ты

Мой ад, мой рай,

Мои мечты.

Твоя рука

От уст моих

Так далека,

О лишь на миг,

Прошу, приди

И оживи

В моей груди

Огонь любви.

Я здесь больной,

Один, один,

С моей тоской,

Как властелин.

Разлуку я

Переживу ль,

И ждать тебя

Назад могу ль?

Пусть я прижму

Уста к тебе

И так умру

На зло судьбе.

Что за нужда?

Прощанья час

Пускай тогда

Застанет нас!

К приятелю

Мои друг, не плачь перед разлукой

И преждевременною мукой

Младое сердце не тревожь,

Ты сам же после осмеешь

Тоску любови легковерной,

Которая закралась в грудь.

Что раз потеряно, то, верно,

Вернется к нам когда-нибудь.

Но невиновен рок бывает,

Что чувство в нас неглубоко,

Что наше сердце изменяет

Надеждам прежним так легко,

Что, получив опять предметы,

Недавно взятые судьбой,

He узнаём мы их приметы,

Не прельщены их красотой;

И даже прежнему пристрастью

Не верим слабою душой,

И даже то относим к счастью,

Что нам казалося бедой.

Смерть

Оборвана цепь жизни молодой,

Окончен путь, бил час, пора домой,

Пора туда, где будущего нет,

Ни прошлого, ни вечности, ни лет;

Где нет ни ожиданий, ни страстей,

Ни горьких слез, ни славы, ни честей.

Где вспоминанье спит глубоким сном,

И сердце в тесном доме гробовом

Не чувствует, что червь его грызет.

Пора. Устал я от земных забот.

Ужель бездушных удовольствий шум,

Ужели пытки бесполезных дум,

Ужель самолюбивая толпа,

Которая от мудрости глупа,

Ужели дев коварная любовь

Прельстят меня перед кончиной вновь?

Ужели захочу я жить опять,

Чтобы душой по-прежнему страдать

И столько же любить? Всесильный бог

Ты знал: я долее терпеть не мог;

Пускай меня обхватит целый ад,

Пусть буду мучиться, я рад, я рад,

Хотя бы вдвое против прошлых дней,

Но только дальше, дальше от людей.

Волны и люди

Волны катятся одна за другою

С плеском и шумом глухим;

Люди проходят ничтожной толпою

Также один за другим.

Волнам их воля и холод дороже

Знойных полудня лучей;

Люди хотят иметь души… и что же? —

Души в них волн холодней!

Звуки

Что за звуки! неподвижен внемлю

Сладким звукам я;

Забываю вечность, небо, землю,

Самого себя.

Всемогущий! что за звуки! жадно

Сердце ловит их,

Как в пустыне путник безотрадной

Каплю вод живых!

И в душе опять они рождают

Сны веселых лет

И в одежду жизни одевают

Всё, чего уж нет.

Принимают образ эти звуки,

Образ милый мне;

Мнится, слышу тихий плач разлуки,

И душа в огне.

И опять безумно упиваюсь

Ядом прежних дней,

И опять я в мыслях полагаюсь

На слова людей.

Июля

Между лиловых облаков

Однажды вечера светило

За снежной цепию холмов,

Краснея ярко, заходило,

И возле девы молодой,

Последним блеском озаренной,

Стоял я бледный, чуть живой,

И с головы ее бесценной

Моих очей я не сводил.

Как долго это я мгновенье

В туманной памяти хранил.

Ужель всё было сновиденье:

И ложе девы, и окно,

И трепет милых уст, и взгляды,

В которых мне запрещено

Судьбой искать себе отрады?

Нет, только счастье ослепить

Умеет мысли и желанья,

И сном никак не может быть

Всё, в чем хоть искра есть страданья!

Первая любовь

В ребячестве моем тоску любови знойной

Уж стал я понимать душою беспокойной;

На мягком ложе сна не раз во тьме ночной,

При свете трепетном лампады образной,

Воображением, предчувствием томимый,

Я предавал свой ум мечте непобедимой.

Я видел женский лик, он хладен был, как лед,

И очи – этот взор в груди моей живет;

Как совесть душу он хранит от преступлений;

Он след единственный младенческих видений.

И деву чудную любил я, как любить

Не мог еще с тех пор, не стану, может быть.

Когда же улетал мой призрак драгоценный,

Я в одиночестве кидал свой взгляд смущенный

На стены желтые, и мнилось, тени с них

Сходили медленно до самых ног моих.

И мрачно, как они, воспоминанье было