Принц во франции и голландии 9 страница

— Фрэнк, дорогой, как ты? — воскликнул он, увидев в дверях ожидающего его Уиндэма.

Карла сразу же провели в дом. Было решено, что Лэссел и Джейн Лейн уедут на следующее же утро. Затем заговорили о судне. У полковника Уиндэма были хорошие связи, и он сразу же обратился к одному своему приятелю в Лайме, капитану Эллсдону, которого знали как убежденного роялиста. Выяснилось, что один из его арендаторов, некто Стивен Лимбри, отплывает на следующей неделе в Сен-Мало. Все сошлись на том, что Карлу и У илмоту следует как можно скорее подняться на борт под видом купцов, направляющихся во Францию собирать долги. Как-нибудь ночью Лимбри встретит их в Чармуте, прямо на берегу.

Оставалось найти надежное место, где Карл будет прятаться, пока не поднимется на баркас. К этому времени уже был выпущен указ об аресте короля как «злонамеренного и опасного предателя интересов содружества». В Лайме, хотя он и ближе всего, наверняка только об этом и говорят, так что самым осмотрительным было снять Карлу комнату в трактире прямо в Чармуте. Внезапные ночные отъезды-приезды следовало как-то объяснить, и одного из слуг Уиндэма послали к хозяйке трактира, чтобы он под строжайшим секретом рассказал ей, что гостями ее будет пара безумных влюбленных, собирающихся бежать из дому. Уилмот сыграет роль жениха, кузина Уиндэма — невесты, а Карл — их слуги. Королю план чрезвычайно понравился: наконец-то появилась возможность действовать. Утром Карл отправился в путь и к закату был уже в Чармуте. Примерно через час появился Лимбри и подтвердил, что к полуночи его баркас будет готов отчалить.

Но баркаса напрасно прождали всю ночь. Разочарованные и измученные люди, собравшиеся на берегу, ума не могли приложить, что делать. В конце концов Карл с Уиндэмом решили ехать в Бридпорт, снять там комнату в гостинце и ждать Уилмота, который тем временем должен будет постараться разузнать, что же случилось с Лимбри и его баркасом. Естественно, всем приходила в голову мысль об измене, однако никто и не догадывался, что на самом деле измена обернулась фарсом.

Лимбри вернулся домой уложить вещи, но тут к нему подступилась с разного рода вопросами жена. В конце концов она заставила мужа сознаться, что он тайком переправляет во Францию двух джентльменов. Миссис Лимбри, только что вернувшаяся из Лайма и слышавшая, как там на центральной площади зачитывают указ парламента об аресте Карла, сразу же заподозрила, что речь идет о роялистах. Ей стало страшно. В указе ясно говорилось, что все, кто помогает роялистам, будут считаться изменниками. А что, если один из пассажиров — сам король? Устав от перепалки с женой, Лимбри прошел наверх и начал укладывать вещи в свой корабельный сундук. Вконец обезумевшая миссис Лимбри последовала за ним и заперла дверь. Она совсем не хотела остаться вдовой. Лимбри забарабанил в дверь, требуя немедленно выпустить его, но жена пригрозила поднять на ноги всю округу; если он не замолкнет. Ему оставалось только покориться.

Вот теперь Карл действительно оказался в опасности. Бридпорт кишел солдатами парламентской армии, посланными на усмирение Джерси — старого убежища беглого короля. Оставалось, несмотря на все протесты Уиндэма, действовать решительно, и Карл с холодным безрассудством, иногда ему свойственным, проехал через весь город, и остановился в лучшей гостинице. «Во дворе, — вспоминал он много лет спустя, — было полно солдат. Я соскочил на землю и почел за лучшее, расталкивая их, провести лошадей на конюшню». От человека, проведшего, как на иголках, бессонную ночь, для этого требовались и незаурядное мужество, и смекалка. А тут еще на пути у него внезапно возник конюх.

— Мне кажется, я узнаю вас, сэр, — сказал он.

В этой драматической обстановке Карл избрал окольный путь. Он, в свою очередь, спросил, из каких конюх краев, и вытянул из него, что когда-то он работал в Эксетере, на некоего мистера Поттера.

— Тогда все ясно, приятель. Вы видели меня у него в доме, я и сам там работал больше года.

— Точно, — обрадовался конюх, — теперь вспоминаю, я видел вас там еще мальчиком.

Вопрос был исчерпан, и конюх, удовлетворив свое любопытство, «предложил, — вспоминает далее Карл, — распить по кружке пива, но я отказался, пояснив, что меня ждет к обеду хозяин».

Уиндэм и впрямь заказал на всех обед. Едва его принесли, как в номер влетел слуга Уилмота. Каким-то образом лорд умудрился попасть не в ту гостиницу и теперь разыскивал короля, чтобы срочно встретиться с ним за городом. Карл немедленно отправился в путь, не подозревая, что Уилмот, естественно, сам того не желая, поставил ему чрезвычайно опасную ловушку.

Едва проводив Карла и Уиндэма в Чармут, Уилмот обнаружил, что его лошадь потеряла подкову. Как ни в чем не бывало он вызвал конюха и велел ему отвести лошадь в ближайшую кузню. Конюх же оказался на самом деле солдатом парламентской армии, просто ищущим случай подработать пенни-другой на стороне; как человек, от природы подозрительный и не лишенный воображения, он успел вбить себе в голову, что гость, остановившийся в номерах предыдущей ночью, был не кто иной, как Карл Стюарт. Ему все казалось очевидным, а впереди сверкало настоящее богатство. «Сын покойного тирана» — именно так он именовался в указе — переоделся женщиной, беглянка-невеста — это он и есть. Услышанное «конюхом» от кузнеца лишь укрепило его подозрения. А услышал он вот что: каждая из трех остальных подков — а кузнец осмотрел все — была изготовлена в различных графствах. Одна, вне всяких сомнений, в Вустершире. Это решило дело. Карл Стюарт, переодетый женщиной, пытается бежать из страны. Сейчас он здесь, совсем неподалеку! «Конюх» решительно направился к своему командиру.

Капитан Мейси не колебался ни минуты, и пока Карл, Уилмот и полковник Уиндэм совещались за городом, решая, возвращаться ли им в Трент, он уже мчался, пришпоривая коня, в Бридпорт. Мейси опоздал буквально на несколько минут, но к тому времени небольшая королевская кавалькада уже скакала по сельской местности и вскоре как бы растворилась в воздухе. На самом-то деле король со спутниками остановились в деревне Бродвиндзор. В поисках ночлега полковник Уиндэм направился к местному трактирщику. Случайно выяснилось, что оба шапочно знакомы, и Уиндэм, объяснив, что он, оказавшись с друзьями более чем за пять миль от дома, наверняка привлечет к себе внимание властей, получил в свое распоряжение мансарду и чердак, куда вряд ли кому придет в голову заглядывать.

Спокойной ночи, столь желанной и нужной, не предвиделось. По дороге на Джерси толпы солдат разыскивали ночлег. Комнаты в бродвиндзорском трактире были разобраны мгновенно, и, пока солдаты, хрипло ругаясь, устраивались на постой, одна маркитантка родила. Вся деревушка пришла в чрезвычайное возбуждение, старики поспешили в трактир выразить роженице свои возмущенные чувства: никогда, мол, твое отродье не примут в нашу общину! Разговоры на эту тему продолжались до рассвета, когда солдатам было приказано построиться и выступить к побережью.

Постояльцы наверху, не смыкая глаз, думали, что делать дальше. Когда вокруг столько солдат, направляющихся на Джерси, глупо надеяться найти здесь морской транспорт для короля. Придется, ничего не поделаешь, возвращаться в относительно безопасный Трент. Тут можно переждать, пока Уилмот со своим человеком съездит в Солсбери, где у Уиндэма есть надежный друг, Джон Ковентри. Там они, помимо всего прочего, выяснят, не отплывают ли суда откуда-нибудь из Хэмпшира или Суссекса. Солсбери находится всего в тридцати милях от Трента, сообщение хорошее. На следующее утро, дождавшись, пока солдаты уйдут, Карл с Уиндэмом отбыли назад в Трент ожидать дальнейшего развития событий.

В этом месте Карлу придется провести девятнадцать долгих и тоскливых дней, но в первый же по возвращении вечер к нему на ужин пришел человек, которому предстояло сыграть в его ближайшем будущем немалую роль. Это был один из многочисленных кузенов Хайда (его тоже звали Эдвардом). Выяснилось, что недавно он был в Солсбери, где случайно познакомился с полковником Робертом Фелипсом, известным роялистом из старинного, но ныне обедневшего рода. Уиндэм тоже знал этого человека, причем с самой лучшей стороны, и считал, что вместе со своим другом Джоном Ковентри он способен на многое. 25 сентября эти новые рекруты королевской компании встретились с Уилмотом и сразу же принялись за дело. Быстро нашлось судно, капитану был уплачен задаток, и Карлу предлагалось, учитывая все обстоятельства, перебраться из Трента поближе к Солсбери, в Хил-Хаус, в дом вдовы еще одного кузена Хайда, миссис Эмфиллис Хайд.

Нельзя сказать, что Карл был в восторге от этого плана. За последние несколько дней он стал испытывать тяжесть от медленно текущего времени — возможно, это была естественная реакция на напряжение, в котором он жил все эти годы. Ведь при всей своей юношеской энергии Карл не мог не испытывать постоянного страха. В любой момент его местонахождение могло обнаружиться. Случайно брошенное слово либо удача какого-нибудь офицера парламентской армии — и он выдан, а немедленно вслед за этим — неизбежное унижение и смерть. Волей-неволей Карл вынужден был входить в тесные отношения с незнакомыми людьми, готовыми пожертвовать ради него всем, а потом эти отношения внезапно, в одночасье, прерывались. Он бывал голоден, постоянно измучен, и ему все время приходилось изворачиваться. А главное — король потерпел поражение. Он видел жалкое отступление своих солдат — свидетелей того, как прахом пошли его лучшие надежды. И вот теперь, механически занимаясь просверливанием дырок в монетах, Карл дал себе слово, что не позволит слишком легко убедить себя принять первый же план бегства. Надо, чтобы его помощники знали это. Надо, чтобы Ковентри, Фелипс и Уилмот поняли, что, хотя найти судно чрезвычайно важно и к этому надо приложить все усилия, «перед тем, как переехать на новое место, следует быть уверенным, что связанный с этим риск не превышает меру разумности».

Изобретательный Фелипс предложил предпринять еще одну попытку убедить Карла переехать, а затем связаться с одним из самых видных в этих краях роялистов — полковником Джорджем Гюнтером из Рэктона, близ Чичестера. Фелипс отправился в Трент, а Уилмот под именем мистера Барлоу (что не обмануло практически никого из тех, с кем ему случилось на пути встретиться) — к Гюнтеру. И его тоже ни на минуту не сбил с толку маскарад лорда, но в любом случае состоявшийся разговор подтвердил, что монархическая идея способна вдохновить своих сторонников даже в самые мрачные времена.

— Король Англии, — заговорил со вздохом Уилмот, — мой повелитель, ваш повелитель, повелитель всех добропорядочных англичан, в большой беде. Можете помочь нам с судном?

И хотя в сражениях за дело короля Гюнтер потерял все свое состояние и теперь не знал, как расплатиться с долгами, печаль его была искренняя.

— Он здоров? В безопасности?

— Да.

— Слава Богу.

Гюнтер был человеком дела, а сейчас требовалось найти судно. Он признался, что с морской профессией почти не знаком, однако же пообещал сделать все от него зависящее, чтобы подобрать надежного капитана. Уилмот испытал великое облегчение — это было видно невооруженным глазом. Более чем удовлетворенный услышанным, он заключил Гюнтера в объятия и долго не выпускал его.

Гюнтер слов на ветер не бросал. Он развил бешеную деятельность, мотался по всей округе и в конце концов разыскал в Чичестере некоего Фрэнсиса Мэнселла, который, похоже, мог помочь с судном. «Двое моих близких друзей, — начал Гюнтер, — стрелялись, дело плохо, мне хотелось бы по возможности отправить их отсюда как можно быстрее». Мэнселл ненадолго задумался и сказал, что в Брайтелмстоуне (ныне Брайтон) у него есть друг, который может оказаться полезным.

Оба сразу двинулись в путь. Нужный им человек — его звали Николас Теттерселл — оказался в Шорэме, совсем недалеко от Чичестера. Деликатные переговоры взял на себя Мэнселл — это, мол, «по его части». Разговор затянулся, ибо подозрительный Теттерселл сразу начал выдвигать разные условия. Для начала ему нужно было знать, кого он повезет. «Беглых дуэлянтов», — сказал Мэнселл, который и сам поверил в эту версию. Казалось, капитана это объяснение удовлетворило. Он запросил за услуги 60 фунтов, при условии, что якорь будет поднят через час. Гюнтер понятия не имел, сколько времени понадобится, чтобы доставить короля в Брайтелмстоун, но в любом случае надо было уговорить Теттерселла ждать, сколько понадобится. За пятьдесят лишних фунтов тот согласился «сделать вид, будто находится под погрузкой».

Карлу предстояло начать последний этап своего вынужденного путешествия. Фелипсу удалось-таки убедить его переехать из Трента в Хил-Хаус, и воскресным утром 12 октября они отправились в местечко Уорифорд-Даун, где к ним должны были присоединиться Уилмот и Гюнтер. Сорокамильная дорога оказалась утомительной, хотя и прошла без приключений. Ночь решено было провести у сестры Гюнтера в Хэмблдоне. Перед ужином гостям предложили вина, эля и бисквитов. Посреди трапезы появился пьяный в стельку зять Гюнтера Томас Саймонс — весь день, как выяснилось, он накачивался элем в местном трактире.

— Так-так, — протянул Саймонс, разглядывая нежданных гостей. — Стоит человеку на секунду отлучиться, как в доме у него появляется толпа незнакомцев. А-а, это ты, — продолжал он, смутно угадывая нечто знакомое в облике Гюнтера. — Милости просим. И к друзьям твоим это тоже относится.

Мистер Саймонс явно пребывал в добром расположении духа. Кстати, пора было поближе рассмотреть этих самых друзей. Для начала он направился к королю.

— Так, у нас «круглоголовый», — с трудом выговорил пьянчужка, имея в виду, должно быть, прическу Карла, тот был почти наголо обрит. — Вот уж не думал, что ты водишь компанию с «круглоголовыми», — обратился он к Гюнтеру, явно не ожидая такого визита.

— Не важно, — оборвал зятя Гюнтер. — Это мой друг, и, ты уж мне поверь, с его стороны тебе ничто не грозит.

Саймонс плюхнулся на стул рядом с этим самым другом, взял его за руку и, дыша перегаром, объявил:

— Добро пожаловать, «круглоголовый» брат мой.

Коль скоро его уже объявили «круглоголовым», Карл решил до конца сыграть эту новую роль. Время от времени мистер Саймонс сдабривал свою речь выражениями, более уместными в компании, с которой он провел большую часть дня. Слух же «круглоголового» они явно оскорбляли.

— Дорогой мой брат, — взывал он, — нехорошо, право, не ругайся, умоляю тебя.

Саймонс явно наслаждался своим превосходством над этим нытиком-святошей и думал, что неплохо было бы его напоить — то-то смеху будет. Принесли крепких напитков и пива. Карл и вообще-то воздерживался от алкоголя, а уж сегодня ему тем более не хотелось напиваться. Стоило Саймонсу отвернуться, как он передавал стакан соседу. Пробило десять — самое время отходить ко сну: завтра предстояла еще одна долгая поездка. Но как найти предлог? Полковник Гюнтер проявил за столом такую же смекалку, какую ранее обнаруживал в делах более серьезных. Пристально посмотрев на зятя, он сказал:

— Интересно, как это тебе удалось догадаться? Ведь он и впрямь «круглоголовый», и чем скорее мы отправим его в постель, тем лучше. Тогда и повеселимся на славу.

Саймонс охотно согласился. Впрочем, спать наверх отправились все, остался только лорд Уилмот, с которым он продолжал пьянствовать.

Наутро кавалькада направилась в сторону Брайтелмстоуна, расположенного милях в 40–50 отсюда. Остановку сделали в Хьютоне. Зашли в трактир, выпили по кружке пива, закусив его хлебом и языком, который Гюнтер предусмотрительно прихватил из сестринских запасов. Далее на их пути лежал Брамбер, где путники, к своему изумлению и ужасу, обнаружили множество солдат-«круглоголовых». Они только что сменились на охране моста и теперь собирались как следует выпить. Уилмот, не оправившийся еще, судя по всему, от последствий ночи, большая часть которой прошла в компании мистера Саймонса, предложил повернуть назад. Гюнтер категорически воспротивился.

— В таком случае нам конец, — заявил он. — Смело вперед, и никто нас ни в чем не заподозрит.

— Верно, — согласился Карл.

Действительно, почти через всю деревушку они проехали благополучно, но на границе им пришлось изрядно поволноваться. Негромкий свист Карла заставил Гюнтера обернуться: прямо позади них в узкий проулок втягивался отряд из 30–40 конников. Гюнтер натянул вожжи, остальные подъехали к нему, «круглоголовые» же пронеслись мимо так стремительно, что, как напишет позже Гюнтер: «мы с трудом от них увернулись». Больше никаких приключений не было, и через полчаса король и его спутники достигли Бидинга. Здесь группа разделилась. Гюнтер что было мочи поскакал в Брайтелмстоун, где снял номер в гостинице и стал ждать остальных. Вскоре они появились, и в ожидании Мэнселла и капитана Теттерселла король, по наблюдению Гюнтера, «не выказывал ни единого признака страха».

Но Карл не знал, какая опасность сгущается вокруг него. Едва войдя в комнату, Теттерселл узнал Карла. Он сразу понял, в какое рискованное предприятие его втянули, и гневно обрушился на Мэнселла. Тому, правда, кое-как удалось оправдаться. Теттерселл замолчал, но лицо его сохраняло угрюмое выражение. Короля узнали и другие. Смит, хозяин трактира, то и дело щедро прикладывавшийся к кружке, вдруг кинулся к Карлу, схватил его руку и поцеловал.

— Никому не скажу, но только что я поцеловал лучшую мужскую руку во всей Англии, — выпалил он и добавил, лишь усугубляя ситуацию: — Господь да благословит вас во всех ваших делах.

Выглядело все это, надо признаться, довольно смешно, и Карлу достало чувства юмора улыбнуться. Вскоре, не сказав ни слова, он удалился в соседнюю комнату. Напуганный Гюнтер последовал за ним, рассыпаясь в извинениях. Он клялся, что никому ничего не говорил и ума не приложит, как этот тип узнал короля.

— Спокойно, спокойно, полковник, — прервал его излияния Карл. — Этот малый давно знает меня, а я знаю его. Он прислуживал моему отцу. Надеюсь, это честный человек.

С этими словами Карл вернулся в гостиную и открыл окно. Ветер явно поменял направление. Карл обратил на это внимание Теттерселла. Гюнтер предложил капитану лишние десять фунтов, если тот согласится отчалить немедленно, но Теттерселл-то отлично понимал, что в любом случае надо ждать прилива. К тому же он все никак не мог примириться с тем, что позволил поймать себя в ловушку, и хотел получить хоть какой-то реванш. Теттерселл потребовал, чтобы Гюнтер гарантировал ему 200 фунтов на случай потери судна. Полковник запротестовал было — цена непомерная, и к тому же ведь уже ударили по рукам. Теттерселл, однако, стоял на своем, и в конце концов Гюнтер вынужден был уступить. Но капитану пришло в голову, что клиенты его в таком отчаянном положении, что заплатят любые деньги. Он решил попытать удачи еще раз и потребовал, чтобы Гюнтер выдал ему долговое обязательство. Тут уж полковник потерял терпение и заявил, что, в конце концов, в порту есть еще суда и, может, другие моряки окажутся посговорчивее.

Карл сразу почуял опасность. Теттерселл вполне может махнуть рукой — что ж, мол, ищите. Он и без того уже вытащил из них в качестве задатка неплохие денежки, и теперь вряд ли что может помешать ему отказаться от опасной сделки, а то и донести властям о присутствии короля. Обещанная тысяча фунтов награды для такого человека — огромные деньги. Словом, Карл заявил, что требование Теттерселла справедливо, и Гюнтер, хотя и с большой неохотой, выдал ему закладную. Получив такие гарантии, Теттерселл изъявил готовность немедленно собрать команду, после чего пообещал вернуться в трактир и отправиться с пассажирами в Шорэм. Ночью Карл и Уилмот должны будут сесть на баркас «Сюрприз».

Прилив начался в семь утра, и через два часа судно уже находилось в открытом море. В Шорэм хлынули «круглоголовые». У них был приказ отыскать «высокого, шесть футов два дюйма ростом смуглого мужчину». Карл был в бегах ровно шесть недель и ускользнул в самый последний момент.

На борту «Сюрприза», взявшего курс на остров Уайт, Карл со знанием дела беседовал с Теттерселлом о навигации. На самом-то деле островок этот был совсем не нужен — просто уловка, чтобы сбить с толку возможных соглядатаев, однако же за ней воспоследовала еще одна уловка, на сей раз последняя. У команды, состоявшей из четырех матросов и юнги, должно было быть алиби на случай, если по возвращении в Англию им будут задавать неудобные вопросы. Придумать такое алиби было просто, особенно если иметь в виду, что за последнее время Карл стал настоящим мастером по этой части. Захватив пригоршню монет, он отправился к команде и сообщил, что они с другом — купцы, которым надо получить кое-какой должок в Руане, и поэтому придется попросить капитана изменить курс. Теттерселл прикинулся страшно недовольным, но все же повиновался. Дело было решено.

Всю ночь судно подгонял северный ветер, и незадолго до рассвета показался французский берег. В этот момент ветер переменился, начался отлив, и якорь пришлось бросить в небольшой бухте около деревушки Фекам. С первыми же лучами солнца обнаружилась очередная угроза. Карл заметил с подветренной стороны судно, которое, судя по маневренности, могло быть остендским капером, — во всяком случае, так он пишет в своих мемуарах. Король немедленно спустился в каюту и предложил Уилмоту, не вступая в долгие объяснения, попросить капитана высадить их на берег. На воду была спущена шлюпка, и когда она достигла цели, один из гребцов, квакер по имени Ричард Карвер, помог измученному, но торжествующему Карлу Стюарту ступить на французскую землю. Здесь ему предстояло провести долгие, горькие годы изгнания.

Глава 7

Французское изгнание

Карл с Уилмотом перерели дух и отправились в путь. Тут обнаружилось, что денег у них хватает ровно до Руана. Когда они добрались до города, вид у них был настолько непрезентабельный, что хозяин местной гостиницы даже заколебался, давать ли им номер; пришлось посылать за двумя английскими негоциантами и просить у них наличные и смену белья. Таково было первое, еще не очень чувствительное прикосновение к бедности и беспомощности, которые отныне станут уделом короля. В данном случае верные мистер Сэмбурн и мистер Паркер поспешили на выручку своему повелителю и столкнулись в гостинице со старым наставником Карла доктором Эрлом. Оказалось, что, услышав о появлении Карла, доктор в чрезвычайном возбуждении помчался в гостиницу и спросил молодого человека, которого принял за слугу, где можно найти короля. Карл — а это был он — улыбнулся и протянул руку для поцелуя. Эрл залился слезами. Он оказался первым человеком на континенте, лично убедившимся в том, что король жив-здоров.

Карл и Уилмот проследовали через Флери в Париж. Неподалеку от столицы их встретила Генриетта Мария, проведшая до того несколько ужасных недель, когда ей ничего не было известно о судьбе старшего сына. Хотя весть о поражении при Уорчестере достигла Парижа с привычной скоростью всех дурных вестей, что стряслось лично с королем, не знал, кажется, никто, и с течением времени королева-мать все больше приходила к мысли, что шансов спастись у него практически не было. И вот странник появился перед ее глазами. По словам венецианского посла, всегда приметливого на детали, «свита короля состояла из одного дворянина и одного слуги, а одеяние его могло вызвать скорее смех, нежели почтение; коротко говоря, внешне король переменился настолько, что проезжающие, столкнувшиеся с ним первыми, приняли его за кого-то из лакеев».

В последующие несколько дней Карл отвечал на многочисленные расспросы о своем бегстве, расцвечивая рассказ совершенно невероятными подробностями. Притворство уже успело стать его второй натурой. Он чувствовал себя вправе поносить шотландцев самыми последними словами, а чтобы не подвергать опасности англичан, рисковавших ради него своей жизнью, требовалось лукавство, и Карл неплохо освоил это искусство. Например, он утверждал, что немалую помощь оказал ему некий разбойник, который довел его переодетым до Лондона, где, в свою очередь, «одна женщина» предоставила ему ночлег, а затем поспособствовала бегству. При этом, чтобы избежать опасности, он якобы облачился в ее платье и с корзиной на голове добрался до берега, откуда и продолжил путь. Один английский шпион, которому отныне предстояло неотступно следовать за Карлом, быстро обнаружил, что все эти истории — не более чем выдумки, но, будучи свидетелем их появления на свет, он видел, как от юмора Карл все стремительнее соскальзывает в нечто близкое к отчаянию. «Он печален и угрюм, — сообщал соглядатай, — веселость, которую он вопреки истинным чувствам старался выказывать поначалу, быстро сошла на нет, и теперь король чаще всего молчит».

Все это понять нетрудно. Борьба за возвращение на трон потребовала от него гигантских усилий, а результатом стало полное поражение. И цену пришлось заплатить поистине немалую. Карл, превратился всего лишь в обнищавшего изгнанника, претерпевшего величайшие унижения практически ни за что и теряющего одного за другим своих сторонников. Для этих людей, многие из которых были так же, как он, молоды и вся жизнь для которых была впереди, замирение с парламентом казалось выходом более предпочтительным, нежели бесцельное и безнадежное существование на чужбине. Как впоследствии напишет верный Хайд, «людям, изнывающим от безделья, трудно воздержаться от поступков, которые совершать не следовало бы». Поведение королевы-матери только сильнее удручало Карла, ибо Генриетта Мария с ее обычной бескомпромиссностью даже настойчивее, чем раньше, выступала в защиту католической церкви. Новый духовник королевы, француз, лишь недавно перешедший в католическую веру и отстаивающий ее со страстью неофита, всячески намекал, что ее пансион предназначен вовсе не для облегчения доли еретиков. Некоторые из окружавших Генриетту Марию изгнанников выразили готовность перейти в ее веру. С этими же соображениями она начала подступаться и к Карлу. Конечно, королева-мать была женщиной слишком искушенной, чтобы говорить о переходе Карла в другую веру впрямую, и она, будучи уверена, что лишь союз всех католических монархов Европы может вернуть ее сына на трон, попыталась выработать иную тактику.

Те из окружения короля, кто все еще сохранял надежду на поддержку шотландцев, настойчиво уговаривали его продемонстрировать свою верность пресвитерианству, взяв за обычай посещение гугенотской часовни в Шаринтоне. Генриетта Мария всячески поддерживала эту идею, полагая, что таким образом ее сын отойдет от англиканской церкви. В то же время, чуя материнским инстинктом, что пресвитерианство не задевает никаких тайных струн в душе Карла, она надеялась, что он в поисках подлинной веры все же придет под сень католицизма. Но возвращение из Испании Хайда нарушило ее планы. Канцлера ужаснуло начинающееся отпадение Карла от англиканской веры, и он призвал на помощь всю свою незаурядную силу убеждения, чтобы вернуть его к верованиям детских лет. Из-за этого Генриетта Мария только еще больше возненавидела Хайда, с которым у нее отныне началась почти открытая война.

Скандалы, связанные с матерью, не ограничивались религиозной почвой. Королева насмерть рассорилась с герцогом Йоркским, инфантильным семнадцатилетним юношей, которого легко убедили в том, что с ним обращаются не должным образом. Немало нашлось тех, кто хотел бы оторвать его от матери, и в конце концов Якова уговорили уехать в Брюссель. Там он впал в такую нищету, что вынужден был обратиться за помощью к сестре в Гаагу, однако свекровь Марии запретила ей общаться с братом. Пока тот коротал тяжелую зиму в Ренне, пришла еще одна дурная для роялистов новость: от оспы умер принц Оранский.

Потеря союзника, столь близкого по возрасту и взглядам, подействовала на Карла исключительно тяжело. Он понял, что со смертью зятя планам на формирование протестантско-роялистского союза в Северной Европе пришел внезапный конец. Никто уже больше не будет толковать об исходящих из этой части континента макиавеллиевских нашептываниях. Камергеру сестры Карл писал: «Не имея возможности выразить в письме всю ту горечь, которую я испытываю в связи со смертью своего дорогого брата, принца Оранского, полагаюсь на Ваше воображение и память о том, сколь он был мне близок». Но не только горечь утраты мучила Карла. Он не мог не думать о будущем сестры — матери наследника рода Оранских по мужской линии. С братской любовью он вопрошал: «Как чувствует себя моя сестра, с каким достоинством переносит выпавшие на ее долю испытания? Как там мой племянник, крепок ли, здоров, на кого похож, и все такое прочее?» Ответы не слишком вдохновляли его. Мария полностью оказалась под пятой свекрови, а теперь эта дама намеревалась прибрать к рукам и мальчика — на том основании, что королевское происхождение отталкивает от его матери голландских республиканцев, которые чем дальше, тем больше видят свой интерес в союзе с английским парламентом.

Конфликты дома и дурные вести из-за рубежа усугублялись продолжающейся нищетой. Генриетта Мария встретила сына со слезами радости на глазах, но материально помочь ему практически не могла. Ей самой часто задерживали пансион, и когда Карл просил ее дать хоть немного денег на новую рубаху, она говорила, что у нее нет ни су, и, более того, если он собирается столоваться вместе с ней, ему придется платить за свою часть. Эти счеты пошли после первого же скромного ужина, и ближайшее будущее показало, что Генриетта Мария отнюдь не шутит. Ситуация складывалась самым плачевным образом. В середине 1652 года Хайд писал одному из друзей: «Ты даже не можешь себе представить, в каком жалком и униженном положении мы здесь пребываем; с тех пор как я вернулся, слугам не заплатили ни единого пенни, а на то, что получает король, не купишь ни еды, ни одежды». Немного денег время от времени присылали верные роялисты из Англии, и огромные надежды возлагались на принца Руперта, который якобы должен был вот-вот появиться во главе каперской флотилии со всяческим добром; пока же на выручку пришел только кардинал де Рец: он одолжил у друга 1500 пистолей и передал их через лорда Таффе Карлу.